Текст книги "Синий краб (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Похлебка с укропом

Пашка появился стремительно. Он уперся ладонями в подоконник и, перебросив через него сразу обе ноги, прыгнул в комнату.

– На мельницу пойдешь?

– А?

– А – дважды два, пустая голова, – деловито сообщил Пашка. Но все-таки повторил:

– Пойдешь на мельницу?

Это была великая милость: Пашка, для которого я был просто «соседским головастиком», сам предлагал мне свою компанию!

Удивительно! Это надо было обдумать, понять, что к чему. И еще надо было узнать, далеко ли эта мельница, зачем туда идти и когда вернемся. А то придет с работы мама, а меня нет. Ого, что будет!

Но вместо этого я сказал:

– Тогда я тоже ходил, когда вы в Мухин огород лазили. Я караулил, а вы морковь жрали. А мне фиг что дали. Только две морковки. Дурак я, да?

Мне вдруг вспомнились те две тощие морковки. Наешься ими, что ли? И стало обидно. А в своей комнате я был хозяин и с Пашкой мог разговаривать смело.

Но он не разозлился. Он покачал босой ногой и, глядя в сторону, сказал:

– Все по две съели, только Южка четыре, прямо в земле. А больше мы нарвать не успели…

Я вспомнил худого большеротого Южку, как он вылезал из-под забора. Губы его были в земляных крошках, а круглые уши еще шевелились, он дожевывал…

– А на мельнице что?

– Что-что! С дыркой решето… Голуби туда прилетают кормиться. Поохотимся.

– На голубей?!

– Из них в некоторых странах жаркое жарят. Лучше, чем из курицы. Пробовал курицу?

Я сказал, что пробовал. Я не помнил, но ведь пробовал же когда-нибудь, наверно. Хотя бы до войны…

– Рогатку не забудь, – сказал Пашка.

Ну, все сразу стало ясно. Пашка знал, что рогатка у меня мировая, из мягкой белой резины от противогаза. Мне ее сделал одноногий квартирант дядя Вася, который жил у нас весной после госпиталя. Конечно, Пашка выпросит пострелять. Но зато я сразу почувствовал себя увереннее.

– Кто еще идет?

Пашка кивнул за окно. Из-за подоконника, словно круглая луна, медленно подымалась голова Стасика.

– Я тоже пойду, – сообщил он. Подумал и перекинул через подоконник ногу в черно-красной бархатной штанине. Это были американские штаны, Стаськин отец их получил где-то по товарному ордеру.

– Дверей на тебя нет? – прикрикнул я. Со Стаськой можно было не церемониться. Подумаешь, напялил заграничные шкеры, да лазит в чужие окна.

Стаська ногу не убрал, но и в комнату не полез. Так и остался верхом на подоконнике.

– Ну, пойдешь? – дернул бровями Пашка.

– Пойду. Пол вот подмету…

Я схватил жесткий березовый веник и начал добросовестно разгонять по углам пыль. Пашка сел на табуретку и послушно поднял ноги. Он сегодня вообще был какой-то не такой: почти не насмешничал, головастиком меня не обзывал.

Задумавшись, он по-прежнему сидел, поставив пятки на сиденье и уткнув подбородок в колени.

– Пашка… – сказал я. – Ты сегодня какой-то… тихий, что ли…

Он встряхнулся.

– Да не… это так… – Он посмотрел на меня серьезно и вдруг признался: – Мамка все утро опять ревела.

Быстрая теплая волна колыхнулась во мне от того, что Пашка заговорил со мной просто и доверчиво, как с равным. Но я не подал вида. И спросил солидно:

– Опять писем нет?

– Было письмо… А она все равно ревет. Видела сон, будто отец в колодец упал. Говорит, теперь убьют.

– Наша мама тоже сон видела, когда папке руку оторвало, – сказал Стасик.

– Ему и без руки можно работать, директором-то, – хмуро заметил Пашка. – А у нас отец столяр. Куда он, если оторвет…

– А с голубями что? Жарить будем? – спросил я, чтобы скорей отвлечь Пашку.

– Масло тогда надо, – сказал он. – У вас есть?

Я не знал. Кажется, кончилось.

– Мамка карточку на жиры продала. – объяснил Пашка. – Все равно не отоваривают.

– Лучше похлебку на костре сварим, – предложил я. – С укропом.

Мне вдруг очень захотелось попробовать мясную похлебку с укропом.

– Где его взять, укроп-то?

