Текст книги "История России в занимательных рассказах, притчах и анекдотах IX - XIX вв"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

'е Линь писал о Екатерине: «Екатерина собрала оставшиеся в мастерской Петра недоделанные фрагменты и недостроенные части. Дополнив их, она построила здание и теперь посредством скрытых пружин приводит в движение исполинский состав, то есть Россию. Она дала ей устройство, силу и крепость. Это устройство, сила и крепость будут процветать час от часу все более, если преемники Екатерины будут идти по ее следам».

уо время путешествия в Новороссию и Крым Екатерина посетила поле Полтавской битвы, где перед нею разыграны были батальные сцены, повторяющие в миниатюре сражение, произошедшее здесь в 1709 году.

Посмотрев все ей представленное, Екатерина заметила:

– Вот в чем заключается жребий государств – один день решает их судьбу. Без ошибок, которые на этом месте совершили шведы, мы бы никогда здесь не оказались!

царствование Екатерины российская внешняя политика была в центре внимания всех европейских государств, ибо успехи России закрепили ее положение как великой державы. Иностранные дипломаты часто гадали, кто же входит в петербургский кабинет, благодаря чьим усилиям Россия занимает столь почетное место в мире и как велико число этих сановников. Все тот же принц де Линь, хорошо знавший истинное положение дел, быть может, преувеличивая роль императрицы во внешнеполитических делах, говорил об этом так: «Петербургский кабинет совсем не так огромен, как заключает о нем Европа, он весь помещается в одной голове Екатерины ».

'о время своих нередких поездок по России Екатерина часто награждала и благодарила многих военных и статских, причем любила делать это публично.

– Ваше величество, – заметил ей однажды принц де Линь, – кажется, всегда остаетесь довольны своими подданными?

– Нет, принц, – ответила Екатерина, – я далеко не всегда бываю ими довольна. Но я хвалю всегда вслух, а браню потихоньку и с глазу на глаз.

ринц де Линь вспоминал, что однажды Екатерина сказала ему: «Я часто смеюсь наедине сама с собою, видя, как досадуют и негодуют мои чиновники только оттого, что я ласково обхожусь с их неприятелями. Я употребляю каждого по его способностям, и для меня кажутся странными те, которые думают, что я отставлю от должности какого-нибудь министра или генерала только потому, что он им не нравится».

Де Линь продолжал уже от себя: «Екатерина II, во всем неподражаемая, противопоставляла одного другому, используя службу и дарования обоих. Таким образом питала она усердие всех и каждого, возбуждая соревнование между ними».

Из рассказов об Александре Васильевиче Суворове

бытность А. В. Суворова капралом, произошел с ним такой случай. Он стоял в карауле у павильона Монплезир, в Петергофе. Проходившая мимо императрица Елизавета Петровна остановилась возле него и спросила, как его зовут.

Узнав, что он сын Василия Ивановича, императрица протянула ему рубль, но Суворов отказался, объяснив, что устав караульной службы запрещает часовому брать деньги.

«Молодец, знаешь службу», – похвалила его Елизавета Петровна, потрепала по щеке и дала поцеловать руку.

«Я положу рубль на землю, к ногам твоим, а как сменишься, – возьми его», – добавила она.

Потом этот рубль – петровский, серебряный, называемый «крестовиком», – Суворов хранил всю жизнь, почитая его своей первой наградой.

апреля 1763 года Суворов был назначен командиром Суздальского пехотного полка, расквартированного в Новой Ладоге, в 140 верстах к северу от Петербурга. В Суздальском полку Суворов начал важный эксперимент – обучение по новому собственному уставу, который основывался на практике армейской жизни.

Решающее значение в обучении солдата Суворов придавал нравственному элементу. Он понимал, что для этого следует узнать солдатскую душу и сродниться со своими подчиненными, понять их и найти слова, близкие их уму и сердцу.

