Текст книги "Синий краб (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ
Повесть в рассказах

1. ПОЧЕМУ ТАКОЕ ИМЯ?

Тоник, Тимка и Римма возвращались с последнего детского киносеанса из клуба судостроителей.

– Далеко до моста, – сказал Тимка. – Айда на берег. Может, кто-нибудь перевезет.

– Попадет, если дома узнают, – засомневался Тоник.

Римма презрительно вытянула губы:

– Мне не попадет.

– Он всегда боится: «Нельзя, не разрешают…» Петька и тот не боится никогда, – проворчал Тимка. – Пойдешь?

Тоник пошел. Уж если маленький Петька, сосед Тоника, не боится, то ничего не поделаешь.

Обходя штабеля мокрого леса и перевернутые лодки, они выбрались к воде. Было начало лета, река разлилась и кое-где подошла вплотную к домам, подмывала заборы. Коричневая от размытого песка и глины, она несла бревна и обрывки плотов.

По середине реки двигалась моторка.

– Везет нам, – сказал Тимка. – Вон Мухин едет. Я его знаю.

– Какой Мухин? Инструктор ДОСААФ? – поинтересовалась Римка.

– Ага. Его брат в нашем классе учится.

Они хором несколько раз позвали Мухина, прежде чем он помахал кепкой и повернул к берегу.

– Как жизнь, рыжие? – приветствовал ребят Мухин. – На ту сторону?

Рыжей была только Римка.

– Сами-то вы красивый? – язвительно спросила она.

– А как же! Поехали.

– Женя, дай маленько порулить, – начал просить Тимка. – Ну, дай, Жень!

– На бревна не посади нас, – предупредил Мухин.

Тимка заулыбался и стиснул в ладонях рукоятку руля. Все было хорошо. Через несколько минут Тимка развернул лодку против течения и повел ее вдоль плотов, которые тянулись с правого берега.

– Ставь к волне! – закричал вдруг Мухин.

Отбрасывая крутые гребни, мимо проходил буксирный катер. Тимка растерялся. Он рванул руль, но не в ту сторону. Лодка ударилась носом о плот. Тоник ничего не успел сообразить. Он сидел впереди и сразу вылетел на плот. Скорость была большой, и Тоник проехал поперек плота, как по громадному ксилофону, пересчитав локтями и

коленками каждое бревнышко.

Мухин обругал Тимку, отобрал руль и крикнул Тонику:

– Стукнулся, пацан? Ну, садись!

– Ладно, мы отсюда доберемся, – сказала Римка и прыгнула на плот. За ней молча вылез Тимка.

Тоник сидел на бревнах и всхлипывал. Боль была такая, что он даже не сдерживал слез.

– Разнюнился, ребеночек, – вдруг разозлился Тимка. – Подумаешь, локоть расцарапал.

– Тебе бы так, – заступилась Римка. – Рулевой «Сено-солома»…

– А он хуже девчонки… То-о-нечка, – противно запел Тимка.

Теперь Тоник всхлипнул от обиды. Кое-как он поднялся и в упор поглядел на Тимку. Когда Тимка начинал дразниться, он становился противным: глаза делались маленькими, белесые брови уползали на лоб губы оттопыривались… Так бы и треснул его.

Тоник повернулся, хромая, перешел на берег, и стал подниматься на обрыв по тропинке, едва заметной среди конопли и бурьяна.

В переулке, у водонапорной колонки он вымыл лицо, а дома поскорей натянул шаровары и рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ссадины. И все же мама сразу спросила:

– Что случилось, Тоничек?

– Ничего, – буркнул он.

– Я знаю, – сказал папа, не отрываясь от газеты. – Он подрался с Тимофеем.

Мама покачала головой:

– Не может быть, Тима почти на два года старше. Впрочем… – она коротко вздохнула, – без матери растет мальчик. Присмотра почти никакого…

Тоник раздвинул листья фикуса, сел на подоконник и свесил на улицу ноги. В горле у него снова запершило.

– Тимка никогда не дерется.

Папа отложил газету и полез в карман за папиросой.

– Так что же произошло?

– А вот то… Придумали такое имя, что на улице не покажешься. То-о-нечка. Как у девчонки.

– Хорошее имя. Ан-тон.

– Чего хорошего?

– А чего плохого? – Папа отложил незажженую папиросу и задумчиво произнес: – Это имя не так просто придумано. Тут, дружище, целая история.

– Мне не легче, – сказал Тоник, но все-таки обернулся и поглядел украдкой сквозь листья: собирается ли папа рассказывать?

