Текст книги "Топот шахматных лошадок (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Ну, это, как говорится, вставка в основной сюжет. А теперь опять о Карузе-Лаперузе. Ирина Григорьевна сказала, что Матвейке надо пойти в фойе, там его ждут «люди с телекамерой», чтобы снять для вечерних городских новостей. После всех событий Матвейка уже не очень стеснялся. Но сперва ему уж-жасно было надо «в одно место». Он шепотом сказал об этом Брису и убежал. Где в клубе то самое место, Матвейка знал, потому что был здесь не впервые…

Отсутствовал Матвейка довольно долго. А когда вернулся, лицо его было непонятное. Он ничего не ответил торопившей его Ирине Григорьевне и за рукав оттянул в сторону Бриса: «Пойдем. Скорее…» Брис, почуяв неладное, пошел. Они оказались в длинном коридоре, где попахивало туалетом. В конце коридора говорили друг с другом два милиционера: сержант и капитан (видимо, они отвечали за охрану). Капитан был без фуражки, и под лампочкой блестела голая голова.

«Брис, вот этот… На его машине уехал тогда тот парень…»

Брис не всегда был решительным человеком. Но в такие вот важные моменты – был. Он поступил храбро и умно:

«Товарищ капитан, у нас к вам очень серьезное дело. Только не здесь. Пройдемте, пожалуйста, в фойе. Очень надо…»

Капитан пожал плечами и пошел – туда, где вокруг треноги с камерой толпились любопытные.

«Господин оператор, включите, пожалуйста, съемку», – сказал Брис так решительно, что «господин оператор» – конопатый паренек с веселыми глазами – навел объектив, над которым загорелся красный огонек.

И тогда Брис в упор сказал лысому милиционеру:

«Господин капитан милиции. Скажите, пожалуйста, куда вы восьмого июня увезли морской секстан, который ваш знакомый отобрал на улице вот у этого мальчика? »

Ну, сперва, конечно: какой секстан, что за чушь, да выключите вы камеру, я ничего не понимаю, бред какой-то… Но красный огонек над объективом не перестал гореть, а Матвейка дрожащим от обиды голоском сбивчиво, но понятно и недлинно изложил всем, кто рядом, то, что было.

«А! Нуда, я помню этого юношу! – наконец сообразил капитан (а куда ему деваться-то?). – Его звали, кажется, Валерий… Он был в отряде содействия милиции и собирался в войска МВД, а после армии в милицейскую школу. Мы с ним об этом и поговорили, когда встретились на улице, а потом я его подвез до дома, по пути было. На следующий день он, судя по всему, уехал на сборный пункт. Куда его направили, я не знаю. И не помню никакой этот секс…»

«Это не то, что вы думаете, капитан, это мореходный инструмент», – сказал подошедший моряк.

«Я это как раз и думаю, товарищ капитан второго ранга… Да выключите же камеру, что здесь интересного!.. Хорошо, я наведу справки, разберусь…»

«В четырнадцатом отделении уже полтора месяца разбираются», – непримиримо сказала появившаяся рядом Инка.

«При чем здесь четырнадцатое! Я завтра же… Сегодня-то воскресенье… Хотя… – Лысый капитан милиции вынул из нагрудного кармана рубашки мобильник. – Тюканов? Хорошо, что я тебя застал, дело тут… Твой комп на связи? Добро. Найди мне список этого… молодежного отряда содействия, будь он неладен… Потом объясню… И отыщи в нем адрес Валерия… э-э… Карченко!.. Да знаю, что в армии, адрес надо… Переулок Токарей, двенадцать. Усек… Да, и глянь, что у него за семейство… Мать и брат, отца нет? Добро… Спасибо, отбой… – Капитан милиции оглядел всех, кто вокруг. – У меня машина, сейчас поедем, поговорим с матерью этого Карченко Валерия: где он и как и куда девал прибор… – Он слегка затравленно глянул на телеоператора. – Надеюсь, ваш канал не будет давать об этом репортаж? »

Дерзкий конопатый оператор сказал, что пока не будет, но потом поинтересуется. Видимо, у него были с милицией свои счеты.

Поехали минут через десять, после того как Матвейка дал «тэвэшникам» сбивчивое интервью, а милицейский капитан сходил, еще раз проверил охрану клуба.

