Текст книги "История России в занимательных рассказах, притчах и анекдотах IX - XIX вв"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Когда заговорщики уже решили убить императора, не назначив только точной даты, случилось нечто непредвиденное. Вот как о том вспоминал впоследствии сам Пален.

7 марта 1801 года в семь часов утра он вошел с докладом в кабинет Павла: тот всегда вставал рано и первым делом выслушивал доклады военного губернатора и полицмейстера столицы.

Минуты две Павел серьезно и молча смотрел на вошедшего и вдруг спросил: «Господин Пален, были ли вы здесь в 1762 году?»

Пален мгновенно сообразил, о чем говорит император (в 1762 году был убит отец Павла – Петр III), однако сделал вид, что не понимает вопроса.

– Почему вы, ваше величество, задаете мне этот вопрос? – насторожился Пален.

– Да потому, что хотят повторить 1762 год, – ответил Павел.

Пален, мгновенно справившись с испугом, сказал: «Да, государь, этого хотят; я это знаю и тоже состою в заговоре».

Пален далее объяснил Павлу, что он вступил в заговор для того, чтобы выведать планы заговорщиков и сосредоточить нити заговора в своих руках.

Успокоив Павла, Пален сказал:

– И не думайте, ваше величество, сравнивать опасность, которая угрожает вам, с опасностью, угрожавшей вашему отцу.

– Все это так, – ответил Павел, – но нужно быть настороже.

Пален, опасаясь, что Павел осведомлен и о составе участников, назвал имя его старшего сына – наследника престола Александра и предложил дать ему на всякий случай высочайшее повеление на арест цесаревича. Павел, ни минуты не колеблясь, такое повеление подписал.

С ним Пален и отправился к Александру, приведя его в крайнее замешательство: теперь наследник должен был связать себя с заговорщиками кровью своего отца. Александр плакал, но все же согласился с тем, что Павла следует убрать, – иначе его самого как минимум ждала тюрьма. Заговорщики назначили свержение Павла на 11 марта.

Чаще всего они собирались в доме генерал-майора Петра Хрисанфовича Обольянинова, любимца императора, пожалованного им в генерал-адъютанты в день коронации, а в последние месяцы царствования Павла занимавшего должность генерал-прокурора Сената, в чьем ведении было неусыпное наблюдение за справедливым и беспристрастным ведением дел в судах всех инстанций. Однако в ночь перед убийством главные заговорщики собрались в доме князя Платона Зубова, а возле Михайловского замка сосредоточились два батальона гвардии.

В последний вечер своей жизни Павел казался возбужденным до невероятности. Он метал такие грозные взоры на императрицу и сыновей, обращался к ним с такими оскорбительными словами, что даже самые несведущие люди не могли избавиться от мрачных предчувствий. Александр был бледен и печален.

– Не болен ли ты? – спросил его отец.

Александр ответил, что чувствует себя хорошо.

– А я сегодня видел неприятный сон, – сказал Павел. – Мне приснилось, что на меня натягивают тесный парчовый кафтан и мне больно в нем.

Александр побледнел еще более. Потом Павел выпил вина й вроде бы повеселел.

Об этом вечере много лет спустя Кутузов, который, не будучи осведомлен о заговоре, оказался в Михайловском замке за столом с Павлом и его семьей, вспоминал: «Мы ужинали с государем... Он был очень оживлен и много шутил с моей старшей дочерью, которая присутствовала за ужином в качестве фрейлины и сидела против государя.

После ужина он разговаривал со мной, взглянув в зеркало, стекло которого давало неправильное отражение, сказал, смеясь: «Странное зеркало, я вижу в нем свою шею свернутой».

Полтора часа спустя он был уже трупом».

cl>tot век пришел в Европу в дыму и грохоте наполеоновских войн, определивших на полтора десятилетия ход событий на континенте. Россия, игравшая главную роль в борьбе против Наполеона, прошла через Бородино и пожар Москвы, дойдя через три года до ворот Парижа. Через десять лет герои Отечественной войны 1812 года и заграничных походов возглавили декабрьское восстание 1825 года – первое открытое вооруженное выступление армии против самодержавия.

