Текст книги "Современная польская повесть: 70-е годы"

Автор книги: Владислав Терлецкий

Соавторы: Юлиан Кавалец,Вацлав Билинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Он никак не мог решиться на очную ставку. Не надеялся, что карты будут раскрыты. Председатель однако настаивал. – Иван Федорович, нельзя упускать такого случая. Не забывайте, они выдохлись. Выдержки у них с каждым днем все меньше. Я был против очной ставки, когда предлагали это сделать вначале. Опасался, что между арестованными может возникнуть некий сговор, считал необходимым держать их в полной изоляции. Им не следовало знать, что показывают остальные. В конце концов – он отогнал рукой дым сигары – не бог весть какая новинка. Я знаю следователей, которые начинают с очной ставки. А иные и по нескольку раз. Вот уж не сторонник. Это только усложняет следствие, искажает общую картину. А теперь я вам это рекомендую. Сикст должен увидеть эту женщину. Впрочем, эта встреча, пожалуй, более важна для нее. – Он пообещал, что еще подумает. Он понимал: это будет не совсем благородно. Смешно, впрочем, говорить о благородстве, поскольку они обманывали его на каждом шагу. Тем не менее они имели на это право, чувствуя его превосходство над ними. Им невдомек было его намерение – через факты, которые нетрудно реконструировать, понять, что происходит у них в душе. – Предупреждаю, Иван Федорович – председатель поднялся – у вас не так много времени. Если мои предположения верны, к некоторым протоколам придется вернуться вновь. Следствие затягивать далее нельзя. У меня на этот счет строгие инструкции из министерства. – Председатель окликнул его у двери. – Еще одно – и подошел к книжному шкафу. – Так уж получилось, что я взял на себя заботу знакомить вас с прессой. Ведь вы знаете французский, да? Вот прислали из Петербурга, Иван Федорович, одну газетку, статейка написана тем самым французом, который был тут недавно. Об истории монастыря и о всякой всячине про чудеса можно не читать. Газетенка – вольнодумная. Про чудеса написано довольно забавно. Куда менее забавным, я думаю, вам покажется описание нашей встречи… – Газету он развернул лишь в гостинице. Убийству в монастыре было отведено не больше места, чем описанию издевательств властей над бедными монахами. Цель таких действий – категорически утверждал автор – поставить под сомнение духовные ценности народа-мученика, который обращает к Европе свой скорбный лик. Их жалобный глас доходит не всюду. Тот, кто хоть раз заглянет в глаза жертве, кто внимательно присмотрится к жизни этих людей, никогда не забудет страданий, выпавших на их долю. На руках оковы. В бескрайних снежных равнинах угасли лучшие из них. Нагайка и попранные свободы. И так до самого конца. Сплошной пафос. Натренированное ухо – подумал он – легко уловит фальшивую поту. Как связать преступление Сикста с образом замученной жертвы? Все подробности преступления были, разумеется, описаны по законам детективного жанра. Ночь. Ничего не подозревающие монахи погружены в молитвы. Ограбление сокровищницы. Любовные приключения. Потайной ход. Топор. Визит богобоязненного супруга вероломной Барбары. Кровь. Труп в затопленном диване. И тут же следом француз описывал свои беседы. Упомянул, что к следствию привлечены люди с другого конца страны для того, чтоб никто из местных жителей не узнал случайно о его ходе. Усилия следствия направлены на то, чтоб, использовав случайное преступление (истории – разглагольствовал француз – известны и такие случаи), скомпрометировать одновременно ценности, которые считаются здесь наивысшей святыней. Но ни тупым жандармам, ни судебным крючкотворам, которым поручили эту грязную работу, ничего не добиться…

Вечером его позвали вниз к портье. Звонил председатель, спрашивая, не желает ли он заглянуть к нему сегодня. Он ответил, что устал и не хочет быть в тягость хозяевам. – Какая ж тут тягость, Иван Федорович? – долетел до него приглушенный голос. – Вы уже решились на очную ставку? – Я как раз думаю над этим, Аполлон Спиридонович – ответил он. Но тот не разобрал слов. – Черт побери эти телефоны! – кричал председатель. – Вы меня слышите?! – Да – очень громко сказал он в трубку. На него с любопытством оглянулись люди, находившиеся в коридоре. – Поговорим завтра. – И он повесил трубку. Вернулся в номер, зажег лампу. Глянул на прочитанную уже газету, перевел взгляд на стол. В вазе, которая все это время была пуста, стояли три розовых цветка. Кто-то принес их днем. Он вызвал звонком горничную. Спросил, откуда цветы. Та не могла ничего объяснить. Ее дежурство началось лишь час назад. Он попросил узнать у портье. Горничная вернулась ни с чем. Пообещала узнать завтра у дежурившей днем. Отправив ее, он подошел к столу. Бутоны едва раскрылись. На длинных серо-зеленых стеблях