И потому Суворов, как говорил он сам, был все время среди солдат «и майором, и адъютантом, вплоть до ефрейтора». Он обходился солдатской кашей и черным хлебом, спал на сене и ходил по лагерю в старой гренадерской куртке, а летом – в холщовой нижней рубахе.

Учения в полку чаще всего были короткими, проходили в поле, в лесу; иногда же это были длительные, трудные походы, днем и ночью, в непогоду, в морозы и слякоть, с форсированием рек и даже... со штурмом «фортеций».

Солдаты-суздальцы отличались от прочих тем, что «каждый из них знал свой маневр и, что еще важнее, мог возражать старшему, если был способен предложить лучшее решение. Единственное условие, которое должно было выполняться, – это, чтобы такое возражение «делалось пристойно, наедине с начальником, а не в многолюдстве, иначе будет буйством».

Суворов всячески сохранял здоровье солдат, полагая главными средствами – чистоту, умеренность и постоянный труд, который он считал «здоровее покоя», и непременно доброкачественную, свежую пищу.

Во всех этих качествах он сам был для солдат примером: Суворов не имел ни собственного экипажа, ни выездных лошадей, обходясь казацкими конями.

Спать ложился рано, вставал в два часа ночи, при наводке мостов, устройстве фортификационных сооружений и установке батарей работал наравне с солдатами.

В Суздальском полку построены были удобные и теплые казармы, церковь и школа, в которой Суворов преподавал разные предметы. Возле лагеря разбит был фруктовый сад, плоды из которого шли в «полковой котел».

22 сентября 1768 года Суворов был произведен в бригадиры – последний офицерский чин, после которого шли уже чины генеральские.

25 ноября Потемкин послал Суворову такое письмо: «Измаил остается гнездом неприятеля, и хотя сообщение прервано через флотилию, но все же он вяжет руки для предприятий дальних. Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг! По моему ордеру к тебе присутствие там личное твое соединит все части. Много тамо равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторой род сейма нерешительного. (Под Измаилом стояли войска генералов – Кутузова, де Рибаса и Павла Сергеевича Потемкина – родственника Светлейшего.) Рибас будет Вам во всем на пользу и по предприимчивости и усердию. Будешь доволен и Кутузовым; огляди все и рас-поряди, и, помоляся Богу, предпринимайте».

А «предпринимать» было нелегко. Крепость Измаил с трех сторон окружал вал высотою от 6 до 8 метров, ров – шириною 12 метров и глубиною от 6 до 10 метров и 8 каменных бастионов. 265 орудий стояло в крепости, а ее гарнизон вместе с вооруженными жителями города насчитывал 35 тысяч человек. С четвертой стороны Измаил прикрывал Дунай и стоящий на реке флот.

Суворову предстояло совершить чудо: взять Измаил, имея под началом армию численностью в 31 тысячу человек, считая при этом и матросов флотилии де Рибаса.

Когда Светлейший писал: «Будешь доволен и Кутузовым», возможно, он имел в виду не только его выдающуюся храбрость и военный талант, но так же и то, что 20 лет назад Кутузов был в Измаиле и тогда, укрепляя его бастионы и стены, досконально изучил крепость. При великолепной памяти, которой Михаил Илларионович отличался всю жизнь, эти его знания могли сослужить Суворову хорошую службу.

О штурме Измаила написано много. Мне хотелось бы привести здесь всего один документ: «Дневную записку», сделанную молодым офицером, инженер-поручиком Ильей Глуховым, который по приказу Суворова чертил план взятия Измаила.

Вот она:

«Дневная записка 1790 года декабря от 1-го. 1-го – прибыл господин генерал-аншеф граф Суворов-Рымник-ский к командованию корпусами.

3-го – все войска расположились лагерем.

От 4-го до 7-го – готовили туры и фашины.

С 7-го на 8-е деланы 4 батареи, из коих 2 на левом фланге были окончены.

