Текст книги "Топот шахматных лошадок (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

«Да ты что! Ты же ни в чем не виноват! И я ни в чем не виноват! Все было сделано как надо…»

«Стоп, – сказал я себе. – Не было никакого разговора. Прекрати выдумывать, шизофреник! Ты же так совсем полетишь с катушек…»

Я выбрался из лога. И «прекратил выдумывать». Но состояние было такое, словно внутри у меня безнадежно скулил выброшенный из дома щенок.

Теперь спешить было некуда (щенку все равно где скулить), и я, помятый, в порванных брюках, поехал домой на автобусе.

И приехал.

И что было делать?

Я лег на тахту и стал разглядывать Вовкиных бабочек… Нет, он в самом деле был художник! Какие краски, какая фантазия… Правда, я ничего не понимал в энтомологии и не мог определить, где бабочки, которые есть на самом деле, а где придуманные…

Да какая разница!

Тем более что все равно они остались в альбоме и не будут летать вокруг Вовки там. « Туданичего нельзя унести с собой…»

Щенок перестал скулить, подрос и завыл. Негромко, но уже как взрослая собака.

Я захлопнул альбом, встал, пошел в ванную и начал привинчивать к стенке купленные Лидией пластмассовые полки. Хлипкое сооружение вроде угловой этажерки. Лидия давно наседала на меня: привинти да привинти. Работа была долгая, нудная: сверлить дырки, вгонять деревянные пробки, вкручивать шурупы. И я был даже доволен, что она такая, – помогает протянуть время и отвлекает от мыслей о Вовке. Хотя не очень-то отвлекала…

Позвонила Лидия, сказала, что не придет на обед.

– Приготовьте себе суп-скороспелку и пюре из порошка, сварите сосиски… Как поживает наш сорванец?

– Нормально, – сказал я нормальным голосом. До вечера говорить Лидии про Вовкин уход не стоило.

Полки были привинчены. Я вернулся в комнату и распахнул окно. Среди листьев клена опять сидел на суку серый и косматый кот Елисей. Морда у него была грустная – видимо, проблемы с Нюркой.

– Кыса, иди ко мне, – сказал я.

Елисей подумал и прыгнул на подоконник – мы были давно знакомы.

– Хочешь сосиску? Елисей хотел.

Я дал ему сырую сосиску. Елисей деликатно скушал ее на кухне и прошел в комнату, прыгнул на тахту. Улегся прямо на Вовкин альбом. Я хотел шугануть кота, но передумал. Может быть, от альбома идет какое-то доброе излучение и Елисей ощущает его? Ладно, пусть ощущает…

Я сел на вертящийся стул, покрутился. Включил компьютер. Пес, который подвывал у меня внутри, выжидательно притих. Я стал опасливо искать файл с повестью «Паровозик и волшебное зеркало». Как же Вовка назвал-то его? Я даже не успел спросить… А, вот! «Karuza»…

Начал читать. И заранее сжался от стыда. И от понимания, как отнесутся к этому косноязычному бреду в издательстве «Птицелет». И зачем я только дал Вовке слово!.. А как было не дать? «Потому что иначе будешь предателем…»

Я будто наяву услыхал его перемешанный со слезами шепот.

Помотал головой… Сжал зубы и окунулся в текст.

Нуда, ну, конечно, стыд… Но… в конце-то концов, не многим хуже тех чахлых рассказиков, которые приносили в «Звонкое утро» заикающиеся от страха юные авторы… А кроме того, как бы это ни было написано, а ребята вот они – снова со мной. Брис, Инка, Баллон, Матвейка, Ташка… И нескладный, несчастный Вахтеркин. Я придумал ему счастливую судьбу, не ту, что была у его прототипа, ну и пусть. Он заслужил…

Читал я, задавив желание глянуть в конец раньше срока… И вот она, последняя страница. И…

«Как тебя зовут, паровозик?» – спросил Брис.

Мальчик, нагнувшись, посмотрел направо, налево. На каждого. Опять погладил яблоко. И сказал очень серьезно:

«Меня зовут Вовка».

Все стали смотреть на Баллона.

«Ну и что? – не растерялся Баллон. – Тоже неплохо…»

Я даже улыбнулся. Чуть-чуть. И подумал, что когда буду перечитывать эти строчки, то словно снова встречусь с Вовкой.

