Текст книги "История России в занимательных рассказах, притчах и анекдотах IX - XIX вв"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Орденом Святой Екатерины, по его статуту, могли награждаться все принцессы и кроме них 12 русских дам из ближайшего окружения императрицы, а также 94 другие дамы, включая и иноземок.

• , т .. ’ . i. tlS'fi. idOV

Орден Александра Невского

третьим орденом, учрежденным Петром I, был орден Александра Невского. По российской традиции при учреждении того или иного ордена ему отыскивался соответствующий небесный патрон. Невский после смерти был причислен к лику святых. Орден

Александра Невского, святого-воина, задумывался Петром I как награда за заслуги на поле боя «в награждение подвигов». Его девизом стали слова: «За труды и Отечество».

В 1724 году из Владимира в Петербург были торжественно перенесены мощи святого Александра Невского и помещены в монастыре его имени, построенном в 1710 году. Этот эпизод, по-видимому, и натолкнул Петра I на мысль об учреждении нового ордена.

Петр разработал статут ордена и согласился с проектом орденского знака (крест, покрытый рубинами, с золотыми орлами между лучами креста, а в центре изображение Александра Невского в шлеме, красном плаще, с копьем в руках, верхом на белом коне. Однако в начале 1725 года он умер, не успев наградить этим орденом ни одного из своих приближенных.

«За службу и храбрость»

ноября 1769 года Екатерина II (1729—1796) учредила «Военный орден святого великомученика и победоносца Георгия», который традиционно считался покровителем русских воинов. Орден имел четыре степени и присуждался только за выдающуюся храбрость на поле боя.

Награждения производились последовательно с 4-й степени к 1-й. Было лишь несколько исключений, когда офицеру или генералу давался сразу Георгиевский крест 3-й степени. Орден представлял собой белый крест на ленте двух цветов, черного и оранжевого, в центре креста находилось изображение святого Георгия на коне, поражающего копьем дракона. Девизом ордена были слова: «За службу и храбрость».

Ордена 1-й степени за всю историю России были удостоены всего 25 военачальников. Причем многие из них являлись главами или членами правящих европейских династий, главнокомандующими союзными армиями.

Достаточно сказать, что за Отечественную войну 1812 года и заграничный поход 1813 —1814 годов только три русских военачальника удостоились награды орденом Геор-

гия 1-й степени: М. И. Кутузов (1745—1813), М. Б. Барк-лай-де-Толли (1761 – 1818) и JI. JI. Беннигсен (1745– 1826), Император Александр I наградил, кроме того, орденом Георгия 1-й степени союзных главнокомандующих – выдающихся полководцев англичанина герцога Веллингтона и немца князя Блюхера.

За всю Первую мировую войну ни один русский генерал не получил ордена Георгия этой степени.

В первом статуте ордена было сказано: «Ни высокий род, ни прежние заслуги, ни полученные в сражениях раны не приемлются в уважении при удостоении к ордену святого Георгия за воинские подвиги; удостаивается же оного единственно тот, кто не только обязанность свою исполнил во всем по присяге, чести и долгу, но сверху сего ознаменовал себя на пользу и славу российского оружия особенным отличием». Таким особенным отличием были случаи, когда офицер или генерал, «лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящим, полную победу, последствием которой будет полное его уничтожение», или же, «лично предводительствуя войском, возьмет крепость».

Орден Георгия очень высоко почитался в армии. Даже А. В. Суворов (1730—1800), кавалер всех российских орденов, весьма скромно отзывавшийся о себе самом, получив орден Георгия 2-й степени за штурм крепости Туртукай, писал фельдмаршалу П. С. Салтыкову: «Кажется, что я вправду заслужил Георгиевский второй класс: сколько я к себе холоден, да и самому мне то кажется. Грудь и поломанный бок очень у меня болят, голова как будто подрас-пухла». После Туртукая прошло 16 лет, и лишь за победу при Рымнике, когда Суворов разгромил турецкую армию, в четыре раза превосходившую его численно, он был удостоен ордена Георгия 1-й степени.

Производным от этого ордена стало наградное георгиевское оружие, когда на эфесы офицерских сабель прикреплялся белый эмалевый георгиевский крестик и, кроме того, темляк из георгиевской ленты. Наиболее отличившиеся в бою части, чаще всего полки и батальоны, награждались георгиевскими трубами и знаменами, причем на трубах всегда гравировалась надпись, за что именно получена эта награда.