– За сараем растет, где в прошлом году огород был.

– У-у… – сказал Стасик. За сараем были могучие репьи. Конечно, Стасик жалел штаны.

Я хмыкнул. Потому что не боялся колючек.

Путь до мельницы был не близкий. Сначала мы шли по горячему от солнца деревянному мосту. Пашка плевался и подпрыгивал: доски обжигали его голые пятки. За мостом потянулись переулки заречной слободы. В канавах стояли кудлатые козы и лениво жевали желтые стебли «пастушьей сумки». Когда мы проходили мимо, козы переставали жевать и провожали нас печальными глазами.

Один из переулков привел нас к переезду с полосатым брусом на столбиках, с зеленым и красным фонарями. Мы нырнули под шлагбаум и зашагали по шпалам, на обращая внимания на сердитые крики худой старухи-стрелочницы.

Августовское солнце жарило спину. После похода за сарай руки и ноги зудели. Глаза щипало: рельсы сияли, и казалось, что они скоро расплавятся. На шпалах блестели жидкие черные капли – не то деготь, не то смола. Подошвы растоптанных брезентовых полуботинок прилипали.

– Еще с километр – и все, – пообещал Пашка.

– Лучше бы дома сидели, – оттопырив губу, – заговорил Стасик. Лицо его покраснело, и смешная белобрысая челка прилипла к мокрому лбу…

– Ну и сидел бы, – равнодушно заметил Пашка. – За уши тебя не тянули… Вон Алешка и то не ноет.

– Почему «и то»? – огрызнулся я.

– Потому что восемь лет. А ему-то уже скоро двенадцать.

Я сказал:

– Не восемь, а девять почти…

– Засунуть бы вас в мои штаны, – пожаловался Стаська.

Я моча позлорадствовал. Говорить не хотелось, потому что от жары звенело в голове, сквозь дырявую подошву в полуботинок набились крошки шлака. Но я равномерно шагал дальше, прихрамывая и глядя на мелькающие под ногами шпалы. Охота на голубей уже не казалась интересной. Только мысль о похлебке подбадривала. Есть-то хотелось. Как всегда…

По сторонам потянулись снегозащитные полосы – низкие, но густые ряды желтой акации.

– Айда! – Пашка круто свернул и, расталкивая упругие ветви, полез в самую чащу кустарника.

– Во… тут…

Сквозь завесу мелких листьев ничего не было видно, и я пролез вперед.

– Не дрыгайся, куда прешь, – прошипел Пашка. Видимо, уже начиналась охота.

– А где мельница? – прошептал я, потому что ожидал увидеть бревенчатую башню с размашистым крестом ветряных крыльев.

– Перед тобой мельница, – тихо сказал Пашка. – Проснись.

Шагах в пятидесяти поднималось кирпичное здание с узкими зарешеченными окнами, с треугольными зубцами наверху и с круглой башенкой на одном из углов.

От кустов это здание отделял вытоптанный пустырь.

– На крепость похоже, – сказал я.

Пашка, видимо, счел это сравнение удачным. Снисходительно буркнул:

– Вроде…

– Ага, – поддержал Стасик. – Здорово похоже. У нас такая картинка есть дома: крепость на горе, а внизу какая-то тетка сидит, длинноволосая и с гитарой…

В кустах было не так жарко. Мы посидели в них, как в засаде. Вытащили рогатки.

– Дашь стрельнуть из твоей? – шепнул Пашка.

– Дам… А голуби где?

– Они сюда прилетают. Будут, обожди…

Но голуби не прилетали.

Стаська заворочался за соседним кустом, и оттуда донеслось:

– Черта с два они прилетят.

Я тоже не верил, что мы увидим голубей. Но было хорошо сидеть просто так, в тени, а не шагать по жаре, считая горячие шпалы. Правда, сначала пожелтевшие стручки кололи шею, а за ворот сыпались сухие листья, но я догадался: поднял воротник матроски.

Я вытянул гудящие ноги и прислонился к узловатому стволику акации.

От мельницы доносился еле слышный ровный шум. Он убаюкивал. Сквозь листья был виден пустырь и кусты бурьяна. Они казались светло-серыми, словно поседевшими. Небо тоже постепенно стало светло-серым, затянулось тонкой пеленой. Солнце пожелтело. Почему-то думалось, что и на земле, и в воздухе все затянуто мучной пылью.