«Ну, утешай, утешай себя», – словно кто-то холодно сказал мне со стороны. Я скрипнул зубами и цыкнул на пса, чтобы тот опять не начал подвывать. И заставил себя думать о делах: как Махневский начнет «обратную раскрутку»? В том, что начнет, я не сомневался (уже начал), но в какой форме, с помощью каких решений и документов?

Махневский словно услыхал меня, позвонил. На мобильник.

– Иван… Вот что. Полезно бы встретиться, обговорить кое-что…

– Давай, – сказал я сразу. Встреча, видимо, в самом деле была необходима. К тому же я понял, что не чувствую к Стасу никакого зла. И потому, что он сдал свои позиции, и… потому, что от него ушел Егор. Мы были теперь как бы товарищи по несчастью.

– Где и когда? – спросил он.

– Давай только не сегодня…

– Завтра. Идет?

– Ладно, завтра. Ближе к вечеру…

– В семнадцать устроит?

– Давай.

– И где? – опять спросил он.

– А в твоей конторе что? Нельзя?

– Не хотелось бы, – признался он. – Может, в той кафешке, где бывали в прежние времена? В «Лолите»?

Я не удержался, хмыкнул:

– Ностальгия куснула, что ли?

– Вроде того, – сказал Стас.

Если не помнить того, что случилось, можно было представить обычного Стаса – стрижку ежиком, разлапистый нос, белесые ресницы, сохранившиеся с детства конопушки. Голос – в точности тот, что в студенческие времена.

Я хмыкнул снова:

– Вроде бы не по чину тебе ходить в такие забегаловки…

– Хрен с ним, с чином. Значит, заметано? – Только не приводи своих амбалов.

– Охрану, что ли? Оставлю где подальше… Ну, до завтра?

– Ага…

Я нажал кнопку отбоя и оглянулся на кота. Елисей мявкал. Он просился из квартиры. Покидать ее через окно он не хотел. Я выпустил его через дверь и увидел, что из лифта вышла Лидия.

Ого, а я и не заметил, что уже вечер.

– Привет, Елисей, – сказала Лидия. – Привет, Иван. А Вольдемар дома?

И я ответил сразу:

– Ушел. Насовсем.

– Ну что ж… – умудренно произнесла Лидия, когда я все рассказал. – Это должно было случиться. Не сегодня, так завтра…

Ее рассудительность и твердокаменность меня покоробили, как скрип железа по стеклу. Я сжался, я не хотел ссоры.

Мы сидели на кухне. Я с отвращением жевал обеденную сосиску, которую Лидия наконец сварила – к ужину. Лидия глянула на меня из-за кружки с компотом. (Как взрослый человек может любить компот? Да еще из сухофруктов!)

– Ты только не напейся… Я вытаращил глаза:

– С какой стати!

– Знаю я тебя…

Ей всегда казалось, что я могу напиться в стельку из-за каких-нибудь переживаний. Ну да, было такое, но всего раза два в жизни, а она… Ответить ей?

Но снова во мне заскулил щенок, и стало все равно… Я ушел к компьютеру, опять открыл файл «Karuza». И ушел в текст, как в спасение…

Сидел часа два. Странно, что Лидия ни разу не вошла, не стала ни о чем расспрашивать. И не стала рассказывать о своих делах, о своих клиентах, которые, как на подбор (по моему убеждению), были взяточники и кретины. Впрочем, понятно – сегодня не такой вечер…

А какой?

Я пошел в спальню. Лидия сидела на кровати. Был включен торшер, потому что на улице стемнело – не от обычных сумерек (они в июне совсем жиденькие), а от собравшихся дождевых облаков. Лидия что-то шила… Хотя вовсе не «что-то». Я узнал сразу Вовкину футболку. Лидия красными нитками зашивала на ней дырку.

Она посмотрела на меня.

– Вот… не успела вчера.

– Зачем? – одними губами спросил я.

– Не знаю… – Лидия отложила шитье на подушку. – Ваня, сядь рядом.

Я сел.

Лидия тихонько прислонилась к моему плечу.

– Ваня, я ведь все понимаю. Я тоже… стала привыкать, что вот вроде бы есть у меня племянник… а может, и не племянник даже… Но что поделаешь. С темизаконами не поспоришь…

– Да уж… – по-дурацки отозвался я.

