Текст книги "Топот шахматных лошадок (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Пусть двадцать два…

Голос Главного стал очень добрым и осторожным:

– Иван Анатольевич, средний срок жизни у мужчины в наших краях пятьдесят семь лет. Вам, если не ошибаюсь, двадцать девять. Посчитайте, сколько останется…

Я вдруг понял, что начинаю злиться.

– А сколько мне осталось бы, если бы Вовка не заслонил меня!.. И, кроме того, мой дед жил до восьмидесяти пяти…

Они сразу увидели, что это окончательный ответ. А разорвать возникшую в пространствах причинно-временную связь они, наверно, не имели права. Да и для чего?

– Давайте мы вам поможем, – сказал Тот, Кто Зажег Шар. Он приподнял Вовку и хотел взять на руки, но я вскочил и подхватил Вовку сам. На всякий случай.

Вовка был очень легкий.

Тот, Кто Выбросил Пули, шагнул к обочине и поднял руку. Сразу возникла невесть откуда темная «Волга», открылась дверца. Тот, Кто Выбросил Пули, сказал водителю несколько слов. И обернулся:

– Садитесь, Иван Анатольевич.

Я посмотрел на оставшихся двоих, на Тех, Кто Приходил за Вовкой. Надо было что-то сказать. Что? «До свиданья»? Не дай бог… «Прощайте»? Драматично как-то… «Спасибо»? Почему-то не решился…

Они сказали первые, просто, по-житейски.

Главный:

– Всего хорошего, Иван Анатольевич. Тот, Кто Зажег Шар:

– Удачи…

Тогда я все-таки сказал:

– Спасибо…

Задняя дверца была уже распахнута. С Вовкой на руках я протиснулся в кабину, сел откинувшись. Во мне была упругая радость, которая заставила напрочь забыть о двадцати двух годах. Тот, Кто Выбросил Пули, сел рядом с водителем.

– На Тургенева…

– О'кей, – откликнулся неразличимый в сумраке водитель.

И мы помчались – ровно и бесшумно. И очень быстро оказались у нашего подъезда (а Вовка спал и спал, пошевеливаясь и чмокая губами). У подъезда светила яркая лампочка. Я полез в брючный карман за деньгами.

– Не надо, – сказал мой спутник.

Он помог вытащить Вовку и снова положил его мне на руки.

– А теперь вот это. Вы забыли там, в траве… – Он протянул мобильник и револьвер. Руки у меня были заняты, и Тот, Кто Выбросил Пули, сунул мне мобильник в левый карман на брюках, а револьвер в правый. Перед этим он пару секунд поразглядывал «Пикколошку».

– Игрушка… – смущенно сказал я.

– Однако вы крепко врезали из этой игрушки одному из тех… Кстати, Иван Анатольевич! Едва не забыл. Вы, очевидно, полагаете, что виновником нападения на вас был некий Станислав Юрьевич Махневский? Это не так, он ни при чем. Произошла досадная путаница. Некие мафиози ждали для разборки одного задолжавшего им человека, он не пришел, а тут подвернулись вы… Впрочем, все в прошлом…

А я уже совсем не помнил о Махневском. И, уж конечно, не собирался стрелять в него… Хотя сказанное избавляло Станислава Юрьевича от некоторых проблем…

Я посмотрел вверх. Окошко моей комнаты светилось. Бедная Лидия…

– Помочь вам отнести мальчика? – спросил мой спутник.

– Нет, что вы! Весу-то в нем… Ой, только ключи.;.

Ключи от подъезда и квартиры были в кармане под револьвером. Но Тот, Кто Избавил Вовку от Пуль, вытянул руку, и железная дверь мягко, без привычного скрипа, отворилась.

– Спокойной ночи, Иван Анатольевич… Хотя уже почти утро.

В самом деле, тучи разошлись, и летнее небо растворяло в себе предсолнечный свет.

Мой спутник сел в машину, она тронулась.

– Спокойной ночи, – сказал я вслед. Запоздало и не к месту.

Лифт не работал, я поднялся на третий этаж пешком. Надавил кнопку звонка.

Лидия начала говорить еще за дверью:

– Мог бы и вообще не появляться!.. Я, как дура, названиваю Травкину, знакомым, на твой мобильник, хочу уже звонить в милицию, а…

Она, слегка помятая и растрепанная, возникла на пороге и… тут же превратилась в железную леди:

– Неси его на тахту! Он цел? Прекрасно. Подробности потом. Уложи… Ох и перемазанный…

– Не вздумай сейчас будить его.