Глава III

XIX век

Последовавшее затем тридцатилетнее царствование Николая I показало обусловленные наличием крепостничества глубокую отсталость и противоречивость развития России, потерпевшую в середине века сокрушительное поражение в Крымской войне. Но Россия быстро восстановила свои силы. В русско-турецкой войне 1877—1878 годов она выступила как защитница угнетенных народов.

Отечественная война 1812 года и отмена крепостного права в 1861 году – самые яркие события в истории России XIX века. Оба связаны с идеей свободы – от иностранных захватчиков и крепостной неволи. Распространение в русском обществе идей гражданских прав и свобод, конституционных идей – примечательное явление XIX века.

Возникшие в России первые подпольные разночинские революционные организации стали на путь террора, сделав его главным методом политической борьбы. И хотя в XIX веке не удалось ввести конституцию и гражданские свободы, самодержавный режим был уже обречен.

В XIX веке произошел стремительный взлет русской культуры. Значительными были успехи в литературе, музыке, театре. Усилиями российских и иностранных зодчих были созданы жемчужины мировой архитектуры – классические ансамбли Петербурга. Замечательные картины были написаны русскими художниками. Русская культура заняла почетное место в семье европейских культур.

Мозаика событий 1805—1807 годов

(&$ 1806 году началась новая серия войн между Россией и Францией. Снова, как и в 1799 году во время итальянского и швейцарского походов Суворова, скрестились клинки французов и русских...

Когда в ноябре 1805 года к Аустерлицу подходили русские войска и Кутузов, желая собрать максимальное число войск, оттягивал начало сражения, нетерпеливый император Александр I сказал ему недовольным голосом:

– Михайла Ларионович! Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки.

– Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу, – ответил Кутузов.

Александр приказал начинать сражение, не дожидаясь подхода дополнительных сил, его приказ Кутузов исполнил, но сражение проиграл.

с^Кутузова было пять дочерей, и он любил их всех. Однако более других любил он дочь свою Елизавету. И к зятьям своим относился Кутузов с любовью, однако более всех любил мужа Елизаветы – полковника и флигель-адъютанта графа Фердинанда Тизенга-узена. Он даже называл его своим сыном, сокрушаясь, что собственного его сына «заспала» кормилица, когда мальчику не было еще и года.

Любимый зять Кутузова был убит под Аустерлицем в роковой для русских день 20 ноября 1805 года. Адъютант, доложивший об этом главнокомандующему Кутузову, был поражен, насколько равнодушно воспринял его сообщение руководивший сражением Михаил Илларионович. Он даже вначале подумал, что Кутузов не расслышал, о чем он говорил.

На следующий день, когда русская армия отступала, этот же офицер увидел, как рядом с телегой, на которой лежал мертвый граф Тизенгаузен, шел плачущий старик Кутузов и, держась за облучок, что-то тихо шептал, ни на кого не обращая внимания. Тогда пораженный этим адъютант подошел к Кутузову и, желая ободрить и утешить его, сказал:

– Ваше высокопревосходительство! Вчера вы так мужественно перенесли удар!

– Вчера я был главнокомандующим, – ответил Кутузов. – Сегодня я – безутешный отец.

с^нтер-офицер Азовского мушкетерского полка Старичков в 1805 году попал раненым в плен к французам. При нем было снятое с древка полковое знамя. Вскоре Старичков от ран умер, но знамя успел вручить рядовому Бутырского мушкетерского полка Чуйке, который сумел передать его подполковнику Трескину, отъезжавшему из Брюнна (ныне – Брно) в Россию.

Трескин представил знамя по начальству, а о подвиге Старичкова была извещена городская дума Калуги, откуда герой был отдан в рекруты в 1796 году.

Дума построила для матери Старичкова и четырех его сестер каменный дом стоимостью в тысячу рублей, а Александр I, кроме того, определил матери пожизненную пенсию 300 рублей в год, а трем сестрам – по сто рублей ежегодно каждой.

(Ь^еенью 1805 года возле курляндского берега (ныне Латвия) разбилось несколько судов, перевозивших казаков. Местные жители вышли спасать их, но буря была настолько сильной, что более одного раза никто в море не вышел. И только местный пономарь по имени Федор отправлялся в море трижды и спас от смерти 131 казака.