В пыльный служебный «рафик» (тот самый) влезли все пятеро. Капитан не спорил. (Тетя Клара и тетя Лира охали вслед, а Вахтеркин в зале все пел.)

До переулка Токарей добрались быстро. Дом Карченко был одноэтажный, за зеленым, уютным таким забором. Когда вошли, слабо вякнула и тут же убралась под застекленную веранду рыжая собачонка. А с крыльца веранды быстро спустилась женщина лет сорока в пестром переднике и шлепанцах.

«Здравствуйте… Ох, а что случилось-то? Неужели с Валерой?»

Капитан сказал, что ничего не случилось, просто он по своей обязанности ездит по адресам, интересуется, как служат бывшие подопечные из отряда содействия. А ребята эти просто знакомые, катаются по причине воскресного дня…

Сели у садового столика на лавки. Женщина, суетливо вытирая передником руки, проговорила:

«Его в Среднекамск отправили, в сержантскую школу, спасибо вашей характеристике… Он две недели назад письмо прислал…»

Тогда капитан спросил наконец, не приносил ли Валерий перед уходом в армию какой-нибудь оптический прибор. И женщина, снова испугавшись, сказала, что да, приносил. И тут уж, делать нечего, капитан сказал, что есть подозрение: прибор краденый.

«Господи, да что же это… Сейчас принесу. Господи». Она сразу будто постарела и засеменила к дому.

«Имейте в виду сразу: номер девяносто семь тринадцать, – насупленно произнес Брис. – Чтобы потом не говорили, будто не наш».

Номер был оттиснут полустершейся белой краской. На алидаде. Тот самый. Капитан крякнул и, глядя в стол, рассказал матери Карченко все, что было. Та сидела, беспомощно уронив руки – как мама непутевого мальчишки с известной картины «Опять двойка».

«Господи… Что теперь будет-то?.. Он ведь принес тогда эту вещь и подарил братишке на прощание. Сказал, что купил на барахолке у какого-то мужика, там всякие неожиданные… предметы… продают… Братишка такой, как эти мальчики, старшие. У него церебральный паралич с детства, не ходит он почти… так обрадовался. Буду, говорит, теперь как моряк…»

Наступило молчание. Потом Баллон шепотом сказал: «Ну, положеньице… долбаное». Так же тихо Инка сказала, что убьет…

Потом все увидели, как из широкой двери выехал в кресле на веранду мальчик, темноволосый, узколицый, с укрытыми зеленой накидкой ногами. Он посмотрел сквозь прозрачные стекла на ребят и вдруг поднял тонкую, как у Матвейки, руку. Я, мол, вас не знаю, но все равно хорошо, что гости. И Матвейка (он потом говорил: сам не понимаю почему) вдруг тоже тихонько помахал ему.

Брис взял секстан. Оттянул зажимы прямоугольного зеркальца, уронил его в ладонь. Следом упали сложенная пополам визитка и маленькая фотография. Брис положил фотографию на стол. На ней был большеглазый мальчишка в такой, как у Матвейки, форменке, тоже с медалью, и в бескозырке с надписью на ленте: «Береговая оборона». Все смотрели на снимок с полминуты. Потом Брис убрал визитную карточку и фотографию в нагрудный карман рубашки. А секстан подвинул женщине.

– Это другой инструмент, мы ошиблись. И парень, который отобрал наш секстан, был, видимо, другой. Извините… Пошли, ребята…

И они разом встали и пошли к калитке. Песик нерешительно вякнул из-под веранды.

«Храни вас Господь», – торопливо сказала им вслед мать Валерия Карченко.

Капитана подождали у машины. Он задержался во дворе минут на пять. Наверно, говорил женщине, какую нахлобучку она должна устроить сыну в письме и как этот дурак должен быть благодарен пятерым ребятам. А то ведь пахло уголовным делом и черт его знает чем вместо сержантской школы.

Капитан милиции довез всех до Инкиного дома. А по дороге сказал:

«Да, правильные вы мальчики-девочки…»

«Мы-то правильные, – буркнул в ответ Брис. – А вот что из этого дурака получится… Сержант охраны порядка…»

«Разберемся и проследим. Примем меры», – пообещал капитан. Ребята подумали, что он, скорее сего, врет, но было уже не до того.

Они поднялись на Инкин чердак. В свою «кают-компанию». Там Брис опять достал снимок юнги Баталина. И все стали разглядывать его в свете солнца, что падало в чердачное окно.