– Я не глупее тебя. Достань одеяло… Укрой… А теперь иди на кухню, будешь рассказывать.

Вопреки ожиданию, для рассказа потребовалось очень мало слов: «Пошел… не нашел… вышел… стреляли… заслонил… появились… уговорил…»

Лидия уже совершенно обрела самообладание.

– Не понимаю одного: зачем было выключать телефон?

– Он сам. Случайно…

– Ты всегда был растяпой.

– Ага…

– А те твои… знакомые, они совершенно правы: будет масса бюрократической возни. Надо для начала восстановить хотя бы свидетельство о рождении.

– Может, попросить о содействии этого твоего… Челубея? То есть Кочелая. Он ведь большая шишка.

– Что значит «твоего»?!

– Извини, я нечаянно… А если не захочет так, можно сунуть ему несколько зеленых бумажек из той пачки.

– Обойдется, – решила Лидия, – без бумажек. Я и так знаю, на какой позвонок ему надавить…

Мы вернулись в комнату. Вовка спал на спине, укрытый до подбородка. Этакий смирный племянник, приехавший из Сургута. Но когда мы остановились над ним, Вовка открыл глаза. И брызнула из них синяя тревога.

– Иван… тетя Лидия… я…

– Спать, – велела Лидия.

– Ладно… Только я ведь никак уже не смогу вернуться туда… То есть я попробую, но…

– Я тебе попробую, – сказала Лидия.

8

Спал я до полудня. И проснулся от сдержанных подвываний, смешанных с бульканьем и плеском. Они доносились из ванной.

– Ну чево-во!.. Ну не надо… Ай… Ну маленький я, что ли!

– Не пищи, – звучали неколебимые ответы. – Экие мы взрослые. Экие мы церемонные… Будто не видалая вашего брата… – Буль-буль-буль… «Ай!» – И вообще… я теперь тебе кто?

– Ой!.. Кто? – Буль…

– Я…

– Ой-ей…

– Твоя… – плеск и журчание, – хотя и приемная… но все равно… мама… – На несколько секунд тишина. – А мама должна знать свое чадо с головы до ног… до последней родинки… А ты ежишься-корежишься…

– Да я не поэтому… ай… корежусь! Мыло же ядовитое! А мочалка… какая-то мойдодыровская… Ой, мамочка!..

– Вот именно мамочка… Мыло бактерицидное, а мочалка… специально для мальчишек, которые лазят по глине и мусору… Все. Вытирайся…

Я торопливо умылся на кухне и вытерся посудным полотенцем – перед Лидией следовало предстать в бодром виде, а то, чего доброго, подвергнешься той же процедуре, что Вовка.

Лидия и Вовка вышли из ванной малость запыхавшиеся, но, кажется, довольные, хотя Вовка и притворялся сердитым. Волосы его торчали длинными сосульками, глаза поблескивали, ресницы щетинились. Был он босиком, но уже в одежде, в своей прежней.

И сразу же я заметил, что он стал помладше. Футболка с вождем-ирокезом была широковата и болталась, как платьице. Штаны, которые раньше едва прикрывали коленки, теперь свисали до середины икр… Впрочем, штаны, возможно, просто сползли, футболка растянулась… а лицо… оно было вроде бы то же, что и прежде, только стало чуть помягче и круглее, но, возможно, это после «банной процедуры»… Но нет! Не зря же Те говорили про отмотанный в обратную сторону год.

Ну и что? До так называемого переходного возраста есть еще некий «буферный срок». Я хихикнул про себя. И опасливо глянул на Лидию. Она известила:

– Я сегодня не пошла на работу. Из-за вас, голубчики… Через полчаса будет завтрак. То есть уже обед. Засони… – И удалилась на кухню. Она явно давала понять, что ничего особенного не случилось.

– Что, попал в переделку? – сказал я. Вовка посопел, покосился на дверь.

– Ага… И не поспоришь…

– И не вздумай спорить никогда. Это ведь железная леди.

– Железная Лили, – хихикнул Вовка. Он вдруг с размаха прыгнул на тахту, перевернулся на спину, поболтал руками-ногами, снова улегся на живот и… увидел свой альбом, который лежал на подоконнике, рядом с изголовьем.

