Текст книги "Синий краб (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Ага… Мам, а у Сережи были товарищи, когда он такой вот, как я был?

– Ну как же, конечно… Я помню, все втроем бегали, вроде как вы сейчас… Он, Саня, да Левушка. Хорошие были они… Потом уехали. Писали сначала… Такие же сорванцы, как вы теперь, целыми днями на реке пропадали…

Юрка смотрел в усталое лицо матери и думал: сказать про дневник или не надо? Нет, он скажет завтра. Иначе мама всю ночь просидит у лампы, разбирая корявый мальчишечий почерк. А утром ей на работу.

– Ты говоришь «хорошие», а потом говоришь «сорванцы как вы». То есть мы… Значит, мы тоже хорошие?

– Иди, иди, умывайся, курносый, – улыбнулась мама.

Ночевали мальчишки у Стасика, в пустом сарае для дров. Здесь они могли болтать всю ночь, не опасаясь родительского недовольства. Каждый устроился, как ему хотелось: Юрка и Стасик лежали на самодельных топчанах, Алька подвесил себя к потолку в каком-то подобии гамака.

Стояла полная тишина, не было слышно даже дыхания ребят. Лунный свет из щели падал на земляной пол тонкой голубой полосой, потом полоса ломалась у топчана и светлым обручем охватывала Юркины плечи.

Луна медленно ползла по небу, и полоска света тоже тихо передвигалась.

Сначала она оказалась у Юрки на горле, потом переползла на подбородок, миновала сжатые губы, добралась до переносицы и наконец упала на глаза. Глаза мальчугана были широко открыты, и в темной глубине их зажглись лунные искры.

– Ты не спишь, Юрик? – спросил из своего гнезда Алька.

– Не сплю…

Они замолчали. Алька стал тихо раскачиваться в гамаке. Потом свесил голову и тихо заговорил:

– А они были вроде как мы, верно?

– Сказал тоже, – усмехнулся из своего угла Стасик. Он, оказывается, тоже не спал.

– У них дружба была что надо, – продолжал Стасик. – А ты вот сегодня обещал еще днем придти к Юрке, а сам болтался где-то до самого вечера. Мы ждали, ждали…

– Я больше не буду, – не то в шутку, не то всерьез вздохнул Алька. – А все-таки они совсем как мы…

Их тоже было трое. В сорок втором году, когда часть школ отдали под госпитали, и в классах была теснота, они оказались за одной партой, три второклассника. Так и познакомились одессит Лева Ковальчук, ленинградец Саня Горецкий и сибиряк Сережа Кораблев.

Они росли, и мир открывался перед ними широкий и заманчивый.

Все было им интересно: дышащая зноем лесостепь с поросшими березняком курганами, темные овраги с таинственным шорохом ручьев среди зарослей смородины, береговые кручи, в которых можно отыскать пушечные ядра времен Ермака. А за рекой на горизонте вставала синяя кромка тайги, скрывавшая в своем пока недоступном сумраке темные озера и паутину звериных троп…

Чтобы проникнуть во все эти тайны, друзья создали Экспедицию и стали вести дневник. Не слишком много открытий хранила в себе синяя тетрадь. Что можно было сделать за два месяца? А Сане, к тому же, не каждый день удавалось отпроситься в детдоме к друзьям. Но мальчишки не горевали, впереди была вся жизнь, и вся Земля лежала перед ними.

Они верили, что еще немало рассказов об открытиях запишут в Тайный Дневник Экспедиции.

А пока они писали про все, что случалось с ними: о том, как в ближнем лесу отыскали лисью нору, как в дождливые дни сидели в Сережкиной комнате, перечитывая растрепанный томик Жюля Верна, как однажды Левка захлопнул книгу и сказал спокойно и твердо, что пусть он треснет, но капитаном все-таки станет. Ему поверили…

Однажды мальчишки выловили в реке несколько бревен и построили плот. Они решили отправиться на остров, где давно привлекал из невысокий холм с квадратным камнем на пологой вершине. Не зря же этот камень лежал там! Холм наверняка был древним курганом какого-то кочевого племени. Ранним августовским утром Левка готовился повести свой «корабль» к острову. Не удалось…

Юрка догадывался, о каком острове шла речь. Это был один из узких и длинных, заросших ивняком островов, которые в пяти километрах за городом делили русло реки на два рукава.