с узкими подвернутыми с краев листиками грациозная чашечка, откуда высовываются бледные, с зазубринками лепестки. В середине цветок был розовей. Он наклонился. Уловил горьковатый аромат. Подошел к окну. Опять дождь. На привокзальной площади в мерцающем свете многочисленных фонарей поблескивают огромные лужи. Подъезжают пролетки. На переходах встречные толпы людей. Это движение – спешащих людей и экипажей – казалось ему абсурдным. Всегда такое же, неизменное, когда бы он ни подошел к окну – в потоке времени без содержания. Его раздражало постоянство, упорство, с каким повторялись и множились одни и те же события – сотни модификаций, не ведущих к истине. Бег – к чему? Он отвернулся, вспомнилась недавняя встреча с доморощенным краковским философом, у которого на все был готовый ответ – один из множества возможных. – Муравейник… – сказал он вслух. Удивился, услышав собственный голос. Вновь подошел к столу. Посмотрел на цветы. Неподвижные, замкнутые в своем совершенстве… Утром он раньше обычного вышел из гостиницы. Падали хлопья первого, очень раннего снега. И таяли на тротуаре. Держались чуть дольше лишь на оголенных ветвях. Он торопился в суд. Он никак не мог согласиться на очную ставку, но и не мог противопоставить ни одного убедительного довода. Ничего, кроме предчувствия, что это не даст ожидаемых результатов – а ведь не ради их председатель так на этом настаивает – и что собранный уже следствием материал не пополнится никакими новыми существенными данными. Может, председатель рассчитывает – подумал он – что во время этой пробы будет опровергнута принятая уже концепция вины? Но ведь факты, как их ни поворачивай, останутся прежними. Неужели он полагает, что все подозреваемые с начала и до конца действовали во взаимном сговоре с целью ввести в заблуждение следствие? Зачем бы им тогда менять на очной ставке тактику? Скорее всего, здесь сказывается приверженность председателя к рутине. В коридоре первого этажа, как обычно, в эту пору дня забитого посетителями, он встретил офицера полиции, с которым познакомился месяц назад на охоте. Раскланялись. – Я слышал, вы возвращаетесь в столицу. – Да – ответил он. – Я закончил свои дела. – Вы удовлетворены? – Нет – и пожал плечами. – Я никогда при этом не испытываю удовлетворения, капитан. – Говорят – заметил тот – вы необыкновенно скрупулезный следователь. Показали незаурядное мастерство в работе над малозначащими фактами… – Вы преувеличиваете – перебил он собеседника. – Дело это вовсе не трудное. Все факты были установлены до моего прибытия. – Я не имею в виду основные факты – ответил тот. – В этой истории они значат куда меньше, чем общий фон. Не могу подавить в себе ненависти при виде этих хныкающих ханжей в белых, черных или коричневых рясах… – А что у вас, капитан? – решил он сменить тему. – Да ничего нового, те же самые неприятности. Помните, я вам говорил про молодого человека, которого втянули в конспиративную работу. Симпатичный дурень. За него ходатайствовали родственники. Я знал, в голове у него пусто. – Помню – ответил он. – Тот самый, которому вы открыли глаза? – Вот-вот – поморщился полицейский – в каком-то смысле, сударь. – Ну так что же? – и он ждал ответа. – Осуществил свое намерение – сообщил тот. – Выбросился из окна. – Они обменялись рукопожатием. В мундире офицер выглядел моложе. В нем била ключом энергия. – Что можно сказать о жизни – были его последние слова – если сталкиваешься с такими фактами? – В секретариате было оживленно. Он попросил свою папку. Узнал, что уже вынесено постановление об освобождении Дамиана. Следовательно, на процесс он явится уже не под стражей. Председателю сообщили, что в судейскую коллегию войдут юристы из Петербурга. До недавнего времени председатель надеялся, что сам возглавит процесс. Он не пытался вывести его из заблуждения, хотя отлично знал, что это пустые мечты. Вряд ли после такой новости у него сегодня хорошее настроение. Очную ставку назначили на одиннадцать. Принесли в кабинет чаю. Снег больше не шел. На мостовых и на тротуарах не осталось ни снежинки. – Нас ждет, господин следователь, суровая зима – сказал секретарь, принесший недостающие протоколы. – После хорошей осени будут наверняка сильные морозы. Я очень тяжело переношу такую погоду – пожаловался он. – У меня больное сердце. – Тогда он порекомендовал ему своего врача. Протоколист поморщился. – Говорят, мудрый человек, только вот рука у него тяжелая. Пусть уж лучше пишет свои книги да лечит бедных… – Он задумался. А ведь назначенные ему лекарства помогают. Хотя ощущал на себе их сильное возбуждающее действие. Временами овладевала внезапная слабость, бросало в пот, дышать было тяжело – приходилось отдыхать. Но быстро все проходило. И ни разу не чувствовал боли. Доктор предупреждал его, что