8-го из крепости на батареи была канонада.

С 8-го на 9-е батареи на правом фланге и все коммуникационные линии отделены.

10-го из всех наших батарей и флота на крепость была во весь день канонада.

11-го в 5 часов поутру по данному первому сигналу выступили из лагеря войска в 6 колонн;

по второму сигналу сии колонны заняли назначенные сборные места и резервы поставлены, из коих в Ъ¹/₂ часов выступили колонны и, прибыв в ³/₄ б часа к крепости, начался штурм, а флот вступил в атаку, которой штурм продолжался до полного овладения крепостью 6V2 часов».

(З^есной 1795 года Суворов закончил свой знаменитый труд, вошедший в историю военного искусства под именем «Наука побеждать».

Над ним он трудился более трех десятилетий, еще со времен назначения командиром Суздальского полка и до тех пор, когда был он уже фельдмаршалом и главнокомандующим русскими войсками в Польше.

«Наука побеждать» в первой своей части была инструкцией для офицеров по обучению войск, а во второй – солдатской памяткой. Язык второй части наиболее прост, афористичен, меток и краток.

В «Науке побеждать» Суворов изложил «Три воинских искусства» – «глазомер, быстрота, натиск!» – и определил принципы ведения боя: «Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится: пуля – дура, штык – молодец». Из изречений нравоучительного характера, вошедших в «Науку побеждать», до сих пор сохранились в копилке народной мудрости такие: «Обывателя не обижай: он нас поит и кормит, солдат – не разбойник»; «Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву»; «Ученье – свет, а неученье – тьма»; «Дело мастера боится».

Заканчивалась вторая часть, кстати, названная: «Разговор с солдатами их языком», перечислением 14 положений: «Субординация. Послушание. Дисциплина. Обучение. Ордер воинский. Порядок воинский. Чистота. Опрятность. Здоровье. Бодрость. Смелость. Храбрость. Экзерциции. Победа и Слава!»

... ноября 1772 года Суворов писал своему другу генерал-майору Александру Ильичу Бибикову, которого он искренне почитал и любил: «Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди которого я находился. Неудачи других воспламеняли меня надеждою. Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя была суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд».

&

'авистники Суворова говорили, что все свои победы он одерживает не из-за таланта или знаний, а по счастливым случайностям.

Суворов же, смеясь, отвечал: «Сегодня счастье, завтра счастье, да дайте же, господа, хоть когда-нибудь и ума!»

дворов ненавидел французскую революцию и даже просился у Екатерины II отъехать рядовым волонтером, чтобы воевать против якобинцев и их продолжателей. Однажды в споре с одним из иностранцев, приверженцев революции, он сказал: «Покажи мне хотя одного француза, которого бы революция сделала более счастливым. При споре о том, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль нужен, но рука, которая им управляет, еще важнее».

авел I, услышав, что Суворов с насмешкой отзывается о нововведениях в армии и говорит: «Пудра – не порох, букли – не пушки, косы – не тесаки, и все мы – не немцы, а русаки», велел фельдмаршалу приехать к нему и в разговоре сказал Суворову:

– Надобно вам, фельдмаршал, оставить ваши странности и причуды.

– Поздно мне меняться, государь, – ответил Суворов. – А что касается странностей моих и причуд, то должен доложить вашему императорскому величеству, что августейшая матушка ваша, Екатерина, тридцать лет терпела мои причуды и во дворце, и тогда, когда шалил я под Туртука-ем, на Рымнике и под Варшавой.

Павел промолчал, но 6 февраля 1797 года издал приказ: «Фельдмаршал, граф Суворов, отнесясь Его Императорскому Величеству, что так как войны нет, то ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы».

