Текст книги "Синий краб (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Там, где течет Ориноко

Когда Саша проснулся, за окнами еще блестели морозные звезды. В первое утро каникул можно было встать попозже, но мальчик колебался лишь секунду и сбросил одеяло. Вчера он решил пойти в кино на первый утренний сеанс6 днем билеты на «Судьбу барабанщика» достать было очень трудно.

У кассы кинотеатра никого не было, а в фойе дожидалось звонка не более двадцати ребят. До начала оставалось еще минут пятнадцать, и Саша прошел в читальный зал. Здесь стояла тишина, лишь потрескивали батареи. Неярко горела люстра, за окнами начинало синеть утро.

Усевшись на диване, Саша листал журнал «Молодежь мира». На страницах мелькали снимки незнакомых городов, названия далеких городов и тропических рек. Недавно Саше попала в руки книга о путешествии по Амазонке. Описания непроходимых джунглей, полных тайн и опасностей, рассказы о развалинах городов, затерянных в лесах, вызвали у мальчика тоску по дальним незнакомым странам и старую, как мир, жажду путешествий, которая многим всю жизнь не дает покоя. Однажды он купил в магазине «Учебные пособия» большую карту Южной Америки, истратив деньги, которые копил на коньки.

– Очередное увлечение, – фыркнула его сестра Галина. – Ты ведь совсем недавно хотел стать художником, товарищ великий путешественник?..

Журнал кончился. На последней странице был помещен уголок переписки. Там были имена и адреса людей из разных стран. «Все взрослые, – с досадой подумал мальчик, – а хорошо бы написать какому-нибудь мальчишке в Африку или Австралию…» И словно нарочно в глаза ему бросились строчки в самом конце списка: «Диэго эль Ривера двенадцати лет (Венесуэлла) хочет переписываться с кем угодно и о чем угодно на испанском и английском языках». Дальше был напечатан адрес: город Маракаибо, улица… дом…

Неожиданно громко затарахтел звонок. Не найдя в карманах бумаги, Саша записал адрес химическим карандашом прямо на ладони. Английский язык он знал неплохо для шестиклассника и надеялся как-нибудь составить письмо.

…Утро, звонкое и морозное, казалось сотканным из стеклянных ниток. Мальчик шагал по сверкающей улице, тихо насвистывая запавшую в память песню из фильма: Бьют барабаны, гремят барабаны…» Все было чудесно: близкий новогодний праздник, каникулы, «Судьба барабанщика», это утро, иней на чугунных штакетниках, втоптанные в снег еловые веточки. И еще что-то хорошее случилось недавно, а что именно, он вспомнить не мог. Потом вспомнил и, стянув с руки варежку, взглянул на ладонь. На ходу Саша стал сочинять письмо: «Дорогой незнакомый друг!..» Нет, лучше не так… «Дорогой товарищ из Венесуэллы…» Опять не то…

И, придя домой, он написал просто: «Здравствуй, Диэго!..»

…Ответ пришел, когда Саша совсем перестал ждать. С юго-запада уже прилетали теплые серые ветры. Они были влажными и такими плотными, что казалось, их можно рвать на куски, как вату. Сугробы темнели и безнадежно оседали.

На конверте из тонкой голубой бумаги ярко синела марка с пальмами на фоне моря. Адрес был написан по-английски детским крупным почерком. Письмо оказалось коротким, мальчишка из Венесуэллы, видимо, знал английский язык не лучше Саши.

«Письма долго идут через океан, – писал Диэго, – поэтому я не буду ждать ответа и через неделю напишу тебе снова. Ты делай так же, ми амиго, тогда каждую неделю мы будем получать друг от друга письмо».

…Стремительно, неудержимо наступала весна. Грязные пласты снега в школьном саду с шумом обваливались в большие синие лужи. В лужах мальчишки из младших классов пускали кораблики, вырезанные из сосновой коры. Побросав портфели прямо в талый снег, они шлепали промокшими ногами у самой воды. Сторож и учителя гнали их домой, но ребята возвращались, как только взрослые уходили.

Однажды Саша забрел в сад и остановился, наблюдая за игрой ребятишек. Маленький первоклассник, сидя верхом на пухлом портфеле, усердно кромсал ножом кусок коры, старался придать ему форму корабля. Неожиданно ножик сорвался и ударил мальчика по руке. Сунув в рот порезанный палец, малыш растерянно взглянул на Сашу. Глаза его наполнились слезами.