Лидия умница и молодец. И я был благодарен ей за ее признание, за ее понимание. И чувствовал, как люблю ее. И сидеть бы так и сидеть, утешая себя тем, что мы рядом друг с другом. Тем более что «с теми законами не поспоришь».

Но… нет, я понимал, что «не поспоришь», только и сидеть не мог. Я должен был что-то делать. Пусть глупо, без всякой пользы, но хоть что-то…

Что?!

– Извини, я сейчас… – И ушел в свою комнату.

Оглянувшись на дверь, я достал из ящика и сунул в карман пневматическую хлопушку «Пикколо» (и коротко посмеялся над своим ребячеством). Затем я набрал на мобильнике номер домашнего телефона. Он тут же обрадованно заквакал на всю квартиру. Я снял трубку.

– Кто?.. А чего это на ночь глядя?.. А завтра никак?.. Ну, Костя, что за фантазии!.. Черт бы вас побрал! Хорошо, буду…

И я вернулся к Лидии.

– Травкин звонил. Говорит: какая-то неожиданная ситуация-информация, надо обсудить срочно. Придется ехать…

Лидия смотрела понимающе, будто заранее знала про такой звонок.

– Ты ложись, не жди, – неловко сказал я.

– Только не напивайся там, – попросила она. И на этот раз я не испытал ни раздражения, ни досады. Лишь резкую печаль.

6

Все, что двигало мной, теперь не поддавалось объяснению.

Будто во сне я вышел на улицу Хохрякова, встал у поребрика, вдоль которого проносились ослепительные, пахнущие бензином фары. Поднял руку. Тормоза взвизгнули сразу. И… надо же! Водителем оказался небритый детина, который утром возил меня на улицу Лесорубов. Оскалился:

– Ха! Вроде знакомый! В совпадении была мистика. А в ней – неосознанная закономерность. Опять же как во сне.

– На Черданское шоссе, – сказал я.

– За столько же, как в тот раз, – нагло сказал он.

– За столько же…

Черданское шоссе было то самое, по которому мы с Вовкой три дня назад уезжали от кладбища.

В зеркальце над ветровым стеклом, в полумраке, колюче поблескивали глаза водителя.

– Чегой-то тебя, друг, мотает сегодня по окраинам… – сказал он.

– Мотает…

– Видать, дела?

– Ты ведь стольник просил, не так ли? – сказал я.

– Как договорились. А че?

– Тогда помолчи.

– Понял…

Я велел ему остановиться у поворота на шоссе. Не хотел, чтобы он знал, куда я иду.

– Ля-ля-ля… Нехорошие здесь места… – протянул он, пряча сотенную бумажку.

– Понял, – сказал теперь я и тут же забыл об этом. Подождал, когда небритый тип уедет, и пошел по обочине.

Справа тянулась кладбищенская изгородь, сложенная из ребристых каменных плиток. Над ней чернели великанские головы сосен. Слева была пустошь. Далеко за ней мигали редкие огоньки, а на низких тучах вспыхивали зеленые отблески далекого трамвая. Темноты не было. В тучах, пообещавших было грозу, появился широкий разрыв, выкатилась большущая луна кирпичного цвета. Она светила, как театральный прожектор, затянутый грязной оранжевой марлей. Тучи впитывали это свечение и принимали бурый оттенок.

И неестественный свет, и само появление круглой луны вносили свою долю в ненатуральность происходящего.

Ведь на самом-то деле, по календарю, следовало появиться месяцу в последней четверти, и то ближе к утру. Я отметил этот факт, но он отложился у меня в голове отстраненно, без удивления.

На пустоши, недалеко от дороги, громоздились на фоне туч будто нарисованные тушью конструкции. Какие-то искривленные башенные краны и обрывки эстакад. Странно – в прошлый раз я их не заметил… От конструкций ощутимо пахло ржавчиной. Этот запах перемешивался с запахами болота, теплого асфальта и бензина. Но машин не было – ни обгоняющих, ни встречных. И пешеходов, конечно, не было – кого сюда понесет в такую пору!..

И тихо, тихо, тихо. Только мои шаги…

Я шел как заведенный. Расталкивал грудью плотный душный воздух. Во мне была спрятана четкая цель, но в то же время все, что делалось со мной, и все, что было вокруг, явно отдавало природой потусторонних пространств или сном. И в то же время не было в этом сумрачной таинственности и торжественного настроя души, а была какая-то расхлябанная дурь. Она лезла в меня снаружи и отзывалась внутри обрывками паршивых воспоминаний, кривляющихся мелодий и дурацкими строчками, которые появлялись неизвестно откуда. Стоило мне взглянуть на черные конструкции, как в голове начинало прыгать:

 
Всюду краны, краны, краны,
Поржавевшие вконец.
Ах, не сыпьте соль на раны —
Этой строечке п…ц!
 