Здание мельницы было громадным и, наверно, сплошь набитым мешками с мукой. И можно было напечь из этой муки тысячи буханок. Или миллионы. Чтобы увезти хлеб к магазину, придется вызывать целый поезд повозок. Сонные кобылы неторопливо потянут скрипучие телеги с деревянными ларями, от которых пахнет теплыми булками…

Маленький, черный как цыганенок, Южка – сын нашей соседки – увидев повозку, всегда говорил:

– Опять повезли целую халабудину.

Что такое «халабудина», никто не понимал, но Южку не спрашивали. Он все равно не отвечал, только следил за повозкой большущими серо-коричневыми глазами…

А может, голуби все-таки прилетят?

Я затряс головой, чтобы не слипались глаза, и спросил:

– Если много настреляем, Южку позовем?

Пашка не ответил, а Стаська снова заворочался и сказал:

– А что ему делать? Что он умеет-то?

– А че ему уметь надо? – спросил Пашка.

– Ну, птиц щипать, костер зажигать…

– Есть-то он умеет, – сказал я.

Стаська рассудительно заметил:

– Это все умеют…

В эту секунду что-то зашумело, захлопало в воздухе, и стая сизяков спланировала на пустырь. Они тут же разбрелись и стали тюкать клювами землю, словно маленькие курицы.

– Не стрелять. Я первый, – сдавленным шепотом приказал Пашка. Он знал, что делать, он был лучший стрелок. Я видел, как он плавно оттянул резину рогатки, заряженную железной шайбочкой.

Я выбрал себе большого ленивого сизаря у края пустыря и начал целиться из рогатки, которую Пашка дал вместо моей. В середину стаи стрелять было нельзя – всех распугаешь.

Теперь я не думал о похлебке. Я забыл про все. Размытое желтое солнце смотрело сквозь листья акаций так же, как смотрит оно сквозь лианы, когда охотники караулят в тропиках неведомого зверя. И ветер шелестел таинственно и приглушенно. И каждая жилка была натянута у меня. словно резина рогатки.

И вдруг громкий щелчок вскинул стаю, поднял, закружил в поднимающемся вихре. Через несколько секунд лишь пыль висела над пустырем, да тихо падали темные перья.

– Бал-да! – отчаянно сказал Пашка. – Урод косорукий!

Он вышел из кустов. Все было кончено, стая не вернется очень долго.

Я понял, что Стаська не выдержал и выстрелил раньше Пашки. И промазал, хотя и лупил, конечно, в самую гущу. И правда, урод настоящий.

– Айда домой, Алешка, – сказал Пашка.

Стаська пошел сзади. Он, кажется. не был особенно смущен.

– Думал, сразу двух уложу, – объяснил он.

Пашка плюнул.

Мы уже хотели подняться на рельсовую насыпь, но Пашка взял меня за рукав. Что-то зашуршало за кустом.

– Поглядим.

Там лежал моток перержавевшей колючей проволоки. Белая птица билась в железных цепких когтях.

Это был голубь. Белый голубь с рыжими подпалинами на крыльях. Сначала я подумал, что это пятна ржавчины. но оказалось – просто коричневые пятнышки. Царапая руки, мы освободили голубя. Одна лапка была у него в крови и нелепо торчала в сторону.

– Эх, маленький он, – вздохнул Стасик. – Фигу из него сваришь. Облизнуться только.

Пашка медленно поднял на него глаза.

– А кто тебе его даст варить, косолапина?

Стаська вдруг напыжился и покраснел.

– А кто его подстрелил?! – тонким голосом закричал он. – Кто?! Ты, да?!

Я с удовольствием подумал, что сейчас Пашка даст мне подержать голубя, а сам займется Стаськой. Худой, жилистый и быстрый, он так отделает рыхлого Стаську, что тот, бедняга, будет драпать в своих бархатных штанах без оглядки.

Но Пашка вдруг усмехнулся и спокойно сказал:

– Никого ты не подстрелил. Тут кровь старая, запеклась уже. Он сам в проволоке запутался. Гляди лучше. А в той стае ни одного беляка не было…

Стаська сразу успокоился: не его добыча. значит, и шуметь нечего.

Пашка осторожно потянул голубиную головку за клюв.

– Голубка, – объяснил он мне. – Раз голову плавно вытягивает, значит, голубка.

Он все знал, этот Пашка.

Стасик спросил:

– На кой она тебе?

– А приручу! – вдруг весело решил Пашка. Голубятню сделаю, чужаков приманивать буду. Серега Тощев за чужого голубя тридцатку выкупа берет. Я тоже так могу.