– Дай-ка, сказал Саша. Присев на услужливо придвинутый портфель, он вырезал маленькую шхуну, вколотил две мачты-лучинки и оснастил их клетчатыми парусами из четвертушек тетрадных листов. На узких бортах он написал он написал латинскими буквами: «Диэго эль Ривера». И маленький первоклассник отправил шхуну в плавание, даже не спросив, что значит эта странная надпись.

Вернувшись домой, Саша нашел в почтовом ящике второе письмо из Венесуэллы. Оно было длиннее первого. Диэго рассказывал, как мог, о древнем городе Маракаибо, который лежит на берегу узкого пролива, соединяющего узкое море-лагуну с Венесуэльским заливом. Над лагуной поднимаются громадные ажурные вышки, а вода в ней покрыта нефтяными пятнами. Здесь, на нефтепромыслах, работает инженер эль Ривера, отец Диэго. В порту Маракаибо всегда оживленно. На набережных можно встретить индейцев в пестрых костюмах, с суровыми бронзовыми лицами. Бухта, как лепестками белых цветов, усыпана парусами. Это мелкие суда, доставляющие в прибрежные поселки провизию и питьевую воду. Бывают здесь и океанские пароходы, но не так часто…

Саша писал каждую неделю. Короткими фразами, то и дело заглядывая, рассказывал он далекому товарищу о синих таежных горизонтах Урала, о холодной весне и влажных западных ветрах. Писал он про школу, про друзей, про книги, которые он любит читать, когда все в доме спят и лишь оконное стекло дребезжит под порывами ветра; про географические карты, которые он исчертил цветными маршрутами разных экспедиций. Когда смотришь на эти карты, хочется увидеть весь мир.

Однажды Саша прибил на стену большую, в четыре листа, карту мира.

– Все еще увлекаешься? – спросила Галина. Саша молча орудовал молотком.

– Все стены увешал. Мало тебе Южной Америки?

– Смешная ты, Галка, – вздохнул брат. – Конечно, мало.

Его интересовало все: загадка острова Пасхи, судьба исчезнувших в лесах Амазонки экспедиций, уссурийская тайга, ледяные тайны Антарктики, коралловые острова Полинезии. Ему хотелось знать все языки, чтобы уметь говорить со всеми людьми на Земле. Все это и хотел мальчик объяснить сестре, но та лишь пожала плечами и сказала, что в голове у него одна романтика, что никаких загадок нет, а есть только тропические полуколонии, из которых капиталисты выжимают все соки. Как будто Саша сам не знал этого! Но он верил, что колонизаторов скоро не будет. Дрались алжирцы, сражались за свободу повстанцы Кубы. На Африканском материке Саша перекрасил цветными карандашами ставшие свободными страны: карта мира отставала от жизни.

А тайн на свете было так много!

…В четвертом письме Диэго прислал свою фотографию. Он был снят по пояс, позади него уходила вдаль улица с белыми зданиями и тонкостволыми пальмами. Кроме этих пальм ничего не напоминало о Южной Америке. С карточки смотрел темноволосый мальчишка с черными, немного задумчивыми глазами, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Он слегка улыбался, склонив набок голову, словно ждал ответа на только что заданный вопрос.

Письмо на этот раз было очень интересным. Диэго рассказывал, как он летал с отцом на нефтепромыслы у Ориноко.

Непроходимые джунгли – льяносы – поносились под крылом гидросамолета. Потом под поплавками вскипели буруны и стих мотор. Мальчик увидел берег, длинный барак, недостроенную вышку, сплошную стену зелени с громадными кронами отдельных деревьев над ней, лодку, спешащую к самолету.

– Я пойду… туда… – показал Диэго на заросли, едва ступил на землю. Он впервые был на Ориноко, у джунглей. Он хотел скорее узнать их таинственную глубину. Он не мог ждать.

– Не дальше пятидесяти шагов, – строго предупредил отец. – Будь осторожен. Возьми нож… Постой, вот револьвер. Зря не пали, это на всякий случай.

Мальчик нетерпеливо кивнул.

Широкие резные листья колыхались на уровне его груди. Среди них переплетались тонкие стебли, сплошь усыпанные звездочками желтых цветов. Диэго раздвинул заросли. Ладонь обожгло прикосновение побегов низкорослого кустарника. Тогда он отступил на шаг и вынул из ножен мачете.

Стояла влажная жара. Рубашка прилипла к телу, но мальчик, работая клинком, двигался вперед. Остановился он, лишь когда оказался под зеленым сумраком исполинских крон.

Диэго прислушался. На разные голоса кричали птицы. В зелени не смолкал знойный звон насекомых, но он был таким ровным, что обращал не себя внимание, только когда ритм его нарушался особенно громким звуком.