действие препаратов длится недолго, что они лишь помогают, но не исцеляют. Он принялся за чтение. Веки у него горели. Зажег лампу. Буквы сливались перед глазами. Он подошел к окну. Как раз в этот момент подъехал автомобиль председателя. Ему вспомнилась кровь, которую впитал песок. Начатый в октябрьское воскресенье рассказ полицейского обрел свой эпилог. Он не слышал, как открылась дверь. – Что вы там высматриваете, Иван Федорович? – Обернулся. Председатель шел к нему с протянутой рукой. – Вы страшно упрямый человек… – Зиму высматриваю… – ответил он, ожидая, что тот начнет сейчас выговаривать ему за то, что он возражал против очной ставки. – Говорят – и он улыбнулся – у вас ожидается суровая зима… – Все у нас суровое – проворчал председатель. Уселся в кресло и вытянул ноги. – Я предпочитаю мороз, чем такую погоду. Я привык к снегу, Иван Федорович. Ко многим вещам привык. И не только к тому, что связано с погодой. Приходится сносить разные унижения… – Какие? – поинтересовался он. – Боже мой– вздохнул тот, откидывая голову на спинку кресла. – Отчего это вы все воспринимаете как упрек в свой адрес? Очень уж вы нетерпеливы. А я люблю смирение – добавил он, опять улыбаясь. – Смирение тоже убивает… – Его это удивило. Любопытно, к чему клонит тот со своими афоризмами. Хотел было об этом спросить, но председатель опередил. – Смирение, Иван Федорович – проворчал он – полезно для здоровья, ибо убивает врагов. – Такого я еще не слышал – он уселся за письменный стол. – Мы – председатель ему улыбнулся – слышим иногда кое-что такое, чего вы – там наверху – он сделал неопределенный жест – никогда не услышите… – Мы? – перебил он. – Вы, вы! – подтвердил председатель. – Законодатели, знатоки… – Он наклонился вперед. – Только не подумайте, что я хочу досадить вам упреками. – Председатель вдруг посерьезнел. – Мои люди многому научились у вас. За это низкий вам поклон. – Что, собственно говоря, тот намеревался сказать всем этим? К чему клонит? Вид у него при этом был, по-видимому, растерянный, потому что председатель фыркнул. – Не обижайтесь, дорогой мой, я уже примирился с мыслью, что мы лишь исполнители тех приговоров, которые давно вынесены… – Ввели Сикста. На сей раз перед ними стоял бледный, апатичный человек. – Скоро ли этому конец, господа? – спросил с порога. – Арестованный подвергает нас испытанию на порядочность – заметил с усмешкой председатель. – Иван Федорович – и он вдруг грохнул кулаком по столу – приучил вас задавать здесь вопросы. Предупреждаю, это запрещено. Советую молчать. – Он поймал вопросительный взгляд Сикста. Но не мог выразить своего недовольства. Опустил только голову. – Иначе, сударь мой – продолжал председатель – действительно этому конца не будет. А если и будет, то именно такой, какой вы должны себе представить, гнусавя молитвы. Будет ведь и от них прок, не правда ли? – Сикст молчал. – Я спрашиваю! – заорал председатель. И, поудобней развалившись в кресле, смерил подсудимого взглядом с головы до ног. – Мне было велено молчать – спокойно ответил Сикст. – Не молчать – гаркнул председатель – а отвечать на мои вопросы… – Я не смогу удовлетворить вашего любопытства – произнес арестованный. – О молитвах говорить отказываюсь… – Бог с тобой – бросил председатель. – Тогда поговорим о топоре и о выломанных замках. Поскольку вы на это мастер. Не знаю, на какого святого вы сошлетесь. – Мои воззрения – перебил Сикст – не являются предметом следствия. – А у меня – фыркнул председатель – нет ни малейшей охоты заниматься вашими воззрениями. Мне их нетрудно себе представить. Хотелось бы только выяснить: какой святой покровительствует разбойникам – и председатель вновь фыркнул. Сикст беспомощно озирался. А он понял: вся эта сцена – и то, что было, и то, что еще наступит, – предназначена специально для него, арестант всего лишь жертва. Поэтому он решил молчать. В душе росло презрение. Он сделал вид, будто читает протоколы. – Согласитесь – зазвучал вновь голос председателя вы просто-напросто бандит! Чего бы ни писали о вас здешние газеты, да и не только здешние… Впрочем, вас не очень-то хвалят. – Я не читаю газет – ответил Сикст. – Это потому, что тюрьма не библиотека – проворчал председатель. – Но меня интересует ваша жизнь в монастыре. Иван Федорович – и он ханжески улыбнулся – посвятил много времени изучению вашего преступления. Он знает все на память. Я поражаюсь его выдержке. Это один из лучших наших следователей по уголовным делам. Но у нас есть и расхождения. Когда у вас зародилась мысль ограбить сокровищницу? – Сикст не отвечал. – Мы не станем дискутировать, сударь – усмехнулся председатель – на тему о влиянии сатаны на ваши поступочки и о числе ангелов, которым надлежало опекать вас. Я жду ответа. – Я думал об этом и раньше – вяло ответил Сикст. – Но