Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №3 за 2003 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Музеи мира: Империя стиля
Музей Виктории и Альберта, или V&A, находящийся в Лондоне, – единственный в мире, где огромные картоны Рафаэля могут вполне органично соседствовать со знаменитыми туфлями от Вивьен Вествуд на высоченной платформе. Это самый крупный в мире музей декоративно-прикладного искусства и дизайна. Здесь собрано более 4 миллионов вещей – фрагменты из истории искусства от античности до современности, от Китая до Америки: гипсовые слепки римских скульптур, итальянская пластика эпохи Возрождения, китайский фарфор, японские ширмы, арабская металлическая посуда, картины Джона Констебла, мебель от Уильяма Морриса, афиши Тулуз-Лотрека, современная фотография и мода.
Из дворца – в музей
Музей Виктории и Альберта не только самый большой, но и самый первый в мире музей прикладного искусства. Он был основан в 1852-м – на следующий год после того, как в Лондоне прошла знаменитая «Большая выставка изделий промышленности всех наций». Надо сказать, что это была первая в истории Всемирная выставка, после триумфального завершения которой аналогичные экспозиции стали открываться и в других городах Европы. Всего в течение XIX века их было проведено 40, включая Парижскую выставку в 1889 году, к которой, в частности, было приурочено возведение Эйфелевой башни. Проходят такие выставки и в наше время – под названием EXPO.
А тогда, в 1851-м, тысячи предметов прикладного искусства и дизайна были свезены буквально со всего мира и выставлены в специально построенном на территории Гайд-парка Хрустальном дворце (позже сгоревшем). Успех был ошеломляющим. Отныне именно в прикладном искусстве и дизайне рождались стили и направления – эклектика, модерн, Ар Деко. Небывалый успех выставки поразил и английское художественное сообщество, и в результате на берегах Туманного Альбиона началась широкомасштабная дискуссия о необходимости создания специального музея прикладного искусства разных эпох и стран. В ней отразились не только новая мода на дизайн, но и все возрастающая страсть людей второй половины XIX столетия к такому явлению, как музеи (первые публичные музеи появились в Европе в 20-е годы позапрошлого века), и к истории вообще. XIX столетие часто называют эпохой историзма или эклектики, временем, когда появились такие понятия, как неоготика, неоренессанс, неорюс, ориентализм. Европейские города достаточно быстро превращались в эклектичные по своей архитектуре мегаполисы – европеец чувствовал себя человеком мира, космополитом, с гордостью демонстрирующим свое знание истории прошлых эпох и вообще всего чужестранного.
Дискуссия длилась всего год, и вскоре – в продолжение Всемирной выставки (и на доходы от нее) был основан музей, который первоначально назывался Музеем мануфактур. Первыми его экспонатами стали те, что демонстрировались в Хрустальном дворце, а спустя 5 лет музей переехал в одно из своих нынешних зданий, получив новое название – Музей Южного Кенсингтона. Ну а далее начался длительный процесс пополнения коллекции и строительства новых корпусов. Наконец, в 1899 году королева Виктория заложила первый камень в основание нового здания, которое должно было опоясать старые корпуса общим фасадом. Главный вход в музей был сделан в виде портала средневекового собора, только вместо привычного изваяния Христа здесь разместилась статуя супруга Виктории принца Альберта. И тогда же музей получил свое последнее, современное название – как дань уважения к королевской семье, которая немало способствовала его становлению и развитию. Музей V&A создавался как демократическое собрание, открытое для всех, более того, одной из его главных задач было эстетическое воспитание рабочего класса. Первый директор музея Хенри Коул говорил, что музей должен быть прежде всего «общедоступной школой». Хотя при всем при этом его интерьеры с самого момента создания ассоциировались не столько с «общедоступностью», сколько с британским имперским шиком. Полы и стены вестибюля выложены мрамором разных пород, в экспозиции музея – множество предметов из драгоценных металлов и камней, много позолоты. Все это очень напоминает американский пятизвездочный отель или дорогой венский ресторан. Что ж, таков был стиль эпохи, в которую строился этот музей.
