Текст книги "Альтернатива маршала Тухачевского (СИ)"

Автор книги: Владислав Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Ты знаешь, что надо сделать – но не знаешь, как – невесело пошутил Серго.

Михаил Николаевич молча кивнул.

Беседа в Кремле

Серго Орджоникидзе не любил откладывать дела в «долгий ящик» – и уже через неделю после того, как он побывал в гостях у друга Миши, он решил обсудить всерьез обеспокоившие его вопросы со своим старинным товарищем по кавказской социал-демократии, с удовольствием отзывавшимся, когда Серго называл его «Коба» (соответствует РеИ – у Орджоникидзе были очень доверительные отношения со Сталиным, он был одним из очень немногих людей, с которыми Сталин был на «ты» – В.Т.).

Тут как раз представился удобный случай – после обсуждения текущих дел в Центральной Контрольной Комиссии (Серго руководил ей с 1926 по 1930 годы – В.Т.), Коба пригласил Серго поужинать в его кремлевской квартире. Григорий Константинович естественно, не отказался от приглашения.

Надежда накрыла им стол и ушла, не желая мешать беседе.

Ужин был скромным – харчо на первое, любимые Сталиным со времен туруханской ссылки сибирские пельмени, в качестве разносолов – также полюбившиеся ему с тех же времен соленые огурцы, да бутылка домашнего вина – но, происходивший из небогатой семьи Серго, привыкший к лишениям за время подпольной жизни, был доволен и таким столом. Для него главное было, не что выставлено на стол, а то, что за этим столом сидит человек, от которого он в жизни не видел никакой подлости. Спорили они часто и горячо, во многом не соглашаясь – но никогда не подводили друг друга.

После еды пришло время беседы.

– Коба, извини, если я расскажу то, что ты и так знаешь – но, думаю, тебе это стоит услышать – начал беседу Григорий Константинович.

– Если ты считаешь, что мне это следует знать – значит, так оно и есть – кивнул Сталин, доверявший Орджоникидзе. – Лучше услышать важные сведения два раза, чем ни одного.

Серго добросовестно пересказал услышанное от Тухачевского.

Сталин внимательно слушал и анализировал сказанное Гришей. Недоверие к Гоминдану проходило по категории "Волга впадает в Каспийское море" – зарывшийся во внутренние дела Серго оторвался от дел международных, но он-то не поленился выяснить "откуда растут ноги" у китайских буржуазных революционеров. Коба знал, что за основателем Гоминдана, Сунь Ят-сеном, стояла крупная китайская буржуазия, тесно связанная с финансовыми кругами Англии и Америки, имевшая надежные связи в Японии – буржуазия, которой надоело терпеть насквозь прогнивший, изолгавшийся и продающийся направо и налево режим империи Цин, мешавший ей делать деньги. Ее желание совпало с желаниями империалистов Англии, Японии и Америки, которые желали разделать Китай, как повар – баранью тушу, не испытывая при этом помех со стороны китайского императорского режима.

Вот и появились у интеллигента-идеалиста Сунь Ят-сена большие деньги на революционную деятельность, надежное убежище в Японии, всесторонняя поддержка со стороны тех, кто владел капиталами китайского происхождения, да и связанными с Поднебесной. Потом у него появилась и молодая красавица-жена, на 27 лет его моложе – как ни странно, происходившая из семьи богатейших китайских капиталистов, ворочавших десятками, если не сотнями миллионов долларов в Китае и САСШ. А потом пытавшийся вывернуться из опутавших его нитей идеалист – иначе его попытки наладить тесные отношения с Советской Россией и Коминтерном расценить было трудно – как-то очень своевременно помер, а ведь не старый был человек. Как объяснили Кобе разбиравшиеся в китайских традициях товарищи, по тамошним стародавним обычаям вдова становится наследницей не только материального имущества покойного супруга, но и своеобразной распорядительницей его идей.

– Очень хорошо у китайских компрадоров получилось – подумал Сталин – был человек, благодаря идеям которого удалось обрушить цинский режим, человек, который считается основателем нового Китая – да вовремя весь вышел. А его наследница, плоть от плоти богатейшего купеческого рода; случись кому начать толковать идеи покойного неудобным для компрадоров образом, так она мгновенно заявит, что имярек гнусно и злонамеренно извращает идеи основателя нового Китая, по совместительству – ее покойного мужа – а в Китае это очень серьезно, на человеке сразу можно ставить крест, как на солидном политике. И оспорить ее невозможно – красотка в своем праве.