Вскоре после учреждения ордена появились и наградные кресты – золотые и серебряные на георгиевской ленте. Первым был крест за взятие Очакова с георгиевским девизом «За службу и храбрость» и дополнением: «Очаков взят в декабре 1788».

Были и другие наградные кресты на георгиевской ленте: «За отменную храбрость. Измаил взят декабря 11.1790»; «За труды и храбрость. Прага взята октября 24.1794» (в данном случае речь шла о предместье Варшавы, которое было взято войсками Суворова); «Победа при Прейсиш-Эй-лау 27 генв. 1807»; «За отличную храбрость при взятии приступом Базарджика 22 мая 1810» (Базарджик – турецкая крепость в Болгарии, взятая войсками генерал-лейтенанта Н. М. Каменского (1778—1881).

Кавалеры ордена Святого Георгия сразу же становились потомственными дворянами. Они немедленно получали следующий воинский чин, а выйдя в отставку, имели более высокую пенсию.

(Э%^алеры каждого ордена имели раз в году свой орденский праздник и собирались во дворце все вместе.

Однажды накануне праздника кавалеров ордена святого Георгия Екатерина II заболела, и узнавшие о том придворные спросили ее, не следует ли перенести встречу кавалеров ордена на другой день, когда она выздоровеет. Екатерина, сама учредившая этот орден и высоко ценившая награжденных им, ответила так: «Я скорее велю нести себя к ним на кровати, нежели соглашусь огорчить тех людей, которые жертвовали жизнью, чтобы получить это отличие и снискать эту честь!»

Три эпизода из жизни Анны Ивановны

(S/Племянница Петра I Анна Ивановна (1693 —1740) в 1710 году была выдана замуж за курляндского герцога, но вскоре овдовела. Ее фаворитом стал граф Эрнст Иоганн Бирон. В 1730 году после смерти Петра II Анна Ивановна была приглашена занять опустевший русский престол членами Верховного тайного совета. Возглавлял Совет князь Василий Лукич Долгоруков (1670—1739).

Верховники пригласили Анну Ивановну на условиях, ограничивающих ее императорскую власть и изложенных в документе, названном «Кондициями», что, собственно, и означает «условия» или «договор».

Анна Ивановна сначала подписала «Кондиции», а затем произошло то, о чем повествует следующая история.

...Коронация происходила 25 февраля 1730 года в Кремле, в Успенском соборе, со строгим соблюдением всего коронационного церемониала. После того прошла Анна Ивановна в Грановитую палату, где были накрыты пиршественные столы. Во главе стола был поставлен малый императорский трон, и, пока вся свита устраивалась на своих местах, новая императрица вдруг встала и сошла к князю Василию Лукичу Долгорукову. Вплотную приблизившись к нему, Анна Ивановна взяла князя двумя пальцами за большой нос и повела вокруг опорного столба, поддерживающего своды Грановитой палаты.

Обведя Долгорукова вокруг столба, Анна Ивановна остановилась против портрета Ивана Грозного и спросила:

– Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?

– Знаю, государыня. Царя Ивана Васильевича.

–Ну, так знай, что я хотя и баба, но такая же буду, как

и он. Вы, семеро дураков, собирались водить меня за нос, да прежде-то я тебя провела.

Верховники были сломлены, а князь Долгоруков с семьей сослан на Север, где и умер.

ci^?Hb новой императрицы проходил так. Вставала Анна Ивановна в семь утра, ела за завтраком самую простую пищу, запивая ее пивом и двумя рюмками венгерского вина. Гуляла час до обеда, который подавался в полдень, и перед ужином – с четырех до половины девятого, спать ложилась в десять часов.

День ее был заполнен игрой в карты, разговорами и сплетнями с приживалками и гадалками, разбором драк шутов и дураков.

Очень любила она стрельбу из ружей и была столь в ней искусна, что на лету била птицу. Во всех комнатах стояло множество заряженных ружей, и Анна стреляла через открытые окна в сорок, ворон и даже ласточек, пролетающих мимо.

В Петергофе был устроен для нее зверинец, в котором содержалось множество зайцев и оленей, завезенных из Германии и Сибири. Если заяц или олень пробегали мимо ее окон, участь их была решена – Анна Ивановна стреляла без промаха. Для нее был сооружен тир, и императрица стреляла по черной доске даже зимой при свечах. Остаток дня она проводила в манеже, обучаясь верховой езде, в чем ей очень помогал ее фаворит герцог Бирон, пропадавший в манеже и в конюшне целыми днями.