Скоро туда доберутся ребята. Их будет уже не трое, а не меньше двадцати. Две армии сожгли мечи и соединились в большой экспедиционный отряд. Завтра они пойдут в Дом пионеров и будут договариваться насчет лодок. Им должны дать, потому что они – экспедиция…

– Только зачем они зарыли дневник? Там и тайн никаких нет, – размышлял вслух Юрка.

Алька от возмущения чуть не вывернулся из гамака.

– Ну, ничего же ты не понимаешь, Юрка! Так же интереснее… Не было тайн, а вот они закопали тетрадь, и появилась тайна.

– И как бы они делить ее стали? – снова вмешался Стасик. – Перед отъездом-то! Ну как одну тетрадь на троих? Ведь вместе писали…

Потом снова была тишина. Лунная полоса с Юркиного лба сползла на пол и скоро совсем исчезла. Казалось, мальчишки заснули, но вот Юрка снова заворочался.

– Стаська, ты не спишь? Я все думаю, может ли быть такая дружба, чтобы за двенадцать лет не забыть? Слышишь? Как по-твоему, они придут, чтобы встретиться?..

Но Стасик спит, и беспокойный Алька тоже не отвечает.

А может быть, они не спят, а просто не знают, что ответить…

Придут ли? Прошло двенадцать лет, и где теперь люди, которых в детстве эвакуация занесла в сибирский городок?

Юрка, например, твердо знает про себя и про Стасика с Алькой, что сейчас ни у кого нет крепче дружбы, чем у них. Ну, а если им придется расстаться, как тем ребятам? Можно ли быть верным своей детской дружбе так долго, двенадцать лет, целую Юркину жизнь?.. Но ведь Сережа помнил.

Да, Юрке обязательно надо знать, придут ли они…

А пока он лишь одно знает твердо горько: один из них уже точно – не придет.

Недавно прошел дождь. На асфальте стояли темные лужи, высокие тополя блестели вымытой листвой. С реки тянул свежий ветер, и человек, стоявший у перил набережной, зябко поводил плечами. Он стоял здесь давно, дождь переждал под тополем, а потом вернулся на старое место.

Набережная была пуста, и человек, повернувшись лицом к реке, смотрел, как уходят к горизонту желто-серые клочья облаков. Он сдвинул на затылок шляпу и постукивал о чугунные перила снятыми очками.

Кто-то тронул его за рукав. Мужчина обернулся и увидел мальчика.

Рубашка на нем промокла, в волосах запутались дождевые капли.

– Вы кого-нибудь ждете? – спросил мальчик.

– Ну и что? – мужчина досадливо отвернулся, давая понять, что если и ждал кого-нибудь, то никак не этого мальчишку.

Мальчик отошел, прислонился к стволу тополя и засвистел никому не известную песенку. И когда человек, вздрогнув, быстро подошел к нему, он сказал:

– Мы знали, кто-нибудь придет. Не могли же умереть все трое, верно? Вы пришли. Это хорошо…

По набережной идут двое: взрослый и мальчик. Юрка рассказал уже все, и теперь говорит тот, кого звали когда-то Санькой.

– Год назад Лева прислал мне письмо. Он был тогда уже штурманом дальнего плавания. Конечно, трудно приехать, если плавает где-нибудь за тридевять морей… А я совсем сюда приехал, новую станцию пускать здесь будем. Потом, наверно, работать на ней останусь…

Навстречу им торопливо шагает, почти бежит смуглый человек в клеенчатом плаще.