И надо сказать, что с тех пор V&A практически не изменился. Кстати, внимание государства к V&A заметно и сейчас – так, Попечительский Совет музея назначается лично премьер-министром Великобритании.
Несколько лет назад один из самых известных английских архитекторов-деконструктивистов, Даниэль Либескинд, выиграл конкурс на проект нового входа в музей, который будет реализован в 2006 году, а пока V&A реагирует на современность солидными и представительными выставками, устраивая большие ретроспективы Джанни Версаче или Вивьен Вествуд (последняя запланирована на 2004 год).
Квартал Южный Кесингтон
Музей V&A находится в Южном Кенсингтоне – одном из самых респектабельных районов Лондона. Здесь живет английская аристократия, здесь же она проводит свой культурный досуг. Рядом со станцией метро «Южный Кенсингтон» (South Kensington) – сразу несколько знаменитейших мест.
Ближе всего аукционный дом «Кристи». Выходя из метро, я встретил чету пожилых англичан с фирменным пакетиком «Кристи», которая неторопливо брела со своей покупкой домой – в тот день на «Кристи» был книжный аукцион (кстати, на торги, проходящие здесь почти ежедневно, пускают всех желающих, и вовсе не обязательно покупать произведения искусства, можно просто посмотреть, как это делают другие). Подобную парочку здесь может встретить любой, потому как это – типичные южно-кенсингтонские персонажи.
Далее от метро нужно идти по Выставочной улице (Exhibition Road), которая приведет к Королевскому Альберт-холлу, самому большому концертному залу в Лондоне, а также к знаменитому Гайд-парку. Почти в самом начале этой улицы находятся три музея – Музей Виктории и Альберта, Музей естественной истории и Музей науки. Эти три гигантских музея, расположившихся в трех огромных зданиях, построенных в конце XIX века, символизируют величие и мощь Британской империи времен королевы Виктории. Сегодня каждый из них представляет собой многоэтажный выставочный комплекс, с тысячами экспонатов в постоянной экспозиции и регулярно проводящимися представительными и порой очень неожиданными выставками. Судите сами, в Музее науки я обнаружил экспозицию высокотехнологичных вещей из фильмов про Джеймса Бонда, а в Музее Виктории и Альберта – попал на выставку платьев и костюмов от Джанни Версаче. И при этом понял, что V&A – единственный, пожалуй, музей в Европе, где выставленные произведения «портняжного» искусства под маркой далекого
от академизма итальянского кутюрье смотрятся более чем органично и не вызывают ни малейших нареканий даже со стороны снобствующей художественной общественности.
Руины истории
В глубинах первого этажа музея расположилось собрание гипсовых копий. Мода на них зародилась в Британии во второй половине XVIII века, когда молодые английские джентльмены отправлялись в Италию для получения классического образования. По возвращении на родину они, предаваясь ностальгии по солнечной стране, возводили в своих усадьбах копии римских руин, а дома украшали гипсовыми слепками античных и ренессансных статуй. В XIX веке залы гипсовых слепков появились во многих европейских музеях и предназначались они в первую очередь для обучения студентов-историков и искусствоведов. Такие залы были созданы и в Музее изящных искусств в Москве, и в Музее Виктории и Альберта в Лондоне. В них размещались примерно одни и те же скульптуры – микеланджеловский «Давид», порталы итальянских церквей эпохи Возрождения, итальянские ренессансные надгробия, иногда – копии греческих рельефов. Но в V&A есть уникальный слепок, какого нет, кажется, больше нигде в мире, – точная гипсовая копия Колонны императора Траяна в Риме, но (для удобства осмотра) разделенная пополам.
Залы слепков в V&A поражают своим величием и масштабом. Огромное пространство под высоченным стеклянным потолком заполнено множеством прославленных произведений. Здесь тесно: словно ты находишься не в музее, где экспозиционеры точно просчитали расстояния между экспонатами, а на настоящих древних развалинах. Это – фрагменты античности, руины, на которых было воздвигнуто здание истории стилей.
