Текст книги "Полдень, XXI век (июнь 2012)"

Автор книги: Вокруг Света Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Андрей Кокоулин Конец света (Рассказ)

Насчет Финикова Стрипкина предупредили сразу же: старожил, человек тихий, но со странностями, если что, как бы там ни было, не трогать. Даже не прикасаться. Потом Финикова Стрипкину показали.

Почему-то из кустов. Почему-то издалека. Почему-то сопровождая показ ужимками и большими глазами.

Балаган, подумалось Стрипкину.

Фиников оказался бодрым толстячком, куда-то вышагивающим в сером летнем костюме с полиэтиленовым пакетом в пухлой руке.

– Смотрите-смотрите, – сказали Стрипкину.

– Идет.

– Фиников наш.

Они прятались в кустах вчетвером. Машкова, дамочка с первого этажа, не первой, конечно, свежести, но еще весьма интересант. Бунявичус, стройный блондин с постным лицом, со второго. Кучерявый Жирняев – с третьего.

Ну и Стрипкин.

То есть, Стрипкин не прятался, его затащили, обещая, видите ли, показать. Зачем из этого делать игру в каких-то юных следопытов-разведчиков, было решительно непонятно. Взрослые ж люди.

От Машковой приятно пахло невостребованным женским телом, но безумный блеск в воловьих глазах останавливал.

Тащилась от Финикова, определенно.

Стрипкин заметил и, собственно, с этого момента и невзлюбил.

Фиников и Фиников. И что?

– И что? – обернулся он к мужикам Бунявичусу и Жирняеву.

– Ну, вы знайте просто, – сказал, краснея, Жирняев.

– Он заслуживает, – добавил Бунявичус.

– Больше знаешь, лучше спишь, да? – хохотнул Стрипкин, наткнулся на неодобрительный взгляд Машковой и невзлюбил Финикова еще больше.

Потянулись дни.

Лето пенилось зеленью сквериков. Городок млел и дышал нежарким воздухом.

Стрипкин по работе пропадал в автопарке, возвращался поздно, буквально валясь с ног, с Финиковым они не пересекались.

Но затем грянула суббота.

Стрипкин напялил выходную футболку с серпом и молотом, натянул чистые треники и спустился со своего четвертого во двор.

В лето.

Потянулся на крыльце, разрывая пасть в остаточной зевоте, и побрел на азартные выкрики и стуки доминошных костяшек.

Жизнь была хороша.

Правда, когда он разглядел среди собравшихся за столом доминошников Финикова, его настроение несколько упало. Но не всё же в жизни приятности?

Должны и червоточины быть.

– Здоров, мужики!

Пристраиваясь на скамье, Стрипкин поручкался с сидящими. С Жирняевым, с Бунявичусом и еще с двумя мужиками, оказавшимися пильщиками с лесозавода.

Ну и Финикову его ладошку пожал.

А чего б не пожать? Мы добрые. Бог с ним, пока.

Фиников был все в той же серой костюмной паре, в кремового цвета рубашке и при галстуке в мелкую красно-белую полоску.

Широкое, раздобревшее лицо, белесые брови, круглые глаза.

Тут уж не из кустов, тут всю начинку вблизи видно. На все, что за сорок, годы. Стрипкин лет на пять получался младше.

А шансов, следовательно, на Машкову у него было больше.

Женщины, они ж более молодых, более подвижных любят, запело в груди у Стрипкина, и неприязнь к Финикову на какое-то время сменилась снисходительной жалостью.

Ой, костяшки он мешает! Шевелит пальчиками! Ну, шевели, шевели, раз ничем другим шевелить нечем.

На игру бросали жребий. Стрипкину не повезло, остался наблюдателем, выудив кость «пусто-три». Вместе с ним выбыл и один из пильщиков.

Бунявичус размешал.

– Ну, милости просим!

Домино разобрали, разложили в ладонях.

Стрипкин притиснулся к Жирняеву, оценил расклад.

Начали с «пусто-пусто».

Забабахали кости. Особенно пильщик старался – впечатывал доминохи в доски стола как гвозди.

– А это вам!

– Отдуплился!

– В пролете.

– А по «шестерочкам»!

Фиников сидел с улыбочкой, подкладывал кости тихонько, будто исподтишка. Манера эта чуть ли не зубную боль вызывала у Стрипкина.

Наверное, финансист какой-нибудь, думалось ему. Или снабженец. У них все так – тихой сапой.

– Ну-ка, по «четверочкам»!

Доминошная змея подскочила от удара пильщика.