– Простите, который час? У меня часы ерундят, – останавливает он Александра. Тот поднимает голову и смотрит на незнакомца: у него белый шелковый шарф, какие носят моряки, фуражка с «крабом», а под лакированным козырьком совсем знакомые глаза.

Моряк тоже смотрит в лицо Александру и вдруг двумя руками берет его ладонь.

– Ну вот…

По тихой улице городской окраины идут трое: мальчик и двое взрослых. Идут молча. Самое важное уже сказано, а для долгих разговоров еще будет время.

В тополях шумит влажный ветер. В лужах светится желтый закат. Высокие ели кое-где поднимаются над крышами. Ветер не трогает их, и они стоят, черные и неподвижные.

Над потемневшим от дождя забором появляется взъерошенная Алькина голова.

– Эгей, Юрка! А лодки нам все-таки дали! А еще какого-то руководителя в придачу!..

– Приходи к нам. Только за Стаськой забеги, – отвечает Юрка.

– Придем! – Алька уже забрался на забор и сверху разглядывает Юркиных спутников. Мальчик знает, что это «они». Значит, пришли…

Потом Алька смотрит в небо, где пробегают низкие и редкие облака.

Славный ветер. Если он продержится до того дня, когда экспедиция отправится на остров, они доберутся до цели за полчаса.

Под парусами…

1959 г.

Зеленая монета

Шла середина августа, и в палисадниках цвели георгины. Большой георгин, белый, с кремовыми каемками на лепестках, каждое утро заглядывал во мне в окно и тихо покачивал головой:

«Скучно, брат, а?»

В то время я проводил отпуск в городе, где прошло мое детство. Я жил у своего школьного товарища в небольшою доме, над которым шумел старый тополь.

Мой друг отличался характером решительным и беспокойным, через неделю после моего приезда он взял да и укатил в экспедицию на Север, оставив меня на попечение своих родителей. Прошло несколько дней, и я заскучал. Знакомых в городе не осталось, заняться было нечем. Тихими вечерами, когда опускаются синие сумерки и в черных листьях тополей начинает дрожать зеленая звезда, я ходил к реке, где в детстве мы с Николаем ловили пескарей и возились с рассохшейся старой лодкой.

По крутой тропинке, проложенной среди кустов полыни и конопляника, я спускался к воде. Город исчезал, оставался вверху, за гранью высокого обрывистого берега. Здесь до утра жгли костры мальчишки-рыболовы. У пристани глухо трубили буксиры, и где-то далеко им отвечали резкими вскриками паровозы. Тонкие марлевые облака ползли из-за обрыва, не заслоняя звезд. Низкий левый берег светился желтыми квадратиками окон, а дальше по течению на судоверфи вспыхивали голубые молнии электросварки.

…В один из вечеров я, как обычно, решил пойти к реке. Было около десяти часов. В зеленоватом небе висела полная луна. Здесь, на окраине, ей не мешали фонари, и она светила вовсю.

Я направился через лог, про который слышал еще в мальчишечьи годы, что это остатки старинных крепостных рвов. Лог был глубок, с отрывистыми берегами.

Я стал спускаться к мостику, ведущему через ручей. Было совсем тихо, только вода журчала на дне лога, разбивая лунное отражение на сотни голубых искр. Примерно на половине спуска рос высокий тополь. Когда я поравнялся о ним, вверху зашуршал конопляник, а на тропинку посыпались комки сухой глины. Потом послышался сердитый шепот.

Подняв голову, я увидел двух мальчиков. Одному было лет десять, другому семь иди восемь. Старший стоял, слегка опираясь на длинную лопату. Воротник желтой футболки был расстегнут, из кармана брюк торчал козырек кепки. Лоб его вспотел и к нему прилипла прядка темных волос. Младший мальчуган, одетый в клетчатую рубашку, держал в руках стоптанную сандалию, из которой, видимо, только что вытряхнул набившуюся землю. 3а широким школьным ремнем, подпоясывавшим его трусики, был засунут деревянный кинжал.