Александр I наградил храброго пономаря тысячей рублей и велел удостоить его медалью с собственным его, государя, изображением. На оборотной стороне помещен был рог изобилия и надпись: «За полезное». Медаль полагалось носить на черно-красной Владимирской ленте.

Курляндский генерал-губернатор Корф устроил в честь награжденного прием, но был удивлен тем, что пономарь пожаловал к нему во дворец в очень бедном армяке.

– У тебя разве нет другой одежды получше? – спросил Корф.

И Федор ответил:

– Одежда-то есть и получше, да не стану я теперь носить ее, чтобы не отличаться от моих собратьев, а то будут они думать, что из-за государевой награды стал я спесив и чванлив.

И выданную ему тысячу рублей частично поделил с теми жителями, которые вместе с ним спасали попавших в кораблекрушение казаков.

... /^августа 1806 года молния попала в один из деревянных домов уездного города Судог-ды (ныне Владимирская область), и весь деревянный город сгорел дотла, кроме острога, присутственных мест и казначейства.

Во время пожара на часах у казначейства стоял рядовой штатной команды Пичугин, у которого дома оставались жена и дети.

Однако Пичугин не оставил пост и стоял на часах до конца пожара.

Александр I велел выдать солдату 500 рублей и назначил трехсотрублевую годовую пожизненную пенсию.

Пичугин же все полученные от царя деньги роздал безвозмездно погорельцам, а также построил баню для колодников из острога и для солдат своей штатной команды.

1807 году Александр I, проезжая по берегу литовской реки Вилейки, увидел, как из воды вытащили утопленника. Император тут же стал откачивать его и только через два часа добился того, что человек ожил. Узнав об этом случае, «Лондонское королевское общество спасения мнимоумерших» поднесло Александру медаль, на которой был изображен ребенок, вздувающий только что погасшую свечу, с надписью: «Искра, может быть, еще не погасла».

©Же

московский купец 1-й гильдии И. Н. Царский пожертвовал в Общество истории и древностей российских при Московском университете старинную вызолоченную чару с надписью: «Чару пить – здраву быть; повторить – ум возвеселить; утроить – ум устроить; много пить – нестройну быть».

1774 году крепостной крестьянин из деревни Сухолжина Вологодской губернии Максим Алексеевич Алексеев был отдан в рекруты и попал во флот. Через десять лет он сломал ногу и был отпущен в отставку уже вольным человеком.

Через несколько лет Алексеев, став подрядчиком в Петербурге, записался в санкт-петербургское купечество. Он стал настолько богат, что выкупил всех крестьян своей деревни на волю и наделил их землей. Будучи сам человеком нравственным и добропорядочным, он взял у своих освобожденных им земляков поручительную запись, в которой они обещали вести трудовую, честную и трезвую жизнь. А если бы кто нарушил этот обет, то должен был платить штраф в 25 рублей, которые мирским приговором следовало отдавать первому пришедшему в деревню нищему.

июле 1807 года после поражения русских и пруссаков в войне с Наполеоном был подписан Тильзитский мир. Церемония подписания мира была довольно необычна: на середине реки Неман, возле города Тильзит, был поставлен большой плот, на котором находился пышный шатер. Именно в этом шатре Наполеон и Александр подписали Тильзитский мир, по-новому определивший правовое положение многих европейских государств. Символика подписания мира на середине Немана состояла в том, что два императора, западный и восточный, договорились друг с другом о границе между своими владениями на середине пограничной реки.

Однако простые русские люди этот факт объясняли совсем по-иному. Русские крестьяне, солдаты и другие простолюдины считали Наполеона антихристом. Такую веру поддерживало в них и православное духовенство.

Поэтому, когда было объявлено, что православный русский царь встретился с Наполеоном, то есть антихристом, то нужно было придумать оправдание царю в таком страшном грехе.

Тогда-то и пошел среди простых людей слух, что встреча потому произошла на реке, что царь сначала окрестил антихриста Бонапарта в Немане и лишь потом допустил его пред свои светлые очи.