не примерялся, каким образом можно это… – Ближе к делу! – перебил председатель. – Кто составил этот разбойничий план? Вы или, может, Леон?.. – Я – ответил Сикст. – Леон только выполнял мои указания… – Отлично! Когда вы известили о краже Дамиана? – На следующий день – покорно ответил арестованный. – Было у вас намерение поделиться добычей? – Нет, нет… – запротестовал Сикст. – Дамиан даже не поверил, что я мог решиться на такое… – Его не защищайте – оборвал председатель. – У него будет возможность рассказать эту сказочку в суде. Не очень-то надежен ваш сообщник – и он рассмеялся. – Спасая собственную шкуру, он взвалил на вас всю ответственность. И ему это удалось – председатель уже не улыбался. – Сегодня мы освободили его из-под стражи. – Слава тебе господи – и Сикст вздохнул. – Да не приплетайте вы сюда этого своего бога! – заорал председатель. – Где вы спрятали награбленное? – Сикст пожал плечами. – Оно там же, где Леон. – Ну, ну, – проворчал председатель. – Этого мы тоже сцапаем. Нам известно, что совместно со своей сожительницей вы обсуждали способы укрытия награбленного еще до того, как братец Леон улетучился, набив сокровищами чемоданчик… – Председатель встал, принялся расхаживать по комнате. – Ну, долго мне ждать ответа?! – Сикст взглянул на следователя, словно ожидая от него спасения. Он не ответил на его взгляд. – Мы никогда – вздохнул монах – не разговаривали об этом. – И тем не менее – не унимался председатель – у нас есть показания других. – Она ошибается – ответил арестованный. – Таких планов у нас не было. – Отвечайте от своего имени – председатель остановился перед Сикстом. Только сейчас он заметил, что тот напялил на себя свой парадный мундир. – Итак, вы утверждаете, что она лжет?.. – Сикст покраснел. – Я сказал, что «ошибается». – Это одно и то же. – И вызвал надзирателя. – Вижу – обратился председатель к Сиксту – у вас пересохло в горле. Не желаете ли чаю? – Сикст поднялся. – Спасибо. – И опустил голову. – Увести! – Надзиратель положил руку на плечо узнику. – Дайте ему чего-нибудь горяченького. Пусть ждет поблизости. – Когда увели Сикста, председатель вновь плюхнулся в кресло и молча уставился в одну точку. – Странный вы человек, Иван Федорович… – заметил после паузы. – Я слышал это уже не раз – ответил он. – В чем дело? – Да ни в чем – улыбнулся председатель. – Вы полагаете, у этого типа свои счеты с господом богом? – Да – ответил он. – Это более всего связывает его с совершенным преступлением. – Ну что ж – пробурчал председатель – я не такой утонченный знаток человеческой души… – Неужели вы не понимаете – сказал он, раздражаясь – что именно это определяет меру его вины? – Нет – усмехнулся тот – не понимаю. – Значит, вы не видите разницы между воришкой, обирающим пилигримов, и этим монахом, ограбившим свой монастырь? – Нет – подтвердил председатель – не вижу. Кроме стоимости добычи, само собой разумеется… – Это имеет прямое отношение к совести – сказал он, окончательно выведенный из равновесия. – Если мы хотим выносить справедливые приговоры, надо помнить об этом. – Так вы полагаете, что приговор – поморщился председатель – не будет справедливым? В таком случае пусть тогда сам вершит суд над собственной душой. Мы охраняем его лишь от самосуда оскорбленной в своих религиозных чувствах толпы. – Поможем ему – прервал он председателя – пусть он и в самом деле вершит над собой суд… – Вы считаете себя орудием господним? – спросил председатель и пристально посмотрел, не издеваются ли над ним. – Я бы побоялся – добавил председатель – таких полномочий. – Это оттого, что вы, как и Сикст, верите – он улыбнулся – в существование бога… – А вы? – спросил председатель. – Я верю в разум… – сказал он уже без улыбки. – Но ведь вы только что доказывали – перебил председатель – нечто совсем противоположное. Ведь именно вера, если я правильно вас понял, возложила особое бремя на его совесть, не так ли? – Должна была возложить бремя – ответил он. – Если то, что говорит Сикст о своих метаниях, правда… – Какие там метания – решительно заявил председатель. Такой тертый калач. – Председатель поднялся, открыл дверь. Велел ввести Барбару. Указал ей на свое кресло. – Здесь вам будет удобней, мадам – сказал, улыбаясь, и воскликнул: – Иван Федорович, отчего это у вас так плохо топят?! Холодина, как в мертвецкой – и сделал вид, будто его передернуло от дрожи. – Может, выпьете горяченького чайку? – Спасибо. – Барбара посматривала на председателя с беспокойством. – Это всего лишь формальность, сударыня – он пододвинул свободный стул и сел рядом. – Наше дело приближается к концу. Сегодня получено известие, что вскоре будет утвержден состав суда. И тогда вы сможете поговорить с адвокатом. Не знаю, будете ли вы нанимать сами или вам назначит суд. Вам стоит об