«Брис, а можно ведь увеличить карточку, – шепотом сказал Матвейка. – Есть такая мастерская, там тетя Лира работает. Можно сделать для каждого… Можно, да? »

«Конечно, сделаем», – сказал Брис.

– И сделали? – спросил Вовка.

– Да.

И словно солнце, светившее в окно Инкиного чердака, пробилось и сюда.

– Иван, смотри! Какой в облаках разрыв!

Часть третья
ОСКОЛОК И ПАРОВОЗИК

1

Солнце выкатилось в разрыв – умытое, сияющее. Вокруг него была широкая синева. Но облака двигались быстро и могли очень скоро заслонить обрадованное светило.

– Вовка, дай монокуляр!

Он дал, не спорил, что «нет, я первый». Я насадил фильтр и навел объектив на Солнце. Оно и в самом деле было похоже на белую тарелку. Только небо вокруг не темно-лиловое, как в трубке секстана, а густо-вишневое – потому что фильтр именно такой… А к нижнему краю тарелки приклеилась черная горошина.

Вот она, родимая! А куда она денется? Да, в самом деле: что бы ни случилось на всем белом свете, а эта крохотная, но увесистая, настоящая(это ощущалось даже здесь) планета в данный момент должна была оказаться именно здесь, между Солнцем и Землей. И оказалась! И в такой вот космической неуклонности мне опять почудилась радостная сила. Словно я зачерпнул частицу вселенской прочности.

Венера была, как… Я не успел сравнить ее ни с чем, спохватился:

– Вовка, на, смотри! Скорее, пока не затянуло…

Он схватил монокуляр, вскинул его к Солнцу. Несколько секунд сидел неподвижно. Потом бросился к окну, упал перед ним на колени, поставил локти на узкий подоконники снова замер с прижатым к глазу окуляром. Наконец сказал, не оборачиваясь:

– Вот это да… В точности как ты рассказывал…

– Да, только фильтр другого цвета.

– Это неважно… Иван, а ты загадал желание?

– Не успел. Давай сперва ты… Надо сказать: «Солнце, Земля и Венера, сделайте, что я прошу…» А потом – свое желание. Можно мысленно…

– Ага… – Вовкины треугольные лопатки закаменели под красной футболкой. И такой вот, неподвижный, был он еще с полминуты. Наконец оглянулся. – На. Загадывай тоже…

Я прислонился плечом к оконному косяку и снова глянул в окуляр. И опять незримая нить связала меня с миром планет, задрожала в пространстве, и нервы у меня тоже задрожали – в одной частоте с космической струной. «Солнце, Земля и Венера, сделайте, что я прошу… Пусть, когда Вовка уйдет на свои поля, дорога там приведет его к этому дому и пусть в нем встретят Вовку те, кого он любил…»

Облака словно того и ждали. Едва я перестал шевелить губами, как золотящийся косматый край надвинулся на Солнце. Но я даже не успел пожалеть об этом. Потому что внутри у меня ухнуло от испуга: внизу, в доме, послышались тяжелые шаги, и неласковый громкий голос прогудел:

– Эй! Кто там есть? А ну выходи, хуже будет!.. Вовка метнул свое тощее легонькое тело через подоконник. Протянул мне руку:

– Иван, лезь…

Я не размышлял ни мгновенья. Тоже кинулся в окно и оказался на ржавой крыше (лист прогнулся и звякнул). В этот миг я ощущал себя мальчишкой не старше Вовки. Совсем как в давние годы, когда нас замечали в чужом саду или на этажах заброшенной стройки хозяева и сторожа. Этакий обжигающий душу испуг с примесью приключенческого азарта. Впрочем, испуга было гораздо больше. По гремящей крыше мы подбежали к ее краю. До земли было метра три.

– Прыгай! – скомандовал Вовка.

В другой ситуации я долго думал бы, прежде чем решиться. Но Вовка сиганул вниз, и я махнул следом – опять же как мальчишка, боящийся отстать от приятелей. Однако ловкость уже не та: меня развернуло в полете, и я понял, что упаду не на ноги, а крепко треснусь о землю левым боком. Но в последний миг упругая сила подхватила меня, как воздушной волной, опустила коленями и ладонями в рыхлую глинистую землю с редкими травинками.