Вот эта история.

Тогда папа учился в институте, и звали его не Сергеем Васильевичем, а Сергеем, Сережей, и даже Сережкой. После второго курса он вместе с товарищами поехал в Красноярский край убирать хлеб на целине.

Папа, то есть Сергей, жил вместе с десятью товарищами в глинобитной мазанке, одиноко белевшей на пологом склоне. Рядам с мазанкой были построены два крытых соломой навеса. Все это называлось: «Полевой стан Кара-Сук».

Больше кругом ничего не было. Только степь и горы. На горах по утрам лежали серые косматые облака, а в степи стояли среди колючей травы горячие от солнца каменные идолы и странные синие ромашки. Среди желтых полей ярко зеленели квадраты хакасских курганов. В светлом небе кружили коршуны. Их распластанные тени скользили по горным склонам.

По ночам ярко горели звезды.

Но однажды из-за горы, похожей на двугорбого верблюда, прилетел сырой ветер, и звезды скрылись за глухими низкими облаками.

В эту ночь Сергей возвращался с соседнего стана. Он ходил туда

с поручением бригадира и мог бы там заночевать, но не стал. Утром к ним на ток должны были прийти первые машины с зерном, и Сергей не хотел опаздывать к началу работы.

Он шагал прямиком по степи. Пока совсем не стемнело, Сергей видел знакомые очертания гор и не боялся сбиться с пути. Но сумерки сгущались, и горизонт растаял. А скоро вообще ничего не стало видно, даже свою вытянутую руку. И не было звезд. Только низко над землей в маленьком разрыве туч висела едва заметная хвостатая комета. Но Сергей увидел комету впервые и не мог узнать по ней направление.

Потом исчезла и комета. Глухая темная ночь навалилась, как тяжелая черная вата. Ветер, который летел с северо-запада, не смог победить эту плотную темноту, ослабел и лег спать в сухой траве.

Сергей шел и думал, что заблудиться ночью в степи в сто раз хуже, чем в лесу. В лесу даже на ощупь можно отыскать мох на стволе или наткнуться на муравейник и узнать, где север и юг. А здесь темно и пусто. И тишина. Слышно лишь, как головки каких-то цветов щелкают по голенищам сапог.

Сергей поднялся на невысокий холм и хотел идти дальше, но вдруг увидел с стороне маленький огонек. Он горел неподвижно, словно где-то далеко светилось окошко. Сергей повернул на свет. Он думал, что придется еще много шагать, но через сотню метров подошел к низкой глинобитной мазанке. Огонек был не светом далекого окошка, а пламенем керосиновой лампочки. Она стояла на плоской крыше мазанки, бросая вокруг желтый рассеянный свет.

Дверь была заперта. Сергей постучал в оконце и через несколько секунд услышал топот босых ног. Звякнул крючок и скрипнули старые шарниры. Мальчик лет десяти или одиннадцати, в большом, до колен, ватнике, взглянул снизу вверх на Сергея.

– Заблудились?

– Мне надо на полевой стан Кара-Сук, – сказал Сергей.

– У Княжьего кургана? Это правее, километра три отсюда. А вы не здешний?

– Будь я здешний, разве бы я заблудился? – раздраженно заметил Сергей.

– Случается… – Мальчик переступил с ноги на ногу и неожиданно спросил:

– Есть хотите?

– Хочу.

Мальчик скрылся за скрипучей дверью и сразу вернулся с большим куском хлеба и кружкой молока.

– Там совсем темно, – объяснил он, кивая на дверь. – Лучше здесь поесть.

– Ты, что же, один здесь?

– Не… Я с дедом. У нас отара здесь. Совхозные овцы.

– Значит, пастухи?

– Дед мой пастух, а я так… Я на лето к нему приехал. Из Абакана.

Сергей сел в траву, прислонился спиной к стене хибарки и принялся за еду. Мальчик сел рядом.

– Джек, иди сюда! – негромко крикнул он и свистнул. Откуда-то из темноты появился большой лохматый пес. Он обнюхал сапоги Сергея, лег и стал стучать по земле хвостом.

– А зачем у вас лампа на крыше горит? – спросил Сергей, прожевывая хлеб.

– Да так, на всякий случай. Вдруг заплутает кто… А в степи ни огонька.

– Спасибо, – сказал Сергей, протягивая кружку.

– Может, еще хотите?

– Не надо…

Сергей не стал объяснять, что сказал спасибо не за еду, а за огонек, который избавил его от ночных блужданий.