А когда я переносился мыслями вперед, начинала вертеться в памяти залихватская частушка студенческих времен:

 
Вот, друзья, профилакторий.
По названью крематорий,
Каждый будет в нем здоров —
Было бы побольше дров!
 

Я мотал головой, чтобы прогнать поганую песенку. Сейчас она была не просто поганая, а кощунственная. Ведь я шелк стене.

«Это недалеко, вон там, у самой изгороди… стена такая из кирпича, в ней углубления, а в них вазочки с пеплом. И больше ничего. Только снаружи дощечки с именами и фотографиями…»

«А интересно, у негокакая вазочка? Наверно, самая дешевая. Кто стал бы тратить большие деньги ради мальчишки. Да и не было их, скорее всего, у тетки… Идиот, что значит «интересно»! Совсем это неинтересно!» Пепел мне был не нужен. Мне был нужен снимок на табличке. Я высвечу его ярким фонариком-брелоком и нажму кнопку спрятанного в мобильнике аппарата. Потом я увеличу снимок на экране компьютера, обработаю в программе «Фотошоп» и превращу в портрет. И больше никогда не пойду к стене с табличками. Вовка будет у меня дома…

По здравом размышлении, вовсе не было резона переться на кладбище в такую пору. Никто не мешал дождаться дня и отыскать, что хотел, при солнечном свете. И легче, и безопаснее – меньше риска свернуть себе шею или наткнуться на опасных типов. Но это – именно по здравом размышлении. А его тогда у меня не осталось ни вот на столечко. Была лишь неумолимая тоска, было отчаянное желание немедленно сделать хоть что-то такое, чтобы… Чтобы что? Сохранить хоть какую-то, пускай призрачную связь с Вовкой? Оправдаться перед ним? Просто уменьшить тоску?.. Мне казалось, что я совершаю тайный обряд, который освободит от тяжести душу. Снимет с меня вину…

А об опасностях я, кстати, и не думал. Ничуть…

Наконец я увидел в кладбищенской изгороди черный провал. Тот самый, из которого мы с Вовкой выбрались сюда, на шоссе. Не сдерживая шага, я по шумно зашелестевшей лебеде приблизился к пролому и с маху окунулся в него.

Здесь все оказалось не так, как на дороге. Сразу обняла меня тьма. Непонятная луна осталась в другом мире. Навалились влажные кладбищенские запахи. И… никакого страха. Да, никакого, хотя казалось, что вокруг, повсюду много невидимых существ. Они приблизились с осторожным любопытством, но без всякого желания причинить зло. А когда они тонким чутьем жителей иного мира ощутили, зачем я здесь, то даже прониклись пониманием. И, наверно, это их понимание позволило мне быстро добраться, куда я хотел, – не плутать среди неразличимых надгробий, не застревать в кустах и не путаться в травяных плетях, а через минуту оказаться у пахнущей кирпичом стены со смутно белеющими квадратами табличек.

Я уперся в теплые кирпичи ладонями – понял вдруг, что устал. Отдышался. Включил фонарик-брелок. Тонкий луч прорезал сумрак, отвоевав у него кусочек реального мира. Сопровождавшие меня невидимки деликатно отступили подальше в чащу.

Каменные пластинки с именами и овальными снимками были расположены в три ряда. Нижние на уровне пояса, верхние выше головы. На узеньких выступах кое-где лежали высохшие букетики. Я снизу доверху и обратно прошелся лучом по ближним табличкам. Потом по соседним. Вдоль стены тянулась травянистая тропинка, я медленно, боком, пошел по ней, выхватывая фонариком имена и фаянсовые овалы с лицами. Вверх-вниз, вверх-вниз… Длина стены оказалась около тридцати шагов. И на всей длине я не нашел того, кого искал… Пропустил?

Я пошел обратно. Опять фонариком – вверх-вниз…

Не было Вовки. Не было, не было, не было…

Снова прошел я туда и обратно – уже понимая, что не найду. Невидимки, что провожали меня, еле слышно и виновато вздыхали неподалеку: мы, мол, ни при чем, не знаем, где он…

Наконец стала садиться батарейка. Быстро так. Свет фонарика сделался кирпичным, как у той луны. Я сунул брелок в карман и пошел к пролому.