– Вань, бежим!

И мы бросились через двор под сырыми кленами, затем через прошлогодние, не вскопанные этой весной гряды. Через сухие, пахнувшие полынью сорняки. И наконец с маху преодолели жерди низкой изгороди. Она отделяла огород от лога. Между изгородью и логом тянулась в лопухах тропинка.

На тропинке Вовка обрел уверенность:

– Все. Здесь уже ничейная территория.

– Вот догонят и покажут такую территорию, что…

– А мы скажем: «Ничего не знаем, просто шли мимо…»

– Авантюрист.

– Ага, – сказал он с удовольствием и затолкал монокуляр в один из глубоченных карманов на штанах. Вытер о штаны ладони.

– Смотри, извозился весь…

– Ты тоже не без того, – заметил Вовка.

Мы пошли по тропинке. Мои штанины намокли в сырых лопухах. Болела поцарапанная ладонь. Я лизал ее и сопел от досады. Мой торжественный настрой, возникший при общении с космосом, улетучился. Тропинка привела нас на улицу Лесорубов (что за дурацкое название!), которая шла параллельно Косому переулку. Здесь я наконец остановился, чтобы успокоиться.

– Подожди. У меня после прыжка что-то в пояснице екает.

– Ничего у тебя не екает, – безжалостно сказал Вовка. – Просто ты перетрусил.

– Ну и… перетрусил. Из-за тебя… Говорил «никто не придет, никто не придет», а тут нате вам… – Я сел на лавочку у могучих деревянных ворот и стал отскребать глину от джинсовой ткани на колене.

Вовка сел рядом, понаблюдал. Посоветовал:

– Сейчас не скреби. Надо подождать, когда подсохнет.

– Ага! И таким вот обормотом идти по городу. Это ты можешь ходить чучелом, а я взрослый человек с интеллигентной внешностью…

– Сейчас не очень интеллигентной, – хихикнул Вовка.

– Балда…

– Ага… – опять хихикнул он. – Вань, да ты не расстраивайся. Интересно же получилось. Как в книжке про Тома Сойера…

– Ну да… Вот загремели бы в милицию…

– Тогда, конечно, уже не как в «Томе Сойере» было бы… Ты, Ваня, в своей истории все правильно про милицию рассказал… А что-то похожее было по правде? Ну, с секстаном и вообще…

– Похожее было, – ворчливо отозвался я. – Только не в нынешние времена, а в восемьдесят седьмом.

– И… Каруза-Лаперуза?

– Ну, и он… Только звали его не Матвейкой, а… я уже говорил…

– Это неважно, – быстро сказал Вовка.

– Да… И не медаль ему дали, а подарили знак «За дальний поход». Сказали, что его песни – это все равно как плавание по морским волнам. А тех медалей тогда еще не было…

– Все равно хорошо… И конец у твоей истории хороший. Про секстан…

Прежнее настроение – то, с каким я рассказывал Вовке свою повесть, – понемногу возвращалось ко мне.

– Это, Вовка, еще не конец…

– Да?! – то ли обрадовался, то ли встревожился он. – А что было дальше?

– Пойдем потихоньку, расскажу… – Мы встали и медленно зашагали рядом по старому бугристому асфальту. – Дальше было так, что Матвейка чуть не расстался со своей медалью…

– Почему?!

– Решил, что не достоин ее. После одного случая. Он ведь был такой… может, не очень смелый, но с честной душой… Однажды оказался он в центре города и увидел толпу. Всякий народ там собрался, больше все пенсионеры, ветераны-коммунисты, шумят, кричат. В общем, митинг. То ли из-за отмены пенсионерских льгот, то ли еще из-за чего-то… Вся толпа – с одной стороны площади. А с другой – омоновский заслон. Со щитами, с дубинками, в касках с забралами, ну прямо как рыцари перед Ледовым побоищем. Лиц не видать… А побоищем и правда пахло, уж очень люди были накалены. Хотели пройти в здание городской управы, к мэру, а заслон их не пускал, даже грозил водометами… Матвейка все это увидел, когда оказался на краю площади. Ему надо было на другую сторону, и он думал: перебежать или обойти стороной? Ну и решился, побежал. И вдруг его подхватил на руки какой-то дядька. Оказалось, ветеран-старшина Маркелыч. От него опять пахло спиртным. Не сильно, однако ощутимо. И он задышал Матвейке в ухо, горячо так:«Матвей! Ты молодец, что пришел! Ты это… Сейчас я тебя на плечи, ты встанешь и давай эту… «Вставай, страна огромная!..» Тогда все сразу… Мы этих гадов сомнем в один момент с такой песней!..»