Серго тем временем закончил излагать свою обеспокоенность китайскими делами – и вопросительно посмотрел на старого товарища.

– Все ты правильно говоришь, Серго – Сталин ничуть не кривил душой, он действительно понимал то, что союз Гоминдана и КПК стоит на очень шатком основании, имя которому – общий враг, осколки цинского прошлого, т. н. "китайские милитаристы". Доверять же тому же Чан Кай-ши, офицеру японской выучки, несомненному человеку богатейших компрадоров, пусть он и прислал своего первенца в СССР, фактически, в заложники – он, Коба, еще не настолько лишился ума.

– Вот только нет у нас выхода – или мы ослабляем позиции господ империалистов в Китае, делая ставку на союз Гоминдана и китайских товарищей, или – никак. Слишком слаба КПК, пойми ты это. Это даже не октябрь 1917 года, когда Ильичу пришлось брать власть в союзе с левыми эсерами и анархистами, это ситуация года этак третьего или четвертого, когда большевики были слабой и малочисленной партией, не шедшей ни в какое сравнение с теми же эсерами. А дело делать надо – и мы мало чем можем помочь нашим товарищам в Китае, мы сами "перебиваемся с хлеба на воду".

Серго хмуро молчал – трудно было не признать правоту Кобы, вот только правота эта была ему "поперек души".

– А если гоминдановцы действительно устроят переворот с резней китайских товарищей? – вырвалось у него.

– Серго, скажи мне – что мы можем сделать, кроме как предупредить товарищей из КПК? – спросил Сталин. – Мы можем послать в Китай Красную Армию? Или Красный Флот? Не можем – нечего посылать, нам бы самим отбиться, если на Союз нападут.

– Твоя правда, Коба – неохотно согласился Серго. – И помочь нечем, и товарищей жалко.

– Жалко – согласился Сталин – но мы и вправду не можем им помочь ничем, кроме доброго совета.

– Кстати, насчет того, чем нам самим отбиваться – Серго воспользовался случаем перейти ко второй части беседы – и почти дословно воспроизвел слова друга Миши, благо на память он не жаловался.

Коба внимательно слушал – и, одновременно думал, кто же растолковал Серго такие вещи, поскольку сам он в военной технике не разбирался. Первым кандидатом на роль советчика был Тухачевский – о том, что они с Орджоникидзе дружили, не знали разве что сторожевые собаки в комендатуре Кремля. Странно было то, что Михаил Николаевич вдруг начал столь обстоятельно разбираться в артиллерии – вроде бы особым знатоком он не был. Хотя, в его окружении хватало старых спецов дореволюционной выучки – кто-то из них вполне мог надоумить начальника.

А вот с чего это он вдруг переключился с "революционной фразы" на сугубо технические моменты? Это было действительно важно – Тухачевский был не последним человеком в РККА, его позицию в нынешних условиях, когда все болталось туда-сюда, надо было учитывать. Сам он был выдвиженцем Троцкого – сейчас, когда троцкистская оппозиция в ВКП(б) была практически разгромлена во внутрипартийной дискуссии, ему надо было определяться со своей политической позицией.

Примыкать к зиновьевской оппозиции ему смысла не было – она уже была разгромлена. Точнее, она была разгромлена еще в прошлом году, когда возглавивший ленинградскую парторганизацию, доселе бывшую опорой Зиновьева, Киров привел ее "к общему знаменателю". Собственно, на этом претензии Григория Евсеевича на первое место в партии можно было считать не имеющими поддержки – то, что он был старейшим членом ЦК, десять лет тенью следовавшим за Лениным, включая знаменитый шалаш в Разливе, уже особого значения не имело. Важно было другое – Зиновьев был слабым человеком, не способным сколотить себе новую опору, взамен утраченной. Конечно, у него оставался верный Каменев, действительно умный человек и признанный партийный теоретик – но этот был намного слабее самого Зиновьева, всегда предпочитая подниматься вслед за Григорием Евсеевичем, и, никогда не пытаясь действовать самостоятельно.