Мальчик позвал Сергея в мазанку, но тот не пошел. Ночь была теплой, да и спать не хотелось. Мальчик отнес кружку и вернулся. Они долго сидели молча. Лампа бросала вокруг мазанки кольцо рассеянного света, но мальчик и Сергей оставались в тени, под стеной.

– Ты каждую ночь зажигаешь свой маяк? – спросил Сергей. – Каждую… Только дед сердится, что я керосин зря жгу. Я теперь стал рано-рано вставать, чтобы успеть погасить. Дед проснется, а лампа уже на лавке…

Мальчик негромко засмеялся, и Сергей тоже улыбнулся.

– Сердитый дед?

– Да нет, он хороший… Он с белогвардейцами воевал, конником был. У него орден Красного Знамени есть.

– А что же он керосин жалеет?

Мальчик не расслышал, и снова наступила тишина.

– Не скучно здесь? – спросил Сергей, чтобы разбить молчание.

– Бывает, что скучно. Это, если дождь. А так интересно, тут горы, балки. В балках ручьи чистые-чистые. И шиповник цветет… – Мальчик нерешительно повернулся к Сергею, но не увидел лица. – А вечером делается тихо-тихо. И нет никого кругом. Спускаешься в долину и думаешь: а вдруг там что-нибудь удивительное… Смотришь,

ничего нет. Только месяц над горой. Смешно?

– Нет, – сказал Сергей, и подумал, что ночью почему-то люди гораздо легче открывают свои тайны.

Сергей неожиданно задремал. Когда он проснулся, то увидел, что ночь посветлела. Снова проступили очертания гор, начинался синий рассвет.

Мальчик спал, завернувшись в телогрейку. Он сразу проснулся, как только Сергей поднялся на ноги.

– Эй, внук, – донесся вдруг из мазанки стариковский голос, – лампу задул? А то я сегодня рано встаю.

Мальчик вскочил. Сергей весело рассмеялся и протянул ему руку.

– Мне пора… Спасибо за огонек, товарищ.

Мальчик смущенно подал маленькую ладонь и покосился на лампу. Она все еще горела неподвижным желтым огнем.

– Как тебя зовут? – спросил Сергей.

– Антон.

– Ну, будь здоров…

Сергей пришел на свой стан, когда первые лучи уже пробивались между облаками и каменистой грядой. В это же время подъехал на

мохнатой лошадке хакас-почтальон.

– Телеграмма есть! – крикнул он. – Кто товарищ Калунов?

– Калинов, – сказал Сергей, и побледнел. – Это я.

Он рванул телеграмму и почитал первый раз быстро и тревожно, второй – медленно и с улыбкой. В телеграмме говорилось, что жена Сергея родила сына. Она спрашивала, какое дать ему имя.

– Дай коня! – закричал Сергей. – Пожалуйста, дай. Съезжу на телеграф!

– Что ты! – воскликнул почтальон. – Не могу. Ответ пиши.

И Сергей торопливо начал писать: «Поздравляю сыном Антоном родная…»

Так появился на свете еще один Антон.

– А что дальше? – спросил Тоник.

– Все. Конец.

Тоник, не оборачиваясь, пожал плечами и протянул:

– Ну-у… Я думал, что-нибудь интересное.

– Что поделаешь… – сказал папа.

Тоник молчал. Он приклонил голову к нагретому солнцем косяку и крепко зажмурил глаза. Ему хотелось представить, какая бывает темнота в степи, когда опускается августовская ночь.

И еще Тонику вдруг стало обидно, что ему никогда не приходилось зажечь огонек, который бы помог кому-нибудь.

Когда стемнело, он украдкой взял свой фонарик и вышел на улицу. В переулке горела на столбе лампочка и светились окна. За рекой переливалась целая тысяча огней. Красные и зеленые огни горел у причалов, где стояли буксиры, катера и самоходки. Далекий самолет пронес над городом три цветные сигнальные лампочки… У каждого был свой огонек, и никому, видно, не нужен был фонарик мальчишки.

И вдруг сразу исчезли все огоньки, потому что глаза Тоника закрыли чьи-то маленькие теплые ладони. Тоник мотнул головой и сердито обернулся. Рядом стояли Римка и маленький Петька, и в руках у Римки был небольшой узелок.

– А мы картошку печь будем, – сказал Петька. Тоник толкнул ногой с обрыва обломок кирпича и слушал, как он, падая, шуршит в бурьяне.

– Ну и пеките, – ответил Тоник.