И Матвейка рванулся сперва, будто в бой! Вскочил Маркелычу на плечи. И… вдруг он оглядел всех и понял, какая здесь произойдет битва. Такое он уже не раз видел по телевизору, но сейчас-то будет не на экране, по правде. Из-за него, из-за Карузы-Лаперузы!.. А тут еще один омоновец – совсем близко от Матвейки – поднял блестящее забрало (наверно, вопреки уставу) и вытер ладонью лицо. И Матвейка увидел, что лицо это совсем не свирепое, а обыкновенное, даже домашнее такое и усталое…

Матвейка прыгнул с плеч Маркелыча, расшибся о булыжную мостовую и, хромая, побежал прочь. Глотал слезы…

Потом он мучился несколько дней (и ребятам ничего не говорил, и Вахтеркину). И наконец пошел в Клуб судостроителей, где в одной комнатке был штаб Союза капитанов. Там он увидел того капитана первого ранга, который вручал ему медаль. И медаль эту Матвейка положил перед капитаном на стол… ну, и расплакался тут же.

Не сразу моряк понял, в чем дело. Но понял наконец из Матвейкиного покаянного рассказа, перемешанного со всхлипываниями. Ведь Матвейка считал, что предал моряков-ветеранов, раз не выполнил просьбу Маркелыча и сбежал с площади.

Капитан долго успокаивал и уговаривал Матвейку. Объяснял, что поступил тот совершенно правильно. Не хватало еще, чтобы юнги Российского флота (а раз Матвейка с медалью, значит, он без сомненья юнга) помогали разжигать в стране гражданскую войну! Флот нужен не для этого! Вот если на нас нападут иностранные враги, тогда Матвейка станет воевать без всякой боязни. И песнями своими, и, если надо будет, то и оружием. Разве не так?

Матвейка похлюпал носом, подумали… кивнул. Наверно, мол, так.

«Вот видишь», – сказал капитан первого ранга. И добавил про Маркелыча, что «у этого деятеля с его коммунистическими идеями на старости лет совсем расчехлило люки и надо ему прочистить мозги». «А медаль надень, – велел капитан. – Или лучше так… Надевай ее по праздникам, а на каждый день – вот это. Я специально припас длят тебя… – Он достал из стола и протянул на ладони ленточку-колодку. – Давай прицеплю. Смотри, она как раз для твоего обмундирования…»

Матвейка был в своей обычной, будто сшитой из сине-белой тельняшки одежонке. Ленточка – словно кусочек этой же тельняшки, только полоски не поперечные, а вертикальные. Матвейка хлюпнул носом последний раз, вытер глаза и улыбнулся. В самом деле, носить медаль постоянно неловко – будто хвастаешься. А ленточка скромная такая, почти незаметная, но в то же время все равно как награда…

И счастливый Каруза-Лаперуза побежал к друзьям, чтобы с ними идти под мостик в овражке, придумывать там окончание сказки про Тимми, зеркало и паровозик…

– А какое окончание-то? – смущенно спросил Вовка, словно он только что был Матвейкой и пережил все его страхи и слезы.

– Конечно, после многих приключений Тимми и Юкошка отыскали последний осколок волшебного зеркала. И отыскали не в пещерах среди всяких подземных чудовищ и глубинных водопадов, а рядом с узкоколейкой. Тимми прыгнул с рельса и порезал босую ногу каким-то стеклом. Юкошка тут же залечил ему порез целебной мазью, которую всегда носил с собой, а стекло стал разглядывать и вдруг сказал:

«Это он, я чувствую…»

И Тимми почувствовал то же самое. Ведь Василий Васильевич не зря учил его распознавать всякие чудесные вещи…

– И зеркало после этого сделалось целое?

– Да… Но, чтобы оно стало действовать со всей силой, нужно было еще отполировать его специальным волшебным порошком, сгладить все склейки. Это был большой труд, он требовал много времени и больших усилий. И специального умения… Василий Васильевич снова набрал целый класс мальчишек и начал учить их колдовскому шлифовальному мастерству. И Тимми с Юкошкой стали там, разумеется первыми учениками.