Подполз, дотянулся, положил его на диванную подушку. Расправил, раскрыл. Со страниц метнулась пестрота фантастических бабочек. Вовка покосился на меня через плечо. Я показал ему кулак. Вовка движениями тела изобразил виноватость и смущение. А еще (или мне показалось?) что-то такое: зато, мол, исполнилось желание, которое я загадывал по правде.

Возникла Лидия. Она держала плечики с висевшей «баскетбольной» одежкой.

– Вот, я постирала и заштопала. И когда успела?! Штопка серыми нитками была такая, что едва разглядишь. Две шероховатые чешуйки.

– Где это ты, Вольдемар, откопал такой наряд?

– Аркашин, – буркнул он, животом прикрывая альбом. – Вчера… забежал к нему… и вот…

– Полагаю, его следует вернуть. – Требовать подробностей Лидия не стала. Со свойственной ей мудростью она рассудила, видимо, что подробности никуда не денутся, все в свое время.

– Да! – подскочил Вовка. – Давайте я сейчас отнесу!

– Чево-о? – очень удачно скопировала его Лидия. – До завтра из дома не высунешь носа. У вас, милостивый государь, сегодня карантин. В целях медицинского наблюдения и реабилитации организма.

– Ну че…

– Цыц!

– И ведь не улетишь обратно теперь… – проворчал Вовка, когда Лидия, повесив плечики с одеждой на стул, покинула нас.

– Я вот тебе улечу, – сказал я почти так же, как вчера Лидия. И суеверно сцепил за спиной пальцы. И сел рядом с Вовкой.

Он смотрел с пониманием: будешь расспрашивать?

– Вовка, все равно ведь от разговора про все про этоне уйдем. Расскажи уж сразу.

Он не стал упрямиться, говорить «а про что рассказывать-то» и неохотно бубнить. Начал четко, с явным желанием объяснить понятно и быстро, раз и навсегда:

– Когда ты ушел за мобильником, я сбросил одежду и сразу оказался в рубахе и с крыльями. Сам не знаю как. И сразу шагнул в пустоту… Был полет, но я его помню плохо. Не знаю, сколько времени. Помню только, что меня будто растянули, как тонкую резину, по всему пространству. Это не больно, но и… хорошего мало… Потом эта резина будто лопнула. От страха, как от удара. Я почувствовал, что с тобой случится что-то очень плохое… То есть я уже знал что. И знал где. И сразу – назад… Но я же не мог быть здесь в своей рубахе и с крыльями… Крылья сразу исчезли, как только я упал в траву, а в рубахе я помчался к Аркаше. Хорошо, что было темно… Я специально приземлился рядом с его домом…

– Почему?

– Оттуда до кладбища гораздо ближе, чем с этой улицы. Я уже и так не успевал, каждая секунда дорога… Я постучал ему в окно, он открыл тут же, я попросил одежду…

– А мама его?..

– Она ничего не знала, спала в другой комнате… – А он сильно удивился, наверно?

– Нет, он сразу понял… Дело в том, что он тоже… ангел-хранитель.

– Не может быть!

– Почему не может? Правда… Только он не такой, как я… как быля… Он никогда не уходил с Земли, а стал сразу… Так иногда бывает, хотя и редко…

– И… чей же он…

– Своей мамы.

– Вот как… – И я подумал, что уже дней десять не звонил своей маме, в Тальск. Скотина… И, разозлившись на себя, спросил у Вовки ворчливым тоном: – Когда он успел тебе это рассказать?

– Пока я одевался. И когда он провожал меня… Он показывал самый короткий путь, пустырями, и говорил на бегу… А потом я велел ему возвращаться. Объяснил, что так надо по правилам, что я должен один… А у него там мама одна…

– Фокусники вы… – совершенно идиотски высказался я.

Вовка не обиделся, сказал очень серьезно:– Вань, ты не думай, что я хотел это… как Александр Матросов… Думал только предупредить тебя. Но не успел. Ну и вот… А дальше ты знаешь…

Я не стал ничего говорить. Просто не знал, какие тут слова… Я подтянул Вовку ближе и положил его голову себе на колени – как тогда, у шоссе. Вовка улыбался и смотрел в потолок. Будто там сидела одна из его бабочек.

Мы молчали минуты две.

Потом я все же спросил:

– Больно было… когда пули?..

– Не-а… То есть я не помню. То есть помню обрывками… Кажется, приходили Те?..

– Приходили… Иначе кто бы тебя вылечил?

– Хотели унести, да? – Он поежился.