У Жирняева было «четыре-шесть», но он вдруг стукнул торцом кости по столу, пропуская ход.

Стрипкин не понял сначала, чего это Жирняев пасует, сослепу, что ли, даже сунулся под руку, шепча: «У тебя же вот!», но был одернут коротким: «Сам вижу».

Словно назло Жирняев повторил стук, и когда Фиников в победном жесте вскинул пухлые ручки, сбросив последнюю костяшку, и засиял как медный начищенный таз, все Стрипкину стало ясно.

Поддаются.

Вот этому вот серому бегемотику поддаются. Жополизы, видите ли. Да кто он, собственно, такой, этот Фиников?

В следующей игре Стрипкин сменил Бунявичуса и поставил себе целью нарочно подгадить толстяку. Тем более что ходить Финикову выпало сразу за ним.

Какое-то время они с пильщиком жахали костями, кто громче. Фиников морщился от звуков, и это Стрипкина радовало.

– А мы «три-два»!

Бах!

– А закрываю «пустышкой»!

– А еще «двоечки» у кого есть?

Бах!

Фиников грустнел, растерянно заглядывая в ладонь.

«Не везет, да? – думалось Стрипкину. – Ах, как не везет!» Смех распирал его. Пришлось даже покашлять в кулак, будто мошка попала в горло. Ну а как тут без смеха, если брови домиком, нос повис.

Оби-идели…

– А «рыба»!

Стрипкин вбил кость, заканчивая игру.

У него еще оставалась доминоха на шесть очков, у Жирняева в сумме вышло восемь, у Финикова – все восемнадцать.

– Увы, – развел руками Стрипкин.

Фиников посмотрел на него с изумлением:

– Я проиграл?

– А что тут такого?

– Просто…

Фиников замолчал и, хмурясь, стал собирать кости в пластиковый пенал.

Небо потемнело. Ветер качнул деревья. Пильщики попрощались и потопали через двор к гаражам. Жирняев с Бунявичусом тоже как-то торопливо смылись.

Стрипкин повертел в пальцах забытую кость.

– Нет, ты скажи, – решился он, помолчав для приличия, – чего это все вокруг тебя танцуют?

Фиников мотнул головой.

– Вовсе и не танцуют…

– Ну я-то вижу! – осклабился Стрипкин.

– У меня – свойство, – глянув исподлобья, сказал Фиников. Отобрав кость, он мягко опустил ее в пенал.

– И что за свойство?

– Ну…

Толстяк смутился.

Стрипкин, разыгрывая дружелюбие, потрепал того по плечу:

– Да не жмись ты!

Ему думалось, не иначе он какой-нибудь дефицит достать может. Или связи у него есть среди городского начальства.

Ну а какое еще свойство-то?

– Я могу… – Фиников зачем-то снова высыпал домино. – Я могу устроить конец света.

– Что?

Стрипкин не расхохотался только потому, что Фиников не позволил себе и тени улыбки. Кости на столе под толстыми пальцами выстроились в букву «X».

Вот честно, знак для бомбометания.

Стрипкин даже наверх посмотрел, в пасмурность, не целится ли оттуда бомбардировщик. Прямой чтобы наводкой – бэмс!

– Чего-чего?

– Ну, может произойти… от меня… конец света…

Фиников засопел, снова укладывая домино в пенал.

– Не, погоди. Тебе что, знак был?

– Нет. Просто знаю.

– И они все поэтому?.. – показал рукой на дома Стрипкин.

Фиников кивнул.

– А-а-а… – протянул Стрипкин. – Ну-ну.

Конечно!

От злости мысли крошились в мелкое крошево. В голове оставались какие-то междометия одни и скрежет зубовный.

Ах. Что ж. Цэ-цэ-цэ.

Стрипкин мерил шагами комнатку. Диван – окно. Окно – диван.

Стрипкин был в брюках и рубашке, в галстуке в кои-то веки. Сходил, что называется, поженихаться!

Ах ты ж! Вот. Сука какая.

Шевелился тюль. В хрустальной пепельнице тлела сигарета. Чуть слышно пиликало радио.

Кулаки чесались.

В рожу бы круглую. В умильную, в ехидную рожу. Н-на!

День воскресенья переходил в вечер.

Стрипкин чувствовал себя покинутым и безмерно одиноким. Он сел на диван и долго смотрел в одну точку, там, где тюль цеплялся за форточный крючок.

Мысли как-то организовались.

Он горько подумал: «Предпочла!» и рванул узел галстука.

И что с того, что он был моложе?