Я не понимал, огорчаюсь или радуюсь.

Если Вовки здесь нет, значит… А что «значит»? Может быть, все, что случилось, какой-то громадный розыгрыш? Стечение обстоятельств? Гипноз? Сон? Может быть, Вовка все-таки не оттуда?

Или…

Или, может быть, я просто не понял? Где-то рядом есть еще одна такая же стена?

Но я знал, что больше не пойду сюда. Ни ночью, ни при свете дня. И не буду нигде искать Вовкину фотографию (хотя, наверно, можно было бы найти, если постараться, – в школе, у друзей-приятелей). Нет, не буду. Потому что это было бы… ну, словно насилием над природой неведомых законов и правил. Попыткой изменить то, что подарила судьба.

Видимо, у ангелов-хранителей не бывает портретов.

Наверно, это почему-то нельзя…

А что можно? Что осталось? Спасение от нищеты? Как мне теперь было на это наплевать!.. Что еще? Альбом с бабочками, половинка бинокля, стопка выстиранной и заштопанной одежды…

«Еще мальчик Вовка в конце повести…» – словно сказал кто-то со стороны. Да, это было, пожалуй, главное. Но было ли это утешением? ..

Невидимки незаметно оставили меня, и потому на обратном пути я изрядно заплутал. Царапаясь, цепляясь, застревая, выбрался через тьму к дыре в изгороди чуть ли не через час (или так показалось?). Наконец снова увидел над каменным забором кирпичную луну. Я уже понимал нелепость своей ночной вылазки. Мне хотелось домой. (А еще хотелось заплакать, как маленькому, но это где-то в глубине – как говорят, на уровне подсознания.)

Порвав о камень рубашку на плече, я вылез из дыры под ненатуральный и довольно сильный свет луны.

И сразу навстречу шагнули двое.

Я не разглядел лиц, видел только фигуры. Один приземистый, стриженный наголо, другой тощий и косоплечий.

– А, вернулся все же, – с хрипотцой заядлого курильщика выговорил тощий. – А зачем вернулся, козявочка? Думал, договоримся?

– Шеф правильно угадал: придет, – сказал беззлобно, даже с ноткой сочувствия стриженый. – У их, у интеллигентов, это завсегда. Называется «комплекс жертвы». Когда кролик в пасть удава… Ну, давай, Гоша…

Пока они давили из себя слова, я дергал из кармана пневматическую хлопушку «Пикколо». Конечно, из нее не уложишь наповал, но если в глаз или в пасть…

А они вынули черные, отразившие луну пистолеты. И все это было медленно, невероятно медленно, как в жидкой резине до ужаса растянувшегося сна. Я, с трудом преодолевая вязкую тяжесть револьвера, поднял его и выстрелил в лицо тощему. А он выстрелил в меня. И стриженый тоже – два раза. И когда пули были уже в полете (я четко видел их тупые головки с лунными искорками), между ними и мной горизонтально метнулась светлая тень. С тонкими раскинутыми руками.

И пули с чмоканьем вошли в эту тень. Не в тень, а в мальчишечье тело…

И лишь через секунду я услышал четыре неторопливых выстрела – трескучий хлопок «Пикколо» и три медленных, бухающих удара боевых пистолетов.

Тощий, прижимая руки с пистолетом к лицу, начал пятиться, стриженый заторможенно откачнулся и, кажется, крикнул: «Давай ноги, сволочь! Он не тот!..» (Но это вспомнилось много позже.) И они, словно расталкивая толщу воды, стали убегать к стоявшему вдали автомобилю.

А мальчишка падал, падал – тихо и невесомо, преодолевая сантиметр за сантиметром. Словно вырезанный из папиросной бумаги. И он еще не коснулся верхушек травы, а я уже знал, что это Вовка.

7

Да, это был он. В рыжем свете луны я сразу разглядел его лицо. Рот был приоткрыт, между губ светились передние зубы – в замершей полуулыбке. Из-под опущенных ресниц чуть заметно блестели белки глаз. Вовка лежал навзничь и не двигался. Он был в незнакомой одежде. То есть почти в знакомой – в таком же баскетбольном костюмчике, как на Аркаше тогда на пляже. Такой же утенок-флибустьер вырисовывался на светлой фуфайке.