– Я не отдал. То есть упросил…

Он резко повернулся, уткнулся лицом в мой живот. Нет, не всхлипнул, просто лежал так и молчал. Я гладил его мокрые пряди на затылке.

Вовка с минуту подышал мне в рубашку, а потом быстро опять лег на спину и весело сообщил:

– А следов почти не осталось. Только чуть-чуть…

Он лихо задрал футболку до подбородка. Ниже левого соска видны были два круглых розовых пятнышка. Словно следы от подсохших и отпавших коросточек. Вовка вдруг закрыл глаза и шепотом сообщил:

– Мама Лидия их увидела и вдруг завсхлипывала. Но только чуть-чуть, на две секунды. Наверно, думает, что я и не заметил… – Он сказал «мама Лидия» просто, будто называл ее так всегда. А я опять покаянно подумал о звонке в Тальск.

Мама Лидия оказалась легка на помине.

– Долго вы намерены нежиться? Ну-ка мыть руки и за стол…

– А потом можно посмотреть «Буратину»? – голосом примерного мальчика спросил Вовка.

– С ума сойти! По-моему, это уже мания!

– Ну хоть одну серию?

– Поглядим на ваше поведение… Шевелитесь, господа. Но мы сидели на тахте еще несколько минут.

– А почему она сказала «мания»? – прошептал Вовка.

– Пошутила.

– Я раньше думал, что «мания» – это от слова «мани-мани» . То есть «деньги». У многих мания на мани-мани…

– Особенно мания разгорается, когда мани-мани сжирает инфляция… Знаешь, что такое инфляция?

Вовка притворно надулся:

– Думаешь, если я с виду стал младше на год, то на год и поглупел?

Я перепугался:

– Откуда ты взял, что стал младше? Слышал разговоры Тех?

– Ничего я не слышал. Просто знаю, что отмотал год обратно. Это нужно было для скорости…

– Долго я буду ждать? – донесся из кухни голос «железной Лиди».

После обеда я был мобилизован на уборку во всех помещениях, кроме комнаты, где «ребенку полагался отдых» и где с милостивого соизволения Лидии был включен любимый Вовкин фильм.

Затем я пошел на встречу с Махневским.

Затрапезное кафе «Лолита» находилось в пяти кварталах от нашего дома. Оно было хорошо лишь тем, что вызывало память о студенческих временах.

Амбалов при подходе к «Лолите» я не заметил. А Махневский был уже внутри. Сидел в углу за пластмассовым столиком. (Знакомый такой Стас, ну совсем как прежде, даже что-то шевельнулось под сердцем.) На столике блестел графинчик, явно с коньяком, и рюмки. Минералка, салаты какие-то…

Стас поднялся навстречу.

– Привет, Иван… – И шевельнул плечом, словно хотел протянуть руку.

– Привет, – сказал я, отодвигая стул.

Мы сели. Стас, глядя в стол, тут же наполнил рюмки. Потом посмотрел мне в лицо:

– За встречу?

– Давай, – согласился я.

Мы выпили. Коньячок он заказал хороший, даже удивительно, что такой нашелся в этом заведении. Я начал жевать салат оливье. Потом опять взглянул Махневскому в глаза (а чего тянуть?).

– Ну? – сказали.

Он откинулся к заскрипевшей спинке.

– Значит, так… – Вот дурацкое выражение! Обязательно у них «значит, так»! – Как говорят в Одессе, вы, Жора, будете смеяться, но… В общем, я всему этому делу даю откат. Меня грозили пристрелить, но, кажется, теперь пронесло…

– Не понял, – сказал я, хотя вроде бы понял в основном. Сразу.

– Значит, так… Я верну все. Не только то, что уже вернул, а полностью. Тебе и всем вашим. То есть особняк ваш и оборудование ушло, но я возмещу. Если не за счет «Рынков», то сам…

Я почему-то вылил остатки из рюмки в салат. Размешал это дело вилкой.

– Станислав Юрьевич, а можно вопрос?

– Иван, не надо так… А вопрос давай.

– Стаc, а почему?

– Давай еще по одной. За вопросы…

– Давай… – Мы чокнулись. «За вопросы».

– И все же, Стас, почему?

– Опять же, как говорят в Одессе… Вы не поверите снова, но… атавизм такой зашевелился внутри. Отжившее понятие. «Совесть» называется, сволочь… Или сейчас уже не так? Но все равно… – Он сказал это без ухмылки, без рисовки и ерничества, а с той виноватостью, с какой в детстве признавался друзьям, что испугался прыгать с гаража на сарай через заросший крапивой провал. Ну, испугался, потому что… «вот я какой». И никто не смеялся.