этом подумать. Частный адвокат обойдется недешево. – Барбара смотрела на него с недоверием. – Вам ответить сейчас? – спросила. – Да нет же! – торопливо запротестовал председатель. – У вас есть еще время. Осталось всего несколько вопросов – и тут он изобразил замешательство. – Сикст показал, что вы не раз уговаривали его покинуть монастырь, не так ли? – Да – она кивнула. Знакомым движением вновь положила руки на стол. – Я считала, что это единственный достойный выход. – Верно, верно – торопливо согласился председатель. – Послушай он ваших советов, не было б у нас сейчас всех этих неприятностей. Простите – переменил он вдруг тему – вы верующая? – Да – ответила она, помолчав. В ее взгляде вновь промелькнула тень недоверия. – Очень рад – и он еще больше к ней наклонился. – Я тоже верующий. Может, поэтому мне будет легче понять кое-какие детали… – он дружески прищурился. – Предположим, Сикст послушал ваших советов. Сбросил сутану… – он задумался. – И что? – докончил, помолчав. – Но ведь единственное, что он умеет, это петь псалмы. – Я не задумывалась, что мы будем делать – ответила Барбара. – Только была уверена, что какой-то выход найдется. Главное, надо было уйти из монастыря. – Понимаю – поспешил согласиться председатель. – Ну а остался бы он в таком случае в ладу со своей совестью? Ведь он дал обет. – Он мог похлопотать, чтоб сняли обет – сказала Барбара. – Вы правы – улыбнулся председатель. – Но на какие средства вы бы тогда жили? – Не знаю. – Она пожала плечами. – Уж, наверно, нашелся бы какой-то выход. – Не приходило ли вам в голову – продолжал председатель уже без улыбки – когда посещали сокровищницу, что это обеспечивает ваше будущее? – Не понимаю – она нахмурилась. – Но ведь это так просто, мадам! – воскликнул председатель. – Сикст вам говорил, что с таким состоянием можно прожить без забот до конца дней. Не нужно и хлопотать о снятии обета. Я не верю в его религиозное рвение – поморщился он. – Впрочем, убив вашего супруга, он дал ему отпущение грехов… – Это ужасно – Барбара опустила голову. – Так было, ничего не поделаешь… – Председатель сунул руку в карман. Вытащил оттуда клочок бумаги. Углубился в чтение, как бы забыв о присутствующих. Затем поднял голову. Убрал бумажку. – Вы были, как мы слышали, очень недовольны, узнав, что Леон увез все драгоценности в Краков? – спросил он. – Я не думала об этом – ответила Барбара. – Сикст признался, что вы были поражены его неосторожностью – возразил он. – И успокаивал вас, убеждая, что Леон человек порядочный, что он лишь ждет вестей от вас. – Ничего подобного я не говорила – ее пальцы дрогнули и сжались. – Сикст говорил мне, что доверяет Леону. Повторяю, я не думала о деньгах… – Вполне достаточно, чтоб о деньгах позаботился он – усмехнулся председатель. – Это тоже сообщничество, мадам. – Барбара молчала. – Сикст – вновь начал председатель– заверял нас, что именно вы были сторонницей такого способа обогащения. Говорили ему, дескать, сокровищам нечего плесневеть в монастырских кладовых. – Он лжет! – крикнула она. – Не стоит возмущаться, мадам – заметил председатель. – Мы придерживаемся фактов. Это не наши домыслы… – Я не подговаривала его красть – повторила она. – И готовы подтвердить это в его присутствии? – Конечно! – Барбара сняла руки со стола. Положила на колени. Она, видимо, не ожидала, что это наступит так скоро. Он увидел, как бледность заливает ее лицо. – Введите арестованного! – Дверь отворилась. В кабинет вошел Сикст в сопровождении секретаря суда и остановился как вкопанный. – Приятная встреча – заметил председатель. – Мы с Иваном Федоровичем решили устроить вам напоследок сюрприз… – Сикст подошел к столу. Барбара замерла и не сводила с него глаз. – Ты изменился… сказала она. – Невыносимо жить со всем этим – отозвался он тихо и добавил: – Они к нам безжалостны… – Это пахнет уже трагедией, мои дорогие… – Председатель велел надзирателю подать Сиксту стул. – В ваших показаниях – и он коснулся папки на столе – встречаются различные, исключающие друг друга версии одних и тех же событий. Нам необходимо привести их в соответствие. – Арестованные не обращали никакого внимания на слова председателя. Ему показалось, что лицо Сикста просветлело. Что-то похожее на легкую улыбку мелькнуло в его глазах. – Мы не станем дискутировать – продолжал председатель – на сентиментальные темы, не так ли, Иван Федорович? – Неизвестно отчего, он обращался теперь к нему. – Это вас интересуют тонкости эмоциональной жизни этой пары. Я, увы, человек земной… Когда вы посоветовали ему ограбить сокровищницу? – обратился он к Барбаре. Та вздрогнула. Он повторил вопрос. – Я не давала таких советов – сказала она без раздумья. – А вы? – теперь он смотрел на Сикста. – Мы просто говорили о том, что это огромное состояние… – Не