Я смотрел на ребят, а они сверху за меня. Торопиться было некуда, к тому же меня заинтересовало, что здесь делают мальчики в такой поздний час.

– Чем занимаетесь, ребята?

– Так… занимаемся, – неохотно ответил старший. Прозвучало это как вежливое предложение идти своей дорогой. Я хотел направиться дальше, но вдруг второй мальчуган, доверчиво глядя на меня, с легкой гордостью произнес:

– Мы клад ищем… – И тут же получил по затылку.

Все стало ясно: я видел перед собой «кладоискателей», надеявшихся вырыть сундук со старинной утварью или ржавое оружие. Старый крепостной ров был для этого подходящим местом. Когда-то здесь отряды казаков штурмовали деревянную татарскую крепость, и кто знает, сколько интересных вещей можно было отыскать в земле, поросшей конопляником и бурьяном?

Лет двадцать назад, бегая с приятелями по этим местам, я ободрал ногу о кусок ржавой кольчуги. Потом ми нашли несколько пушечных ядер.

Поиски сокровищ, если даже они ведутся в двадцати шагах от дома, всегда окутаны таинственностью, ожиданием опасности и приключений.

Поэтому, вероятно, и был вооружен деревянным кинжалом один из кладоискателей. Получив подзатыльник, обладатель кинжала обиженно насупился, но смолчал.

– Если вы и вправду ищете клад, то делаете это неправильно, – заметил я и стал медленно опускаться по тропинке. Старший мальчик, видимо, секунду колебался, а потом спросил вслед:

– Почему неправильно?

Я обернулся.

– Не по правилам.

– А как надо? Вы скажите, если вы знаете…

Я поднялся к ним, и увидел, что среди бурьяна выкопана порядочная яма, в которой поблескивали голубыми алмазами осколки стекла. Ребята выжидающе смотрели на меня.

– Разве вам не известно, – как можно загадочнее начал я, – что клад надо искать в полночь, там, где от сухой ветки одинокого дерева падает тень.

– Это я знаю, – разочарованно сказал старший – Это в «Томе Сойере» написано. Только это неправда.

– А вы пробовали? – усмехнулся я.

– Не… В полночь здорово поздно.

– Нас мама не пустит, – выдохнул малыш и опасливо покосился на брата.

– Алька… – сказал тот.

– Ну тебя пустит, а меня – нет, – миролюбиво произнес Алька и, стоя на одной ноге, как аист, стал надевать сандалию.

– А зачем вам клад? – поинтересовался я.

– Так, просто интересно.

– Для науки, – снова вмешался Алька. – Ты же сам говорил, Ленька.

У меня мелькнула одна мысль, и я сказал, что хочу им помочь.

– Как? – в один голос спросили они.

Я объяснил, что буду возвращаться домой около двенадцати часов, посмотрю, куда падает тень от сухой ветки тополя и оставлю знак. А копать можно когда угодно.

– Вон та ветка достаточно суха, как по-вашему? Я думаю, стоит попробовать.

Ленька молча пожал плечами. Он, видимо, боялся, что я смеюсь над ними.

Но Алька спросил, какой я оставлю знак.

– Я воткну в землю твой кинжал. Можно?

Он кивнул и протянул мне свое оружие.

– Если найдете клад, скажите мне, хорошо? Все-таки интересно…

Я объяснил ребятам, где живу. Ленька спросил, который час, и заторопился домой.

Я вернулся к себе и открыл ящик письменного стола. Здесь среди каких-то гаек, мотков проволоки и старых радиодеталей от разобранных Николаем приемников валялся серебряный рубль с потертым портретом Николая Второго.

Двенадцати часов я, конечно, не стал дожидаться, а сразу пошел на старое место. Там, недалеко от выкопанной ямы, я зарыл монету и воткнул в землю Алькин кинжал.

Проснувшись утром, я взглянул в окно, ожидая увидеть там, как обычно, белый георгин, но вместо головки цветка увидел две головы моих вчерашних знакомых. Поспешно одевшись, я открыл окно.