– Давай… – сказал я, берясь за графинчик.

– Давай… А еще… насчет этого атавизма. Начал царапать мне его… один юный засранец. До невозможности. Мой, так сказать, заезжий родственничек…

– Рыжий-конопатый? – сразу спросил я.

– Да! А ты… откуда знаешь?

– Да так… слышал…

– А… нуда… Нуда! Конечно… Тогда тем более…

– Давай, – сказал я опять.

Мы чокнулись вновь.

– Стас…

– Да? – Он вздрогнули поставил рюмку, едва пригубил.

– Лично мне всего возврата не надо. Другим верни, а мне… Вместо этого сделай одну вещь. Обойдется, я думаю, дешевле…

Он сразу подобрался:

– Я слушаю…

– На западе, в Косом переулке, есть дом. Номер один. Продан на снос. Перекупи. Думаю, много не запросят…

Продолжая смотреть на меня, Стас вынул из кармана джинсовки мобильник. Понажимал.

– Антон? Слушай. Косой переулок, дом один. Старый дом продан на слом… Да… Перекупи. На имя… – Он посмотрел на меня.

– Пока на мое, – сказал я.

– На имя Тимохина Ивана Анатольевича… Что «когда»? Сегодня. Сейчас. Что значит «вечер»? Мне тебя учить? Конечно, бумаги потом, но факт – немедленно… Да, на любых… Я понятно сказал? Отбой…

Он убрал мобильник.

– Иван, документы не сразу, но хозяйничать можешь с завтрашнего дня.

– Спасибо, Стас…

– А если не секрет… Это тебе зачем? Строиться будешь на этом месте?

– Да нет, что ты… Может, подремонтирую то, что есть…

– Ольгу Максимовну хочешь сюда перетащить? – Ольга Максимовна была моя мама.

– Нет, она из Тальска никуда… Стас, извини, что не могу утолить твое любопытство. Я и себе толком не объясню. Так, причуды сознания. Что-то вроде тоски по детству… Может, поселю там бесприютных гномов, которые раньше жили в старых вагонах. А? Разве плохая идея?.. Помнишь узкоколейку в Тальске?

– Если бы я не помнил…

– Ну вот… Давай по последней. А то Лидия небось уже в колокола бьет…

– Давай…

Мы глотнули и поднялись.

– Все, что касается дома, я завтра сообщу.

– Спасибо, Стас…

– Иван… Ты будешь опять смеяться, но… это тебе спасибо. Ничего, если я позвоню как-нибудь… не по делу, а так?

– Звони, Стас, конечно…

Он протянул руку. Я – свою…

«Но все же, Стас, извини, но снова менять имя в конце повести я не стану…»

Впрочем, Стас все равно не знал про мою повесть.

9

Когда я вернулся, Лидия на кухне мыла окно, а Вовка лежал пузом на тахте и читал что-то веселое, хихикал. Ну ясно, опять «Понедельник начинается в субботу». Он глянул на меня, извернув тощую спину, и сообщил с ненастоящим покаянием:

– Есть новость… ты только не ругайся. Тебе звонил редактор «Птицелета»… – Он старательно прогонял со своей рожи лукавство.

– Уши надеру, – беспомощно пообещал я. Внутри противно засосало.

– Ваня, ну я же не виноват. Я… он просил тебя позвонить. Вон, я номер записал на календаре…

– Вечер уже, никакие «Птицелеты» не работают.

– Он все равно просил. Сказал «в любое время»…

– Кто-то из нас большой паршивец, – сообщил я, вовремя проглотив другое слово, сказанное недавно Стасом.

Вовка сокрушенно сопел: знаю, мол, кто.

Я – что делать-то! – позвонил. С великой надеждой, что сейчас получу от редактора отлуп, поглотаю, как куски свиного студня, заслуженный стыд и на этом все будет кончено.

– Иван Анатольевич! – услышал я предельно доброжелательный (и предельно бархатный) голос. – Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что не забыли нашу просьбу. А за сим – о деле. Если вы не станете возражать, повесть мы для начала поместим в коллективный сборник «Такое было детство…».

– Что, вы уже прочитали? За один день?

– За два… Я хочу сказать, что эта вещь почти не требует редактуры. Только всякие стилистические мелочи и грамматика. Убрать опечатки… И еще… Если вы, конечно, не станете возражать…

– Слушаю вас…

– Я не знал, рыдать мне или улыбаться. Надо бы, конечно, рыдать, но… Все равно я не имел права отказаться.