Внешне Анна Ивановна была нехороша. Толстая, высокая, длинноносая и громкоголосая, имела она к тому же и лицо, побитое оспой. Она, возможно, прожила бы долго, но подагра, воспаление костей и каменная болезнь, доставшиеся ей по наследству, свели ее в могилу.

(&$ годы царствования Анны Ивановны произошел памятный на многие времена знаменитый эпизод, связанный со строительством Ледяного дома.

Князь Михаил Алексеевич Голицын, прозванный Квасником, в юности был любимцем Петра I и по его воле поехал учиться во Францию в Парижский университет – знаменитую Сорбонну. Потом Голицын переехал в Италию и там принял католичество.

Анна Ивановна, вступив на престол и разогнав Верховный тайный совет, отправила многих родственников Голицына в ссылку, а князя-католика велела привезти в Петербург. И здесь в наказание за измену вере обратила в шута, а затем велела женить его на своей любимой шутихе-кал-мычке Евдокии Ивановне Бужениновой. Для их-то свадьбы и был построен на льду замерзшей Невы Ледяной дом. Он был выложен из плит чистого льда, облитых затем для крепости водой. Дом имел 6 метров в высоту, 16 метров в длину и 5 метров в ширину, был украшен ледяными статуями, фонарями и часами. Перед ним были изваяны ледяные дельфины, слон и 8 пушек и мортир. Все убранство двух больших комнат также было сделано изо льда.

На празднество из всех губерний России были присланы инородцы, которые вместе с придворными составили свадебный кортеж в 300 персон и ехали к Ледяному дому на оленях, верблюдах, свиньях, козах, собаках с музыкой и песнями.

Царица, пастух и шинкарка

(2/^етом 1731 года из Венгрии в Петербург возвратился полковник Федор Степанович Вишневский. Он ездил на Дунай покупать вино для двора императрицы Анны Ивановны. Полковник привез не только обоз вина, но и прекрасного лицом и статью двадцатидвухлетнего Алексея Розума, встреченного им возле города Глухова, на хуторе Лемеши, что между Черниговом и Киевом.

Как-то вечером встал обоз в степи, возчики распрягли коней, раскупорили бочонок вина, зажгли костер, и на огонек пришли к ним с хутора хлопцы и девчата. А с ними местный пастух Алеша Розум, славившийся на всю округу дивным голосом.

Хлопцы и девчата завели хороводы, а потом и запели. И лучше, задушевнее всех пел Алеша Розум. Вишневский решил взять малороссийского соловья в Петербург, чтобы стал он украшением певческой капеллы государыни-императрицы.

В Петербурге Алексей стал первым певцом дворцового хора и вскоре попался на глаза дочери Петра I – Елизавете Петровне (1709—1761), которой сразу очень понравился. Приблизив Розума к своей особе, Елизавета сначала переименовала нового друга из певчих в «придворные бандуристы», а затем он стал гоф-интендантом, получив под свое начало двор и все имения своей благодетельницы.

Став одним из влиятельных придворных, Розум, превратившийся в Алексея Григорьевича Разумовского, остался добрым, скромным человеком, каким был и прежде. Он любил свою мать, заботился о брате и трех сестрах, посылая им деньги, принимал своих деревенских земляков, приезжавших в Петербург, и старался никому не делать зла.

Алексей Разумовский сторонился дворцовых интриг, политических игр, коварства, хитростей и не изменил себе на протяжении всей жизни. Этими качествами он снискал уважение многих придворных. В это время на первое место у цесаревны выступили политические мотивы, ранее остававшиеся на втором плане: она решила вступить в борьбу за трон. Елизавета Петровна не забывала, чья она дочь, и, конечно, знала, что многие в России свято верят, что ее права на российский императорский трон единственно законные.

В ночь на 25 ноября 1741 года Елизавета произвела стремительный бескровный дворцовый переворот, арестовав младенца-императора Ивана VI, его родителей и нескольких придворных. 25 апреля 1742 года в Москве состоялась коронация, и в этот же день Алексей Разумовский стал кавалером ордена Андрея Первозванного и обер-егер-мейстером.