Отечественная война 1812 года и заграничный поход русской армии 1813—1814 годов

1812 году, еще до начала Отечественной войны, военный министр России Барк-лай-де-Толли написал «Наставление господам пехотным офицерам в день сражения».

Ниже приводятся выдержки из него.

«Когда фронтом идут на штыки, то ротному командиру должно также идти впереди своей роты с оружием в руках и быть в полной надежде, что подчиненные, одушевленные таким примером, никогда не допустят его одного ворваться во фронт неприятельский».

«Офицер может заслужить почетнейшее для военного человека название – друг солдата. Чем больше офицер в спокойное время был справедлив и ласков, тем больше в войне подчиненные будут стараться оправдать сии поступки и в глазах его один перед другим отличиться».

«Наставление...» требовало жестокой кары по отношению к малодушным и предписывало, чтобы труса и паникера, который во время боя кричит: «Нас отрезали!» – после окончания военных действий прогнали сквозь строй, а если такой проступок совершит офицер, то его следовало с позором изгнать из армии.

«Храбрый не может быть отрезан, – утверждалось в «Наставлении...», – где бы враг ни оказался, нужно к нему повернуться грудью, идти на него и разбить...» Войскам надлежало «к духу смелости и отваге непременно присоединить ту твердость в продолжительных опасностях и непоколебимость, которая есть печать человека, рожденного для войны... Сия-то твердость, сие-то упорство всюду заслужат и приобретут победу».

ff мая 1812 года, за месяц до начала Отечественной войны, в Вильно, где находилась ставка императора Александра I, прибывшего к армии, и стоял штаб 1-й Западной армии Барклая-де-Толли, прибыл французский генерал, адъютант Наполеона, граф Нарбонн. Официально он должен был передать письмо Наполеона Александру, но на самом деле целью его визита был сбор информации о русской армии и о настроениях местного населения. Барклай был уведомлен о его приезде и через начальника высшей воинской полиции (разведки и контрразведки) Якова Ивановича де Санглена знал о каждом шаге Нарбонна.

Санглен приставил к посланцу Наполеона под видом слуг и кучеров своих агентов – офицеров полиции.

«И они, – пишет Санглен, – когда Нарбонн, по приглашению императора, был в театре в его ложе, перепоили приехавших с ним французов, увезли его шкатулку, открыли ее в присутствии императора, списали Инструкцию, данную самим Наполеоном, и представили государю. Инструкция содержала вкратце следующее: узнать число войск, артиллерии и пр., кто командующие генералы? Каковы они? Каков дух в войске и каково расположение жителей? Кто при государе пользуется большой доверенностью? Нет ли кого из женщин в особенном кредите у императора? В особенности узнать о расположении духа самого императора и нельзя ли будет свести знакомство с окружающими его?»

Нарбонн, по-видимому, догадался о постигшем его провале и на третий день своего пребывания в Вильно, 8 мая, уехал.

Его отъезд совпал с новыми важными событиями: как раз в это время стало известно, что император французов, король Италии, протектор Рейнского союза и медиатор Швейцарии Наполеон I покинул Париж и направляется к «Великой армии».

// июня 1812 года де Санглен записал: «Вдруг позван я был к государю...

– Мои генералы и флигель-адъютанты просили у меня позволения дать мне бал на даче Беннигсена и для того выстроили там большую залу со сводами, украшенными зеленью. С полчаса тому назад получил я от неизвестного записку, в которой меня предостерегают, что зала эта ненадежная и должна рушиться во время танцев. Поезжай, осмотри подробно».

Санглен приехал к Беннигсену в его загородное вилен-ское имение – Закрете, и, когда хозяин потчевал его чаем, зала рухнула. Виновный в этом архитектор сбежал, оставив на берегу пруда свое платье, тем самым имитируя самоубийство. Санглен доложил о случившемся Александру I, и тот велел очистить пол, добавив:

– Мы будем танцевать под открытым небом.

Вернувшись домой, Санглен нашел там депешу из Ков-

но (Каунас) с извещением, что Наполеон начал переправу через Неман.

Санглен вернулся к Александру I и передал депешу ему.