И в феврале 1797 года фельдмаршал А. В. Суворов был отстранен от должности и отставлен от службы без права ношения мундира, а 5 мая 1797 года выслан в село Кончан-ское Новгородской губернии под надзор местной администрации. Там он занимался хозяйством, много читал, а порой играл с мальчишками в бабки. Когда кто-нибудь удивлялся этому, то Суворов отвечал: «Сейчас в России столько фельдмаршалов, что им только и дела, что в бабки играть». Такой его ответ объяснялся тем, что за свою более чем полувековую службу он был свидетелем производства в звание фельдмаршала 14 генералов, причем последним из них был он сам, получив звание фельдмаршала в 1794 году, 64 лет, за взятие Варшавы.

А при императоре Павле, отставившем Суворова от службы, только за один год фельдмаршалами стали 8 генералов. Отсюда и его ирония.

(^нако обстоятельства в жизни Суворова вскоре резко переменились. 9 февраля 1799 года он вновь был зачислен на службу в чине генерал-фельдмаршала и 1 марта того же года назначен главнокомандующим союзными русскими, австрийскими и итальянскими войсками, объединившимися для борьбы против революционной Франции.

Через две недели после этого Суворов прибыл в Вену. Перед походом в Италию, собрав союзных генералов, он сказал, что хотел бы услышать от них рассуждения о плане грядущей кампании. Когда все высказались, Суворов развернул на столе рулон бумаги, и вместо ожидаемой карты все увидели чистый белый лист. Улыбнувшись всеобщему недоумению, Суворов проговорил:

– Если бы даже, кроме меня, знала мои планы хотя бы одна моя шляпа, то и ее я бы немедленно сжег.

практике русской геральдики известны случаи, когда дворянин, получая титул, менял девиз, стараясь сохранить основной смысл его прежнего родового девиза. Наиболее ярко видно это на примере великого Суворова.

Девиз дворян Суворовых гласил: «Вера, наука, честь». Когда же за победу над турками, произошедшей на реке Рымник 11 сентября 1789 года, Суворов был пожалован «графским Российской империи достоинством» с добавлением к фамилии Суворова приставки «Рымникский», то ему повелено было иметь девиз: «За веру и верность». Однако впереди его ждал новый титул – князя Суворова-Ита-лийского, преподнесенный старому воину в конце его жизни 8 августа 1799 года за совершение беспримерного в истории похода в Италию и Швейцарию. И тогда Суворов, уже как князь Италийский, снова переменил девиз, который теперь звучал так: «За веру и ревность».

итул Александра Василье-

вича Суворова в конце его жизни был короче титула Потемкина, но едва ли менее значительным. Вот он: «Граф Суво-ров-Рымникский, князь Италийский, граф Священной Римской империи, фельдмаршал русской и австрийской армий, генералиссимус русских сухопутных и морских сил, великий маршал пьемонтских войск, наследственный принц Сардинского королевского дома, кузен короля, гранд короны, кавалер всех русских и многих иностранных орденов».

Шесть рассказов о детстве и юности Михаила Илларионовича Кутузова

(S/бервое, что помнил Миша Кутузов – это как однажды подвел его отец к жеребенку по имени Игрунок и разрешил дать тому кусочек сахара. Жеребенок был маленький, большеголовый, на тонких ножках, но Мише он показался высокой и крупной лошадью, потому что двухлетний мальчик головой едва доставал до его живота.

Миша хорошо запомнил гладкую гнедую шерстку Игрунка и его круглый, черный, пугливый глаз. А когда Игрунок взял с ладони мальчика сахар, то Миша почувствовал, что губы жеребенка были мягкими, влажными и ласковыми. Потом Миша частенько угощал жеребенка сахаром.

А еще через год отец усадил Мишу на спину Игрунка и, придерживая сына за пояс, велел взять в руки повод.

Игрунок покосился на мальчика большим умным глазом и тихонечко двинулся с места, понимая, что седок еще мал и везти его нужно с осторожностью. Пяти лет Миша уже вовсю носился на Игрунке по округе.