Вскоре после коронации Елизавета Петровна тайно обвенчалась с Разумовским в небольшой бедной церквушке подмосковного села Перово. После того как венчание было окончено, Елизавета Петровна сказала Алексею Григорьевичу Разумовскому, что она хочет познакомиться с его матерью, а своей свекровью – Натальей Демьяновной, овдовевшей крестьянкой, содержавшей корчму неподалеку от города Глухова, и велела послать за ней карету.

Обрядившись во все самое лучшее, шинкарка отправилась в Москву. В Москве императрица занимала Лефортовский дворец, имевший высокое парадное крыльцо в два марша. Наталья Демьяновна обмерла, когда двое придворных, бережно взяв ее под руки, повели к огромной резной двери мимо великанов-лакеев, одетых в затканные серебром ливреи и стоявших двумя рядами на лестнице.

Сопровождавшие Наталью Демьяновну придворные ввели ее в маленькую комнату и передали в руки женщин-слу-жанок. А те затянули ее в каркас из китового уса, на который набросили широкую златотканую юбку, необыкновенно красивую кофту, на руки надели длинные белые перчатки, на ноги – золотые туфли и в довершение всего на голову водрузили высокий белый парик, усыпанный пудрой.

После того нарумянили щеки, насурьмили брови и повели по внутренней парадной лестнице во дворец.

Нужно отметить, что в комнате, где Наталью Демьяновну обряжали, не было зеркала.

Двое лакеев медленно и торжественно раскрыли перед Натальей Демьяновной двери, и деревенская шинкарка вошла в огромный зал сказочной красоты, а на другом конце зала стояла, как она подумала, императрица – в златотканом платье, золотых туфельках, в белых, до локтя, перчатках и высоком парике.

Затаив дыхание, Наталья Демьяновна направилась к императрице, и та двинулась ей навстречу. Тогда шинкарка смиренно опустилась на колени. Она простояла так несколько мгновений, но невестка почему-то не подходила. Наталья Демьяновна подняла голову, глянула вперед и обнаружила, что императрица тоже стоит на коленях и смотрит на нее.

Испуганная Наталья Демьяновна в растерянности огляделась и вдруг увидела, что возле небольшой двери стоит ее Алешенька, а рядом с ним удивительной красоты молодая женщина. Они стояли, держась за руки, и тихо смеялись. А потом подошли к ней, и красавица подняла ее с колен, обняла и поцеловала. А Алешенька, улыбаясь, сказал: «Это зеркало такое – от пола до потолка».

И Наталья Демьяновна все сразу поняла. Умная она была женщина, но никогда не думала, что зеркало может быть таким большим – во всю стену. А с Елизаветой они поладили сразу, потому что много общего оказалось в характерах и нравах деревенской шинкарки и императрицы всея Руси.

Основание Московского университета

стория России, как, впро-

чем, и других государств, содержит немало легенд и парадоксов. Спросите: «Кто положил первый камень в основание Петербурга?» И большинство опрошенных ответит; «Петр I». На самом же деле – его соратник А. Д. Меншиков, а Петр I в тот день осматривал на Ладоге галерный

флот и при закладке будущей столицы России не присутствовал. Спросите: «Кто отдал приказ сжечь Москву в 1812 году?» И вам, как правило, ответят: «Наполеон». На самом же деле пожар был тщательно подготовлен московским генерал-губернатором Ростопчиным.

Спросите: «Кто основал Московский университет?» И услышите: «Ломоносов».

Однако строили Северную Пальмиру по указаниям и под неусыпным наблюдением Петра, и подлинным создателем города был он, а пожар Москвы легче всего объяснить ненавистью захватчиков, появившихся в Первопрестольной именно в тот день, когда пожар начался.

А вот с Московским университетом дело обстоит не так однозначно.

дея создания в России уни-

верситета принадлежала Петру I, и он был основан в 1724 году при Академии наук с гимназией для подготовки студентов. Однако из-за недостатка средств и малого числа студентов к концу 30-х годов университет свою деятельность почти прекратил. В 40-х годах, с приходом туда преподавателями Михаила Васильевича Ломоносова (1711 —1765) и его ученика Степана Петровича Крашенинникова (1711 – 1755), жизнь университета активизировалась, но вскоре по названным выше причинам вновь заглохла.

Однако России университет был необходим, и старая идея Петра Великого возродилась вновь. Это произошло при участии обер-камергера и сенатора Ивана Ивановича Шувалова, фаворита императрицы Елизаветы Петровны.