– Антон-горемыка, – вздохнула Римка. – Ты, что, сильно тогда брякнулся, да?

– Тебе бы так, – сказал Тоник.

Римка покачала узелком.

– Мы на костре будем картошку печь. Из сухой травы огонь разведем.

– Из травы! Там щепки есть на берегу…

– А тебя отпустят? – спросила Римка.

– Маленький я, что ли…

Они уже стали спускаться по тропинке, когда Тоник все-таки решил спросить:

– А он чего не пошел?

– Тимка-то? Дома его нет, – объяснил Петька.

– Мы проходили мимо, – сказал Римка, – да у него в окне темно. Может, спит уже.

– Ну и что же, что темно, – пробормотал Тоник. Он подумал, что, наверное, Тимка лежит на кровати и смотрит в синее окно на далекие заречные огоньки. Все-таки плохо, если поссоришься, да еще зря.

– Может, он и дома, – вздохнула Римка. – Вы не помирились, да?

– Мириться еще… – сказал Тоник. Он остановился, подумал немного и полез наверх.

Скоро все трое были у Тимкиного дома.

– Постучи в окно, – велел Тоник Петьке.

– Ну да, – сказал Петька. – Лезьте сами. Там крапива в палисаднике во какая.

Тогда Тоник вытащил из кармана фонарик. Он включил его и так повернул стекло, что свет падал узким лучом. Тоник направил луч в окошко и стал нажимать кнопку: три вспышки и перерыв, три вспышки и перерыв…

Свет желтым кружком ложится на занавеску за стеклом и золотил листья герани на подоконнике.

И вот, наконец, ярко вспыхнуло в ответ Тимкино окно.

2. АЙСБЕРГИ ПРОПЛЫВАЮТ РЯДОМ

О том, что к ним кто-то приехал, Тоник узнал еще в коридоре. На вешалке висела рыжая собачья доха в бисеринках растаявшего снега, на полу лежал брезентовый тюк и стоял большой потертый чемодан.

Тоник всегда радовался гостям. Но сегодня ни гость, ни даже мысль о том, что завтра воскресенье, не улучшили настроения Тоника. Поэтому он равнодушно поздоровался с высоким лысоватым человеком в сером свитере и даже не стал никого спрашивать, кто этот человек, и зачем приехал.

– Отметки, что ли плохие принес? – поинтересовался папа, когда Тоник нехотя сел к столу и начал царапать вилкой клеенку.

– Отметки-то хорошие… – вздохнул Тоник и положил вилку.

– А что нехорошее? – сразу встревожилась мама. – Антон, отвечай сию же минуту!

– Да понимаешь… самолетик. Бумажный. Я его на уроке выпустил случайно. А она сразу в дневник записала.

– Кто она? Ах, Галина Викторовна! Так, – деревянным голосом сказала мама. – Ну-ка, покажи дневник.

Тоник медленно слез со стула. Он знал, что оправдываться не стоит.

А дело было так. Пока весь третий «Б» умирал со скуки, слушая, как Лилька Басова объясняет у доски пустяковую задачку, Тоник мастерил из тетрадного листа маленький аэроплан.

Клочки бумаги упали на тетрадную обложку. «Будто льдины в голубой воде, если смотреть на них с самолета», – подумал Тоник. Летать и смотреть с высоты на льдины ему не приходилось, но это было неважно.

На одном из клочков он поставил несколько чернильных точек: на льдине оказались люди. Они терпели бедствие. С северо-запада и востока на льдину двигались громадные, ослепительно сверкающие голубоватым льдом айсберги. Тоник сделал их из самых больших обрывков бумаги. Он читал недавно об айсбергах, и знал, что шутить с ними опасно. Сейчас они сойдутся, сплющат льдину, и люди погибнут в ледяной воде. Спасти их может только самолет. Скорей!

Но пилот не рассчитал силы мотора. Самолет ударился бумажным крылом о чернильницу, взмыл вверх и упал в проходе между парт…

– Да-а, – сказал папа, прочитав запись учительницы. А мама обратилась к гостю:

– Хорош, а? Беда с ним. – Затем она повернулась к сыну. – Спроси-ка у Германа Ивановича, пускал ли он на уроках самолеты.

Тоник исподлобья взглянул на приезжего, но тот спрятал лицо за большой кружкой и торопливо глотал горячий чай. «Факт, пускал», – решил Тоник, но промолчал.

– Мы еще с тобой поговорим, предупредила мама, но было ясно, что гроза прошла.