– Тридцатку? – не поверил Стаська.

– А ты думал!

– Десять раз можно в кинушку сходить, – подсчитал Стаська.

– Можно на базаре полбуханки хлеба купить, – сказал я.

– Можно, – сказал Пашка. – А еще сейчас пирожки с горохом продают. – Он вздохнул и погладил перья голубки. Она сидела смирно.

– У нас вчера дома тоже пирожки с горохом жарили, – сообщил Стаська.

– Жмот, – сказал Стаська. – Не мог хоть один вынести.

– Нам дома всего по пять штук на каждого досталось, – Стаська растопырил пятерню. – Думаешь, много? Я бы еще столько же съесть смог…

Пашка вытянул губы трубочкой:

– Тю-ю! Я бы ведро смог…

Не знаю, почему он не сказал «сто штук» или «десять сковородок», а сказал «ведро», будто разговаривали о молоке или каше. Но я сразу как бы по-настоящему увидел наше эмалированное, с темной вмятиной ведро, полное маленьких продолговатых пирожков. Они поднимались над краями круглой горкой, тугие, с коричневой подрумяненной корочкой и горьковатой – я даже вкус почувствовал – гороховой кашицей внутри. Эта начинка пахла укропом.

Я проглотил слюну и сказал:

– Пошли уж…

Утром разбудил меня Стаська. Он пропел в ухо:

– Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!..

Он был уже в простых, а не в бархатных штанах и босиком. Похож на нормального человека.

– Шляешься по чужим квартирам без разрешения, – для порядка сказал я.

– А я стучал. Ты дрыхнешь, не слышишь… айда, голубку поглядим.

Я вскочил. Сразу вспомнил, что живет у Пашки в дровянике белая птица, о которой надо заботиться. Как бы Пашка не проспал. Еще забудет покормить…

Пашка не проспал.

Он был в дровянике.

Он стоял над открытой клеткой.

Голубка лежала на земляном полу кверху лапками. Одна лапка по-прежнему торчала в сторону. Пальцы с коготками были окостенело согнуты.

Стаська левой пяткой почесал правую ногу и сказал:

– Капут… С чего это она? Из-за лапы, что ли?

Пашка, не оборачиваясь, ответил:

– Наверно, внутри какое-то повреждение… Даже зерна не склевала.

Стаська большим пальцем ноги шевельнул мертвую птицу.

– Лучше бы вчера сразу башку открутить да изжарить.

– Че после времени-то причитать, – хмуро ответил Пашка.

Я сел на корточки и поднял голубку. Она была твердая, как чучело, и жесткие крылья сложились не сразу. Только головка с полуоткрытым клювом и затянутыми пленкой глазами свободно болталась на жиденькой шее. Я спрятал головку под крыло.

Пашка и Стасик молча смотрели на голубку.

– Я ее возьму?

Пашка дернул острым коричневым плечом.

– Бери… Зачем?

– Так…

– Лучше нашему Ваське отдать, – заметил Стасик. – Он хоть сожрет, польза будет…

Пашка сказал с неожиданной злостью:

– На помойке крысы гуляют, а ваш Васька дрыхнет на крыльце круглый день.

– Лодырь он, – согласился Стаська.

Я вышел из сарая и свернул за угол дома, где репейник и чертополох были как настоящие джунгли. Но за этими джунглями, у забора, была полоска невысокой травы.

Листья уже чуть подсохли, стали жесткими и царапали руки и плечи, когда я пробирался к полянке. Противно липла к лицу паутина.

Я выбрался на траву, сорвал большой полу-увядший лопух, завернул голубку. Получился небольшой серо-зеленый пакет. Потом я оторвал от старого забора похожую на плоский штык щепку.

И стал рыть землю.

Щепка быстро обломалась и затупилась. Я налегал на нее и уже загнал в ладонь две занозы, но только чуть-чуть разрыхлил почву.

Лоб у меня взмок. Солнце поднялось высоко и жарило спину. Все-таки знойный он был, август сорок четвертого года…

Какие-то липкие мухи надоедливо кружили у лица. Саднящая боль в руке сделалась сильнее, и я решил вытащить занозы зубами, но ладонь оказалась в земле. Я сунул ее в карман, чтобы вытереть о подкладку. В кармане пальцы зацепились за какие-то травинки. Это были остатки укропа, который я заранее нарвал вчера для похлебки.

Тонкие, паутинчатые, они еще сохранили запах, и он был горький, как у полыни. От него скребло в горле.