А слева от утенка чернели две круглые дырки.

Я отогнул фуфайку до сосков. Из дырок под левым соском вдруг несильными толчками выскочили кровяные капли, растеклись, Вовка вздрогнул, сильно вытянулся и замер опять. И сразу стало ясно, что это – все.

Отчаяние наливало меня, как холодное жидкое стекло. Оно почти сразу застыло, заморозило душу. Но двигаться оно не мешало. Только двигался я, как автомат. Я подтянул Вовку к стене, сел, прислонился спиной к ребристым каменным плиткам, положил Вовкину голову себе на колени.

От его спутанных волос пахло теплой пыльной травой.

«Ну, зачем, зачем ты вернулся?! Не надо было меня защищать! Такой ценой – не надо…»

Я сидел, не чуя времени, не зная, что будет дальше, не делая попыток что-то решить и предпринять. «Не будет дальше, не будет потом…»

«Нет, будет… – наконец протолкнулось сквозь лед короткое понимание. – Одно дело ты должен сделать обязательно…»

Я стал гладить Вовкины волосы и думать, как завтра убью Махневского. Эту гниду, этого подонка, который сегодня днем разливался соловьем, а на самом деле выследил, послал этих двух сволочей… Ну ладно бы меня кончили! А Вовка-то при чем?!

Вот он лежит совершенно неподвижный, совершенно неживой, и я чувствую, что на этот раз – полностью, навсегда…

Конечно, я не буду стрелять в Махневского из своей итальянской игрушки. Каждый, кому это надо, знает, где в нашем городе можно за три тысячи баксов купить «макаров» или «ТТ». Куплю, баксы есть. И если Махневский придет в «Лолиту», там я и сделаю это… Всю обойму… А если не придет, пробьюсь в его офис. Пусть придется положить при этом пару его амбалов-охранников, они такие же гады, как их хозяин…

Короткий толчок слез в глубине груди тряхнул меня, как внутреннее кровоизлияние. Разогнал по застывшему стеклу трещины. Оно ощетинилось острыми осколками. Пусть. Так даже лучше.

Я закашлялся, чтобы прогнать колючие стеклянные крошки из горла. Отдышался. Снова погладил Вовкины волосы… Надо было что-то делать. Что? Видимо, куда-то звонить. В «Скорую», в милицию… Хотя в «Скорую» зачем? Поздно уже… Нет, все равно надо. Кажется, они должны «зафиксировать»… А милиция… Что они, будут ловить тех двух сообщников Махневского? На фиг им это надо! Скорее всего, меня же и сделают виноватым. Тем более что ничего толком объяснить я не смогу: зачем оказался у кладбища, откуда убитый мальчишка… Ладно, лишь бы не посадили в камеру сразу. Лишь бы успеть с Махневским, а потом наплевать…

Осторожно, чтобы не толкнуть Вовкину голову, я завозился, отцепил от пояса мобильник. Он почему-то оказался выключен. Я хотел надавить кнопку…

– Иван Анатольевич, не надо… – кто-то мягко сказал сбоку от меня.

В двух шагах стояли трое. Одинаковые, в похожей на военный камуфляж одежде, только с размытыми и мерцающими, как фольга, пятнами. Лица были неразличимы, а в светлых, как у Вовки, волосах поблескивали красноватые лунные искры.

И сразу же я, со смесью горечи и облегчения, понял, кто они.

– Хотите забрать его? – сказал я, проглотив последние крошки стекла.

– Да, Иван Анатольевич… Самому ему теперь не добраться, растратил все силы…

Те, Кто Пришел за Вовкой, были одинаково неразличимы, я не мог определить, кто из них какие слова говорит. Да и не пытался. Их голоса были не тихие и не громкие, звучащие как будто в плотных, надетых на меня наушниках. И во всех голосах слышалось сочувствие.

– Защит у него уже не было, а то, что он Хранитель, еще сидело в памяти. Вот и рванул обратно с полпути. Закрыл собой… – произнес один из Тех с ощутимым человеческим вздохом.

– Я не хотел этого, – тоскливо сказал я.

– Да вас же никто не винит, Иван Анатольевич, И… в конце концов, все к лучшему. Мальчик сделал все как надо…

– Куда уж как «к лучшему», – выговорил я, глядя на Вовкины ресницы. На них тоже блестели красноватые искорки.