– Я этого ожидал, – сказал царь, – но бал все-таки будет.

С этим Санглен поскакал к генералу Беннигсену. Перед балом Санглен встретился с Барклаем, и тот сказал ему, что император предлагал Беннигсену командовать армией, но он отказался. Тогда царь приказал командовать армией Барклаю.

Санглен якобы не советовал Барклаю соглашаться на командование, так как, по его мнению, «командовать русскими войсками на отечественном языке и с иностранным именем – невыгодно».

Затем Александр приехал в Закрете и, не начиная бала, осмотрел дачу Беннигсена. Имение понравилось Александру, и он предложил хозяину продать его. Беннигсен только два месяца, как возвращен был в службу, нуждался в деньгах, испытывал к тому же более чем обоснованные опасения, что в Вильно с часу на час могут появиться французы и он лишится также и своего имения.

Он продал Закрете своему августейшему гостю за 12 тысяч рублей золотом, после чего царь объявил о начале бала.

Эта сделка не вошла бы в историю, если бы сразу после того, как была совершена, к царю не подошел начальник канцелярии Барклая-де-Толли, полковник А. А. Закрев-ский и не сообщил, что французы вступили на восточный берег Немана. Царь молча выслушал Закревского и попросил пока что ничего никому не говорить. Бал продолжался.

И лишь когда бал закончился, было объявлено, что война началась. С бала у Беннигсена император возвратился в Вильно вместе с Барклаем-де-Толли и до утра писал письма и отдавал срочные распоряжения. Он написал рескрипт (предписание) председателю Государственного совета и председателю Комитета министров фельдмаршалу Николаю Ивановичу Салтыкову и приказ по всем русским армиям.

Рескрипт Салтыкову заканчивался словами: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

Приказ по армии заканчивался фразой: «На зачинающего – Бог».

Если вы помните, эта пословица приводилась Екатериной II в «Бабушкиной азбуке». Вот когда и при каких обстоятельствах пригодилась она внуку...

(01щн из адъютантов Барклая, прошедший рядом с ним всю войну, майор Владимир Иванович Левенштерн особенно тесно работал с главнокомандующим в первые месяцы войны. Вспоминая потом о первых ее днях и неделях, Левенштерн писал:

«...Я работал день и ночь, чтобы оправдать доверие Барклая и вполне заслужить его... Да и мог ли я поступить иначе? Этот неутомимый, деятельный человек также никогда не отдыхал; работая постоянно, даже ночью, он поручал мне редактировать его мысли, излагать их, и курьеры немедленно везли написанное к его величеству.

Никто не подозревал, как мы были деятельны по ночам, ибо на следующее утро Барклай был первый на лошади, присутствуя при выступлении различных корпусов из лагеря и буквально обучая их тому, как надобно поступать, чтобы избежать тесноты, путаницы и замешательства.

– Не думайте, – говорил он мне однажды, – что мои труды мелочны; порядок во время марша составляет самую существенную задачу главнокомандующего; только при этом условии возможно наметить заранее движение войска. Вы видели вчера, какой беспорядок и смятение царствовали в лагере генерала Тучкова 1-го; предположите, что в этот момент показался бы неприятель; какие это могло бы иметь последствия? Поражение раньше сражения!

Я отдал приказ выступить в 5 часов утра, а в 7 часов артиллерия и обоз еще оспаривали друг у друга, кому пройти вперед; пехота же не имела места пройти.

Предположите теперь, что я рассчитывал бы на этот отряд в известный час и что это промедление расстроило бы мою комбинацию, какой бы это могло иметь результат?

Быть может, непоправимое бедствие.

В настоящее время, когда я даю себе труд присутствовать при выступлении войск, начальники отдельных частей поневоле также должны быть при этом; поняв мои указания, как следует браться за дело, они воспользуются впоследствии его плодами. Пусть люди доставляют себе всякие удобства, я ничего не имею против этого, но дело должно быть сделано. После пяти или шести уроков, подобных сегодняшнему, вы увидите, что армия пойдет превосходно».