Мысль о создании нового русского университета возникла не сразу, а после того, как Шувалов сблизился с Ломоносовым, учившим его правилам стихосложения. Ломоносову нравилось в Шувалове то, что был он скромен и всегда уважал чужое мнение. А обоюдная их любовь к стихам, наукам, небезразличие к судьбе России сделали их горячими ревнителями идеи создания главного российского университета в Москве.

Почему же в Москве? – спросит читатель. Соавторы этой идеи отвечали на вопрос так: «Во-первых, потому что Первопрестольная была самым многолюдным городом России; во-вторых, потому, что она находилась в центре страны; в-третьих, в Москве было наибольшее число домашних учителей; в-четвертых, жизнь здесь была дешевле, чем в Петербурге, и, наконец, в-пятых, у москвичей имелось гораздо больше, чем у петербуржцев, родственников в провинции, которым москвичи могли предоставить дешевые комнаты». Как видите, соавторы хорошо знали жизнь и подходили к решению проблемы как сугубые практики.

Ломоносов в это время был занят строительством фабрики цветного стекла в Усть-Рудице и озабочен множеством связанных с этим производственных и экономических проблем. Поэтому, когда летом 1754 года двор и Шувалов переехали в Москву, он тоже поехал вслед за своим меценатом и другом.

В Москве Шувалов устроил Ломоносову аудиенцию с императрицей, и ему были дарованы и село Усть-Рудица, и деньги на создание фабрики, и более двухсот крепостных для работы по производству стекла и мозаики. Здесь же обсудили вопрос о создании в Москве университета, договорившись, что казной будет ассигновано 10 тысяч рублей ежегодно на содержание университета и 3 тысячи – на ремонт предназначенного для него дома.

Вскоре после этого Ломоносов вернулся в Петербург и отправил Шувалову письмо, в котором отмечал, что «ежели Московский университет по примеру иностранных учредить намеряетесь, что весьма справедливо, то желал бы я видеть план, вами сочиненный», а затем Михаил Васильевич предложил свои соображения об учреждении университета.

Во-первых, он настаивал на том, «чтобы план Университета служил во все будущие годы; во-вторых, считал, что следует «положить в плане профессоров и студентов довольное число». Ломоносов предлагал 12 профессоров: на юридическом факультете – 3, на медицинском – 3, на философском – 6. В-третьих, он указывал, что при Университете «должна быть гимназия, без которой Университет, как пашня без семян».

Шувалов учел идеи Ломоносова, высказанные в письме. Он представил в Сенат и свой проект, зачитанный им

19 июля 1754 года. Шувалов предлагал открыть две гимназии – одну для дворян, другую для разночинцев. Сенат утвердил проект, найдя его «весьма важным и потребным для пользы всего государства». На решении Сената Елизавета написала: «Быть по сему, кураторами быть камергеру Шувалову и Лаврентию Блюментросту, директором Алексею Аргамакову». Хотя кураторов было двое, на самом же деле эти обязанности до самого конца жизни – еще сорок лет – выполнял лишь И. И. Шувалов, так как Л. Л. Блюмент-рост, лейб-медик пяти русских императоров и императриц и первый президент Академии наук, скончался через два месяца после указа об учреждении университета.

Но прежде чем Елизавета Петровна подписала этот указ, на Красной площади, на том месте, где теперь стоит Исторический музей, начались работы по перестройке здания бывшей царской аптеки – одного из самых красивых домов Москвы. К тому дню, когда Елизавета Петровна подписала указ, строительно-ремонтные работы завершены еще не были, но в основном здание было перестроено. А подписала она его 12 января 1755 года, когда Русская православная церковь праздновала день святой великомученицы Татьяны. В указе учреждение Московского университета объявлялось продолжением дела Петра Великого, считавшего, что «всякое добро происходит от просвещенного разума... и потому следует в том стараться, чтобы в пространной нашей империи всякое полезное знание возрастало». И здесь же Шувалов назывался «изобретателем того полезного дела» – основания университета. Профессор права Харьковского университета И. Ф. Тимковский, окончивший Московский университет в 1797 году, писал в «Воспоминаниях» о кураторах времен его студенчества: «Первым был основатель его в век императрицы Елисаве-ты, знаменитый представитель Муз, действительный обер-камергер Иван Иванович Шувалов... Имя его в университете с благоговением произносилось».

Вскоре после опубликования указа в гимназии записалось триста юношей, а в университет – около ста. Однако в отдельные дни лекции посещали до тысячи человек. В первом наборе было еще очень мало дворян, так как они предпочитали прежнее домашнее воспитание еще не изведанному обучению в новом заведении.