У Альки загадочно блестели глаза. Потемневший от земли клинок торчал у него за поясом.

– Ну, нашли клад?

– Клада не нашли, – мотнул головой Ленька. – Только вот…

Алик перебил его:

– Одну деньгу нашли. Большую.

Я приготовился удивиться и внимательно разглядывать знакомый мне рубль. Ленька вынул из кармана руку и протянул на ладони… большую медную монету. Я удивился по-настоящему.

– Где вы ее откопали?

– Где кинжал был. А что?..

Не было, конечно, ничего странного в этой находке. Просто удачное совпадение.

– Она очень старинная? – с надеждой спросил Ленька. Я вертел в руках тяжелый кружок из позеленевшей меди. На лицевой стороне монеты был выбит вензель Екатерины Второй, на обратной шла по кругу надпись: «монета сибирская». Два соболя, став на дыбы, поддерживали щит, на котором виднелись полустертые буквы: «десять копеек». Внизу стояла дата: 1771.

– Старинная ли? Как тебе сказать… Времен Пугачева. Слышал про него? Впрочем, лезьте в комнату, только осторожнее.

Я сел на кровать. Мальчишки расположились с двух сторон, и я рассказал им, что знал про те времена.

Восстание Пугачева было для Леньки событием глубочайшей древности. Свою находку он считал настоящим сокровищем.

– Может, ее сам Пугачев держал в руках, а? Ну ведь может же быть? – допытывался он. Я не стал его разочаровывать.

Алик сидел, болтал ногами и вмешивался в разговор. Его не интересовала «научная ценность» монеты. Он просто радовался удачным раскопкам.

– Во, Ленька! А ты говорил, что неправда. Про книгу, помнишь?

– Ты, Алька, ничего не понимаешь, – вздохнул старший брат, – Эта штука, наверно, в землю попала, когда того дерева совсем на свете не было. Правда? – спросил он меня.

Я кивнул. Алька был поражен.

– А как же вы узнали, куда кинжал воткнуть?

– Простая случайность, – объяснил я.

Потом вспомнил про зарытый рубль, и мне стало как-то неловко…

Я подружился с этими ребятами.

Иногда я брал велосипед, Ленька усаживался на раму, Алька на багажник, и мы ездили за город, по знакомым мне с детства местам. По дороге я рассказывал Леньке все, что знал о древних засыпанных песками крепостях в Средней Азии, о египетских гробницах, о статуях острова Пасхи, о заросших тропическими лесами старых индийских городах и храмах в Центральной и Южной Америке, о неразгаданной тайне Атлантиды…

Однажды мы сидели на скамейке у Ленькиного дома и вели разговор об археологии. Мои познания в этой науке были далеко не обширными, но Ленька спрашивал, и спрашивал, и спрашивал…

В конце улицы, над зеленоватой полоской догорающего заката, висела яркая синяя звезда. Окна начинали светиться неярким желтым огнем. Ленька поковырял землю носком ботинка и сказал:

– Я когда-нибудь тоже… Уйду в экспедицию.

– А я? – поспешил вмешаться его верный брат и адъютант.

– И ты…

Экспедиция… Это слово сейчас мне напоминало о раскопках курганов и тайнах исчезнувших с лица земли народов. Я представил отблеск костров на бронзовых стволах кедров, сверкание таежных речек, тропинки, проложенные в высоком папоротнике, косые лучи солнца в летнем полумраке, и на фоне такой вот северной картины высокую фигуру Николая с двухстволкой за плечами. Потом я подумал, что, проснувшись завтра, увижу в окне недоспевший георгин, и вздохнул.

Закат совсем погас, в темных листьях тополей зашевелился ветер…

Через два дня я уезжал в район экспедиции с командировочным удостоверением местной редакции. Пароход уже сопел от нетерпения, когда на пристань примчался Алька. Он торопливо рассказал, что Ленька тоже хотел проводить меня, но не может. Вчера он увидел на глинистой стене речного обрыва выступавший кусок кирпичной кладки (видимо, это был фундамент какого-то старого здания). Увлекаемый жаждой открытия, мальчишка стал карабкаться по обрыву, сорвался и вывихнул ногу.