– И Тимми опять скучал? – тихо спросил Вовка.

– Вовсе нет! – бодро воскликнул я. – Теперь школа располагалась в городе Хрустальные Шишки, прямо в центре, и все ребята после уроков бежали по домам… Тимми часто провожал Юкошку к нему домой, и там они играли в полных самоцветами пещерах или катались на паровозике, который гномы наконец сумели построить…

– Ты говорил, что они еще раньше его построили, – недовольно напомнил Вовка.

– А… да! Но сначала он постоянно ломался, прямо посреди пути, его приходилось толкать к пещере толпой. А когда нашелся осколок, паровозик сделался как новенький, еще красивее, чем прежде. И больше не сломался ни разу. И двигался благодаря волшебной энергии…

– И это конец сказки?

– Да. Но не конец моей истории. Не совсем конец… Когда Брис закончил рассказывать и объявил, что продолжения не будет, пока не отшлифуют зеркало (а это еще неизвестно через сколько лет), Инка достала карманное зеркальце и сказала:

«Пусть это будет словно тот самый осколок. На минутку. Давайте поглядим в него: что мы там увидим? »

Она поглядела первая и ойкнула. Потому что увидела паровозик. Он отбрасывал передней частью круглой толки солнечный блеск и широко двигал шатуном.

И все увидели это. Но почти сразу поняли, что это не паровозик, а мальчишка. Он двигался по узкоколейке и прорубался сквозь репейники деревянным мечом. А может, и не прорубался, а просто махал им… А еще у него был щит, сделанный, скорее всего, из крышки оцинкованного бачка. Эта круглая крышка была похожа на переднюю часть паровозика. Мальчик был постарше Матвейки и Ташки и помладше Инки, Бриса и Баллона.

«Эй!..» – окликнула мальчика решительная Ташка. Тот остановился и поднял голову. Лицо у него было славное и вроде бы неиспуганное.

«Ты кто? Ты рыцарь или паровозик?» – спросил Матвейка, и это получилось не сипловато, как всегда, а звонко и весело.

Мальчик не удивился вопросу.

«Я сперва играл в Спартака, а потом увидел рельсы и превратился в паровозик», – негромко, но отчетливо сказал он снизу. Запрокинув лицо, он смотрел на незнакомых ребят.

«Интересно, какими мы ему видимся оттуда? – подумала Инка. – Главным образом подошвы. А лиц, наверно, он и не разглядит как надо…»

Но мальчик, видимо, разглядел. Как надо. Потому что вдруг растянул в улыбке губы и засунул меч за широкий ремень, надетый поверх зеленых трусиков с желтыми лампасами.«Иди к нам», – сказал Брис.

«Ага, я иду…» – И мальчик стал забираться по тропинке на склоне овражка.

« Спорить могу, что его зовут каким-нибудь модным навороченным именем, – сказал ворчливый Баллон. – Какой-нибудь Бенджамин или Крутислав…»

«Баллон, я тебя убью».

« Вот увидишь…»

«Давай спорить. Если нормальное имя, ты отдашь мне одного пластмассового гномика», – предложила Ташка.

«Дая и так отдам, хоть всех…»

«Так неинтересно», – вздохнула Ташка.

Мальчик подошел, встал за спинами у сидевших. Матвейка и Ташка раздвинулись.

«Садись», – сказала Ташка.

«Ага, я сяду…»

Он повозился, вытаскивая меч из-за пояса. Положил его рядом, а звякнувший щит – себя за спиной.

«Осторожнее, не сыграй вниз», – сказал Брис.

«Ага, я не сыграю…»

«Хочешь яблоко?» – спросила Инка.

Он мигнул чуть удивленно, поглядел на нее из-за Матвейки.

«Ага, я хочу…» – подумалось всем.

«Я… да, спасибо», – полушепотом сказал мальчик.

Инка передала ему желтое, гладкое, как солнышко, яблоко.

«Спасибо…» – тем же полушепотом сказал мальчик. Поднес было яблоко к губам, но кусать не стал, раздумал. Постукал им о коленку. Потом взял яблоко на ладонь, погладил мизинцем.

«Как тебя зовут, паровозик?» – спросил Брис.