Мог Тухачевский, поняв то, что прежний покровитель проиграл начисто, а, податься, особенно и некуда, таким образом, завуалировано предложить свои услуги ему, Сталину? Еще как мог – он всегда был отменным придворным, достаточно вспомнить телеграмму, отправленную Ленину в 1918 году, после покушения, насчет того, что ответом на первую его рану стало освобождение Симбирска, а ответом на вторую – станет Самара (эта телеграмма, поминавшаяся во всех советских учебникам истории, действительно была отправлена Тухачевским – В.Т.). И вообще, такое вполне в его характере – прямо свои ошибки он никогда не признает, слишком самолюбив; а вот намекнуть через кого-то вполне может. Понятно, что никого лучше Серго он не найдет. Мог он понять, что на "левой фразе" дальнейшей карьеры не сделает? Бесспорно – Михаил свет Николаевич кто угодно, но не дурак. Ну а то, что сейчас карьеру лучше всего делать на техническом перевооружении РККА, понятно не только начальнику Главного Штаба РККА, а и зеленому комвзвода, только-только выпущенному из училища.

Немного удивляло то, что Тухачевский не обещал управиться с перевооружением артиллерии за счет неких невиданных новшеств, до которых он был большим охотником, а говорил о тяжелой работе в рамках обычных, насколько мог судить Сталин, технических представлений. Но у этой странности было простое объяснение – тот из подчиненных Тухачевского, кто это на самом деле придумал, убедил начальника нормально работать, а не болтать языком. Интересно, кто это?

Сталин признал про себя, что момент Тухачевский выбрал удачно, с какой стороны ни взгляни. Проигравшая открытое противостояние оппозиция привычно перешла к нелегальной работе – Коба знал о существовавшем с весны 1926 года конспиративном центре объединенной оппозиции, во главе которого стояли Троцкий и Зиновьев; и он догадывался о том, что у оппозиционеров есть свои люди в верхушке РККА и ОГПУ. Атмосфера же в партии была такова, что даже об арестах участников оппозиции речи быть не могло – его бы не одобрило даже большинство сторонников. В этих условиях подтолкнуть к оппозиционерам еще и Тухачевского было непозволительной роскошью. Надо было заниматься перевооружением армии – но среди его верных сторонников попросту не было настолько технически грамотных кадров; о том, чтобы доверить это важнейшее дело пользовавшимся лютой ненавистью красных командиров "золотопогонникам", речи быть не могло – этого бы не поняли даже Клим с Семеном. А Михаил Николаевич живо интересовался техникой – глядишь, с помощью царских спецов он и сможет сделать что-то дельное.

– Знаешь, Серго, сказал ты хорошо – неторопливо высказался Сталин – артиллерию перевооружать и правда надо. Вот только кому это поручить – Клим с Семеном ведь это дело не потянут, как ты думаешь?

– Надо подумать – осторожно сказал Орджоникидзе, изрядно удивленный такой сговорчивостью Кобы и совершенно не собиравшийся подставлять друга Мишу – посоветоваться. С бухты-барахты на такое дело назначать нельзя, прав ты, Коба. Знающий товарищ нужен и верный.

– Подумай, Серго, только не тяни долго – нельзя это дело надолго откладывать, и так уже дооткладывались – согласился Сталин.

Размышления разведчика

А тем временем, обложившийся книгами полковник Ленков трудолюбиво работал над циклом статей, посвященных проблеме «позиционного тупика» во время Первой Мировой войны. Замысел разведчика был прост и незамысловат, требовал немало времени на осуществление, но был надежен – поскольку Тухачевский никак не мог мгновенно превратиться из болтуна в серьезного военного специалиста, в это бы никто не поверил, то двигаться к поставленной цели, завоеванию авторитета военного теоретика среди профессионалов, следовало маленькими шажками.

Первым шагом в области теории должны были стать статьи описательного характера, с некоторыми намеками на анализ причин "проклятия позиционности". От описания следовало плавно перейти к анализу – для начала, любительски, на манер старательного, но неумелого ученика доказать что приписываемый пулеметам и траншеям позиционный тупик имеет своей причиной более глубокие изменения в военном деле.