Солнце едва пробивалось в чащу. Плоский широкий луч его прорезая темный воздух, падал к подножью громадного ствола, и в свете его загорались огненно-алые, с золотой сердцевиной, орхидеи. Чешуйчатые корни дерева, кое-где оплетенные зеленью, узловатыми щупальцами вздыбились над почвой. Лесной гигант крепко вцепился в планету.

Лохматый паук с туловищем в два кулака мальчика неторопливо шагал по корню. Диэго замер, наблюдая за ним. Кто-то вкрадчиво тронул его за шею. Он вздрогнул, рывком обернулся и увидел спускающуюся с гигантской высоты лиану.

– Куарр! А-хха ха! – раздался пронзительный крик. Стая пестрых попугаев рванулась из зарослей и мгновенно скрылась. От неожиданности мальчик шарахнулся в сторону и увидел, как навстречу скользит в высокой траве с синими гроздьями соцветий змея. Она была толщиной в руку. Мышцы перекатывались под голубоватой с черным крапом кожей. Змея остановилась, подняв над травой плоскую черепашью голову, и кожа на ее шее, уже не голубая, а желтоватая, собралась в складки. Оловянные глаза казались мертвыми. Мальчик задрожал не столько от страха, сколько от отвращения. Отчаянно рванув из-за ремня зацепившийся курком револьвер, о выбросил вперед руку и остановился лишь на пятом выстреле. Тогда он обнаружил, что змея исчезла.

За спиной раздались тревожные крики. Диэго ответил и, не убирая револьвера, двинулся назад…

«Потом я видел закат на Ориноко, – писал он. – Река в разрывах густой зелени блестела как ртуть, а пальмы чернели на оранжевом закате. Если бы ты сам мог увидеть это, ми амиго!»

Он писал, что трудно представить, как живут люди в этом зеленом аду, среди ежеминутной опасности, лихорадки и ядовитой нечисти. Но они живут и воюют с джунглями. Одних гонит туда голод, а других… Видимо, зов джунглей сильнее страха пред опасностью. Не один человек исчез в бесконечной сельве, пытаясь проникнуть в тайны лесов, сомкнувших свои заросли над развалинами индейских городов, но снова идут туда неутомимые охотники, зоологи, археологи и художники…

Летом Саша ушел в поход с пионерской экспедицией. Пять дней двигался отряд через тайгу, прокладывая тропинки в сыром папоротнике. А один раз пришлось идти ночью, чтобы не опоздать с возвращением. Могучие стволы стояли неподвижно, едва виднеясь в темноте. Колючие травы цеплялись за ноги, ветки кустарников хватали за плечи. Зеленовато светился компас, и звезды вздрагивали среди черных вершин. А когда в просветах среди деревьев заплескалась синяя вода рассвета, ребята вышли к большому озеру. Днем их на берегу застала гроза.

Саша почему-то вспомнил эту грозу сентябрьским днем, когда, вернувшись из школы, нашел в почтовом ящике новое письмо с венесуэльской маркой. Адрес был написан резким незнакомым почерком. На марке клубились лиловые облака. Такие же облака тогда, летом, собирались над озером, и вода постепенно принимала их темный, тяжелый цвет. Стояла глухая тишина. Потом змейкой прошуршал в траве легкий ветер, тронул кусты. На берегу спешно достраивались шалаши и трубил горнист…

Саша торопливо разорвал конверт. «Ми амиго! – писал кто-то другой, не Диэго. – Недавно в Маракаибо была забастовка рабочих нефтепромыслов. Венесуэльскую нефть – Венесуэле, вот чего они хотели. Во время демонстрации полиция стреляла в рабочих…»

Нервно листая словарь, Саша разбирал скупые строки, пока не дошел до слова, которое заставило его остановиться. Мальчик долго смотрел на это слово, проникаясь его безнадежным смыслом. Секунды остановились, маятник замер в наклонном положении, боясь нарушить звенящую тишину. И Саша вдруг удивительно четко представил ослепительное солнце, широкую пустую улицу, глянцевые листья пальм, черный, раскаленный зноем асфальт, покрытый следами разбежавшейся. На асфальте лежал, раскинув руки, мальчик с кровью на смуглом лбу и клетчатой рубашке.

«Он шел с рабочими и был убит первым залпом», – писал отец Диэго.

За дверью раздались шаги. Саша медленно выпрямился и, мельком взглянув на фотографию, стоявшую на столе, подошел к карте Южной Америки.