Жили Кутузовы в большом барском доме в селе Федоровском, куда приезжали из большого города Петербурга на все лето. Однажды, когда Мише шел уже седьмой год, отец дал ему записку и попросил свезти в соседнее село к знакомым помещикам по фамилии Ганнибал. Путь был неблизкий – верст двенадцать. Перед отъездом Миши отец повел сына к себе в кабинет. Там он открыл конторку и достал большую картонную папку. Развязав тесьму, вынул сложенную вчетверо, наклеенную на холст карту и расстелил ее на столе.

К этому времени Миша уже научился читать и писать, знал таблицу умножения, начал рисовать, но еще не занимался географией. Отец Миши – Илларион Матвеевич Кутузов – служил военным инженером и потому прекрасно знал математику, искусно чертил планы и карты, мог построить дом в три этажа или даже целую крепость, навести мост через самую широкую реку, отыскать место, где под толстым слоем земли скопилась вода, и выкопать там колодец. И план этот, конечно, нарисовал он сам. Отец подвел Мишу к карте и сказал, что это окрестности села Федоровского, а затем показал соседние деревушки и усадьбы, поля и рощи, ручейки и речки.

Поля были раскрашены в зеленый цвет, речки, пруды и озерца – в синий, черные ниточки дорог бежали от одной деревни к другой, а маленькие березки и осинки, дубки и елочки указывали, какие деревья растут в лесах. И овраги были обозначены на карте, и болота, и луга, и мельницы, и мосты через речки. Окружала все это пространство толстая красная полоса.

– Что это? – спросил Миша.

И отец ответил:

– Красная полоса – это граница владений наших, а внутри нее – наши деревни и земли. В них живут принадлежащие нам мужики и бабы. Это наши имения, сын мой. А за красной полосой владения других помещиков, таких же дворян, как и мы.

Он ногтем провел по дороге, что уходила из Федоровского наверх – на север – и, пересекая границу, убегала дальше, и добавил:

– В двух верстах к северу от границы имений наших живут Ганнибалы. Вот туда-то и надобно будет доставить письмо.

Миша, несказанно гордясь поручением, тотчас же отправился в путь и теперь все, что видел вокруг, как бы примерял к карте, которая осталась в кабинете отца.

Ехал он в имение к Ганнибалам с большим интересом. Рассказывали, что его хозяином был генерал. Да не такой, как все другие, а чернокожий.

Миша никогда его не видел, очень хотел хотя бы раз на него взглянуть, но когда привез записку, то оказалось, что генерала нет дома и пришлось отдать записку какой-то барыне, такой же, как и все вокруг, – белокожей, голубоглазой, русоволосой.

Так и не довелось Мише в этот раз увидать диковинного генерала, но он не огорчился, потому что по дороге увидел немало интересного: пасеку на опушке черного леса, диких коз, которые вышли из леса и, не боясь его, щипали сено из сметанных стогов, странников, что брели куда-то с медными кружками на поясе, а на кружках Миша прочитал: «На построение храма».

(З^горое воспоминание из тех, что чаще других приходили к нему, – прогулка с отцом по Петербургу, где Миша родился и жил осенью, зимой и весной, возвращаясь в конце лета из Федоровского.

Гуляя с Мишей по городу, отец рассказывал ему о строительстве мостов и устройстве плотин и запруд, показывал разные дома и дворцы и объяснял, чем один дом или дворец отличается от другого. Для того чтобы Миша хорошо запомнил все увиденное и услышанное, отец, когда приходили они с прогулок домой, велел ему рисовать несколько разных домов и подписывать под каждым, в каком стиле дом построен, кто его архитектор, из каких частей дом состоит.

А однажды в погожий осенний день привел отец мальчика в крепость, что стояла на острове. Была она главным укреплением города и называлась Петропавловской.

Отец и сын прошли под гулкими сводами бастиона и оказались на тесном дворе, окруженном со всех сторон толстостенными крепостными зданиями и высокой кирпичной стеной. Кругом, куда ни глянь, был гранит, валуны, камни, кирпичи, и даже земля оказалась покрытой крупными серыми булыжниками.