"Скандал в благородном семействе", конечно, будет до небес и выше. Объект, мягко говоря, не пользовался любовью старых теоретиков дореволюционной выучки – настолько, что его не принимали в домах профессоров высших военно-учебных заведений. Его же "покушение на основы", сейчас принятые ведущими военными теоретиками России и мира, только подольет "масла в костер".

Естественно, обнаглевшего выскочку не преминут пригласить на научные конференции – и прилюдно высечь. Вячеслав Владимирович твердо рассчитывал на оживленную дискуссию на курсах "Выстрел", профессорско-преподавательский состав которых в это время считался сильнейшим в стране. Вот только у опытного профессионала были свои планы на эту дискуссию.

В это время шла ожесточенная дискуссия по вопросам военной теории между профессионалами Русской Императорской Армии и красными командирами – дискуссия, изрядно подогревавшаяся взаимной, дипломатично выражаясь, нелюбовью. Предельно упрощая, господа офицеры и генералы РИА считали, что базой для дальнейшей разработки военной теории должен послужить опыт Мировой войны, а опыт Гражданской является не более чем частным случаем; товарищи красные командиры придерживались диаметрально противоположного мнения, не поленившись разработать весьма сомнительную "теорию классовой войны".

Называя вещи своими именами, правы как раз были старые профессионалы. Вот только ситуация отнюдь не исчерпывалась вопросом правоты в научной дискуссии, пусть и имеющей важнейшее значение для строительства армии и обеспечения безопасности государства. "Фоном" этой дискуссии была лютая ненависть краскомов к "золотопогонникам", неприязненное отношение кадровых офицеров к "вознесшемуся хамью", ожесточенная борьба партийных группировок за власть, провокации спецслужб.

Но и это было еще не все – дело было в том, что в Красной Армии были свои кланы, также боровшиеся за власть. Как правило, членство в этих группировках определялось совместной службой. Если большая часть офицеров и генералов РИА была "вычищена" из РККА в результате печально известного дела "Весна", то остальные кланы остались и продолжили увлекательную игру в "интриги мадридского двора". Была группировка сторонников Сталина – в нее входили Буденный, Ворошилов, Тимошенко, Апанасенко, Кулик. Были влиятельные выдвиженцы Троцкого – в первую очередь, это Тухачевский и Уборевич. Были "украинцы" – бывшие руководители Украинской группы войск Якир и Гамарник. Имелись и бывшие руководители червонного казачества, Примаков и Путна. Позже "украинцы" и "червонные казаки" примкнули к троцкистам.

Исходя из ключевой задачи, Вячеславу Владимировичу следовало ориентироваться именно на сторонников Сталина – невозможно было осуществить реформирование Красной Армии, не пользуясь всесторонней поддержкой Ворошилова и Буденного. Но, эту поддержку требовалось постепенно заработать – и начинать надо было с поддержки бывших первоконников в теоретической дискуссии. Причем, надо было при этом извернуться так, чтобы не поставить под удар процесс наработки авторитета военного теоретика в глазах старых специалистов – а они тоже были необходимы для успешного реформирования РККА – да, вдобавок, постепенно вывернуть "теорию классовой войны" так, чтобы от нее осталось только название. Сутью же должна была стать теория маневренной войны. Благо, в этом плане Гражданская война представляла благодарнейший материал для поворота в нужном направлении – это была маневренная война, в которой заметную роль сыграла Первая Конная армия, руководимая Буденным и Ворошиловым.

Возможности для первого шага в этом направлении имелись, поскольку в это время шла дискуссия о Крымской операции Красной Армии 1920 года – как и объект для показательной порки. Объект был талантливым тактиком, блестящим практиком и далеко не последним теоретиком – кроме того, он был весьма тяжелым в общении человеком, легко и непринужденно портившим отношения практически со всеми, с кем ему доводилось общаться. Звали этого человека Яковом Александровичем Слащевым. Личность была в высшей степени неординарная – для начала можно упомянуть то, что общепринятая точка зрения, заключающаяся в том, что именно Слащев послужил Булгакову прототипом одного из героев "Бега", генерала Хлудова, не вполне точна. Слащев был настолько противоречивой личностью, что в один литературный образ не поместился, так что он стал прототипом сразу двух героев "Бега": полусумасшедшего стратега Хлудова и отчаянного рубаки Чарноты, что вполне соответствовало реальной истории его службы в Белой армии. Впрочем, после возвращения в Советскую Россию он продолжал не вписываться ни в какие рамки: горький пьяница, Слащев написал несколько серьезных работ по тактике; талантливый военный педагог, которого тихо или не очень тихо ненавидели многие из тех, кого он учил, он завалил командование рапортами о переводе в войска, прося дать ему если не дивизию, то, хотя бы полк. Любимым его развлечением был не просто загон оппонентов в тупик, а доведение их до бешенства.