Попробуй откажи Финикову, сразу ж молния небесная, конец света, не дай бог! Какой-то дикий гипноз. И верят же!

Даже вот Машкова…

Уводящий его, ну, почти его, Стрипкина, женщину самодовольный Фиников встал перед глазами. Как они под ручку-то!

В даль фонарную!

Стрипкин дернул горлом и понял, что без выпивки сегодня никак. Душа требовала короткого забвения.

Только еще б не в одиночку!

Жирняев принял Стрипкина как родного.

Собственно, Жирняев и так на лицо был любитель выпить: губы мокрые, глаза стеклянные, сосудики на носу– что ж не обрадоваться двум по ноль-пять?

Третьим позвали Бунявичуса. Тот по телефону поотнекивался, но пришел.

Разливали, пили, закусывали пластинками «докторской» колбасы. Рюмочный звон плыл как колокольный.

– Вот Машкова, – сказал Стрипкин после, – ведь хорошая же женщина, неглупая, а туда же…

– Куда? – спросил Бунявичус, выставляя локоть на стол.

– К Финикову.

– Ты Финикова не трожь, – поводил пальцем Бунявичус, – он такой человек…

– Какой? – навалился на стол Стрипкин. – Какой человек?

– Чес-слово, – сказал Жирняев, – он хороший, только с ним надо осторожнее. Об-хо-ди-тель-нее.

– Да что вы вокруг него!

– Т-с-с! – Бунявичус залепил себе губы куском колбасы. – Не надо ветру… всуе…

– Что? – оскалился Стрипкин. – Конец света он нам устроит? Этого боитесь? Зассали какого-то конца света?!

– А ты представь, – Жирняев стеклянными своими глазами уставился Стрипкину в переносицу, – раз – и тьма. Конец. И ни тебя, ни меня…

– Ни Машковой, – добавил Бунявичус.

– О-о! – Стрипкин запустил пальцы в волосы. – Откуда вы знаете, что он будет, этот конец? Он вам всем внушил, а вы и рады. А он – пользуется! Вы разве не видите? – Он повернулся к Бунявичусу. – Пользуется! Это же спектакль!

– А ты бунтарь, да? – прищурился Бунявичус, и его холодное лицо сделалось брезгливым. – Тот, которому в любом обществе неуютно? Которому главное – разрушить все…

– Да не разрушить! Глаза раскрыть!

Жирняев недоверчиво фыркнул. Бунявичус просто махнул рукой.

Стрипкин хотел сказать, что он здесь недавно, но видит, как они все крутятся вокруг Финикова, как мухи над известно чем, что его просто с души воротит от того, что один подчиняет себе всех каким-то там своим «свойством», что вполне приличные женщины…

Ему вдруг так четко, словно с первого ряда в кинотеатре, представилось, как Фиников елозит на Машковой, а та, постанывая, приговаривает: «Чтобы не было конца света. Чтобы не было», что он зажмурился.

Потом, содрогнувшись от жгучего чувства, произнес:

– Я вашего Финикова – ненавижу.

И Жирняев его, разумеется, ударил.

За окном громыхнуло, затем полил дождь.

Караулить Машкову долго не пришлось.

Пока она копалась в сумочке, Стрипкин выступил из темного угла. Полюбовался округлостями и выступил:

– Что ж ты…

Машкова вздрогнула, на пол, коротко прозвенев, упала связка ключей. Стрипкин поднял ее, навертел колечко брелока на палец.

– От него идешь?

– А, это вы, Стрипкин… – Машкова потянулась за ключами. – Чего это вы как бандит какой?

Стрипкин улыбнулся.

– Фиников, значит, нравится?

– Ключи отдайте.

Машкова попыталась поймать связку, но Стрипкин каждый раз поддергивал руку вверх.

Ключи поблескивали зубчатой мормышкой. Ну-ка, рыбка, ну-ка, ухвати, думалось Стрипкину. Ах, какая славная беспомощность!

– Любишь его, значит?

Машкова закусила губу.

– А я ж лучше, – тихо сказал Стрипкин. – Я концом света не прикрываюсь. Я, вот честно, просто люблю. Со мной не надо ради там чего-то…

– Ключи, пожалуйста.

Машкова протянула ладонь.

– Вы что, все верите в конец света?! – вскрикнул Стрипкин. – Что это толстое чудо… фальшивое же насквозь! Что стоит его раз не ублажить…

Задохнувшись, он долго смотрел в светло-зеленые глаза Машковой. Потом кинул ключи под ноги:

– Подавись.

Я его убью, просто думалось Стрипкину.