Пенсне короля Якова
Один из экcпонатов – самое обыкновенное пенсне в футляре XVIII века, однако к нему приложено письмо, рассказывающее необыкновенную историю.
Король-католик Яков II правил Англией всего 3 года и в 1688 году был изгнан из страны протестантом Вильгельмом. Его сын, также Яков (в Англии его называли Претендентом, поскольку отец перед смертью объявил именно его законным королем), с детства жил в изгнании, в основном в Риме. Один из его придворных, некий Джон Хей, был женат на миссис Марджери Мюррей. Так вот, в письме говорится, что Яков Претендент подарил этот футляр с пенсне миссис Мюррей со словами: «Той, с которой я был так близок», – с явным намеком на то, что она была его возлюбленной.
После смерти мистера Хея его вдова жила в Авиньоне, на юге Франции, и подарила футляр с очками навестившей ее виконтессе Доу Примроуз, а та в 1770 году передарила их своему слуге Уильяму Уокеру – автору письма. После исследования письма специалисты пришли к выводу, что его можно датировать не ранее чем 1780 годом, из чего следовало, что его автором действительно мог быть Уильям Уокер, последний владелец очков. Футляр же по своим стилистическим признакам датируется началом XVIII века, то есть действительно мог принадлежать Якову. Проблема в том, что пенсне появилось в Европе лишь в середине XVIII века и носить его Яков никак не мог. Следовательно, история, рассказанная в письме, правдива лишь отчасти. Но можно лишь поблагодарить слугу, который, положив в старый футляр новые очки, придумал столь трогательную легенду.
Быт английской аристократии
И все же основная часть музея посвящена искусству Великобритании. В так называемых Британских галереях (2-й и 4-й этажи) экспонируются произведения прикладного искусства XV – XIX веков, от времен Тюдоров до Викторианской эпохи. Здесь – макеты вилл, гобелены, целый музыкальный салон, перевезенный в музей из особняка XVIII века, зеркала, книги, посуда и большая витрина с заварочными чайниками. Некоторые предметы – уникальны. Например, обтянутая кожей шкатулка для письменных принадлежностей короля Генриха VIII.
Мне же больше всего запомнились две витрины. В одной из них – деревянные раскрашенные куклы в париках из человеческих волос, в шелковых и льняных одеждах. Оказывается, в XVIII веке куклы были игрушками для взрослых. В английских дворцах нередко строились целые кукольные домики, а некоторые аристократы заказывали кукольные изображения самих себя. Куклы в этой витрине – это «портреты» лорда и леди Клэфам. Другая витрина посвящена пьесе «No-body and Some-Body», написанной в 1592 году. Ее герой – толстяк по имени No-body, буквально «лишенный тела» (ноги у него растут прямо от шеи), стал популярнейшим персонажем аристократических забав. Спустя 100 лет появилась целая серия его фарфоровых фигурок – с курительной трубкой или с бокалом вина.
По всем этим предметам, а их в Британских галереях тысячи, можно реконструировать жизнь и быт английской аристократии, прославившейся своей экстравагантностью и эксцентризмом. А в специальном кинозале демонстрируется фильм-экскурсия по существующим и сейчас английским усадьбам.
Колониальный стиль
Одни из самых красивых залов в V&A – это залы восточного искусства – индийского, корейского, китайского, японского и арабского. Каждый из них отделан в стиле той или иной культуры. Так, японский зал напоминает интерьер японского дома с перегородками и ширмами, а в китайском экспозиция помещена под условными сводами пагоды.