Закачались репейники, и ко мне вышли Пашка и Стасик.

Я сидел на траве и смотрел на щепку.

Пашка постоял рядом, отбросил ногой щепку и сказал:

– Она же тупая.

Я промолчал. Просто не хотелось говорить.

А тут еще этот запах укропа…

У Пашки в руках был кухонный нож. Вчера он им в сарае ремонтировал клетку, а зачем сейчас взял, непонятно.

Пашка вдруг сел на корточки и ножом стал вырезать квадрат дерна. Резать было неудобно, потому что в левой руке он держал тонкий ломоть хлеба с обкрошенным уголком. Наверно, свой завтрак.

Крошки чернозема прилипали к лезвию. Стаська, стоя над нами, сказал:

– Этим ножом хлеб режут, а ты его в землю тыкаешь.

– Свой-то, небось, не дашь, – хмуро ответил Пашка. Стаська полез в карман и молча потянул складной трофейный «мессер». Но Пашка не обернулся, и ножик со Стаськиной ладони соскользнул в траву. Стаська так же молча поднял его.

Минуты через две Пашка вырыл четырехугольную ямку.

– Давай, – сказал он.

Я положил в ямку зеленый сверток.

Стаська почесал о плечо свое оттопыренное ухо и последний раз предложил:

– Может, хоть крылья обрезать? Крыльями хорошо сковородки смазывать, мама говорила. Лучше уж…

Павлик тихо сказал:

– Лучше уж заткнись.

Стасик подумал, повернулся и пошел от нас, ломая стебли репейника.

Мы забросали голубку землей. Положили сверху кусок дерна. Чтобы и правда кто-нибудь не отрезал крылья смазывать сковородку. Или чтобы ленивый откормленный Васька не сожрал ее, хрустя жесткими перьями… Раз уж так получилось и не вышло у нас охотничьей похлебки с укропом…

– Че ты все время лицо трешь, – хмуро, но не сердито сказал мне Пашка. – Лапы все в земле. а он щеки трет и глаза…

– Паутина налипла… Тебе хорошо, трава до плеч, а мне выше макушки. А на листьях вон сколько паутины. Сунулся бы сам…

– Айда домой.

– Ага, – вздохнул я и нагнулся за ножом. Но, наверно, поднимая нож, я смотрел не на него, а на серый ломоть в Пашкиной ладони.

– Хочешь хлебушка? – спросил Пашка.

Я проглотил комок и кивнул.

Пашка взял у меня нож и вытер лезвие о майку. Потом разрезал кусок прямо на ладони. Нож опять упал в траву, а Пашка взял хлебные ломтики в две руки. Они спрятались в его коричневых, с острыми костяшками кулаках.

Пашка протянул мне руки.

– Который?

Я ткнул мизинцем наугад. Все равно: ломтики были одинаковые. Хлеб делить мы умели…

1960 г.

Рик – лайка с Ямала

Когда сын полярного летчика Тополькова одиннадцатилетний Валерка вернулся из школы, он узнал грустную новость. Отец сообщал в письме, что задерживается на Ямале еще на два месяца, Там была важная работа. «Знаю, что скучаешь, – писал он Валерке, – но сейчас улетать мне нельзя, сынок. Лучше уж сразу сделать так, как нужно, чтобы потом было легче на душе».

В конце письма Топольков обещал, что через несколько дней пошлет сыну хороший подарок.

Видимо, письмо задержалось на почте, потому что не через несколько дней, а в тот же день высокий неразговорчивый летчик привел Валерке серого щенка-лайку.

Валерка придумал щенку имя. Он вспомнил книгу «Айвенго» и назвал щенка Ричардом, а потом стал звать его просто Рик.

Шло лето. Рик стал большим псом. Подрос и загорел до черноты Валерка. Все дни он проводил на берегу реки в дружной компании мальчишек-рыболовов. Ему некогда было скучать. Лишь иногда, услышав в воздухе рокот мотора, Валерка забывал об удочках и следил за самолетом, стараясь разобрать на крыльях номер.

Как-то раз Павлик – Валеркин товарищ – сказал:

– Ты все смотришь и смотришь, будто знаешь, на каком самолете прилетит отец.

– Я знаю, – ответил Валерка. – Он говорил, что прилетит на своей машине.

– А когда?

– Скоро. На днях.