Убью, и все увидят… То есть, и видеть будет нечего…

Он затаился в кустах за щитом автобусной остановки. Отпросился из автопарка пораньше, сославшись на боли в животе.

Почти не соврал. Боль была, но в сердце.

Все, все пляшут, отстукивало сердце, сжимаясь, поддаются, чтоб не расстраивать, спят, чтобы, значит, отдалить.

А бегемотик и рад.

Подошедший автобус со скрипом раздернул створки. Фиников, конечно, выбрался первым. И только за ним уже вывалились наружу какая-то старуха, парень с загипсованной рукой, девочка-школьница.

И эти, понимаете, пляшут.

Стрипкин наблюдал, как Фиников покупает в ларьке минеральную воду, как жадно отпивает тут же, под солнышком, из бутылки чуть ли не половину.

Жизнерадостный такой толстячок.

– Фиников, эй, Фиников!

Стрипкин высунулся из-за удачно опустевшей остановки и поманил Финикова к себе.

– Что?

– Разговор есть.

– Я же уже все вам сказал, – скорчил недовольную рожицу Фиников, но – шаг, другой – и потянулся за Стрипкиным вслед.

Даже в кусты сунулся.

Стрипкин поймал его за пиджачный рукав. И Фиников и сообразить не успел, как был протащен метра три по газону и прижат к стене дома.

– Та-ак…

Стрипкин ощерился.

Вот он, конец света, в его власти. Кривит губки.

– Вам что надо?

Фиников смотрел светлыми непонимающими глазами. В бегемотовой его головенке не укладывалось, видимо, что его могут бить.

А у Стрипкина уже душа чесалась.

– Ты это… – он, для затравки, легко ткнул Финикова в грудь. – Ты что думаешь, я тоже перед тобой пресмыкаться буду?

– Ай! – Фиников повернулся боком. – Вы же не понимаете!

– Все я понимаю, – покивал Стрипкин. – Ты тут может и был царь и бог, может быть…

Он ткнул уже другой рукой – в ребра.

– Ай!

Фиников попытался закрыться руками, но Стрипкин следующим же ударом пробил хлипкую защиту.

Бум!

– Женщину у меня увел…

Тело бегемочье было как тесто. Знай себе меси.

– Но они сами, сами, – заныл, содрогаясь, Фиников. – Я никого не уводил!

– А я тебе верю. Честное слово, – сказал Стрипкин.

И ударил Финикова в глаз.

Задрав пиджак, тот с обмякшим ртом сполз вниз. Стрипкин присел над поверженным, съездил кулаком по губам, задев еще и нос.

Фиников брызнул кровью из ноздри.

– Я же не контролирую… – упавшим голосом произнес он. Провел пальцами под носом. – Боже, что вы сделали?

Глаза его расширились от страха.

– А что я сделал? – пожал плечами Стрипкин. – Поучил уму-разуму. Всего-то.

Он вытер ладони о Финикова и поднялся.

«И что? – подумал, оглядываясь. – И где ваш конец?» – Он пнул Финикова в щиколотку.

– Где конец света, бегемот?

И сделалась тьма.

Алексей Соколов Старик и космос (Рассказ)

Высверк флайера, вонзающегося в ледяное осеннее небо, – что может быть прекраснее? Ничего и не может. Когда из желто-багряного, серебром, в бело-голубое, льдисто-звонкое? Восторгом по душе, холодом по нервам? Под пронзительное победное сопрано турбин! А?..

Старик просыпается, как обычно – в слезах, вскидывается и ощупывает лихорадочно постель. Слава Богу, сегодня не намочил. Опять бы нянечка стала ругаться. Одно расстройство: и на радостях случается конфуз, и от горести, и от страха (если сон совсем уж…)…

Андрюшу, паренька, жалко: про флайер уже сколько было, а у него же коллекция, он же все записывает… Никому и дела уж нет, за столько-то годков, а он все пишет, и пишет…

– Ну, Найден Иваныч, сегодня молодцом?.. Хвалят вас, хва-аалят… Надя, три кубика нынче, Найден Иванович в ремиссии, побережем ему печеночку… Андрюше есть что рассказать, позвать интерна нашего?

– Нет, нового ничего нету. Опять флайер.

– А-а-а, флайер. Ну, это мы уже знаем хорошо. Жалко. Вы, Найден Иванович, если что новое – сразу зовите, ладно? Не стесняйтесь, и Наиночку Федоровну нашу не бойтесь, ну, поругает за простынки… Ну что же делать? Вы ведь все равно себе во сне не хозяин, правда?..