Прямо напротив ворот, в которые они вошли, находились еще одни ворота, а за ними – еще один двор. В середине двора стоял собор Петра и Павла с высоким золоченым шпилем, а со всех сторон собор окружали бастионы, дома и стены крепости.

Один из бастионов был в строительных лесах. Возле него Миша заметил небольшую группу рабочих и какого-то важного военного в шляпе с плюмажем, при шпаге с золоченым эфесом, в мундире с золотыми обшлагами.

– Инженер-генерал Абрам Петрович Ганнибал, – сказал отец, перехватив взгляд Миши, и, поправив треуголку, быстро пошел к генералу.

«Да ведь это наш сосед по имению», – догадался Миша, услышав знакомую фамилию.

Их сосед был знаменит не только тем, что справедливо почитался лучшим военным инженером России. Не меньшую известность приобрел он и тем, что был единственным в стране чернокожим генералом.

Дом Кутузовых в селе Федоровском находился недалеко от дома Ганнибала, но чернокожий генерал ни разу не был у них в гостях, да и к Ганнибалам в гости Кутузовы званы не были. И случалось это не потому, что соседи были в ссоре. Нет, жили они дружно, да так выходило, что редко когда оказывались генерал Ганнибал и капитан Кутузов в одно и то же время в своих деревнях.

Абрам Петрович Ганнибал родился в Эфиопии и прозывался эфиопом. И был он в той стране не то княжеского рода, не то даже царского. А потом захватили его – маленького еще – морские разбойники – пираты и продали в рабство, в Турцию. Там-то и выкупил Ганнибала из неволи русский посол Савва Рагузинский, а когда вернулся в Россию, то подарил смышленого мальчонку русскому царю Петру I. Петр крестил мальчика, дал ему свое отчество, а вслед за тем отправил крестника в Париж учиться.

Ганнибал прилежно учился и вернулся на свою новую родину инженером. Здесь он строил крепости, рыл каналы

и, кроме того, обучал инженерному делу учащихся Петербургской инженерной военной школы.

Увидев капитана Кутузова с незнакомым ему мальчиком, генерал спросил:

– А кто же это такой? Уж не сын ли твой?

На что отец ответил по-военному:

– Так точно, ваше превосходительство! Сын мой Михаил!

– Интересно тебе здесь? – спросил Ганнибал Мишу.

И мальчик, подражая отцу, ответил:

– Так точно, ваше превосходительство, интересно!

– А что же именно интересно? – продолжал спрашивать генерал.

– Да все, – отвечал Миша. – И бастионы, и стены, и кронверки, и куртины, и фасы, и как все они друг с другом связаны, и как все вместе образуют крепость.

Ганнибал не ожидал, что мальчик произнесет столько мудреных слов, какие не все знает и кадет из первого класса инженерной школы.

И потому, радостно изумившись, сказал:

– Гляди-ка, капитан, вырос с тобою рядом еще один инженер!

На что отец отвечал генералу:

– Готовлю его помаленьку в нашу инженерную школу, в которой и сам когда-то учился. Да и по городу гуляю с ним не просто так, а со смыслом, – поясняю все то, что военному инженеру потом пригодиться сможет.

– Ах, молодец капитан! Ей-богу, молодец! Да и ты, Михаил, тоже малый не промах. Старайся, и выйдет из тебя генерал, а может быть, и фельдмаршал.

Миша радостно улыбался, слушая Ганнибала, и старый эфиоп казался ему ничуть не страшным, а добрым и милым человеком. И казалось Мише, будто играет с ним Ганнибал в детскую игру, в которой он, Миша, солдат, а Ганнибал – генерал. И потому при последних словах Абрама Петровича Миша подобрался, вытянул руки по швам и звонко выкрикнул:

– Так точно, ваше превосходительство! Буду стараться стать фельдмаршалом!