– Ленька говорит, что ветра не было. Если бы ветер прижал его к обрыву, то он бы добрался, честное слово. Он еще попробует, как нога заживет. Может, даже завтра.

Сообщив эту новость, Алька вытащил из кармана ковбойки позеленевшую монету.

– Вот… это Ленька вам… Он, говорит, много еще найдет. А эту пусть вам…

Через час, когда я вышел на палубу, города уже не было видно, только башня элеватора чернела на закате. На повороте пароход близко подошел к поросшему ивняком берегу, и я заметил, что листья кустов неподвижны. Ветер стих. Но алый закат пылал, захватывая полнеба. Он обещал на завтра сильный ветер.

1959 г.

«Овод»

Серые лохматые облака летели низко. Костя и Тамара, запрокинув головы, смотрели, как навстречу облакам падает и не может упасть парашютная вышка.

– Будто на экране, – сказал Костя. – Замедленная проекция.

– Ну, вот опять ты со своими терминами, – хмыкнула Тамара. – На экране облака всегда плоские и ужасно скучные…

– Не всегда. Это зависит от…

– Не спорь, – она тряхнула косой. – Они скучные, как твои разговоры о съемках, композиции, освещении и… тоска в общем…

Костя пожал плечами и зашагал вдоль забора стадиона, на котором таяли бугорки липкого снега – следы недавней игры мальчишек. Костя в другое время, пожалуй, тоже «вспомнил бы детство» и пустил в забор пару снежков. Но сейчас он шел и сердито размахивал портфелем.

Но долго сердиться он не мог.

– Ты все дразнишься, – начал он, – а киноискусству, если хочешь знать, принадлежит будущее.

– Вот новость!

– И потом, воспитательное значение… Хороший фильм может помочь человеку смелый поступок совершить, или даже…

– Уж не хочешь ли ты рассказать еще раз, как, посмотрев «Чапаева», решился в конце концов прыгнуть с парашютной вышки?

– А что? – обиженно блеснул очками Костя. – Да нет, я не про то… У меня в отряде один мальчишка есть. Вчера он «Овода» посмотрел. Так вот… Вечером он на лыжах в Покровку бегал. За книгой для больного товарища. До Покровки двенадцать километров, а дорога через лес. Вернулся уже в одиннадцатом часу… Мне это мать его товарища рассказала, того, который болеет. Вот пожалуйста: влияние героического кинообраза…

Тамара молчала. Она вспомнила, что именно вчера вечером начался плотный теплый ветер, который громыхал железом крыш и заставлял таять снега…

Сначала думали, что в кино пойдет весь шестой «А». Но оказалось, что многие видели «Овода» раньше, и желающих собралось человек десять.

По дороге ребята завернули в книжный магазин. Феде нужно было узнать, не поступила ли в продажу книга, которую обязательно хотел купить Вовка. Сам Вовка третий день лежал с простудой, но страдал не столько от болезни, сколько от скуки и от тревоги, что прозевает книгу.

– Так и называется: «Фритьоф Нансен» – внушал он Феде утром. – Не забудь… Если бы ты знал, Федька, как она мне нужна!

Федя знал.

В магазине продавщица сказала, что книга была утром, но уже распродана. Федя хотел отойти от прилавка, когда его остановил плотный человек в кожаном пальто.

– Неплохая книжка, – заметил он. – Полное жизнеописание знаменитого полярника… Кстати, я ее вчера в Покровке купил. Там спрос меньше, вероятно она и сейчас там в магазине имеется…

Но Покровка была за рекой, а в эти дни ремонтировали мост, и автобусы туда не ходили.