Мода на экзотику возникла в Англии еще в XVIII столетии, но в XIX веке – в эпоху расцвета британского колониализма – приобрела масштабы поистине огромные. Из Индии, Америки, Китая и арабских стран англичане привозили не только колониальные товары, но и многочисленные произведения местного искусства. Во многих усадьбах строились копии китайских пагод и индийских ступ, интерьеры домов украшались экзотическими предметами. Произведения искусства, привезенные английскими колониалистами, а сейчас выставленные в залах V&A, – это бытовые и культовые предметы, одежда, настольные игры, мебель, ковры, оружие, украшения, книги с удивительными по красоте иллюстрациями, и даже целый фарфоровый камин.
Кстати, тем, кто особенно заинтересуется восточной экзотикой, рекомендую после посещения V&A отправиться в сады Кью (Kew Gardens) – один из самых больших и старинных зоологических парков в мире. Там не только экзотические растения (бамбуковые рощи, например), но и многочисленные сооружения в восточных стилях, построенные еще в XVIII веке. Например, огромная ярко-красного цвета китайская пагода. А если останется время, можно также отправиться на юг страны, в курортный городок Брайтон, где до сих пор сохранился большой дворец в индийском стиле.
Вместе с произведениями искусства, привезенными из английских колоний, в V&A оказались предметы странные, а иногда и опасные. Например, несколько коротких и вроде ничем не примечательных стрел, переданных в музей из Этнографической коллекции британской Ост-Индской компании еще в 1880 году.
В каталоге Этнографической коллекции было записано, что стрелы эти, возможно, отравленные. Их отправили на экспертизу – и ужаснулись результатам анализа: стрелы действительно были отравлены, причем яд их столь силен, что может действовать 1300 лет. Как выяснилось, такие стрелы часто использовались в Бирме и Малайзии для охоты – достаточно было попасть в жертву, как она почти сразу умирала (яд поражал центральную нервную систему), при этом ее мясо было абсолютно безвредно для еды.
Всего же в собрание V&A из Этнографической коллекции бывшей Ост-Индской компании было передано около 1,5 тысячи предметов.
Музей стиля и музей моды
Экспозиция музея размещается в 145 залах, рассредоточенных на шести этажах. Музей, надо сказать, действительно огромен – чтобы только обойти его целиком, мне понадобилось 3 дня. Основная часть экспозиции построена по географическому и хронологическому принципу: европейское искусство – от Средневековья до XIX века, британское искусство, искусство Японии, Китая и так далее.
Самые же, пожалуй, интересные и запоминающиеся – так называемые европейские залы. Хотя тем, кто привык ходить в художественные музеи, представленная в них экспозиция может показаться несколько странной и даже сумбурной. Взять, к примеру, зал второй половины XVIII века. Рядом друг за другом экспонируются: платья, ружья, кинжалы, графины, статуэтки, веера, игрушечная прялка, соусники, подсвечники, каминные часы, скульптурные бюсты (в том числе скульптурный портрет Екатерины Великой работы Федота Шубина), стулья, бюро, декоративная урна, целиком украшенная бисером и полудрагоценными камнями, живопись и рисунки. Все эти разнородные предметы, от которых поначалу голова просто идет кругом, пусть и не сразу, но при ближайшем рассмотрении складываются в достаточно ясную и уж, безусловно, яркую и показательную картину эпохи – именно так воссоздаются в этом музее стиль и образ жизни тех людей, которые жили во второй половине XVIII века.
Отдельные и, кстати, самые большие залы – почти весь 6-й этаж – отданы керамике. Здесь – километры стеклянных шкафов, в которых в несколько рядов выставлены тысячи предметов – от крошечных фарфоровых фигурок до гигантских напольных ваз. И ходить в этих залах нужно с известной долей осторожности – некоторые экспонаты стоят не в витринах, а прямо на полу, так что можно ненароком и наткнуться. Есть залы, отданные стеклу, металлу, скульптуре, костюму. В тех, где выставляются костюмы, наличествуют не только манекены, наряженные в платья разных эпох, но и, например, монитор, по которому можно посмотреть фильм, повествующий о зарождении моды на мини-юбки, вошедшие в нашу жизнь в 60-е годы прошлого столетия.