26 апреля 1755 года состоялся торжественный акт открытия двух университетских гимназий. Эта дата была выбрана не случайно: 26 апреля 1741 года Елизавета Петровна взошла на престол. Открытие гимназий превратилось в большой праздник. По сообщению газеты «Санкт-Петербургские ведомости» от 10 мая 1755 года, на празднике горели тысячи ламп, весь день была слышна музыка, и народ не расходился до четырех часов пополуночи.

Рассказы о Екатерине II

’катерина Романовна Дашко-

ва (1743—1810), сподвижница и друг императрицы, директор Петербургской академии наук и президент Российской академии, приводит в своих воспоминаниях такой отзыв Екатерины II о русском народе: «Русский народ – особенный народ в целом свете», – сказала государыня. «Что это значит? – возразила я, – ужели Бог не все народы сотворил равными?» «Русский народ, – ответила Екатерина II, – отличается догадливостью, умом, силою. Я знаю это по двадцатилетнему опыту моего царствования. Бог дал русским особенное свойство».

(S-^дмирал Павел Васильевич Чичагов (1767—1849), почитаемый современниками как один из умнейших и справедливейших людей, так писал о Екатерине И: «Кто умеет вознести свою страну на высоту могущества и славы, тот не может подлежать легкой критике и еще того менее подвергаться личной ответственности. То же должно сказать и об императрице Екатерине. Она возвысила свой народ до той степени, до которой он только был способен быть вознесенным. Она одна из всех российских государей умела усвоить политику дальновидную и поддерживала ее во все продолжение своего царствования. Она победоносно боролась со всем, что противилось ее движению вперед, с малочисленными войсками побеждала бесчисленные армии и с самыми малыми средствами достигала величайших последствий. Эту тайну она унесла с собой в могилу, ибо мы видели, как после того многочисленные армии переходили от одного поражения к другому, как при употреблении самых громаднейших средств бывали самые маловажные – если не сказать ничтожные – последствия».

Екатерина II собрала вокруг себя прекрасных военачальников, администраторов и дипломатов. Среди этих «орлов Екатерины» особенно много побед одержали князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический (1739—1791), граф Алексей Григорьевич Ор-лов-Чесменский (1737—1807/08) и граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский (1725—1796). Так, во всяком случае, считала сама Екатерина, сказав однажды двум близким ей иностранцам, принцу де Линю и Сегюру: «Я обязана частью моей славы графу Орлову, ибо он посоветовал мне послать флот в Архипелаг. За Тавриду (Крым) и за изгнание татар я должна благодарить князя Потемкина. За победы я должна быть признательна фельдмаршалу Румянцеву. Я сказала ему: «Господин генерал-фельдмаршал, надобно сражаться. А в этом случае лучше бить, нежели самому быть биту». (А. В. Суворов к тому времени еще не достиг вершин своей славы.)

'катерина II была сторонни-

цей того, чтобы ее подданные свободно путешествовали и без особой волокиты могли покидать пределы России. По этому поводу она писала следующее: «Не будет более опасности отпускать в путешествия наших молодых людей (бегства которых часто боятся), когда сделают им их Отечество любезным. Государство, конечно, не многого лишилось бы во всякое время от потери двух*трех ветреных голов, но, если бы Отечество было таким, каким я хотела бы его видеть, мы имели бы больше рекрутов, чем дезертиров».

^Сатерина II была очень смелой женщиной. Тому есть множество подтверждений. И сама о себе она однажды сказала: «Если бы я была мужчиной, то была бы убита, не дослужась и до капитанского чина».

<Э%огда Екатерина

невеста Петра Федоровича, по пути в Петербург оказалась в Риге, там ее уже ожидал посланный Елизаветой Петровной генерал-майор Юрий Юрьевич фон Броун. На следующий день после приезда, в 6 часов утра, 15-летняя Екатерина милостиво приняла его и попросила беспристрастно описать умы, достоинства, пороки, характеры и связи всех известных Броуну придворных, обещая за то вечное свое расположение. Броун честно все рассказал и до конца своих дней оставался у Екатерины в фаворе.