В общем, это был на редкость полезный для планов Вячеслава Владимировича человек, если суметь его правильно использовать и не дать врагам организовать его убийство.

Первым же шагом в области военной техники должна была стать программа перевооружения артиллерии РККА. Полковник Ленков, имея достаточно полное представление о характере Серго Орджоникидзе, которого не зря называли "душа-человек", был готов поспорить на ящик шустовского коньяка против бутылки ситро, что Серго не преминет поделиться его опасениями с со старинным приятелем Кобой, знакомство с которым началось с совместной отсидки в Баиловской тюрьме, в далеком 1907 году. То, что Коба, которого можно было обвинить во многих недостатках, но не в недостатке ума, быстро вычислит источник информации Серго, разведчик не сомневался. Мотивация поступка Тухачевского полностью соответствовала реальному характеру объекта – настолько, что в нее должен был поверить даже недоверчивый и очень осторожный Сталин. Вот тут полковник и рассчитывал развернуться – причем, результаты должны были стать такими, что к мнению объекта начнет всерьез прислушиваться не только расположенный к нему Буденный, но и с трудом терпящий его Ворошилов. Ну а то, что эти два бульдозера на танковом шасси, по недосмотру Всевышнего получившие человеческий облик, свернут все препоны на пути реформирования Красной Армии, разведчик ни на секунду не сомневался.

Труды Сталина

Почти в это же время, работал и другой человек. Закончив чтение отчета своего главного советника по экономике, Валериана Куйбышева, в котором давался развернутый анализ достоинств и недостатков двух возможных партнеров Советской России в необходимом деле индустриализации, человек отложил доклад, взял свою, еще не ставшую известной всему миру, трубку, не торопясь набил ее, раскурил.

Откинувшись на спинку стула, хозяин кабинета обдумывал аргументы верного соратника, в отличие от многих революционеров с дооктябрьским стажем, почти сразу после окончания Гражданской войны с головой ушедшего в дела хозяйственные. Похоже, именно в этом было его призвание.

– Итак, Валериан считает, что предложения немецких концернов, с "Сименсом" во главе, для нас менее выгодно, хоть германцы и запрашивают меньшие цены, чем североамериканцы – думал Сталин. – Дело в том, что они хотят уплаты, большей частью, золотом – наше сырье им нужно в меньшей степени, чем янки. Фирмы же САСШ готовы две трети цены принять сырьем. Притом, что золота у нас негусто, американское предложение практичнее.

– И, он обращает внимание на политический момент – при американской политике изоляционизма, вероятность войны между ними и нами мизерна. Во всяком случае, в ближайшие лет десять, если не больше. То, что они нас до сих пор не собираются признавать, ничуть не мешает их капиталистам вести с нами дела. Им плевать, что в покупателях у них большевики – был бы бизнес прибыльным, остальное неважно. Прав был Ильич, сказавший, что "Капиталисты продадут нам веревку, на которой мы их повесим". Все так – Валериан активно налаживает контакты с американскими капиталистами уже три года; и, их интересуют всего две вещи: есть ли у нас деньги на оплату заказанного, да не является ли предмет заказа оружием, поскольку на его экспорт надо получать разрешение Госдепа – все остальное продают за милую душу. Как повернется дело с Германией, не знает никто, это правда – да, сейчас у нас с ними хорошие отношения, благодаря отношениям с военными и частью промышленников, но гарантий на будущее нет никаких, недаром на пост канцлера так пропихивают фон Папена. А за ним маячат Арнольд Рехберг и Макс Гофман, вкупе с прочими нашими "доброжелателями". А уж совсем в тени устроился Ялмар Шахт, которого и вовсе не видно и не слышно – вот только мы отлично знаем, кто, сколько и зачем отвалил золота на финансовую стабилизацию Германии, без чего никакой план Шахта с "хлебной маркой" не мог иметь успеха. Англичане, кто же еще. А еще точнее – Ротшильды, со всей их банкирской камарильей. Американцы тоже поучаствовали, скупив две трети акций германских концернов – но, янки интересует в первую очередь прибыль, они готовы торговать хоть с Сатаной, если это будет выгодно, а с англичанами не так, они хотят и прибыль поиметь, и нас закопать поглубже.