Каждый из представленных здесь предметов сам по себе вполне может быть отнесен к шедеврам, но дело в том, что в экспозиции нет установки на шедевр – как в большинстве других музеев, например в Лувре, где «шедевральную» картину принято отгораживать от всех других, выстраивая тем самым определенную иерархию художественных ценностей. Здесь зрителям показывают не отдельные, хоть и уникальные, вещи, а единое культурное поле, в котором каждый следующий предмет дополняет предыдущий. Так, при выходе из зала, посвященного истории костюма, как будто невзначай натыкаешься на огромные картоны Рафаэля – живописные эскизы для гобеленов. Эти семь картин, с 1623 года принадлежащие британской королевской фамилии (в музей они были переданы в 1865-м), считаются одними из лучших творений Рафаэля. Но в V&A они выставлены не столько как шедевры живописи, сколько как ранние образцы промышленного дизайна. И ты, совершенно неожиданно для себя, начинаешь понимать, что, с этой точки зрения, не такая уж и большая разница между Рафаэлем и, например, Версаче, между картиной – и платьем, между скульптурным бюстом – и кинжалом, между соусником – и стулом. И именно такова цель V&A – музея, посвященного прежде всего истории стиля, или, если угодно, истории моды на стиль.
362 дня в году
Сохранив демократические идеалы XIX века, музей Виктории и Альберта работает 362 дня в году – это единственный музей в мире, где практически не бывает выходных. Открыт он и по понедельникам, когда большинство музеев закрыты, и в дни так называемых «банковских каникул», когда в Великобритании не работают не только банки, но и практически все учреждения и большинство магазинов. Закрыт V&A бывает только на протяжении трех рождественских дней – 24, 25 и 26 декабря.
В обычные дни музей открыт с 10 до 17.45, а по средам и каждую последнюю пятницу месяца – до 10 вечера.
До недавнего времени V&A был платным, что вызывало справедливое возмущение англичан, ведь в Великобритании все государственные музеи, включая Национальную галерею, галерею Тейт, Британский музей, – бесплатные. Такова британская культурная политика – музеи не должны превращаться в коммерческие предприятия, так как предназначены для обучения и просвещения. И это возымело свое действие – с 22 ноября 2001 года вход стал бесплатным и в Музей Виктории и Альберта. Результат превзошел все ожидания: публика потекла буквально рекой – в прошлом году посетителей было на 111% больше, чем в 2001-м, а именно около 2,5 миллиона человек. Таким образом, V&A стал одним из самых популярных музеев Великобритании.
Следуя педагогическим задачам, положенным в идеологию музея, сегодня в V&A работает множество образовательных программ. В нескольких его залах разместилась самая большая в Великобритании Национальная библиотека книг по искусству.
У V&A существует еще и три филиала: Музей Бентал-Грин (здесь расположен Национальный музей детства), Музей театра в районе Ковент-Гарден и Музей Веллингтона – в Эпсли-Хаусе.
Николай Молок | Куратор проекта Анатолий Голубовский
Арсенал: Стальные армады
«…Нет ничего более ужасного, чем танковый бой против превосходящих сил. Численный перевес здесь ни при чем, мы к этому привыкли. Но когда у противника танк лучше, это – страшно. Ты даешь полный газ, но твой танк слишком медленно набирает скорость. Русские танки такие быстрые, на близком расстоянии они успевают взмахнуть на холм или проскочить болото быстрее, чем ты можешь повернуть башню. И сквозь шум, вибрацию и грохот ты слышишь удар снаряда в броню. Когда они попадают в наши танки, по большей части раздается глубокий затяжной взрыв, а затем ревущий гул вспыхнувшего бензина, гул, слава Богу, такой громкий, что мы не слышим воплей экипажа…»
Командир танка PZ. IV из немецкой 4-й танковой дивизии – о боях с т-34 в районе мценска (Орловская область) в октябре 1941 года.