...Михаил Кутузов и стал им ровно через шестьдесят лет после этой встречи.

^гец, как и обещал, отдал Мишу в Санкт-Петербургскую артиллерийскую и инженерную школу. И здесь Миша навсегда запомнил тот день, когда впервые надели на него военный мундир – кафтан красного сукна с черным воротником и черными обшлагами на рукавах, красные штаны и треугольную черную шляпу с серебряным позументом.

68 лет прожил Кутузов и 55 лет носил он мундир русской армии – сначала кадетский, потом офицерский и в конце генеральский, но более других дорог и памятен ему остался тот самый – первый.

В один из летних дней 1759 года Мишу Кутузова вывезли из Петербурга в лагерь вместе с такими же, как он, «новиками» на телегах – по шесть человек на каждой, одетых во все домашнее, не обученных ходить строем, не знающих воинских команд.

Вывезли их утром и повезли сначала по тряским, крытым булыжником городским улицам, потом по пыльным дорогам предместий и, наконец, по берегу Невы мимо дач, хуторов, мельниц, туда, где уже разбили лагерь старшие его товарищи.

Солнце в тот день палило нещадно, хотелось пить, потом захотелось есть, но обоз катился вперед, и солдаты-ездовые отвечали мальчикам одно и то же:

– Терпите, барчата. Такова солдатская доля – терпеть да превозмогать.

Вечером обоз остановился на берегу Ижоры. Миша едва слез с телеги. Ему хотелось лечь хоть на землю и немного отдохнуть от долгого и трудного переезда. Да не тут-то было.

– Ставить палатки! – закричал вдруг какой-то безусый юнец почти таких же лет, что и Миша, только, в отличие от приехавших, одетый в красно-черный кадетский мундир.

Миша и еще пятеро мальчиков, ехавших вместе с ним на одной телеге, начали ставить палатку, в которой им предстояло ночевать. Палатка была обыкновенной, солдатской, из толстой парусины, но казалось, будто сделана из жести – такой тяжелой и жесткой она была.

Миша и его товарищи уже слышали бой барабана и крик: «Ужинать!», уже другие мальчики убежали к костру, откуда вкусно запахло кашей, а они все еще крутились вокруг палатки, укрепляя ее остов, натягивая веревки и поглубже забивая в землю колышки. Наконец, все вроде было готово, и Миша со своими новыми друзьями тоже побежал к костру.

О, какой необыкновенно вкусной оказалась солдатская каша! Миша не только выскреб ее ложкой всю до донышка, но еще и собрал остатки хлебной коркой. Он не однажды видел, что так поступали дворовые и мужики в Федоровском. Все они до капельки съедали щи, до крупинки – кашу, а хлебные крошки обязательно сметали со стола в ладонь и бережно отправляли в рот, стараясь, чтобы ни одна крошка не упала на пол.

«Вот так и я нынче», – подумал Миша. И потому что он всегда старался понять, отчего происходит то или другое с ним самим или с другими людьми, подумал: «А почему и я сегодня ел кашу, как мужик, и даже котелок вычистил коркой?»

И вдруг понял.

Миша вырос не в бедной семье. И, казалось, могла ли его удивить обыкновенная, к тому же чуть подгоревшая каша? А ведь вот – не только удивила, но даже восхитила.

И произошло это оттого, что сегодня, прежде чем опуститься у костра на теплую землю и получить в только что выданный ему солдатский котелок черпак каши, Миша много и упорно трудился.

А пролежи он целый день на боку в садовой беседке или у себя в комнате, разве показалась бы каша такой вкусной? Нет, конечно.

Потому что если человек здоров, то есть ему не хочется только потому, что он перед тем не работал, а ленился и бездельничал.