, тогда еще

'катерина II отказалась от гру-

бых увеселений, бытовавших при русском дворе во времена ее предшественников, и запретила держать на службе шутов, шутих, карликов и карлиц. Когда ее спросили, почему она велела не принимать во дворце шутов и карликов, Екатерина ответила: «Я ненавижу их потому, что шуты бесчестят все человечество, а дураки унижают его. Шуты кажутся мне достойными презрения, а дураки для меня жалки».

'два ли не самый суровый при-

говор был вынесен Екатериной преступнице – помещице Дарье Николаевне Салтыковой, прозванной Салтычихой. Помещица Подольского уезда Московской губернии замучила более ста принадлежавших ей крестьян. Многие крестьяне умирали после пыток и издевательств, когда их жгли раскаленным железом, морили голодом, шпарили кипятком, жестоко избивали.

Арестованная в 1762 году, Салтычиха находилась под следствием 6 лет и в конце концов была приговорена к пожизненному заключению в подземной монастырской тюрьме.

Вот в сокращении приговор Салтычихе, утвержденный Екатериной II:

«Указ нашему Сенату, 2 октября 1768 года:

1. Лишить ее дворянского звания и запретить во всей нашей империи, чтоб она никогда и никем не была именована названием рода ни отца своего, ни мужа;

2. Приказать в Москве... вывести ее на площадь и приковать к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица»;

3. Когда выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то... заключа в железы, отвести в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела...»

'дин из татарских мулл, по

имени Мурад, объявил себя новым пророком. Об этом донесли властям, а те по инстанции известили о том Екатерину II. Ознакомившись с делом новоявленного пророка, императрица учинила следующую резолюцию: «Нового татарского пророка и с сообщниками его, кои содерживаются в Оренбурге скованны, прикажите везти сюда, и как выедут из жилищ татарских, то прикажите их расковать, ибо я лиха за ними не вижу, а много дурачества...

Итак, он инако не виновен, как потому, что он родился с горячим воображением, за что наказания никто не достоин, ибо сам себя никто не сотворит».

Секретарь Екатерины II представил Шестакова императрице, которая любила преподносить награды, дипломы и все прочее, что могло быть приятно заслуженным чиновникам и военным. Увидев впервые Шестакова, Екатерина удивилась, так как полагала, что знает всех своих генералов, и, не сдержавшись, заметила:

– Как же так, Федор Михайлович, что я до сих пор ни разу вас не видала?

– Да ведь и я, матушка-царица, тоже вас не знал, – ответил простодушный старик.

– Ну, меня-то, бедную вдову, где же знать! А вы, Федор Михайлович, все же генерал!

'У/и один из церковных праздников Екатерина II молилась в соборе и увидела у иконы Богоматери плачущую женщину, положившую перед иконой какую-то бумагу. Екатерина попросила дать ей эту бумагу и обнаружила, что это жалоба царице небесной на нее – царицу земную. Женщина-помещица писала, что императрица утвердила несправедливое решение Сената, по которому у нее отобрали имение.

«Владычица небесная, Пресвятая Дева, просвети и вразуми нашу благосердную монархиню, да свершит суд правый», – прочла Екатерина и велела жалобщице через три дня прийти к ней во дворец.

За это время она вытребовала из Сената дело, внимательно ознакомилась с ним и пришла к выводу, что Сенат, а он был высшей судебной инстанцией в России, допустил ошибку.

Приняв бедную женщину, Екатерина извинилась перед ней, приказала вернуть имение и поднесла еще дорогой подарок.

Однажды зимой Екатерина по-

чувствовала сильную головную боль и, чтоб снять ее, решила проехаться в санях по свежему воздуху. Длительная прогулка помогла, и боль прошла.

Однако назавтра голова у нее снова заболела, и врач посоветовал ей прокатиться в санях еще раз.

– Нет, – ответила Екатерина, – что подумают обо мне люди, увидев, что я второй день подряд не работаю, а праздно катаюсь по улицам!

($ Екатерине II сохранилось много рассказов, анекдотов, воспоминаний. Одни из самых интересных мемуарных записок оставил австрийский дипломат, совершавший вместе с ней путешествие в Новороссию и Крым.

Бельгийский принц Шарль Жозеф де Линь, генерал и писатель, друг австрийского императора Иосифа II, побывал в России в 1780 и 1787 годах и в последний свой приезд сопровождал Екатерину в Крым. Он говорил о Екатерине II: «Екатерина во всяком звании была бы превосходною женщинои, но звание императрицы приличествовало ей более всего, потому что только пространствам ее державы могли равняться обширность ее разума и величие ее души».