На обед, как всегда, буроватые какие-то сгустки в чем-то сероватом жидком. Горячее. Вкусно, наверное. Все же едят, значит так и надо? Когда не помнишь сам, что такое вкусно и какая она может быть еще, еда, значит, это оно и есть, разве не так?

Во дворе зацвели кустики какими-то белыми цветочками. Говорят, весна. Те, кто неспокойные, обломали пару кустов, и их теперь ругают больно санитары. Неспокойные плачут. Тоже правильно, наверное: цветочков жалко, они красивые. Были.

Опять спать хочется.

…Когда сидишь в раскаленном на солнце танке, главное – чтобы была вода. Всегда. Пусть теплая, пусть вонючая, пусть гнилая. Чтоб была. Иначе – конец. Сдохнешь, а железяка будет переть и переть вперед, пока не выработает ресурс реактора… Или пока не спалят… Танки выползают на пустоши – бескрайние пустоши, карминно-охристые под крохотным жгучим солнцем. Горизонт кое-где пучится далекими мутными горами, а ближе рассечен изредка черными силуэтами деревьев, тонких, раскидистых, с плоскими кронами. С рыком и грохотом колонна разворачивается в стальную лавину на границе сельвы, в тучах охряной пыли… (кой черт, какая еще сельва, к дьяволу?!).. Наводчик досылает тактический атомный снаряд 145 миллиметров… Это уже так, по самому краю сознания, за мгновение…

Старик просыпается, как обычно – в слезах, и… Оох, ругаться нынче нянечкам. Ужасно конфузно, а что поделаешь? Им бы такого страху… А какого страху? Как во сне? Иногда, даже чаще, так хочется, до боли, чтобы ничего и не снилось перед пробуждением. А снится, зараза… Зато иногда такое, что и полжизни не жалко! Вот, флайер, или когда про Реку, например… Или та девочка, далекая, которая машет рукой, из разных снов, зовет… Доктор.

– Нуте-с, Найден Иванович, кто мы нынче? Война? А-а-а, война, конечно! Танки?! Найден Иванович, ветеран вы наш… Герой… Андрюшу позвать вам? Андрей Платонович, будьте любезны!..

– Андрюша, здравствуйте. Понимаете, танки, такие большие, как раньше, по полтораста – двести тонн, они же в сельве вообще могут быть непригодны, наверное, почвы… там надо легкую технику. Так вот. А нас там, во сне, туда…

Андрейка очень хороший человек. Внимательный, вежливый и деликатный юноша. Только взрослеет, жаль, очень быстро. Помнится, когда впервые пришел в палату, еще практикантом…

А сейчас, вон, и брюшко уже наметилось, и кольцо на пальце, и «паркер» в кармашке, в подражание Доктору… Чем же его так чертовы эти сны зацепили? Укол?.. Конечно, да, я понимаю. И таблетки, конечно! Дайте водички…

…Плот. Река. Просто река. С одной стороны утесы, с другой – до горизонта, поток спокойствия и живого серебра под бело-золотым солнцем, на котором ни облачка, а поперек реки и кругами в вышине – птицы, красивые, белые, огромные, зловещие. Но на Реке ничего случиться не может дурного: это же РЕКА! И Коряга-Бэн (Какой Бэн, прости, Господи?!) говорит… Пока идем Реку – живем… Покачивает. Вдали, на высоком берегу– опять та девочка? Машет? Показалось?.. Пока идем Реку…

…Живем…

Надо же, сегодня даже не плакал. Но про Реку кое-что понял… Вспомнил… Надо будет Андрейке рассказать, раз уж ему интересно… Укола-то все равно не избежать, это понятно…

– Доктор, здравствуйте!

– С вашего, Найден Иванович, позволения – теперь профессор! И заведующий отделением. А вот Андрей Платонович нынче уже как раз доктор…

– Андрей Платонович, разрешите поздравить?..

(…Полуповорот, спина прямая, плечи развернуты, рука полусогнута к рукояти церемониальной шпаги на перевязи… Ээээ… Это… Какая шпага?)

Странно смотрит как-то. Опасливо? А чего? Я же местный, сколько лет уже, как подобрали, так и здесь… Да нет, показалось, наверное.

Это же наш Андрейка!

…А вот теперь – кранты. Полные. Не затормозить, не отвернуть: астероид, это же не «Шаттл». Если сидишь на огневой позиции, выплавленной в ферро-вольфрамовой глыбе диаметром полкилометра, – тут уж какие маневры? А если и наружные излучатели выжжены… Так и вплываешь под зеленый луч, которому вольфрам с железом – все равно, что пенка на молоке для ножика… Каком молоке?.. Какого ножика?.. Совсем беда… Ой-еооой!