А сегодня Миша устал и наработался так, как каждый день работали и уставали крестьяне и солдаты. Оттого и аппетит у него сегодня был таким же, как и у них, и даже ел он не как хорошо воспитанный мальчик из дворянской семьи – ложкой с тарелки, – а как крестьянский паренек или солдат-новобранец – хлебной коркой из котелка.

А вскоре после ужина, когда уже закатилось солнце и на темное небо выплыл золотой кораблик месяца, Миша услышал первый крик медной военной трубы, увидел, как тотчас же отовсюду побежали к палаткам кадеты. Последний кадет, пробегая мимо новеньких, проговорил-пропел, подражая трубе: «Спать-спать! По-палаткам!» И нырнул под полог своей палатки, стоявшей неподалеку от Мишиной.

Миша едва улегся на тюфяк, набитый свежим сеном, как тут же уснул. А под утро приснился ему сон, который запомнил он на всю жизнь...

Снилось Мише, будто пришла к нему маменька. Он плохо помнил ее, потому что маменька умерла, когда было Мишеньке три года. Маменька была ласкова, но серьезна и грустна. На ней была надета длинная белая шаль, и маменька вдруг сняла ее и плавно развернула. Шаль побежала из рук маменьки, коснулась пола и стала развертываться и убегать все дальше и дальше, застилая сначала пол, а потом и порог, шла от порога в дальнюю даль. И вот уже шаль слилась с дорогой и скрылась за горизонтом.

«Ступай, Мишенька, – сказала маменька, – дай Бог, чтобы твоя дорожка была чиста да ровна, как моя шаль», – и исчезла. А вместе с нею исчезла и ее шаль.

А Миша взглянул под ноги и увидел дорогу – узкую, каменистую, черную. «Неужели моя дорога будет столь коротка и трудна?» – подумал он и оглянулся, надеясь, что маменька где-то здесь, где-то рядом и ответит ему.

Однако маменька не появилась, но ответила ему откуда-то издалека. «Гляди, сынок, – сказала маменька, – вот она, твоя дорога». И Миша увидел вдруг дальние дали, реки, бегущие поперек его пути, густые леса, пропасти, высокие и крутые горы, вершины которых терялись в облаках. А еще выше, в разрывах облаков, над вершинами гор, Миша увидел стаю орлов, парящих под самым солнцем. И он в последний раз оглянулся, надеясь еще раз увидеть маменьку, но ее не было, и он пошел вперед один, не отрывая взора от орлиной стаи, которая своим клекотом будто звала его к себе.

...Миша проснулся от громкого крика трубы, звавшей кадетов на первую утреннюю поверку, на первое построение. Он быстро оделся и выскочил из палатки. Над лагерем вставало солнце. Миша взглянул на него, вспомнил только что приснившийся сон и подумал: «Солнце уже встало, и, наверное, скоро прилетят сюда и мои орлы».

А потом всех новичков выстроили и повели в баню. Когда они закончили мыться, каждому из них выдали мундир – тот самый – красно-черный, а сверх того шляпу, башмаки, чулки и пояс.

Обратно повели строем, под настоящий барабан. И хотя строй был еще нечетким и ломким, каждый из них старался идти в ногу с другими.

Так началась очень трудная и очень почетная военная дорога – дорога победы, по которой Михаил Кутузов шел всю свою жизнь. В конце жизни он стал фельдмаршалом. Тогда-то и прилетели к нему его орлы – орлы из бронзы и мрамора, – и опустились на памятники русским солдатам и офицерам, которые прошли под его командованием пол-России и пол-Европы.

А орла всегда называли царем птиц. И у всех народов изображение орла означало победу.

’анкт-Петербургскую ар-

тиллерийскую и инженерную школу, когда Миша Кутузов в ней учился, некоторые называли по-старинному: «Государевой школой бомбардиров, розмыслов и хитрецов». Много надо было размышлять и многим хитростям выучиться, прежде чем безусый, мало что знавший кадет становился офицером – инженером или артиллеристом.