– Иван Анатольевич, у меня и у моих коллег вызывает некоторое сомнение один эпизод. Где этот чудесный мальчик, Матвейка, оказывается на площади, а потом убегает. Само по себе это написано прекрасно, только… надо ли в наше непростое время акцентировать внимание юных читателей на элементах социальной напряженности? Нельзя ли это сократить?

– Ни в коем случае! – радостно взвыл я. Вот он, повод, чтобы забрать у них текст! Без нарушения данного Вовке слова.

– Вы меня не поняли, Иван Анатольевич! Это ведь не требование, а, так сказать, пожелание. Нет так нет, здесь полная ваша воля… Не смогли бы вы приехать к нам в понедельник для обсуждения условий и подписания договора?

– Не вздумай торговаться об условиях, – сдавленным шепотом сказал у меня за спиной Вовка. Что он, слышал разговор?

– Где вас найти? – обреченно проговорил я. Редактор продиктовал адрес, я записал. И повернулся к Вовке.

– Доволен?

Он опять изображал раскаяние. Вытянул шею:

– Будешь драть? Уши?

– Провокатор…

– Не-а, – расплылся он. – Вань, а у тебя есть «Обитаемый остров»?

– Не «у тебя», а «у нас»… Вон там, на полке…

– Подсади меня…

Я приподнял его, легкого, как пластмассовый кораблик. Он безошибочно ухватил книгу и затанцевал посреди комнаты, перелистывая страницы.

И… только сейчас до меня дошло, что Вовка не в своей одежде, а в той, что вчера, – в трикотажных обвисших шортах и серой тонкой фуфайке с утенком-флибустьером. Меня поскреб суеверный холодок.

– Ты… чего это так нарядился?

Но Вовку не беспокоили никакие страхи.

– Аркаша мне это отдал насовсем. На память. Мы говорили по телефону… А я ему отдам свою футболку с индейцем, мама Лидия разрешила, только сказала: «Вы заморочили мне голову…» Он со своей мамой уедет на три дня, а потом приедет, и я пойду к нему. Мы будем дорисовывать альбом с бабочками… Я его разгладил утюгом, через полотенце…

– Аркашу? – глупо сострили. Вовка обрадованно захохотал. Вошла Лидия. Принюхалась и сказала:

– Все ясно. Не дыши на ребенка.

Утром, около девяти (Лидия уже ушла), позвонили снизу в домофон.

– Господин Тимохин? Пакет от Станислава Юрьевича…

Появился высокий тип в кожаной безрукавке, с выправкой опытного официанта. Протянул твердый, из картона, конверт. Щелкнул каблуками и отбыл. В конверте были два плоских ключа и листок. Стас писал:

«Иван! Вопросы с бумагами – на той неделе. Всю возню я возьму на себя, но тебе надо будет расписаться в нескольких местах. А ключи – вот. Они от новых замков, хозяин врезал их недавно, сказал, что прежний замок был сломан злоумышленниками. Пока – все. Будь.

Станислав».

Вовка тянул шею из кухни, где только что расправился с яичницей.

– Смой с любопытной физиономии желток и собирайся в путь.

– Куда? – подскочил он с веселой готовностью.

– Домой, – веско сообщил я. Он помигал. Кажется, что-то понял.

Но на улице Вовка, разумеется, пристал с вопросами. Пришлось объяснить. Он… ускакал вперед, развернулся и, пятясь, вперил в меня синие «смотровые щели». Но тут же глаза распахнулись и сделались… да, наверно, как у Карузы-Лаперузы в момент получения медали.

– И это будет совсем-совсем наш дом?

– Да. Вроде дачи… По сути дела, это будет твойдом. Как и был…

– Нет, наш!.. А мама Лидия знает?

Ох, «мама Лидия» еще не знала о моем безумном поступке. Но… я знал Лидию, и моя интуиция подсказывала, что этот поступок она признает закономерным, хотя сначала и подвергнет сокрушительной критике.

– Мы убедим ее. К тому же дело сделано… А через неделю мы с тобой на несколько дней съездим в Тальск…

– К твоей маме?

– И к Лельке…

– А как ты объяснишь, кто я?

– Для начала скажем, что дальний родственник Лидии. А потом – что наш приемный сын.