Они лежали на залитом солнцем берегу. Знойный воздух струился над нагретым песком, и сильно пахло смолой от причаленных к берегу плотов. Валерка, не вставая, швырнул в воду щепку, и Рик стрелой кинулся за ней. Он тут же вернулся к ребятам, держа щепку в зубах, и стал ждать, когда ее постараются отнять у него. Но мальчишкам было лень двигаться. Обиженный пес бросил щепку, отряхнулся и лег.

– Хорошая собака, – вздохнул Павлик. – Я бы что угодно за такую не пожалел.

Валерка усмехнулся и, дотянувшись до Рика, потрепал его по мокрой спине.

Лениво шлепая колесами, выполз из-за поворота низкий, грязно-белый пароход.

– «Механик» ползет, – зевнул Валерка и поднялся на ноги. – Надо идти домой, а то опоздаем к обеду.

На свое несчастье, он не опоздал.

Они ворвались в комнату, обгоняя друг друга. Валерка плюхнулся на диван и отбивался ногами от Ричарда. Тот, скаля зубы, носился вокруг.

– Боже мой, – сказала мама. – Шум, лай, крик. Прекратите, пожалуйста.

– Рик, прекрати, пожалуйста! – приказал Валерка. Он поднялся с дивана и стоял, тяжело дыша.

– Устал, – вздохнул он.

– Носитесь, как сумасшедшие, – заметила мама. – Еще бы не устать.

Она оглядела сына. В темных волосах запутался сухой листик полыни, светлые царапины виднелись на коричневых плечах. Белая майка в светло-зеленых разводах. Видно, опять где-то пробирался сквозь заросли.

– Ну почему ты всегда какой-то исцарапанный, вымазанный, растрепанный. Вот Павлик вчера заходил. Чистый, аккуратный.

– Видела бы ты его сегодня, – усмехнулся Валерка.

– Сегодня не видела. – Мама о чем-то задумалась, потом спросила:

– Завтра в нашем институте организуют прогулку на катере. Не поехать ли и нам?

– Поехать, конечно. – согласился Валерка, но потом задумался. – Только вдруг завтра папа прилетит.

– Не прилетит, – сказала мама. – Сегодня пришло письмо. Он пишет, что задержится дней на десять.

– Ну, вот. – Валерка сразу приуныл.

– Ничего, это не долго. Зато завтра поедем на катере. – Она подтолкнула мальчика к двери. – Иди, умойся. К обеду придет Виталий Матвеевич, а ты на себя не похож.

Виталий Матвеевич был мамин знакомый, они работали в одной лаборатории. Он изредка заходил к Топольковым. Валерка не любил его за привычку разговаривать ненатурально веселым тоном и задавать глупые вопросы.

– Пусть приходит, нам-то что. Верно, Рик? – вздохнул мальчик. – Идем умываться.

Когда Валерка вернулся в комнату, Виталий Матвеевич сидел уже за столом.

– Салют, компаньеро! – бодро воскликнул он. – Как жизнь?

– Ничего, – буркнул Валерка.

– Значит, завтра едем?

– Вы тоже?

Виталий Матвеевич кивнул и уткнулся в тарелку. Потом спросил, не поднимая головы:

– Рыбачишь?

Он, видимо, считал нужным поддерживать разговор. Валерка проглотил ложку горячего супа и с досадой посмотрел на аккуратную белую нить пробора и маленькие розовые уши собеседника.

– Рыбачу.

Думал он совсем о другом. Вспомнил, что уже начало августа и через десять дней может вполне испортиться погода. Тогда отца ждать бесполезно. «Сначала тамбудут дожди, потом здесь, аэродром не станет принимать».

– Валерий, ведь с тобой разговаривают, – раздался мамин голос.

Мальчик вздрогнул и взглянул на Виталия Матвеевича.

– Я спрашиваю, лещи здесь не попадаются? – повторил тот с вежливой улыбкой.

– Ну, какие здесь лещи. Смеетесь вы, что ли?! – раздраженно воскликнул Валерка. Он вспомнил, что сегодня утром смотрел у Павлика барометр-анероид. Стрелка анероида стояла на последней букве слова «переменно». Павлик щелкнул по стеклу, и стрелка дернулась влево – к дождю.

Мама подняла брови.

– Что с тобой? Ты не можешь отвечать по-человечески?

– Ты сама говорила, что за едой нельзя разговаривать.

– Но ответить, когда спрашивают, можно.

– А я не хочу отвечать, – Валерка чувствовал, что дело принимает скверный оборот, но сдерживаться уже не стал.