вынужденному отступлению русской армии в России относились по-разному. Немногие понимали необходимость этого из-за невозможности сдержать натиск более сильного противника. И почти никто не считал отступление единственно разумным вариантом ведения войны.

В армии же одним из самых яростных противников отступления был генерал от инфантерии князь Петр Иванович Багратион (1765—1812). Его позиция стала особенно бескомпромиссной после оставления русскими Смоленска 6 августа 1812 года.

Об этом можно судить по его письму от 7 августа 1812 года всесильному Алексею Андреевичу Аракчееву:

«Милостивый государь граф Алексей Андреевич!

Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержался с 15 тысячами более 35 часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 часов. Это стыдно и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну...

Что стоило еще оставаться два дня? По крайней мере они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля привести в Москву...

Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по Министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества...

Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать ар-миею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьтесь ополчением. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель-адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру...

Скажите, ради Бога, что нам Россия – наша мать скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдается сволочам и вселяет в каждого подданного ненависть и посрамление? Чего трусить и кого бояться? Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно, и ругают его насмерть...

Бедный Пален от грусти в горячке умирает. Кнорринг кирасирский умер вчерась. Ей-богу, беда. И все от досады и грусти с ума сходят...

Ох, грустно, больно, никогда мы так обижены и огорчены не были, как теперь... Я лучше пойду солдатом, в суме воевать, нежели быть главнокомандующим и с Барклаем.

Вот я вашему сиятельству всю правду описал, яко старому министру, а ныне дежурному генералу и всегдашнему доброму приятелю. Простите.

Всепокорный слуга князь Багратион.

7 августа 1812 года, на марше – село Михайловка».

©Началу августа 1812 года, после сдачи Смоленска, взаимная неприязнь Багратиона и Барклая перестала быть только их личным делом. Враждебные взаимоотношения двух полководцев пагубно сказались на ходе военных действий.

Любимец солдат, соратник Суворова, князь Петр Иванович считал тактику Барклая гибельной для России, а его самого – главным виновником всего происходящего.

В письмах царю, Аракчееву, ко всем сановникам и военачальникам Багратион требовал поставить над армиями другого полководца, который пользовался бы всеобщим доверием и, наконец, прекратил бы отступление.

Глас Багратиона был гласом подавляющего большинства солдат, офицеров и генералов всех русских армий.

5 августа Александр поручил решить вопрос о главнокомандующем специально созданному для этого чрезвычайному комитету. В него вошли шесть самых близких к царю человек: председатель Государственного совета и Комитета министров фельдмаршал Н. И. Салтыков, всесильный фаворит А. А. Аракчеев, министр полиции генерал-адъютант А. Д. Балашов, генерал от инфантерии С. К. Вязьмитинов, князь П. В. Лопухин и граф В. П. Кочубей. (Трое первых из них были главными и наиболее авторитетными деятелями Государственного совета.) Тем не менее состав комитета определялся не столько должностями его членов, сколько личной близостью к Александру. От старика Салтыкова, в прошлом главного воспитателя Александра и его брата Константина, до сравнительно молодых, Лопухина и Кочубея, все члены комитета были друзьями царя. Они обсудили пять кандидатур – Беннигсена, Багратиона, Тормасова и 67-летнего графа Палена – организатора убийства императора Павла, вот уже 11 лет находившегося в отставке и проживавшего в своем курляндском имении. Пятым был назван Кутузов, и его кандидатура была признана единственно достойной столь высокого назначения.

Чрезвычайный комитет немедленно представил свою рекомендацию императору.

8 августа 1812 года М. И. Кутузов был принят императором и получил рескрипт о назначении главнокомандующим.

Позднее Александр писал своей сестре Екатерине:

«В Петербурге я увидел, что решительно все были за назначение главнокомандующим старика Кутузова: это было общее желание. Зная этого человека, я вначале противился его назначению, но когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтоб Кутузов командовал армией, находя, что Барклай и Багратион оба неспособны на это... мне оставалось только уступить единодушному желанию, и я назначил Кутузова. Я должен был остановить свой выбор на том, на кого указал общий глас».