Беспощадные и умелые действия советских танкистов на Т-34 в боях под Москвой повергли как немецкое командование, так и рядовых танкистов в настоящий шок. Все понимали, что нужно немедленно что-то предпринимать, причем в максимально сжатые сроки – контрудары Красной Армии становились все опаснее, а с Т-34 и КВ эффективно могла бороться только знаменитая 88-миллиметровая зенитная пушка. Таких орудий у вермахта было не слишком много, а основное противотанковое средство – 37-миллиметровая пушка – за свою абсолютную бесполезность вполне заслуженно получило в те дни от немецких солдат прозвище «рождественская хлопушка». Правда, у немцев имелось еще 50-миллиметровое противотанковое орудие PaK 38, которое могло пробить лобовую броню Т-34 на дистанции менее 100 м, но в вермахте было очень немного артиллеристов, обладавших настолько крепкими нервами, чтобы подпустить советский танк на такое близкое расстояние. К тому же «тридцатьчетверка», обладавшая высокой скоростью и маневренностью, просто не давала ни одного шанса противнику на прицельный выстрел в упор, давя своими широкими гусеницами и пушку, и расчет.
Хайнц Гудериан, разумеется, не мог терпеть подобное положение вещей и в октябре 1941-го в своем рапорте на имя командующего группой армий буквально потребовал срочно прислать на фронт специальную комиссию, чтобы разобраться с проблемой на месте. 20 ноября такая комиссия, в которую вошли ведущие немецкие танковые конструкторы Ф. Порше, А. Освальд, Э. Адерс, а также представители Управления вооружения сухопутных войск и Министерства вооружения, прибыла в расположение 2-й танковой армии Гудериана. Специалисты тщательно осмотрели подбитые советские и немецкие танки, а также опросили танкистов и артиллеристов. Мнения солдат конструкторам совершенно не понравились – фронтовики видели единственный выход в точном копировании Т-34. И дело было не только в личных амбициях конструкторов и не в их отвращении к подражанию, но главным образом в технической невозможности сделать точную копию советского танка. Германская промышленность просто не могла освоить выпуск отличного советского танкового дизеля В-2, так как в его конструкции было много алюминиевых деталей, а в Германии на тот момент уже ощущался острый дефицит цветных металлов.
Представители фирмы «Даймлер-Бенц» заявили, что у них уже имеется дизельный двигатель собственной конструкции, который, возможно, несколько и уступает советскому В-2, но все-таки вполне подходит для нового немецкого среднего танка. Конструкторы же и инженеры других танковых фирм – МАН, «Хеншель» и «Нибелунгенверке» – единодушно выступали за использование карбюраторных двигателей.
25 ноября 1941 года Управление вооружения сухопутных войск объявило конкурс между фирмами МАН и «Даймлер-Бенц» на проектирование танка весом около 35 т с обязательно рациональной формой корпуса, как у Т-34. В итоге фирма «Даймлер-Бенц» представила проект танка, чрезвычайно напоминавший Т-34, различие было только в конструкции ходовой части – его опорные катки располагались в шахматном порядке. В небольшой башне должна была располагаться 75-миллиметровая пушка с длиной ствола 48 калибров.
Проект фирмы МАН напоминал Т-34 только наклонными бронелистами корпуса. Танк был гораздо шире и выше, в его просторной, смещенной назад башне предполагалось разместить 75-миллиметровую пушку с длиной ствола 70 калибров. Такая длинноствольная пушка с прекрасными баллистическими характеристиками должна была обеспечить новому немецкому танку решительное превосходство над «тридцатьчетверкой» в огневой мощи.
Гитлер, очень интересовавшийся этим конкурсом, поначалу отдавал предпочтение проекту «Даймлер-Бенц», с тем только условием, что фирма заменит пушку на столь же мощную, что и у фирмы МАН. Управление вооружения всеми силами поддерживало проект МАН, но переубедить фюрера удалось, только доказав, что маленькая башня «Даймлер-Бенц» не может вместить пушку мощнее, чем предусмотрено в проекте. И Гитлер, для которого в любом проекте боевой техники приоритетом была огневая мощь, отдал предпочтение фирме МАН. Инженеры и конструкторы в авральном порядке приступили к созданию опытных образцов танка, ставшего впоследствии знаменитым под именем «пантера».