Мальчик, нагнувшись, посмотрел направо, налево. На каждого. Опять погладил яблоко. И сказал очень серьезно:

«Меня зовут Вовка».

Все стали смотреть на Баллона.

«Ну и что? – не растерялся Баллон. – Тоже неплохо»…

– Вот теперь все, – сказал я. – Конец моей истории… С минуту мы шагали молча. Потом Вовка заметил с одобрением:

– Ты этот конец как по книжке прочитал.

– Потому что это финал. Я его запомнил почти наизусть.

– А всю историю? Не запомнил наизусть?

– Нет, конечно!.. Да и зачем?

Вовка пнул валявшийся на асфальтовой дорожке огрызок огурца (наверно, тот был горький).

– Вань, а «Вовку» ты придумал только сейчас. Ради меня. Да?

– Еще чего! Просто совпадение! Это же самое обычное имя! – заспорил я. Кажется, излишне горячо, потому что на самом деле мальчика звали Стасик. Стас… Что поделаешь, не таким, как хотелось бы, стал мальчик-паровозик, когда вырос…

2

Улица Лесорубов изогнулась и вывела нас опять к заросшему логу. На той стороне лога торчал кривой телеграфный столб – с роликами на двух перекладинах, но без проводов. На верхней перекладине сидела растрепанная ворона. Вовка вытащил монокуляр и посмотрел на ворону. И вдруг сказал:

– В твоем рассказе есть одна неточность…

– Подумаешь! – откликнулся я слегка уязвленно. – Там не одна, а тысяча неточностей. Потому что выдумка…

– Я не про выдумку, а про Венеру. Ты сказал, что, когда глядели в секстан, Венера была на верхнем краю Солнца. А сейчас, когда мы наблюдали, она была на нижнем…

– А вот здесь ваша придирка, сударь, необоснованна, – заявил я голосом Лидии. – Вы не учли одного обстоятельства.

– Какого?

– В секстане астрономическаятрубка. Она дает перевернутое изображение, как в телескопе.

– А зачем?

– Не зачем, а просто такой эффект оптического прибора. В биноклях и подзорных трубах есть специальная система обращения, а в телескопах она ни к чему. Для астрономических расчетов неважно, что светило или созвездие находится в поле зрения вверх тормашками…

– Во как… – слегка растерянно сказал Вовка и почесал монокуляром затылок. Снова посмотрел на ворону, и мы пошли тропинкой по берегу лога. Вовка начал насвистывать, и я вдруг угадал в этом свисте песню про гитариста Васю Опарышева:

 
И в каком же бою это, барышня,
Потеряли вы руки свои?..
 

Мне это не понравилось, тревожно стало. Но Вовка оборвал свист и глянул на меня через монокуляр, повернутый задом наперед. Я сразу представил, каким крохотным он меня видит. И, рассматривая меня таким образом, Вовка спросил:

– Вань, а никак нельзя раздобыть тот журнал, в котором ты написал свою повесть?

– Ты что! Я же сказал: бросил в кочегарку… Вовка непонятно хихикнул:

– Я где-то слышал, что рукописи не горят…

– Эрудированный мальчик… Видел бы ты, как она горела!

Вовка снова затолкал монокуляр в карман у колена и подтянул штаны, потому что они съехали от тяжести.

– А та дискета… Ты с нее точностер запись?

– Ну конечно же! – Я скрутил в себе непонятное раздражение. – Стер, а потом записал туда текст реферата профессора Боулинга «Аномалии гравитационного поля в сфере двойных звезд»… Кстати, абсолютно дурацкий реферат. И к тому же меня все эти темы очень скоро перестали интересовать… Надо бы давно очистить все дискеты от этой муры, да руки не доходят…

– Зря, – сказал Вовка.

– Да… Ну, как-нибудь займусь.

– Я не про очистку, – сказал Вовка и снова поддернул штаны. – Зря стер свою историю.

– Я же не нарочно… А теперь понимаю, что все правильно получилось. Перст судьбы. А то взялся бы перечитывать и опять вообразил бы себя Гайдаром или Брэдбери…

– Ну ладно… А то я подумал…

– Что? – спросил я с непонятной для самого себя подозрительностью.

– Я подумал… Только ты не злись… Подумал, что ты, когда смотрел на Венеру, загадал: пускай, мол, отыщется эта повесть…

– Боже мой, да какона отыщется?! Нету ее в природе!