– …Иииирод ты, Найден Иваныч!.. Как есть, ирод!.. Да что ж такое?! Прачечная от тебя плачет уже горючими!..

– Ну Наина Федоровна, голубушка…

– Что «голубушка»?!

– Ну не ругайтесь, пожалуйста. Хотите, я сам все застираю?

– Ты застираешь… Откуда такой только, нутром слабый? Кто вчера в садике половину рододендронов обблевал, как заснул на скамейке? Горе луковое, десант звездный, засранный…

Надо обязательно Андрею… Платоновичу… Про салатно-зеленый луч и про обреченность на вольфрамовой глыбе, как мурашки под гермокостюмом, ему интересно будет… Ого, народищу-то! Прямо как лет десять тому, под праздники… И генералы впереди, в белоснежных таких парадных халатах…

«Обратите внимание, пожалуйста: чрезвычайно интересный случай… Доставлен шестнадцать лет назад, без сознания, сильно травмированным, из ожогового центра, без документов, родные не проявлялись… На редкость крепкое физическое здоровье, возможно – компенсация… Спокойный… В сонном состоянии – дисфункция контроля физиологических отправлений… Параноидальные… Разнообразные бредовые… Потрясающий диапазон, системность и последовательность… Зовем Найденом Ивановичем. Ну… Его же просто нашли, на какой-то горящей свалке…»

Наина Федоровна делась куда-то, новую нянечку не запомню никак, как зовут…

…Остров, дом на берегу из толстых (бревен?), стол под лазоревым небом, обед, за обедом (семья?)… Девочка та, светлая, совсем недалеко, бежит вприпрыжку по тропинке от причала… Никогда раньше… Господи, славно-то как!..

Уф… Заплакан вмокрядь, но в остальном – порядок! Во радость-то. Благолепие… А Андрюша что, седеть начал? Ишь ты. Не мудрено, с таким контингентом столько лет… А сколько, кстати?

– Много, Найден Иванович, много… Эх, Найден Иванович! Мне бы вашего здоровья! У вас по-тря-са-ю-ще завидное здоровье… Понятно: столько лет режим, диеты, покой.

– Андрей… Платонович… Андрюша, вы расстроены чем-то? Такая горечь…

– Нет, Найден Иванович! Ну что вы? Не волнуйтесь только. Давайте о нашем, ладно? Итак?

– Остров… Мой, наверное, и дом… Семья, обед на деревянном столе, на красном граните, над водой… Вода зеленая… Тихо… Комары… Что же вы не пишете, Андрей Платонович?..

Нянечки меняются, уследить невозможно… Надо профессору пожаловаться… А где же он, кстати, давно не видно?

…Тот заряд сразу увидел. С момента, как он, заряд, оторвался от излучателя в руках черного, и до момента, как вошел в жилет, в районе солнечного сплетения. Сначала маленький и нестрашный, потом огромный, огненный и нестерпимый… Ревет горящий воздух… Пираты захватили «Жемчужную Каравеллу» за орбитой… Чего орбитой?.. Большими жертвами, и обидно: вмешаться бы, да никак, лежишь труп трупом, только глазами лупаешь, а жилет тлеет… В тот год…

– Вы спрашиваете, Найден Иванович, почему я не записываю больше? Признаться, отчаялся. Раньше думал – аккумулирую, сведу в систему, выведу статистику, выделю очевидное, определю возможные источники реминисценций – и вы сможете выбраться из своего… Чем черт не шутит? Может быть, даже вспомните, кто вы… Столько лет…

– А сколько?

– Неважно, Найден Иванович. Вы-то понимаете, что эти сны никак не тянут на воспоминания? По крайней мере – одного человека, пусть и повидавшего на своем веку?

– Ну, конечно, Андрей Платонович! Само собой! Я понимаю. Это же сны!..

– Сны, – вздыхает Андрейка, сын Платона, – конечно. И чем же эти сны могут быть спровоцированы? Книжками? Так вы, Найден Иванович, извините, даже читать не умеете. Вас привезли к нам, оборванного и засаленного, вытащив из полыхающей помойки на окраине. Первый год думали, что вы – немой. Потом оказалось – нет, и речь культурная. А читать не умеете… Разве фильмов насмотрелись?.. Так какие в помойке фильмы?