В зимнем наступлении 1941—1942 годов принимали участие не только Т-34 и КВ, но и около тысячи легких танков Т-40 и Т-60. Эти машины были слабыми даже для 1941 года – Т-60 имел 20-миллиметровую авиационную автоматическую пушку ШВАК и мог бороться лишь с легкобронированными целями и только с близкого расстояния – его пушка даже 18-миллиметровую броню пробивала только со 100 метров. Экипаж состоял из 2 человек, при этом командир работал не только за себя, но и за наводчика и заряжающего.
Выпускать такие танки заставляла острая нужда – в 1941-м практически весь огромный танковый парк был потерян, выпуск же легких танков можно было быстро развернуть на автозаводах, тем более что конструкция их была простой, а производственная цена – низкой. В 1942 году Т-60 сменил Т-70 с увеличившейся до 45 мм броней и вооруженный 45-миллиметровой пушкой. Она на дистанции 500 м пробивала по нормали 35-миллиметровую броню, что давало танкистам хоть какие-то шансы на успех в бою против Pz. III или Pz. IV. Из 24,5 тыс. танков, выпущенных советской промышленностью в течение 1942 года, 12,5 тыс. составили Т-34, а около 9,5 тыс. – Т-60 и Т-70. Таким образом, в боях в начале войны «тракторы с пушкой», как их называли солдаты, участвовали не меньше, чем «тридцатьчетверки».
Большим подспорьем для советских танкистов явились поставки английских танков «матильда» и «валентайн», начавшиеся в октябре 1941-го. До конца года было поставлено 466 машин, из них 187 – «матильд», которые особенно нравились советским танкистам. «Толстокожая дама», как называли этот танк сами англичане, имела мощную 78-миллиметровую броню, превосходившую по толщине даже броню тяжелого КВ. Силовая установка, состоявшая из двух дизельных двигателей, была вполне надежна, а вот вооружение было слабовато – на танке устанавливалась 2-фунтовая пушка (43 мм). Зимой 1941/42 года эта пушка пробивала броню всех типов немецких танков, но уже в 1943-м, с появлением тяжелых немецких «тигров» и «пантер», она стала не более чем декорацией. Главным же недостатком «матильды» была маленькая скорость по пересеченной местности —не более 15 км/ч. Для сопровождения пехоты этого хватало, но для быстрых маневренных действий английские танки не годились.
Тем временем на Восточном фронте произошли большие перемены. Во время зимнего наступления Красной Армии фюрер затеял большую «чистку» среди фронтовых генералов, повинных, по его мнению, в неудачах вермахта под Москвой и Ленинградом. От своих должностей были отстранены или подали в отставку фельдмаршалы фон Рундштедт и фон Лееб, генералы Гейер, Ферстер, Кюблер, Штраус, Гепнер. Был вынужден уйти со своего поста и Хайнц Гудериан. Этому обстоятельству всеми силами способствовал фельдмаршал фон Клюге, написавший форменный донос фюреру на «быстрого Хайнца», в котором обвинял его в саботировании приказов высшего командования. Это абсолютно не соответствовало действительности, но Гитлер, охладевший к способностям Гудериана, не пожелал объективно разобраться в деле.
Зимнее наступление Красной Армии закончилось неудачей – немцы хоть и отступили немного, но все же удержали фронт, нанеся советским войскам тяжелые потери. Советская «тридцатьчетверка» прекрасно подходила по своим характеристикам для ведения наступательных действий, но все ее возможности сводились на нет неправильным тактическим использованием. Советские танковые военачальники того периода просто не умели управлять танками в наступлении. Было совершенно очевидно, что крупного успеха могут добиться только большие массы танков, сведенные в единый кулак на решающем участке, при этом все машины должны действовать синхронно, ни в коем случае не распыляя силы.