Они деликатно молчали, стоя надо мной.

– И куда он теперь? – с непонятной неловкостью и опаской спросил я. – Опять на свои поля?..

– Не сразу… – отозвался один из Тех. – Он потратил массу энергии, теперь ему придется копить и копить силы. Вроде как в изоляторе. Расплата за содеянное…

– Разве нельзя его простить? – чуть не со слезами вырвалось у меня. – Ведь он же… он не для себя это… – И я через плечо посмотрел на Тех.

Один из них слегка нагнулся ко мне.

– Иван Анатольевич, вы не понимаете. При чем тут прощение? Вы думаете, что его поведут на расправу, как в кабинет к завучу? Просто необходимо восстановить энергетический баланс, а на это требуется время. В каждом пространстве есть свои законы… Да вы не тревожьтесь, все со временем придет в норму.

Он выпрямился и стал опять неотличим от товарищей. Мне почудилось во всех троих сдержанное нетерпение.

– Можно мне еще посидеть с ним? – торопливо попросил я.

– Да, но только недолго. Мальчику все-таки больно, хотя они без сознания…

– Как… без сознания? – дернулся я. – А разве он… не…

– Что?.. Нет, вы ошибаетесь. Вот… – Один из Тех присел рядом со мной, вынул из моей руки мобильник:, положил в подорожники, а мою ладонь осторожно прижал к Вовкиной голой груди, пониже пулевых отверстий. Под тоненькими ребрами редко, еле ощутимо, но равномерно тукало Вовкино сердце.

– Подождите, – вдруг оживился один из стоявших. – Можно ведь это и здесь…

Он и его товарищ шагнули ближе, присели передо мной и Вовкой на корточки по сторонам от моих вытянутых ног. Тот, что справа, повел над Вовкиной грудью ладонью. Потом оглянулся на луну:

– Да уберите вы это безобразие…

Тот, что слева, щелкнул над плечом пальцами, и луна погасла, как прожектор, когда на театральном пульте дернули рубильник. Послышался во тьме новый щелчок, и над нами загорелся, как лампа, белый, размытый в воздухе шар. Свет его был сильный, но не резкий. Тот, что справа, опять повел над круглыми ранками ладонью. Потом резко перевернул ее. На ладони лежали две тупоносые пули. Он швырнул их через плечо.

Пулевые отверстия зарастали на глазах. Кровь вокруг них исчезала, будто испарялась. Через полминуты на месте черных дырок были розовые плоские бугорки. Вовка шевельнулся и тихо задышал.

– Теперь можно и подождать минут десять, – сказал Тот, Кто Выбросил Пули.

– Но не больше, – отозвался другой, который сидел рядом со мной. И опять встал. – Скоро рассветает, а тучи уйдут… – Мне показалось, что он здесь главный.

Оглянувшись на него, я спросил:

– А разве это можно вот так? Забирать его туда… живого?

– Все можно, – нехотя отозвался Главный. – Особенно если не первый раз…

– А можно, чтобы он сейчас очнулся? Хоть на минуту? Чтобы услышал меня?

– А вот это не получится, – с виноватой ноткой сказал Тот, Кто Выбросил Пули. – Он будет спать несколько часов…

Вовкина голова чуть шевельнулась на моих коленях. И губы шевельнулись. Тот, Кто Выключил Луну и Зажег Шар, натянул Вовке на грудь фуфайку. И опять я почувствовал во всех троих деликатное нетерпение.

И тогда я сказал самое главное – то, что стремительно зрело во мне и что я должен был сказать, но боялся. Боялся, что ответят «нет».

– Но если он жив… и если там ему без энергии будет тяжело… оставьте его здесь…

– Зачем? – быстро и досадливо сказал с высоты Главный. А горящий шар словно испугался моей дерзости, взлетел в высоту и светил оттуда совсем неярко.

– Чтобы он… со мной. У нас…

Голос Главного обрел прежнюю мягкость:

– Иван Анатольевич, зачем вам это? Он ведь уже не сможет быть вашим ангелом-хранителем. Никогда. Обыкновенный пацан…

– И пусть!

– Мы понимаем, вы сейчас благодарны за спасение, но потом…

– Да нет же!

В эту минуту я и не помнил, что Вовка спас меня от пуль. И не нужен был мне ангел-хранитель! Нужен был просто Вовка. Мой братишка, мой спутник… герой моей ожившей повести… мой Вовка, вот и все!