выкручивайтесь! – председатель ударил кулаком по столу. – Кто из вас сказал, что с таким состоянием можно жить без всяких забот? – Оба молчали. – Спрашиваю еще раз! – Сикст метнул взгляд в его сторону. – Я – ответил Сикст – если вам так важен ответ. – Председатель вскочил. Хлопнул ладонью по столу. – Здесь вам не кафе – заорал – где вы можете обсуждать свои делишки! – А вы не кричите – заметил Сикст. – Давайте кончим все это. – Наглостью вы много не возьмете – кипятился председатель – вы убийца и вор! – Я много о тебе думаю… – прошептала Барбара. – Убийца и вор – твердил председатель, склоняясь над ними. – Ты меня простишь? – спросил Сикст, не обращая внимания на крики. – Никакой твоей вины здесь нет – проговорил он скороговоркой, словно боясь, что его сейчас уведут. – Помни, я все взял на свою совесть… – Слишком поздно, сударь! – Председатель, как видно, услышал сказанное, – б совести надо было думать раньше. – Да, да, конечно – согласился Сикст с председателем, но чувствовалось, что слова не доходят до его сознания. – Тебе не дадут большого срока – сказал он еще тише. – Постарайся все забыть… – Барбара помотала отрицательно головой. – Твоей вины здесь нет – повторил Сикст. – Есть, есть вина! – кричал председатель. – И ей это великолепно известно. Где награбленное?! – вопил он. – Отвечать немедленно! – Сикст выпрямился. – Его у нас никогда не было. – Я спрашиваю, где добыча? – Не знаю. – Узник смотрел без ненависти. – Когда задумали убийство? – председатель придвинулся, навис над ними. Заметил, что рука Барбары потянулась к Сиксту. Коснулась кончиками пальцев его руки. Отодвинулась. – Без нежностей! – рявкнул он. – Мы не замышляли убийства – ответил Сикст все с тем же спокойствием. – Для чего же тогда, вероломно заманив к себе в келью этого человека, вы преднамеренно укрыли там топор? – не отступал председатель. – Для чего было это вам нужно? – Это не ее вина, клянусь богом! – и Сикст взглянул на Барбару. – Ой ли? – председатель изобразил изумление. – Зачем же вы в таком случае сводили друг с другом счеты? Прикажете верить, будто вы не замышляли убийства? Вы действовали сообща. Вы запутались, у вас не было выхода. Вам оставалось одно. А вы, мадам, не помышляли о смерти мужа? – Нет – ответила Барбара. – Прикажете верить – фыркнул председатель. – Ну нет уж, увольте, мадам… Отчего же – если так оно и было – вы не поспешили в полицию, чтоб покарать преступника, который искал спасения под вашим кровом? Ведь вы чувствовали к нему ненависть, не так ли? – Барбара молчала. Лишь на какое-то мгновение подняла глаза на своего мучителя. Потом посмотрела вновь на Сикста. – Соизвольте отвечать! – Я лгала – сказала она, помолчав. – Я не испытывала к нему ненависти… – Председатель отшатнулся и стоял теперь, прислонившись к печке. Тяжело дышал. – Ты не должна была говорить им этого! – раздался голос Сикста. – Довольно! – Председатель кивнул надзирателям. – Увести арестованных! – Протоколист за пюпитром с раскрасневшимся лицом складывал бумаги. – Оставьте нас… – проворчал председатель. – М-да, Иван Федорович – начал он после ухода чиновника. – Я знаю, эта женщина лжет. Она и в самом деле ненавидела его, когда он сказал ей об убийстве. Вы обратили внимание, какое удивленное лицо было у него, когда он услышал ее слова. Но ее ложь нам пригодится. Мы будем утверждать, что убийство совершено с заранее обдуманной целью. Более того, будем утверждать, что оно тщательно подготовлено… – Он ответил, что этого они не смогут подтвердить фактами. Не следует создавать ситуацию, при которой такие утверждения могут быть опровергнуты. Более приемлем метод мнимого согласия с версией, предложенной арестованными. Лучше, если все несоответствия и непоследовательность будут вытекать из их позиции. Факт, что топор был принесен в келью в день приезда убитого, – неопровержимая улика. Не стоит досказывать все до конца. – Ради чего, Иван Федорович – председатель все еще стоял, прислонясь к печке – мы расплачиваемся за чужие грехи своим здоровьем? – измученный, весь какой-то поникший. – Мы сами частица этой вины – ответил он ему. – Ну знаете – председатель фыркнул. – Винить себя за отсутствие духовного призвания у этого монаха? – Не знаю – сказал он в ответ и пожал плечами. – Я тоже устал. – А вы ведь не обронили ни одного словечка – заметил председатель. – Я наблюдал… – и он потянулся к стакану с недопитым чаем. Чай был горьким и холодным. – Ну ладно – заметил председатель. – Мы еще потолкуем об этом. – И, ничего не добавив, вышел из кабинета. Тогда он поднялся из-за стола. Надел пальто. Прошел в канцелярию. На стуле у стены в окружении надзирателей сидел Сикст Собрались чиновники. Через полуоткрытую дверь из коридора заглядывали любопытные. – Что тут происходит? – спросил он. – Вот сказал, что плохо себя чувствует, господин следователь – доложил один из надзирателей. – Прошу всех выйти – обратился он к присутствующим и подошел к Сиксту. – Ну что, вам лучше? – Сикст поднял голову. – А, это вы… Да, уже лучше – он протянул руку, словно желая задержать его около себя. – Спасибо, господин следователь… – Сикст опустил голову. – Я пытался вас от этого избавить, уж вы мне поверьте – ответил он. – Сикст улыбнулся. – Спасибо вам…