– Я же просил: не злись…

– Я не злюсь, но…

– А тогда чтоты загадал? – перебил Вовка. И глянул то ли с лукавинкой, то ли с беспокойством. – Можешь сказать?

– Не могу.

Я в самом деле не мог. И неловко было, и почему-то казалось, что Вовка может не одобрить меня. И сидело в душе суеверное опасение, что, если расскажу про загаданное желание, оно не сбудется.

– Ну и не надо… – Вовка надул губы.

– Вов, я правда не могу… Это же нельзя. Можно сглазить.

– Подумаешь… Сам говорил, что Матвейка и Ташка не боялись признаться друг другу…

– Это они по малолетней наивности. А если всерьез, то не полагается… Да ты и сам догадаешься, если желание сбудется.

Он как-то поскучнел, зевнул и сказал пренебрежительно:

– А я уже догадался: ты пожелал, чтобы все твои дела с Махневским кончились благополучно.

Я хотел возмутиться, но побоялся новых расспросов и небрежно согласился:

– Считай, что так…

Мне вдруг показалось, что Вовка поверил. По крайней мере, с минуту он шагал с обиженным видом. Возможно думал: «Зачем загадывать такое, когда я и без того обещал тебе, что все будет хорошо?» Он опять принялся насвистывать, но не прежнюю мелодию, а «Севастопольский вальс». Я уже хотел начать объяснения: ты, мол, неправильно меня понял. Но он оборвал свист и другим уже тоном, озорно так заявил:

– А я про свое желание сказать не боюсь! Потому что оно уже сбылось!

– Как сбылось? – Я почему-то снова испугался.

– А вот так!.. Я загадал, чтобы бабочки в моем альбоме ожили и улетели!

– Куда? – совершенно глупо спросил я.

– Куда, куда! Туда, конечно! На теполя!

Он сказал об этом просто, а меня тут же снова сжала тоскливая напряженность. Но Вовка ее не ощутил. Или не захотел ощутить.

– Не веришь? Смотри! Тут пусто! – Вовка выдернул из-под футболки альбом, распахнул его. Чистые листы ударили по глазам резкой белизной… Возможно, Вовка не врал – бабочки ожили и улетели в иные пространства. А возможно, и врал – просто ловко раскрыл альбом на последних, незарисованных страницах. Но зачем? Я не успел ни приглядеться, ни сказать «а ну, полистай». Вовка скрутил тонкий альбом жгутом и кинул в лог, в чащу из крапивы и кленовой поросли. И радостно подпрыгнул.

– Теперь он ни к чему!

Вовкино веселье мне показалось ненастоящим. И тревога не ушла. Но Вовка живо ухватил меня за руку.

– Поехали скорее домой! Так есть хочется! Тетя Лидия говорила, что в холодильнике опять есть окрошка. И голубцы!

Сама «тетя Лидия» сегодня приходить на обед не собиралась: «У меня клиентов невпроворот». Видимо, поэтому даже не позвонила ни разу.

Мы вышли на Верхотурскую улицу, где была остановка автобуса, сели на разболтанную «семерку» и доехали почти до нашего дома. По дороге молчали. Вовка опять сделался насупленным и о чем-то думал, сидя у дребезжащего окна. Ладонью протирал запотевшее стекло. И вдруг поднес ладонь-лодочку к уху, насупился еще сильнее, вполголоса сказал:

– Ладно…

Я не решился ни о чем спросить.

Едва мы вышли из автобуса, Вовка тихо, но решительно сказал:

– Ваня, ты иди домой, а я – по делам. Приду вечером. Все во мне опять заныло от беспокойства, но я знал уже: ни спорить, ни расспрашивать нельзя. Сказал только:

– Ты же голодный…

Вовка беспечно повернул бейсболку назад козырьком.

– Ни фига. Ангелы от голода не помирают…

Уже не первый раз сегодня Вовка напомнил мне, кто он. С какой-то целью?

Он рванул с места и побежал, не оглядываясь. Я смотрел ему вслед, пока красные кепка и футболка не исчезли за поворотом.

Дома я маялся, не зная, как убить время. Делать было абсолютно нечего. Съел окрошку и голубцы, выпил остатки коньяка из найденной за холодильником фляжки, залез в Интернет и долго шарил по сайтам с новостями. Новости были даже и не новости, а все одно и то же…