– Федька, опоздаем в кино, – торопили ребята. Он вышел вслед за ними, думая о том, что Вовке чертовски скучно лежать целыми днями на диване, глядя в окно…

Сеанс начинался ровно в четыре. На перекрестке большие часы, увенчанные снежной шапкой, показывали четыре без пяти минут. Нужно было спешить.

Федя не был хорошим лыжником. Да и лыжи его, короткие, не по росту, годились скорее для катанья с гор, а не для ходьбы по равнине.

Когда мальчик с книгой за пазухой вышел из Покровки, тьма уже чувствовала себя полной хозяйкой на земле.

Поднимался ветер, и тусклые звезды то проступали в разрывах быстрых облаков, то исчезали за их лохматыми краями.

Рядом с дорогой шла лыжня, по выходным дням здесь тренировались спортсмены. Идти по ней было лучше, чем по дороге, но все-таки трудно.

Влажный снег, уже тронутый весенним дыханием, прилипал к лыжам.

За деревней сразу начинался сосновый бор. Он сильно и ровно шумел под южным ветром, и шум этот, казавшийся угрожающим, вместе с темнотой охватил мальчика.

Как только огни Покровки спрятались за соснами, Феде стало жутко.

Он включил карманный фонарик и прицепил его на грудь, за пуговицу куртки. Фонарик на каждом шагу встряхивался и мигал, его луч выхватывал из сумрака бронзу сосновых стволов. Стволы были неподвижны, но высоко вверху, раскачиваясь, шумели их невидимые вершины, шумели тревожно и непрерывно.

Чтобы заглушить страх, Федя стал считать шаги. Он равномерно толкался палками, но лыжи почти не скользили и сила толчков тратилась впустую. Скоро мальчик вспотел. Шапка сползала на мокрый лоб, шарф выбился из-под куртки и натирал подбородок. В конце концов Федя сдернул его и обвязал вокруг пояса.

Он считал шаги и смотрел только вперед. Смотреть по сторонам было страшно. Когда мальчик все-таки на миг поворачивал голову, ему казалось, что в черной глубине леса вспыхивают зеленые огоньки. Пусть только казалось, но дрожь пробегала по спине. Федя вынул маленький складной нож. Не останавливаясь, открыл его зубами, сжал его вместе с палкой в правой руке и прибавил ходу. Он понимал, что смешно рассчитывать на такое оружие, если встретятся волки, но все-таки с ножом было спокойнее.

Федя, конечно, не раз пожалел, что отправился в эту «экспедицию». Дома он не сказал, куда идет. Мама, наверно, уже ходит от окна к окну и ловит малейший звук в сенях.

Лишь одна мысль радовала мальчика. Он думал о том, что Вовка получит книгу. «Если бы ты знал, Федька, как она нужна мне!» – вспоминал он. Он знал. Поэтому и пошел. Теперь он может жалеть сколько угодно, теперь все равно. Никто не узнает про это сожаление и про страх, который проникает в душу вместе с шумом деревьев.

Только бы не зеленые огоньки в лесу…

А может быть, это просто рябит в глазах от света фонарика?

А вот впереди вспыхнул еще какой-то свет, и отблеск его лег на снег… Ох, да это же грузовик! Федя облегченно вздохнул, словно товарища встретил на темной дороге. Гул мотора перекрыл лесной шум.

Машина промчалась мимо, и снова темный лес обступил дорогу. Но теперь он не казался страшным. Там, позади, были люди. А между деревьями впереди начали мелькать желтые огни пока еще далекого города.

Скоро сосны расступились. Федя выехал на крутой берег неширокой реки. Он оттолкнулся и покатил вниз. Снег на откосе не был липким, лыжи скользили, и Федя мчался, каждую секунду рискуя полететь кубарем.

И вдруг сердце его сжалось от ледяного предчувствия: поблескивая в свете фонарика черной водой, навстречу ему неслась полынья. Нельзя уже было ни свернуть, ни остановиться, и мальчик рухнул плашмя, стараясь замедлить скольжение. Но это оказалось бесполезным, и он выехал… на прозрачный, как стекло лед.