В гостинице он прочитал письма. Собрался было спуститься пообедать, но представил себе забитый до отказа зал ресторана и раздумал. Лег на кровать. Подумал, что в этом деле ничего не удалось выяснить до конца. Не давала покоя мысль, что суд, который соберется, дабы покарать виновных – ему казалось, он уже слышит зачитываемый монотонным голосом обвинительный акт, – найдет тем не менее достаточно оснований, чтобы вынести безупречный с юридической точки зрения приговор. И в осуждении, которое не определит истинных размеров вины, Сикст познает радость искупления. А ведь его грех от этого ничуть не уменьшится. Вера в божественный промысел вновь подточит человеческий закон. Он не сомневался: то, что с самого начала объединяло эту пару, было союзом сердец. И вот перед лицом якобы сверхъестественной силы этот союз распался. Сикст вернется к кощунственным беседам с тем, кто подверг его испытаниям, женщина, которую он к себе привязал, – к ненависти. Осталось глядящее с фотографий лицо убитого. Голова, откинутая назад. Полуоткрытые веки. На лбу спутанные пряди волос. Он потянулся к лежащей на столе книге. Ее только что прислали по почте. Разумеется, ни у кого из местных юридических светил ее не было в библиотеке. Он прочитал отчет о полемике Тарда, опубликованной в «Arhives d’Anthropologie Criminelle»^[8]. Тард отводил обвинения в излишнем эклектизме и в тенденции к примирению противоречивых концепций. Что из того – говорили его противники – что, согласно тезису Тарда, безумие человека не зависит от его воли так же, как склонность к преступлению не зависит от воли преступника? В теории Тарда зияющая брешь: идентичность личности у него – понятие мнимое, его опровергает вся эволюция индивидуума. «Я вчера» не есть «я сегодня». Категория моральной ответственности у него не только лишена какого бы то ни было научного смысла, но вдобавок столь ненадежна и изменчива, что не может служить основой ежедневно осуществляемой общественной функции, такой, скажем, как защита перед преступлением, которая нуждается в более определенном и объективном критерии. Наконец, надо еще знать – следовала на это реплика Тарда – не заложена ли склонность к добродетели или пороку в крохотных клетках человеческого мозга? Не проистекает ли эгоцентризм или альтруизм, повышенная приспособляемость или неприспособляемость к общественной жизни из основных свойств этих невидимых, но таинственных руководителей наших поступков и не сохранятся ли те же самые психические черты вне зависимости от телесной оболочки? Он отложил книгу. Последнее время на него часто нападала сонливость. Таково было, по-видимому, действие лекарств, которые ему прописал во время последнего визита доктор. Пробуждался он тоже внезапно. Стирались грани между окружающими явлениями. Он засыпал, наблюдая в окно, как в густеющих сумерках сыплется снег, – большую часть времени проводил в номере, потому что прогулки по городу стали слишком утомительны, – пробуждался через некоторое время – на привокзальной площади горели фонари, в зыбком их свете по-прежнему кружились снежные хлопья. Они быстро таяли на тротуарах, пора заморозков еще не наступила. Иногда он чувствовал далекий, едва уловимый прилив боли. Он сразу тянулся к лекарству, и неприятное ощущение пропадало. По утрам крыши были в снегу. Он в последний раз приехал на пролетке в суд, где кончали составление обвинительного акта. Велел еще раз привести подследственных. Сикст подтвердил свои показания. Он хорошо владел собой, его внезапное спокойствие, даже удовлетворение, можно было объяснить просто фактом окончания следствия, хотя причины этого могли быть и другие. Сикст вновь попросил за него молиться. – Если только это придаст вам силы… – и он развел руками. Сикст покрутил недоуменно головой. Желая тем самым сказать, что его не понимают. И тогда ему вспомнились недавно вычитанные мысли Тарда об основных свойствах невидимых таинственных руководителей наших влечений. С трудом сдержался, чтоб не рассмеяться. Они простились, когда Сикст подписал последний документ. Он протянул ему руку. Ощутил пожатие большой влажной ладони. А ведь это рука убийцы – подумал он – и отнял свою. Положил на стол. Коснулся пальцами зеленого сукна, которым была обита столешница. Через час ввели Барбару. Сидевший рядом с ним за столом чиновник сообщил, что у нее есть