Вошла Галина. Она бросила на стол пачку тетрадей и увидела оставленное письмо. Близко поднеся его к глазам, она несколько минут вглядывалась в ломаные строчки, потом осторожно сунула бумагу в конверт и посмотрела на брата. Он стоял к ней спиной, сунув руки в карманы, и насвистывал резкую короткую мелодию.

– Саша, – позвала Галя.

Он не повернулся, только перестал свистеть и проглотил что-то похоже на шерстяной комок. На карте перед глазами у него слегка расплылось желтое пятно – Венесуэла, страна, где течет Ориноко, цветут в джунглях Орхидеи, а на солнечных улицах белых городов полицейские убивают мальчишек.

За окном сухой холодный ветер пытался оторвать от клена желтый лист. Но лист крепко держался, трепеща не ветру. Сухие листья кленов часто остаются на ветках до весны, пока не раскроются новые почки.

– Саша… – снова позвала сестра.

Мальчик повел плечом и тихо сказал:

– Все равно… Ты не понимаешь…

Желтое пятно Венесуэлы перестало расплываться. Он опять увидел на карте четкую градусную сетку и голубые пунктиры маршрутов.

1959 г.

Медленный вальс

– Все, – сказал Валерий, отстегивая крепление сломанной лыжи. Он поискал глазами какой-нибудь пенек и, не найдя, сел прямо в снег. – Приехали…

– Так и будем сидеть? – спросил Лешка.

– Помалкивай уж! – взорвалась Галя. – Сам ведь потащил нас сюда! Все давно дома, конечно, а мы… Вот тебе и короткий путь!

Она замолчала, и сразу же из темных лесных углов на поляну выползла тишина. Опрокинутый яркий месяц равнодушно смотрел на попавших в беду лыжников. Вокруг замерли в безучастном молчании закутанные в снег ели.

– Заблудились, как маленькие… – снова заговорила Галя. – Вот и будем теперь Новый год в снегу встречать.

– А что! – откликнулся Валерий. – Вытопчем танцплощадку. Елок достаточно. Луна, лес, сугробы… Сказки Андерсена… Романтика.

– Ладно, вставай, – сказал Лешка. – Тут недалеко железная дорога. По шпалам часа за полтора доберемся.

– Обрадовал, – вздохнула Галя. – Уже десять минут двенадцатого. Такой хороший поход был, а конец…

Рельсы ярко блестели под месяцем. Они выгибались плавной дугой и убегали в широкой лесной коридор. Друзья торопливо шагали по шпалам, надеясь за очередным поворотом увидеть городские огни. Но вместо города они увидели белую будку на краю пути, а чуть подальше окруженный палисадником дом.

От будки к дому торопливо шла девочка. Она была в громадных валенках и пуховом платке, но без пальто. Под мышкой она несла большого черного кота. Кот яростно вращал хвостом, однако не вырывался.

– Далеко до города? – окликнул девочку Валерий. Она вздрогнула от неожиданности, обернулась. Кот вывернулся, плюхнулся в снег и скачками начал удирать в лес.

– Васька! Бандит! – закричала девочка, но видя, что погоня бесполезна, обернулась к лыжникам.

– До города? Семь километров.

– Тридцать пять двенадцатого, – сказал Лешка. – И добавил виновато: – Теперь уж не успеть…

– Еще бы, – усмехнулась Галя. Потом сняла с плеча лыжи и решительно заявила:

– Больше я не могу двигаться. У меня в горле пересохло… Попьем воды, по крайней мере. Можно здесь напиться?

– Заходите в дом, – сказала девочка.

Она привела их в большую комнату и снова вышла.

– Ты что же, одна в доме? – спросил Валерий, когда девочка вернулась с полным ковшом.

– Все в деревню ушли, в гости…

– А тебя оставили?

– Я папку жду. Вернется он с обхода, и мы тоже пойдем.

Пока шел разговор, Лешка осматривал комнату. Многочисленные фотографии в рамках как-то не вязались с городскими кружевными шторами на широких окнах и шелковым абажуром. В одном углу стояла тумбочка с приемником, в другом пузатый комод, а на нем старинный граммофон – черный ящик с медными амурами на стенках и громадной жестяной трубой над зеленым диском.

– Ну и экспонат, – заметил Валерий. – Свидетель веков…

– Это бабушкин, – охотно пояснила девочка. Ходики над граммофоном показывали без четверти двенадцать.

– Ну, пошли, горе-туристы, – вздохнула Галя.

– Куда и зачем? – спросил Валерий. – «Нам некуда больше спешить…» Почему бы не встретить год грядущий под этим гостеприимным кровом?.. Если хозяйка не прогонит.