– А из-за стола выйти ты не хочешь?

Валерка резко оттолкнул стул и пошел к себе в комнату. Он сел на кровать, позвал Рика и положил его передние лапы к себе на колени. Пес понимающе смотрел ему в лицо коричневыми глазами.

– Разболтался без отца, – наконец, громко сказала мама. – Не смей сегодня выходить из дома. И если ты думаешь, что поедешь завтра на катере, то глубоко ошибаешься.

То же самое она повторила и утром, хотя Валерка ни о чем не спрашивал. Он молча смотрел, как она укладывает в сумку продукты. Пришел Виталий Матвеевич, подмигнул Валерке.

– Ну, как? Мы готовы?

– Он не поедет, – сказала мама.

– Это почему же?

– Он знает, почему.

– Ну, стоит ли так? Мало ли чего не бывает, – протянул Виталий Матвеевич, сообразив в чем дело. – Он больше не будет. Верно, брат? Валерке стало противно, и он ничего не сказал. Ему очень хотелось поехать, но он промолчал и ушел к себе. Уходя, он услышал, как мама проговорила:

– Пусть сначала научится себя вести.

Они ушли.

Оставшись один, Валерка направился в кухню, где должен был находиться Рик. Собаки ни было.

– Рик! – позвал мальчик.

– Рик! Ричард!! Иди сюда сейчас же, – кричал он через несколько секунд с крыльца. Напрасно. Он вернулся в дом и нигде не нашел кожаного поводка собаки. «Взяли с собой Рика, – подумал Валерка с горечью. – Чтобы мне еще хуже было».

Он лег на кровать и хотел заплакать от обиды, но где-то далеко послышался и стал нарастать звук самолетного мотора. Валерка встал и, прижавшись лбом к стеклу, смотрел, как опускается за крыши к недалекому аэродрому маленький «По-2».

Весь день Валерка провел с Павликом на реке. Пришел домой он около восьми. Дома все еще никого не было, и мальчик почувствовал смутную тревогу. «Скорей бы уже возвращались», – подумал он.

Они вернулись в десятом часу. Валерка стоял на крыльце. Собиралась гроза. С юго-запада медленно ползла туча, и неяркие первые звезды одна за другой исчезали за ее краями. Уже опускались сумерки, но туча была гораздо темнее их, синих и полупрозрачных. В воздухе залегла непрочная тишина.

– Хорошо, что успели до дождя, – необычно громко сказала мама Виталию Матвеевичу, мельком взглянув на Валерку.

Валерка молчал, отыскивая глазами Ричарда. Его не было.

– Где собака? – спросил он, не оборачиваясь. Они поднялись на крыльцо и замолчали у него за спиной. Валерка ждал ответа с тревожным нетерпением, но не двигался и не повернул головы.

Неожиданно Виталий Матвеевич положил ему на плечо широкую, неприятно теплую ладонь.

– Понимаешь, брат. – Он старался говорить очень грустным голосом.

Валерка повернулся так резко, что рука Виталия Матвеевича слетела с плеча и ударилась о косяк.

– Где Рик? – со звоном в голосе заговорил он. – Куда вы его дели?

– Валерик, ты же не маленький, – начала мама. – Ты не плачь. Он сам прыгнул в воду. А когда хотели вытащить, его ударило винтом. Моторист не совсем заглушил мотор.

– Моторист – болван, – сказал Виталий Матвеевич. – Это его вина, и ему это так не пройдет.

Он говорил еще что-то. Кажется, утешал, обещал достать щенка волкодава.

Валерка молчал. Он почувствовал какое-то холодное равнодушие ко всему. Мысль, что теперь ничего не сделать, ничем не помочь была похожа на давящую усталость. Абсолютно ничего нельзя сделать. Можно заплакать, можно крикнуть, что это они виноваты. Можно перевернуть землю, пробить головой стенку, но Рик погиб. Все равно.

– Где он утонул? – спокойно спросил Валерка.

– Километрах в семи от города. Знаешь, где вышка на берегу? На третьем повороте, – с готовностью разъяснил Виталий Матвеевич, видимо, обрадованный Валеркиным спокойствием.

– Пойдем домой, сынок. Дождь начинается. – Мама говорила тихо и торопливо. – Виталий Матвеевич, вам нужно переждать дождь. Будем пить чай.

Но Валерка пить чай не стал. Он сразу лег спать.