Фонарик при падении отлетел в сторону, но не погас. Книга вылетела из-под куртки, а нож захлопнулся от удара, глубоко порезав сквозь варежку ладонь. Хорошо, что в кармане был чистый платок.

Замотав руку и снова натянув варежку, Федя поднял книгу и наклонился за фонариком. И увидел, как под толщей льда остановилась большая рыба. Свет привлек ее, и она неподвижно висела над темной глубиной, лишь красноватые плавники еле заметно шевелились. Потом рыба исчезла так стремительно, что, казалось, ее и не было.

Федя по тропинке пешком поднялся на другой берег и снова встал на лыжи.

Перед ним раскинулся город, охватив полгоризонта переливающимся поясом огней. Красными искрами горели сигнальные огни парашютной вышки, а на низких облаках вспыхивал синий отблеск электросварки. Желтыми квадратами светились окна ближних домов…

Кончилось заснеженное поле, и первые домики пригорода встали вдоль дороги. Эту часть пути Федя проделал совершенно машинально. Ноги у него дрожали, дыхание стало хриплым.

И только перед Вовкиным домом он заставил себя стряхнуть оцепенение. Твердо ступая, поднялся с лыжами на плече по лестнице и позвонил. Открыла Вовкина мать.

– Федя?.. А Вова спит уже.

– Ну и пусть спит. Я, Елена Павловна, на минутку.

Мальчик поискал глазами, куда сесть, но стула поблизости не оказалось, и он прислонился к косяку.

– Я ему книгу принес. Он все просил… Ну вот, я принес…

Елена Павловна взяла книгу, взглянула на переплет.

– Да, но ведь… – И осеклась, взглянув на мальчика.

Он снял шапку, и свет падал на его лицо. Темные прядки прилипли к влажному лбу. Глаза были измученные. На куртке и на повязанном вокруг пояса шарфе таял налипший снег. Побуревший от крови платок перетягивал правую ладонь.

– Откуда ты? Что у тебя с рукой?

– Из Покровки. Потому что в городе не было… А рука, это так… Крепление поправлял и оцарапал.

Только тогда она поняла все и, представив темные снежные километры, которые прошел друг ее сына, сказала:

– Я соберу поужинать и пойду к вам предупредить, что ты ночуешь у нас. Ты устал и озяб.

– Я совсем не озяб, – ответил он. Мне было жарко, на улице очень теплый ветер. И я пойду домой, только лыжи оставлю у вас…

Она все-таки задержала его: заново перевязала руку. Когда он ушел, мать подошла к постели сына. На стуле рядом с изголовьем лежала книга «Фритьоф Нансен». Елена Павловна купила ее утром, но поздно вернувшись с работы, не показала Вовке; чтобы он не читал ночью. Она положила книгу на стул, когда мальчик уже спал.

Теперь Елена Павловна убрала свою книгу и на ее место положила Федину.

Книги были совершенно одинаковые, но на той, которую принес Федя, темнело бурое пятнышко крови.

Некоторое время Костя и Тамара шли молча. Потом девушка спросила:

– А в том лесу, где дорога на Покровку, правда могли встретиться волки?

– Могли, – кивнул Костя. – Говорят, недавно один шофер убил на той дороге сразу пару. Он направил на них машину… Эге, легок на помине! – воскликнул он вдруг! – Веткин! Федя!

К ним подошел мальчик в лохматой шапке, с перебинтованной рукой.

– Куда спешишь, герой? – приветствовал его вожатый.

– Я из кино, Костя. «Овода» смотрел. Эх и картина! Я еще раз схожу, обязательно.

– Третий раз?!

Мальчик поднял на него немного удивленные глаза, а потом сообразил, улыбнулся.

– Да нет же. Второй… Тогда, с ребятами, я не ходил. Мне нужно было в Покровку… по одному делу. И я в кино не пошел…

Не пошел он тогда в кино. Потому что иначе не успел бы в Покровку до закрытия деревенского магазина.

1959 г.