адвокат, с которым она уже разговаривала в тюрьме. Едва переступив порог, Барбара заявила, что отказывается от всех своих показаний и просит, чтоб это ее заявление было запротоколировано. – Итак – спросил он, чувствуя, как в душе растет равнодушие – вы не подтверждаете ни единого своего слова? – Ни единого – ответила Барбара решительно. Она смотрела на него с нескрываемой ненавистью. Откуда бралась эта ненависть? Не в том ли причина, что он был свидетелем ее последнего свидания с Сикстом? – гадал он про себя. Но думал об этом без гнева, как о чужом деле, к которому не имеет никакого отношения. – Ни единого слова, господин следователь – повторила Барбара, помолчав, и опустила голову. Ее лицо было очень бледным. На висках обозначились морщинки. В запавших глазах тлел тот самый огонь, который запомнился ему с первой встречи. – Меня ожидает процесс. Пока что мне нечего добавить… – Он знал, она повторяет слова адвоката, и пожал плечами. – Не знаю, лучший ли это способ? Вы поставите суд в затруднительное положение. Станут придираться к каждой мелочи. – А если и там – перебила она – я буду молчать?.. – Он положил перед ней подготовленный для подписи текст. Она внимательно прочитала, медленно расписалась. – Желаю успеха – сказал, поднимаясь и протягивая ей руку. Какое-то мгновенье она колебалась, ответить ли на рукопожатие. – Спасибо – сказала. – Вы могли оказаться гораздо хуже… – Он улыбнулся, но Барбара не заметила его улыбки. Повернулась и направилась к двери. Ее заслонил сопровождавший надзиратель. Дамиан, которого также вызвали в суд, явился в черном, хорошо сшитом костюме. Самоуверенный, ничем не напоминавший недавнего арестанта. – Хочу поскорей со всем этим развязаться – бросил он, просматривая протоколы. – Свою вину я уже искупил. – Вот как… – удивился он. – Да. господин следователь – пробурчал Дамиан. – Справедливую кару назначит мне некто иной… – Кто ж? – спросил он. – Смею вас уверить – Дамиан отложил бумаги – это будет не ваш суд. Я признаю над собой лишь юрисдикцию духовных властей. Ваш приговор не будет иметь для меня значения… – Он хотел было осведомиться, откуда этот вызывающий тон, действительно ли его нисколько не смущает перспектива сидеть на скамье подсудимых? Но махнул рукой, взял подписанную уже бумагу и велел тому выйти. Последним ввели извозчика. Он шел, сутулясь и тяжело ступая. Тяжело опустился на стул. С первого слова отказался что-либо подписать. – Но послушайте – попытался он его вразумить – это вам ничего не даст. Здесь только ваши показания. Точно записанные ответы. – Нет, нет… – крутил тот головой. – Я не умею читать. Там, конечно, одно вранье… – Совершенно верно – подтвердил он. – Одно вранье. И это ваше вранье. Ваши тщательно записанные показания. – Извозчик сжал в ярости кулаки. Вечером он отправился на ужин. Попрощался со знакомыми. Засыпая с зажженной лампой, видел падающий снег. Утром снег лежал уже толстым слоем повсюду. Дворники подметали тротуары, посыпали их песком. Поезд опоздал… – Мне сообщили, господин следователь – он стоял на перроне рядом с провожавшим его чиновником – что жена этого упрямца… – Он отвернулся. Слева появилось облако пара. Послышалось пыхтение паровоза. Кто такая? – до его сознания дошли наконец слова чиновника. – Жена нашего извозчика, она была уборщицей на железной дороге – громко объяснял тот, стараясь перекричать громыхание тормозящих вагонов. – Вчера бросилась под поезд… – Он стоял не шевелясь. Смотрел на зарумянившееся от легкого мороза лицо чиновника, который нагнулся за его чемоданом. – Я помогу, господин следователь. Поторопитесь. – Он двинулся к вагону. – Значит, арестованного – он смотрел, как тот открывает двери купе – пока что не известили. Но сегодня ему должны об этом сообщить… – Он вздрогнул, придвинулся к тому. – Это ложь… – Что, господин следователь? – донесся вопрос чиновника. Чемодан был уже в вагоне. Он занес ногу на ступеньку. – Когда это случилось? – Чиновник помог ему сесть в купе. – Вчера, господин следователь. – Он захлопнул дверь. Прижался к стеклу. Увидел свою тень, падающую на лицо того человека. Непонятно, его ли это собственные глаза или глаза того, кто стоит, махая снятой с головы шляпой. Послышался звонок. Он ощутил быстрые удары сердца. Они учащались. Открыл рот. – Это его глаза – подумал. – Близкое присутствие того, кто карает невиновных, совершая акт правосудия согласно своим непостижимым законам… Он стоял неподвижно. Вокзал остался уже позади. Они переехали мост. Минуту спустя – над пришедшими в движение двухэтажными домами из серого камня – показалась стройная монастырская башня. Тучи разошлись, выглянуло солнце. Огромное, подернутое дымкой. Он очнулся. Острая боль. Он вновь вступал в ее пределы и, стиснув руки, глядел в черное разливавшееся вокруг сияние.