– Вот видишь, все обошлось без слез, тихо, спокойно. Ничего страшного, – говорил Виталий Матвеевич. Мама что-то ответила. Валерка не слышал. Он отчетливо вспомнил славную умную морду Рика с золотыми искрами в коричневых глазах, и в горле встал комок. Но Валерка не заплакал. Он вдруг подумал, что Рик мог и не утонуть.

Сначала эта мысль показалась совсем пустой, но лишь на секунду.

«Ведь могло просто оглушить, ранить винтом, – подумал мальчик. – А они не стали ждать. Торопились.»

За окном вспыхивали тусклые молнии и набегали негромкие раскаты. Валерка подумал, что на повороте реки собаку может выбросить на берег течение. Он помнил тот поворот с узкой песчаной косой.

Лунный свет заливал соседнюю комнату. Тонкий луч проник в полуоткрытую дверь, протянулся поперек половиц и, добравшись до кровати, опоясал узким обручем Валеркины плечи. Он медленно двигался, этот луч. Вскарабкался на подбородок, перебрался через плотно сжатые губы, пополз по переносице и упал на глаза. Глаза были открыты, Валерка не спал. Он зажмурился от яркого света и сел, обхватив руками колени.

Тикал будильник. За окном звонкие капли падали с карниза в бочку с водой. Глухо и печально трубили на станции тепловозы.

Валерка откинул одеяло. Он теперь твердо знал, что поступает так, как нужно. Лучше уж сразу сделать так, как нужно, чтобы потом было спокойно на душе.

Неслышно одевшись, он вышел на крыльцо, сырое от недавнего дождя. Круглая луна быстро катилась навстречу светлым рваным облакам. Темный тополь шевелил намокшими листьями, сбрасывая тяжелые капли. Валерка передернул плечами. Было холодно в рубашке и коротких брюках. Но возвращаться он не стал и, спустившись с крыльца, вывел из сарая своего «Орленка».

Валерка знал дорогу. Быстро миновав улицы спящего городка, он выехал на шоссе.

Мокрая асфальтовая дорога, обсаженная редкими березами, блестела под луной. Кругом лежало темное поле. Оно тянулось до самого горизонта, лишь впереди вставала туманная полоска леса. Валерке стало не по себе в этом пустом огромном поле, под светлым небом с быстро бегущими облаками. Он оглянулся на далекие уже городские огоньки, пригнулся к рулю и нажал на педали.

Гребешок леса медленно вырастал впереди, и за деревьями мальчик увидел тригонометрическую вышку. Скоро он свернул на проселочную дорогу. Ехать стало труднее, под шинами зашуршал песок, но Валерка давил на педали, чтобы страх перед темнотой леса, обступившего дорогу, не догнал его.

Совсем неожиданно среди черных деревьев блеснула река. Валерка слез с велосипеда и через густой кустарник выбрался на берег.

Миллиарды голубых бликов плясали на воде. Ярко освещенная песчаная коса белым языком вытянулась до середины реки. На ней можно было бы разглядеть любое пятнышко, но отмель была пуста.

Черные высокие ели замерли на другом берегу. Пронизанная лунным светом немая тишина окутала лес. И страшно было нарушать эту тишину. Валерка с трудом заставил себя разжать губы.

– Рик! – негромко позвал он, чувствуя, что делает совсем бесполезное дело. – Рик!

Даже эхо не ответило ему. Все так же неподвижны были деревья, и лунные блики беззвучно плясали на воде. А сзади стоял молчаливый лес.

– Рик! Ричард! – отчаянно крикнул мальчик. Эхо проснулось на этот раз и глухо откликнулось с того берега.

Больше Валерка не кричал. Понял, что не найти ему собаку на этом громадном замершем берегу.

Днем Валерка почти ничего не ел, ужинать не стал тоже. Теперь от голода и усталости сильно кружилась голова.

Валерка бросил велосипед и сел, поджав колени к подбородку. Потом прислонился затылком к тонкому стволу березы. Сверху посыпались холодные капли, но он не пошевелился. Почти сразу Валерка задремал. Мокрые листья касались его лица, а мальчику казалось, что Рик выбрался из воды и лижет его влажным языком. Он вздрагивал и открывал глаза. Кругом были только темные кусты, и река блестела в разрывах между ними. Налетел из-за реки легкий ветер, прошумел в кустах и затих. Стало теплее. Тонкая береза низко склонилась над Валеркой. Так низко, что ветки ее спустились до земли, и несколько листьев коснулись Валеркиных ног. Все листья были холодные, лишь один был теплым и шероховатым.