В соседней комнате кто-то стал царапать дверь. Герман Иванович поднялся, и впустил крупного серого щенка. Одно ухо у щенка наполовину висело, другое было острым, как стрелка.

– Барс проснулся. Знакомьтесь.

Тоник тихо чмокнул губами. Щенок подбежал, ухватил Тоника за штанину и весело замотал головой. Он решил, наверно, что так надо знакомиться.

– У него какая порода? – спросил Тоник. – Лайка? А вы с Севера приехали? Я догадался сразу. А вы… видели айсберги?

Герман Иванович серьезно посмотрел на Тоника.

– Нет, айсберги я не видел, – ответил он. – Очень хотелось увидеть, но до сих пор не приходилось.

Вечером Тоник, Тимка и Петька, сосед Тоника по квартире, сидели в палисаднике перед Тимкиным окном. Тоник рассказывал про Германа Ивановича.

– Веселый такой. Он с папой в одном институте учился. Биолог-охотовед. Сейчас из экспедиции в Москву возвращается и решил нас навестить.

– Так, на Севере, наверно, полярная ночь, – с завистью сказал Петька.

– Нет, он говорит, что солнце бывает. Только оно низко стоит. Красное и большое. Когда летишь, солнце ниже самолета.

– А он на самолете прилетел?

Тимка с сожалением взглянул на Петьку:

– Чему вас учат в первом классе? Пароходы по льду не плавают.

Петька понял, что ляпнул глупость и от досады стал сбивать с веток мелкие сосульки.

– А тебе повезло, Антон, – вспомнил вдруг Тимка. – Если бы не этот ваш знакомый, влетело бы за твой самолет.

– Тоже уж… Про всякий пустяк в дневнике писать, – сказал Тоник.

– Конечно. Вот у нас Ленька Кораблев живого воробья на уроке выпустил, и то ничего. Только из класса выгнали.

– Воробья? – спросил Петька.

– Ну, и Леньку, конечно. А в дневник не писали.

– Хорошо вам, пятиклассникам, – вздохнул Тоник.

– Ага… Только пришлось Леньке брать пальто в раздевалке и полчаса по улицам ходить, чтобы завуч не поймал в коридоре. А знаешь, какой мороз был!

– Подумаешь, мороз! Герман Иванович недавно прямо в снегу ночевал. В тайге. У него и спальный мешок есть, большущий. Сверху брезентовый, а внутри меховой.

Петька оставил в покое сосульки и придвинулся ближе. У Тимки заблестели глаза.

– Настоящий?

Тоник презрительно промолчал.

– Поспать бы в нем, а?

– Я и так весь день про это думаю, – соврал Тоник, удивляясь, как такая мысль раньше не пришла ему в голову. Иметь под боком настоящий спальный мешок и не переночевать в нем!

Тимка мечтательно продолжал:

– Мы бы вдвоем в него залезли. Будто ночевка на льдине… Не разрешат?

– Где там! – Тоник уныло махнул варежкой. – Да тут еще этот дурацкий дневник…

Тимка наморщил лоб так, что брови уползли под шапку.

– Головы у нас есть?

– Есть.

– Значит, надо думать.

В девять часов Тимка пришел к Тонику. Он сказал, что отец у него работает во вторую смену, сестра Зинаида ночует у Подруги, а спать одному в пустой квартире ему как-то скучновато.

– Где же тебя устроить? – задумалась мама. – На диване будет спать Герман Иванович. На раскладушке вдвоем с Тоником вы не поместитесь. Может быть, на полу?

– А знаешь, – Тоник с серьезным видом почесал затылок, – если так сделать: Тимку – на раскладушку, а для меня попросить у Германа Ивановича этот… как его… спальный мешок?

– Еще новости! – воскликнула мама.

– Да вы не бойтесь, Зоя Петровна, – сказал Герман Иванович и подмигнул Тонику. – Блох в мешке нет.

Мама сделала вид, что совсем не думала про блох и пошла за простынями, чтобы постелить их внутрь мешка.

Ребят поместили в маленькой комнатке, дверь которой выходила прямо на лестницу.

– Пора, – прошептал Тимка, едва был погашен свет и в квартире наступила тишина. – Ну-ка, подвинься.

Печально скрипнула покинутая раскладушка, и Тимка штопором ввинтился в спальный мешок.

– Простыни выкинуть, – заявил он. – В снегу с простынями не ночуют.