– …Да бог весть. Не мучайтесь, Андрей Платонович! Сейчас же все хорошо? Просто сны!.. Жалко, что они на меня так действуют, и приходится за мной стирать…

– Вы только не беспокойтесь, Найден Иванович. Все и будет хорошо. И укольчик сегодня совсем маленький будет. И таблеточки можно отложить…

– У-у, жалко.

– Что?

– Там такая таблетка есть, вкусная, кисленькая. Желтенькая. Как конфета.

– Ну, ее можно… Вы не волнуйтесь только… Если что-нибудь нужно – немедленно ко мне, ладно? Я ведь теперь заведующий отделением…

…Остро захотелось, чтобы приснилась та девочка. Тоненькая, светлая, зовет… Куда?.. Зачем?.. Но – как же хорошо!

… Девочка. С косами, в юбочке, на каблуках. Кожа, загорелая до легкой бронзовой патины… такой загар бывает от… О чем я? Да, глаза голубые, косы… черт его знает, не то рыжие, не то платиновый блонд, бликуют. Сто семьдесят пять, сто двадцать на семьдесят на сто десять. Двадцать четыре… Рюкзачок… Отчего хорошие сны снятся реже всего?

– Сосед! Сосед, проснись! Эй, Звездный Десант, подъем! Да проснись же, черт, к тебе пришли! Слышь?!

Это сосед по палате. Бледно-пегий Буся, маниакально-депрессивный с шизофреническими… Учил таблетки ныкать, хороший мужик… Только любит подурить старика… Ну, тут уж без обид.

– Пришли к тебе, говорю! Вроде родственники сыскались! Воон, Профессор наш, Платоныч, ведет!

Девочка. Тоненькая, светлая. С косами, в юбочке, на каблуках. Не хочу просыпаться!.. Кожа, загорелая до легкой бронзовой патины. Глаза голубые, косы золотисто-рыжие, как лет тридцать назад была стариковская щетина… Сто семьдесят один, сто двадцать на семьдесят на сто девять. Двадцать четыре. Нет, двадцать два…

– Дееед!!!.. Дедушкааа!!! Господи, нашла! Нашла!!! Родной! Живой!!! Двадцать лет, все на ушах!!! А ты здесь… В этом… Городе…

Надо же, настоящая. Не сон. Говорит – «дедушка». Старик начинает привычно плакать. Платонович топчется и мнется рядом. Переживает? Радуется?

– Я дедушку забираю.

– Эээ… Не думаю, что…

Девочка поднимает бровь. Андрей Платонович вдруг вздрагивает и улыбается, широко-широко:

– Да, конечно! Разумеется! У вас замечательный дедушка, Зоя! Мы с ним почти двадцать лет, так скть… Душа в душу!.. Я сейчас же, только подготовлю документы…

(Зоя?)

– Не надо никаких документов.

– …Конечно, не надо! Вообще-то, обычно – положено, но вам – не надо. Хотите, отдам копию моих записей, за все годы?.. Мы столько беседовали!

– Не надо, профессор. Спасибо. Пойдем, дедушка. Пойдем скорее!

Охранник на воротах слушает плеер и кутается в куртку от мелкого колючего снега. Снежинки отскакивают от козырька его кепки. Оказывается, зима. Зою (внучку?) это не смущает. У нее лето, юбочка короткая, а глаза голубые:

– Это мой дедушка! Я нашла его и теперь забираю домой. Документы возьмете у профессора, какие надо.

– Конечно!.. Понимаю!.. Удачи вам, и вашему дедушке здоровья!

Зоя смеется.

Неподалеку, за ржавыми воротами, ждет большой автомобиль среднего возраста, куда внучка и усаживает старика со всеми удобствами. Утирает дедушке слезы и хлопает дверцей.

Охранник благодушен, он наблюдает за сценой возвращения блудного деда с умилением. Симпатичная внучка. Очень. Обалденно.

Машина набирает ход по пригородному шоссе, взметая за собой сухую поземку.

Охранник нагибается завязать шнурок на берце, а потому не видит, как машина на ходу растягивается зыбко по горизонтали… становится полупрозрачной… растворяется в пространстве и снегу, и только сухая поземка…

Высверк флайера, вонзающегося в ледяное синее небо, – что может быть прекраснее? Ничего и не может. Когда из желто-багряного, серебром, в бело-голубое, льдисто-звонокое? Под пронзительное сопрано турбин?! Восторгом по душе, теплом по сердцу…

– Одевайся, дед. Натерпелся ведь. Там вообще жить невозможно, ты знаешь? Дышать нельзя! Ты – титан! Семь наших лет, на самовнушении, обалдеть… Скидывай тряпки рядом с собой, флайер съест потом… – Зо-Йа перегибается назад, кидает на колени старику новую одежду. Коробочку и две капсулы. Руки вспоминают, подсказывают. Капсула (синяя) лопается, коробочка жужжит…

Старик неловко елозит, стягивая заношенное и пахнущее лизолом. «Только бы не проснуться сейчас. Не сейчас».