Продолжая пятиться, этот обормот осмелился на замечание:

– Мама Лидия вполне как мама. А ты на папу, наверно, не тянешь. Скорее как старший брат.

– Это не помешает мне накрутить твои ухи за нахальство!

– Крути, – покладисто сказал он. – Такое у старших братьев право. Но когда мы приедем в Тальск, я наябедничаю на тебя твоей маме. И она накрутит ухи тебе.

– Сроду она так не делала!

– Ну и зря… Ой, я хотел сказать, что правильно!

– Вредина.

– Да… То есть нет! Я уж-жасно хороший… Ваня, а что мы будем делать в Тальске? Ну повидаемся. А еще?

– Посмотришь на большую реку, на пароходы… На теплоходы то есть. Покажу те места, где было… ну, многое из того, как в моей истории…

Вовка перестал пятиться. Снова пошел рядом. Показалось мне, что он хочет о чем-то сказать и боится. И все же он сказал, поглядывая нерешительно, как-то по-птичьи:

– То, что было в твоей истории, было не в Тальске, а здесь…

– С чего ты взял?!

– Так… взял, вот и все… Нуда, там тоже было многое, но главное все же здесь. Сейчас.

Я с полминуты морщил лоб, пытаясь найти в Вовкиных словах какой-то смысл или подтекст (ведь говорил-то он серьезно!). Ничего не нашел. И повторил:

– Интересно, с чего ты все это взял?

– Я не взял. Это само… взялось…

– Ну и ладно, – сказал я примирительно.

Мы повернули было с Тургенева на Магнитную, к автобусной остановке, но Вовка вдруг тормознул сандалией и взял меня за руку.

– Ваня, пойдем пешком! Ну и что же, что далеко? Зато интересно…

– Пойдем…

В самом деле, чего маяться в бензиновой толчее, когда погода чудесная и никто нас не торопит…

Вовка потянул меня через Гагаринский сквер, на старую Знаменскую улицу с ее покосившимися особняками и недавно отреставрированной церковью восемнадцатого века. Начинали цвести высокие тополя. Местные власти еще не успели повырубать здесь эти «сорные» деревья, и от них веяло прохладой. Пахли тополя так, словно недавно прошел дождик, хотя с утра не было ни облачка. Вовка отдувал от лица редкие пушинки. За церковью улица стала совсем деревенской, одноэтажной. А рядом с дорогой потянулась заброшенная трамвайная линия – такая же, как недалеко от озера.

Мы перешли с тротуара на эту линию, в лопухи и зацветающий иван-чай.

– Похоже на узкоколейку, – сказал Вовка. – Рельсы лежат широко, но такие же заросшие.

– Похоже, – сказал я.

– А вон совсем похоже…

Слева от линии были сложены штабелем длинные оструганные бревна, они золотились на солнце. На бревнах шеренгой сидели пятеро. Двое – мальчишки лет двенадцати, в подвернутых джинсах и выгоревших сизых майках. Один светловолосый, стриженный ежиком, другой темный и кругловатый. Слева от них – девочка в синем сарафанчике, с короткой стрижкой и решительным лицом. А левее девочки – тощий длинноногий мальчуган в летнем костюмчике, словно сшитом из сине-белой тельняшки, и вплотную к нему смуглая полная девочка с темными косами и в пестром, как восточный ковер, платье.

Кругловатый мальчишка, нагнувшись вперед, убеждал остальных:

– У Портоса фамилия была дю Валлон. Почти как моя. Меня даже в школе так называли. Гад буду, не вру!..

– Дю Валлон, я тебя убью, – сказала девочка в синем сарафане.

Мальчик в «тельняшечьей» одежке тоже нагнулся вперед. Спросил сипловато:

– А может, он и правда поедет по этим рельсам? Тот паровоз…

– Посидим еще, – решил стриженный ежиком мальчик. Похоже, что он был главный.

Мы прошли метрах в трех от штабеля, но ребята не обратили на нас внимания.

– Ну, что? – сказал Вовка.

– Что? – сказал я.

– Сам теперь видишь: если хорошо придумано, значит, есть на самом деле.

– Это просто совпадение…

– В жизни на каждом шагу совпадения, – сообщил Вовка совершенно философским тоном.

Я не знал, что ответить. Судя по всему, Вовка был прав. Но все же я возразил:

– У того… похожего на Карузу, на тельняшке нет медали. И ленточки нет… Ленточка была бы заметна: продольные полоски на поперечных.