Кажется, они прочитали мои мысли. И теперь молчали озадаченно. Думали, наверно, как помягче довести до меня свое «нет».

– Значит, нельзя… – сказал я, словно шагая в яму.

– Иван Анатольевич… – Главный, видимо, был в растерянности, хотя и не земной житель. – Если бы можно было просто взять и сказать «нельзя»… Вы сами не понимаете, что сделали. Своей просьбой вы сразу в нескольких пространствах создали новую причинно-временную связь, которую так просто теперь не уберешь… Лучше всего, если бы вы отказались от своей просьбы сами… Вы отдаете отчет?

– В чем?!

– Вот мальчик Вовка Тарасов. Пока… Но скоро пройдет эйфория, начнутся будни. Школа, тройки и двойки, проблемы с математикой и английским… Кстати, характер у мальчика не сахар. Вот и курить уже недавно пробовал…

– Я и сам пробовал в таком возрасте! – взвинченно сказал я.

– Ну и что…

– Скоро мальчик начнет подрастать. Отношения с девочками, поздние возвращения, тайны от взрослых, дерзости в ответ на замечания…

– Знаю, проходили, – откликнулся я с нарастающим упрямством.

Что они, разве не понимают?! Не надо, чтобы он был ангелом-хранителем и уж тем более просто ангелом! Пусть смотрит до ночи своего «Буратино», пусть хнычет, когда Лидия смазывает его болячки, пусть упрямится и тянет свое вредное «чево-о», пусть получает учительские записи в дневник, пусть мы с Лидией будем изводиться, когда он станет шастать допоздна с приятелями и девочками. Так же, как (увы!) изводилась когда-то моя мама… Пусть будет все, что положено, лишь бы…

– У него, кстати, хронический холецистит, – вдруг сказал Тот, Кто Выбросил Пули.

Тогда я засмеялся. Вовка во сне чмокнул губами. А может, он нас слышал?

– У вас будет куча проблем с документами, – сообщил Главный. – Подумайте сами: беспризорный, неизвестно откуда взявшийся мальчишка…

– Пусть, – откликнулся я уже как бы по инерции.

– И поймите, – продолжал Главный. – Во всех трудностях, которые неизбежны, мы ничем не сможем вам помочь…

«Только отдайте мне его!»

– Помочь, пожалуй, можно, – вдруг вмешался Тот, Кто Зажег Шар. – Но только слегка… Можно сделать, чтобы никто не помнил того случая с велосипедом. То есть помнили бы, что разбился, но не совсем… Тетка уехала, мальчик не захотел, остался…

– А как отнесется тетка? – подал голос Главный.

– Она же далеко… Впрочем, это проблемы Ивана Анатольевича. И мальчика…

Они уже знали, что я готов ко всем проблемам.

– Боюсь, что не ко всем, – сказал Главный. Иным каким-то голосом, сумрачно так. – Вы, Иван Анатольевич, не знаете самого важного. Оставляя мальчика у себя, вы должны пожертвовать частью своей жизни, чтобы соблюсти межпространственный баланс. Тем сроком, который успел прожить на свете он. Это вычтется из того, что отпущено вам судьбой.

«Ну что ж… Двенадцать лет. Ладно, примем это как новую судьбу».

– Одиннадцать, – поправил Тот, Кто Зажег Шар. – Один год он отмотал назад в полете…

– Зачем? – удивился Главный.

– Судя по всему, ни за чем, просто темпоральный эффект. Полет-то обратный…

– Итак, Иван Анатольевич, вы согласны расстаться с одиннадцатью годами? – спросил Главный сухо, будто клерк в казенном учреждении.

– Пусть, – ответил я с нетерпеньем.

– Подождите, – насупленно сказал Тот, Кто Выбросил Пули. – Все гораздо хуже. Здесь не одиннадцать, а двадцать два. – Он зачем-то разгладил на Вовкиной груди фуфайку. Поднял неразличимое лицо. – Пуль-то две. Хорошо, что третья ушла мимо, но эти две – обе смертельные. Поэтому… вот…

Нельзя сказать, что я сразу произнес свое «пусть». Нет, обдало меня ощутимым холодком. Но все же я пришел в себя раньше, чем они ждали. Вовка с головой на моих коленях дышал спокойно и чуть улыбался. Это было главное.