– …Ну, ты и провалился, дед! Ну, тебя и зашвырнуло!.. Спасибо Бригадному, велел искать останки масс-ревизорами… А останков-то и нет!.. Нету массы твоего «Саа-Хем» в нашем континууме!.. Как нудлы по вам тогда, всем бортом из засады, дихронными… Шесть кораблей тю-тю! С тех пор искали. Мамка, лет пять. Потом я подросла… Сама поверить не могу… Дееед!!! Хей-йя!!! Нашла!!! Гм… Капитально тебя отделали… По-хорошему, такой мир просто грохнуть надо. Ничего, ничего. Держись.

Вернемся на Остров, отдохнешь, соберем на праздничный обед семью… Соседей…

Красная капсула тоже вывернулась, и одежда свершилась: удобный серовато-переливчатый бархат, мягкое и в размер, уютное и… Господи, хорошо!.. Только бы не проснуться. Только бы не проснуться. Да хоть бы и вообще не проснуться больше.

– Флайер, лечить!.. Тебе надо чего, деда? Ты голоден? Хочется чего? Ты говори, дед, не молчи…

– Там обо мне заботился парнишка. Теперь уже немолодой. Который тебя привел, Андрей Платонович. Он достойный.

– И чего ты для него хочешь в награду? Чтобы умер без боли и быстро?

– Не знаю. Я так и не понял тот мир, что там к чему. Не успел… Чтобы Андрюше вообще хорошо было… Что для них хорошо, то и ему… Зо-Йа, не плачь. Это мое дело, плакать каждый день, там так положено старикам.

– Я не плачу. Или плачу? Просто, как представлю, каково было тебе… Ослепший, обгорелый, контуженный, со срывом по времени на два часа… В тот кошмарный мир, с его варварской едой, прости-господи-медициной, ядовитым воздухом… Столько лет… И только парнишка этот, хоть и чужой совсем – маяком… Ты же его маяком взял, да? Я последнее время его нащупывала, когда пыталась до тебя докричаться.

– Да… Он помогал помнить…

…Охранник, красный и взмокший, мается в дверях палаты. За его спиной жужжат и роятся нянечки; санитары по стенке скользят бесплотными духами, стараясь не попадаться на глаза. Андрей Платонович, главврач клиники, который час уже сидит на краешке пустой развороченной койки пропавшего пациента, впав в ступор.

Он оставил себя и плывет теперь в потоке фантомов: зеленый луч; безумная танковая атака под атомными грибами… Река… Гранитный остров. Высверк флайера, вонзающегося в льдистое небо.

Двадцать один год работы. Крепнущее ощущение не увиденного за деревьями леса. Огромных джунглей. В помойку записи.

– Не корите себя так, Андрей Платонович. С нарушением процедуры выдачи больного – ничего, что-нибудь придумаем. Обоснуем. Напишем заявление сами. Не думаю, в конце концов, что поступит жалоба…

– Да ради бога, Раечка, при чем здесь… А… Пустое…

Доктор на отделении, редкая умница и все еще красивая женщина, потихоньку готовит Андрею Платоновичу успокоительное в пятикубовом шприце.

Охранник понял, что выволочки не будет, и незаметно исчезает.

Возбужденные пациенты постепенно утихомириваются.

– Скажи мне, – встряхивается вдруг старик, задремавший было в мягком ложементе. Девушка водит пальцами по терминалу управления: флайер готовится к прыжку. – А как меня звали тогда, до… всего этого…

Зо-Йа отрывается на несколько мгновений от терминала и с острой жалостью вглядывается в старика, похожего сейчас на избитую трехсотлетнюю черепаху в панцире с чужого плеча.

– Ты совсем-совсем не помнишь?

– Совсем-совсем.

– Тебя зовут Най Дэн, старший в роду Дэнов, от предка Ионы.

Старик оторопело сидит пару мгновений. Потом вдруг начинает неумело смеяться, а через секунды уже хохочет во все горло.

Какая рептилия, бог с вами? Старик – (добро пожаловать домой!) просто очень уставший боевой генерал (полуразворот к властителю, голова высоко, рука полусогнута к эфесу церемониальной шпаги… а вот и она, твоя третья и высшая Пурпурная Звезда с бантом, в руках у военного министра)…