К командующим армиями Тормасову, Багратиону, Барклаю и Чичагову тотчас же были направлены рескрипты одинакового содержания:

«Разные важные неудобства, происшедшие после соединения двух армий, возлагают на меня необходимую обязанность назначить одного над всеми оными главного начальника. Я избрал для сего генерала от инфантерии князя Кутузова, которому и подчиняю все четыре армии. Вследствие чего предписываю вам с армиею состоять в точной его команде. Я уверен, что любовь ваша к Отечеству и усердие к службе откроют вам и при сем случае путь к новым заслугам, которые мне весьма приятно будет отличать подлежащими наградами».

Получив назначение, Кутузов написал письмо Барклаю и от себя лично. В этом письме он уведомлял Михаила Богдановича о своем скором приезде в армию и выражал надежду на успех их совместной службы.

Барклай получил письмо 15 августа и ответил Кутузову следующим образом: «В такой жестокой и необыкновенной войне, от которой зависит сама участь нашего Отечества, все должно содействовать одной только цели и все должно получить направление свое от одного источника соединенных сил. Ныне под руководством Вашей Светлости будем мы стремиться с соединенным усердием к достижению общей цели, – и да будет спасено Отечество!»

сй^едор Петрович Толстой, родственник М. И. Кутузова, оставил любопытные записки, в которых сообщает, что после приезда в Петербург Михаил Илларионович часто бывал в доме своего троюродного брата Логина Ивановича Голенищева-Кутузова (Федор Петрович был родней и мужу старшей дочери М. И. Кутузова, Прасковье, сенатору Матвею Федоровичу Толстому). Для жены Л. И. Голенищева-Кутузова, Надежды Никитичны, Толстой вылепил портрет полководца из воска.

«По назначении его главнокомандующим, в последние два дня пред отправлением к армии, он провел оба вечера у

Логина Ивановича и Надежды Никитичны, по его желанию, без свидетелей, – сообщает Ф. П. Толстой. – Но мне, ходившему в то время каждый вечер читать Надежде Никитичне и Логину Ивановичу сочинения Пушкина и Жуковского, не было воспрещено оставаться, когда приезжал к ним Михаил Илларионович, и оба эти вечера я провел вместе с ними. Михаил Илларионович в эти достопамятные для меня вечера был очень весел, говорил много о Наполеоне и шутил. Говоря о своем отъезде на другой день в армию, он сказал, что если застанет наши войска еще в Смоленске, то не впустит Наполеона в пределы России. В последний вечер он сидел у Логина Ивановича недолго, но был очень весел, и, когда пошли провожать его в переднюю, последние слова, сказанные им смеючись Надежде Никитичне, были: «Я бы ничего так не желал, как обмануть Наполеона».

Наполеон, узнав, что главнокомандующим русскими армиями назначен Кутузов, воскликул: «Старый лис Севера!»

Михаил Илларионович, услышав об этом, заметил лукаво:

– Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав.

11 августа, в воскресенье, Кутузов выехал из Петербурга к армии. Толпы народа стояли на пути его следования, провожая полководца цветами и сердечными пожеланиями успеха».

//^августа 1812 года, в три часа

дня, новый главнокомандующий всеми русскими армиями генерал от инфантерии князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов прибыл в деревню Царево-Займище, где располагалась штаб-квартира Барклая-де-Толли.

Барклай сдал командование внешне спокойно. Однако самолюбие его конечно же было уязвлено. Впоследствии Барклай писал царю: «Избегая решительного сражения, я увлекал неприятеля за собой и удалял его от его источников, приближаясь к своим; я ослабил его в частных делах, в которых я всегда имел перевес.

Когда я почти до конца довел этот план и был готов дать решительное сражение, князь Кутузов принял командование армией».

Кутузов застал войска готовящимися к сражению – вовсю шло строительство укреплений, подходили резервы, полки занимали боевые позиции.

Главнокомандующий осмотрел позиции, объехал войска, повсюду встречаемый бурным ликованием, и... отдал приказ отступать. Он не хотел рисковать и не мог допустить, чтобы его разбили в первый же день приезда к армии. К тому же Кутузов знал, что на подходе резервы Милорадо-вича, а еще дальше в тылу собирается в поход многочисленное московское ополчение.