– Оставайтесь, конечно, – сказала девочка. – Я бы музыку включила, да приемник не работает. Мишка вчера в нем ковырялся…

– Понятно, – кивнул Валерий. Лешка, иди сюда.

Они пошептались, потом достали из рюкзака флакон тройного одеколона. Валерий попросил стакан.

– Еще чего? – взорвалась Галя. Не смей давать им посуду, – обратилась она к девочке. – Придумали! Пить такую гадость!

– Галочка, это же традиция, – ласково начал Лешка. – За неимением шампанского…

– Я вот вам дам традицию!

– Будем так сидеть? – спросил Лешка.

– А кто виноват?

Несколько минут они сидели молча. Потом Лешка кивнул на граммофон:

– Работает этот агрегат?

– Он работает, но пластинок нет совсем, побились…

Лешка подумал.

– Ладно! Хотите новогодний вальс? – Он расстегнул куртку и вынул из внутреннего кармана пластинку величиной с чайное блюдце. Потом, не обращая внимания на удивление товарищей, завел граммофон – ручка услужливо торчала в ящике.

– Ну что же вы? Танцуйте.

Но танцевать не стали.

Граммофонная труба вздрогнула, и из нее вырвался фортепьянный аккорд. Потом зазвучала далекая музыка, и сквозь нее пробились, как тяжелые капли, мелодичные удары, отмеряющие ритм медленного вальса.

– Что же вы не танцуете? – сказал Лешка.

– Ой, откуда такая прелесть? – прошептала Галя.

Лешка не ответил.

– Из Ленинграда? – тихо спросил Валерий.

– Да… Это она сама сочинила. И играет сама. Прямо в консерватории и записали. Я позавчера получил в письме…

– И все время таскаешь пластинку с собой?

– Ну и таскаю. А что?

– Да ничего. Я так…

Вальс звучал, заставляя дрожать жестяную трубу. Галя подошла к окну.

– Ой, девочка, выключи, пожалуйста, свет! – вскликнула она. И когда погасла лампочка, спросила:

– Красиво, правда?

Стекла широкого окна были окаймлены чеканным ледяным узором. За ними замер в легком тумане снежный фантастический лес. Туман тихо плыл, расползался на клочья и снова густел. Полосы лунного света, пробившегося сквозь заиндевелые кроны, колыхались, скользя по сугробам.

А музыка нарастала, спешила. Вихревая мелодия заглушила мерные аккорды.

– Долго играет, – заметил Валерий,

– Такая запись, – ответил Лешка. – Долгоиграющая. Хотя и на семьдесят восемь оборотов…

– Ты же испортишь пластинку, – возмущенно прошептал Валерий. Он шагнул к граммофону. Тонкий голубой луч пересекал диск. Видно было, как из-под иглы, вставленной в тяжелую мембрану, ползет тонкая-тонкая стружка. Валерий хотел остановить диск.

– Не надо, – сказал Лешка, не оборачиваясь. Он смотрел за окно. Вспомнил вдруг Ленинград, каким видел его прошлой зимой.

…Они шли тогда вдвоем по набережной Лейтенанта Шмидта. Тоже светила луна, только ярче, чем сейчас. Сияли огнями мосты. Слабо мерцал снег па застывшей реке, на гранитных парапетах, на реях парусников, вмерзших в лед у причала. Зеленые искры вспыхивали на заиндевелом такелаже баркентин. Вдали слабо светился купол Исаакия…

– Пора, – негромко сказал Валерий. – Через минуту будет двенадцать.

Он положил на подоконник руку вверх ладонью.

– Ну, давайте ваши лапы. И ты тоже, маленькая хозяйка… большого дома. Давай и ты свою руку… С Новым годом.

– С Новым годом, – ответила девочка, положив поверх других свою маленькую ладонь. – Только мы с папкой Новый год будем встречать по московскому времени. Мы путейцы…

А медленный вальс продолжал ронять капли лунного света на звонкое стекло обледенелых ветвей…

Когда они вышли, Лешка неожиданно размахнулся и зашвырнул пластинку за деревья.

Он не жалел. Лешке казалось, что музыка с пластинки разнеслась по всему лесу и круглый год будет звучать в нем – весной в фарфоровых колокольчиках ландышей, летом в гудении стремительных гроз, осенью в перезвоне тонкой бронзовой листвы.

Домой они вернулись в два часа без четверти.

– Успеете еще встретить Новый год по московскому времени, не горюйте, – утешали их в шумной комнате общежития друзья.

– Мы не горюем, – ответила за всех Галя. – Мы встретили как следует. Верно, ребята?

1960 г.