Они выкинули простыни и несколько минут прислушивались к тишине. Вдруг в коридоре раздалось осторожное шлепанье босых ног. Кто-то сказал свистящим шепотом в замочную скважину:

– Тоник, открой, а?

– Петька. Чего ему надо?

Тоник скользнул к двери и открыл, стараясь не скрипнуть. В полумраке он увидел две маленькие фигурки, завернутые в одеяла.

– Вам чего?

– В мешок, – сказал Петька.

– Дубина! Марш домой! – прошептал из мешка Тимка.

– Я тоже хочу в мешок, – хнычущим голосом сказала вторая фигурка. Это был пятилетний Петькин брат Владик, прозванный Кляксой за постоянное нытье.

– Не влезем же! А Клякса-то еще зачем?

– Не отстает, рева.

В соседней комнате раздались тяжелые шаги. Тимка молнией вылетел из мешка на раскладушку.

– Лезьте, черти, – выдохнул Тоник и захлопнул дверь. Они с Петькой ухватили Кляксу и затолкнули его в мешок. Петька тоже укрылся в мешке. Тоник остался стоять посреди комнаты.

Герман Иванович осторожно приоткрыл дверь.

– Хлопцы, пусть Барс у вас переночует. Можно?

– Можно, – сказал Тоник. – А вы уже легли? А я вот… тоже… ложусь.

Теперь в мешке было очень тесно.

– Звали вас? – зашептал Тимка. – Мне Клякса коленкой позвоночник сверлит. А ну, лежи тихо!

Клякса попробовал заныть.

– Заткнись, – сказал Петька так сурово, что Клякса сразу замолчал.

– Ну и достанется нам утром, – вздохнул Тоник.

– Мы рано уйдем. Не заметят, – успокоил Петька.

Минуты три они молчали. Клякса начал мирно посапывать носом. Где-то в углу тихонько скулил во сне Барс.

– Знаете что? – начал Тимка. – Просыпать нам нельзя. Попадет, если увидят. Давайте дежурить по очереди. Каждый час меняться будем. Вон и часы.

В темноте светился циферблат будильника.

– Здорово, – сказал Петька. – Будто мы в походе.

– Давайте, будто наш пароход налетел на айсберг, и мы высадились на льдину, – предложил Тоник.

– На что налетел? – не понял Петька.

– На айсберг, на ледяную гору. Такие в северных морях плавают.

Тимка не согласился высаживаться на льдину.

– Там еды нет. Лучше на необитаемый остров. На острове хоть белые медведи.

Они поговорили еще немного, поспорили, водятся ли на Северном полюсе пингвины и бывает ли над южным полюсом северное сияние. Потом договорились, что первым будет дежурить Тимка. Кляксу от дежурства освободили.

У Тоника слипались глаза.

– Спишь? – спросил Тимка.

– Сплю. Чего нам бояться? Полярная ночь кончилась.

– Скоро за нами придет самолет.

– Конечно. Но следи за белыми медведями. Возьми мой револьвер.

Через час Тимка локтем растолкал Тоника.

– Твоя очередь. Слышишь?

– Ага… – зевнул Тоник.

Тимка повернул голову и прошептал ему в самое ухо:

– Ты Петьке дай поспать побольше. Все-таки мы старшие.

– Конечно, – пробормотал Тоник. – Дам…

Он сказал это машинально, а думал о другом. Тоник думал, что тень, которая ложится от него на снег, очень длинная. Так было потому, что солнце стояло совсем низко. Большое, красное, как спелый помидор, оно повисло над кромкой льдов. Снег был залит оранжевым светом. Фиолетовые тени далеко тянулись по нему от ледяных глыб.

Льды кончались у черных береговых скал.

У самого берега медленно плыли айсберги. Они были громадные, как горы. С одной стороны их освещали красные лучи, с другой, в тени, айсберги были голубые. Они целиком отражались в тихой

темно-зеленой воде. Потом по снегу скользнула большая тень, и в воздухе стал кружить самолет. Был он белый, в тонкую синюю клетку. Громко шуршали его бумажные крылья…

Утром, в половине девятого, Герман Иванович пошел в комнату, чтобы взять из чемодана бритву. Он открыл дверь и замер на пороге. Из его спального мешка торчали четыре головы. Справа виднелся аккуратный Петькин чубчик, за ним темный взлохмаченный затылок Тоника, Тимкин белобрысый ежик и стриженная под машинку круглая голова Кляксы.

А в раскладушке, удобно расположившись на чистой простыне, спал Барс. Он морщил нос и беззвучно рычал. Барсу снились белые медведи.