– А ее и не может быть. Пока… Потому что Дня флота еще не было… Будет в июле.

– Фантазер, – буркнул я для порядка.

– Ну и что? Ну и пусть фантазер… В августе я пойду по этим рельсам с деревянным мечом и с железной круглой крышкой. И познакомлюсь с ними. Вот увидишь…

– А как же Аркаша? – осторожно напомнил я.

– А что Аркаша? Сперва пойду я, а следом он. Что такого? Разве нельзя? – Вовка слегка обогнал меня и заглянул в лицо. Требовательно так. Чего, мол, споришь?

– Да нет, я не спорю, все правильно, Вовка.

Было ясно, что он образовывает в пространствах новую причинно-временную связь и трогать эту невидимую струну ни в коем случае нельзя.

Мы несколько минут шагали молча. А потом… Потом Вовка испугался. Очень! Он опять обогнал меня и встал на дороге.

– Иван!

– Что? – сразу перепугался и я.

– Я вспомнил!

– Что?

– Я вспомнил, про что говорили Те!..

– Вовка… – выговорил я с упавшим сердцем. – Они много чего говорили. Но ничего плохого… Правда…

«Смотровые щели» опять были беспощадно синими.

– Я вспомнил. Они говорили, что из твоей жизни уберется столько лет, сколько прожил я!

«Слава богу, ты, кажется, не услышал, что пуль было две…»

– Чушь какая, – сказал я совершенно беззаботно. – Это надо же, что почудилось ребенку… Хотя в таком состоянии немудрено…

– Но я же слышал… – повторил он уже не так уверенно…

Я шагнул к нему. Я взъерошил его волосы. Я сказал, как умудренный взрослый маленькому мальчику, испуганному нелепым сном:

– Вовка, я верю, что тебе показалось, будто ты слышал. Это был обычный бред раненого человека. Мало ли что покажется пацану, в которого вогнали две пули. Забудь.

– Значит, этого не было? – Синева была такая, что очень трудно соврать. Но я соврал.

– Этого не было.

– Честное слово?

Вот за… то есть паршивец!

– Вольдемар, – проговорил я, заложив руки за спину и покачивая себя с пяток на носки. – Довожу до твоего сведения, что у меня с детства есть примета: не давать честное слово чаще раза в месяц. Недавно я тебе слово уже дал: насчет издательства, будь оно неладно. В дальнейшем уволь… Я тебе просто по-джентльменски сообщаю, что такого там не звучало. Доволен? – При этом я на всякий случай скрестил за спиной пальцы.

Не знаю, поверил ли он до конца. Но, судя по всему, почти поверил. Может быть, потому, что этого ему очень хотелось, а бояться не было сил.

– Смотри, бабочка, – сказал я. – Какая большущая, синяя. Таких я здесь никогда не видел… Да вон, вон…

Вовка оглянулся.

– Ой… это «адмирал»… – Он побежал за «адмиралом», но тот быстро набрал высоту и растаял в синеве. Вовка стоял, задрав голову. Волосы золотились…

Я тоже смотрел вслед улетевшей бабочке. Пахло всякими травами и ржавчиной старых рельсов. Звенела тишина. Если бы сейчас из этого звона и струящегося воздуха возник старинный серебристый паровоз, я бы не удивился…

А что касается напоминания об отобранных у меня годах, то сейчас оно не казалось страшным. Потому что я знал способ, как вернуть эти годы.

Надо только протянуть как-нибудь двенадцать лет. А потом, в июне две тысячи четырнадцатого, планета Венера снова пересечет диск Солнца. И глядя на них через Вовкин монокуляр, я скажу: «Солнце, Земля и Венера, сделайте, что я прошу. Верните отнятые у меня годы…» И я знаю, что это сбудется.

Правда, в нашей стране в момент прохождения будет уже ночь, но можно уехать куда-нибудь за границу. За двенадцать-то лет как-нибудь подготовлю такую поездку… Например, возьмем да укатим с Вовкой к его тетушке в Канаду. Конечно, сперва ее придется убеждать, что «случилась ошибка». Но и на это есть время.

Я наведу на Солнце объектив с фильтром и скажу… Те самые слова… Если только к той поре у меня не созреет более насущное желание. А если созреет, за меня скажет, что надо, Вовка.

Главное, чтобы в тот день облака не закрыли солнце.

…Здесь вопреки всем литературным традициям и в ущерб сюжету автор решил вместо эпилога поместить свое очень давнее стихотворение. Вот оно.