Все эти тактические принципы были наглядно продемонстрированы советским военачальникам немецкими танковыми генералами, сумевшими достичь отличных результатов, используя посредственные в техническом отношении боевые машины. Советские же танковые бригады (30—40 машин), сведенные в танковые и механизированные корпуса, в наступлении действовали разрозненно. «Бить кулаком, а не пальцами!» – этот главный тактический принцип использования немецких танков, наглядно сформулированный Хайнцем Гудерианом, никак не удавалось перенять советским командирам прежде всего из-за удручающе низкого уровня управления крупными танковыми соединениями.
На большинстве танков отсутствовали радиостанции – сигналы передавались флажками, которые в реальном бою никто не замечал. Особенно трудно было увидеть такие «сигналы» из Т-34. Каждый танк имеет свои недостатки – у «тридцатьчетверки» одним из основных был очень плохой обзор изнутри. Командирская башенка с круговым обзором отсутствовала, поэтому экипажу оставалось только догадываться о том, что происходит вокруг. Открывать же башенный люк для того, чтобы осмотреться, было смертельно опасно – не случайно гибель от ранения в голову была самой распространенной среди командиров танков, но они все равно высовывались из люков, потому что экипаж, особенно во время движения машины, был глух и слеп. У немецких танкистов для таких случаев были складные артиллерийские перископы с великолепной оптикой – подставлять голову нужды не было. О подобном приспособлении советские танкисты и не мечтали до самого конца войны.
Весной 1942 года немецкие танки Pz. III и Pz. IV получили новые длинноствольные пушки калибра 50 и 75 мм, что позволило им (особенно Pz. IV) уверенно бороться с Т-34 и КВ. С начала и до самого конца войны у немецких танков были лучшие, чем у всех противников, оптические приборы наблюдения и прицеливания, а теперь у танкистов, по их выражению, наконец, появилась еще и «длинная рука». И это техническое нововведение сразу поменяло ход событий – танковые соединения противника получили адекватную своей передовой тактике огневую мощь и успехи не заставили себя ждать. Немецкие танковые и полевые армии, отбив неудачное наступление войск маршала Тимошенко в мае 1942 года, совершенно разгромили советские Южный и Юго-Западный фронты и стали быстро продвигаться к Дону и Волге. Танковые клинья немцев, как и в 1941-м, разрывали советскую оборону на куски, советские же танкисты могли противопоставить им только мужество и героизм, но никак не грамотную тактику. В 1942 году люфтваффе все еще царили в воздухе и советские танковые корпуса и армии подвергались сокрушительным ударам пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков. В южнорусских степях спрятаться было негде: потери были очень большими – практически все советские танковые и мехкорпуса переформировывались ввиду потери боеспособности не по одному разу. Война докатилась до Сталинграда, и здесь советские и немецкие танкисты оказались в совершенно новой ситуации – они были вовлечены в ожесточенные бои на городских улицах, где танки лишились маневра, который был не менее важен, чем огневая мощь или толщина брони. В боях среди почерневших городских развалин немцы пришли к использованию следующей тактики – в наступлении применялись группы из 3—4 танков, поддерживаемых ротой пехоты. Советские пехотинцы, засевшие в домах и подвалах, обычно пропускали танки в глубь оборонительных порядков, заманивая немцев в зону огня замаскированных противотанковых пушек и танков. Но впереди танков пробиралась немецкая пехота, вызывая огонь на себя. Как только вражеские танки засекали огневые точки, то, прикрывая друг друга, обстреливали дом, пока он не превращался в развалины. В узких улицах танки часто становились жертвами саперов или бронебойщиков, подобравшихся вплотную. Брошенные с верхних этажей гранаты также легко пробивали тонкую верхнюю броню. Стало ясно, что без группы прикрытия танк обречен на уничтожение. И вскоре каждый немецкий или советский танк стали прикрывать несколько пулеметчиков, огнеметчиков и снайперов, и все равно у танка было очень мало шансов уцелеть в городских боях.