– Хотя, особого выхода у этой английской шайки-лейки и нет – слишком сильно они промахнулись с Империалистической войной, чересчур уж велик их убыток от победы. Считай, они разом пустили по ветру капиталы, копившиеся веками – да еще и остались должны умопомрачительную сумму в восемь миллиардов фунтов стерлингов той же Америке. И не платить эти долги они не могут, точнее, они, вместе с французами попытались после той войны надавить на янки, чтобы те списали им военные долги – да не на тех напали, американцы не только не простили все эти кредиты, да еще крепко обманули, поманив перспективой списания долгов, чтобы британцы подписали невыгодные им Вашингтонские договора. Деваться господам капиталистам с туманного Альбиона было некуда, согласились и на равенство своего флота с американским, и на расторжение англо-японского договора 1902 года, и на доминирование Америки в восточной части Тихого океана, и на все иное-прочее. Стоило только им все подписать, как Конгресс немедля принял специальный билль о безусловном взыскании военных долгов.

– Вот и выходит, что: во-первых, англичане проиграли промышленное соревнование янки и немцам еще в начале века, так что единственным гарантированным рынком сбыта своих товаров у них являются колонии; во-вторых, эксплуатировать свое население так, как они это делали в первой половине прошлого века, никак нельзя – слишком велика вероятность взрыва, у английских рабочих перед глазами пример успешной революции; в-третьих, им позарез надо ограбить кого-то по-крупному, чтобы выплатить американцам хотя бы часть долгов.

– Какая страна соответствует всем требованиям? Да только Советский Союз! По той простой причине, что он является единственной экономически выгодной территорией крупных масштабов в мире, не контролируемой кем-то из империалистических хищников! И, при этом, слишком слаб, чтобы отбиться самостоятельно от любой из ведущих империалистических держав!

Сталин почувствовал, что гнев мешает ему анализировать ситуацию – и, резко встав, начал ходить по кабинету. Это занятие помогало ему сосредоточиться. Немного успокоившись, он продолжил выстраивать логическую цепочку: "Собственно, единственное, что мешает им вторгнуться сейчас, это усталость их народов от войны и истощенность экономик. Исключением являются САСШ – но этот хищник сейчас сыт, ему незачем ввязываться в авантюру, рискуя нынешним благополучием. Но относительная слабость крупнейших хищников Европы будет не такой уж долгой – с окончания Империалистической войны прошло восемь лет, еще лет десять-двенадцать, и подрастет новое поколение, готовое взять в руки оружие, да будут приведены в относительный порядок экономики. Это то время, которым мы располагаем, чтобы стать сильными – в лучшем случае, поскольку нет никакой гарантии, что против нас не бросят в бой коалицию из стран Малой и Прибалтийской Антант, оставив себе роль крепкого тыла и резерва, должного нанести последний удар".

– И это еще не все – есть еще голодный азиатский зверь, Япония. Она очень хорошо нажилась на минувшей войне, понеся символические потери. Но пища давно переварена, ушел и наеденный жирок – а кушать ей хочется – прочитанный неделю назад доклад об экономическом кризисе в империи Восходящего Солнца стоял перед глазами Кобы. – А тут перед мордой зверюги болтается такой кусок мяса, как наш Дальний Восток – жирный и почти беззащитный. Нет вопроса, нападет Япония или не нападет, есть вопрос – когда нападет?!

Размышления Сталина прервал деликатный стук в дверь кабинета.

– Войдите! – отрывисто сказал он.

– Добрый вечер, товарищ Сталин – поздоровался один из его верных помощников.

– Добрый вечер, товарищ Маленков – ответил Вождь.

– Тут пришел интересный доклад из сектора Комиссии Партконтроля, занимающегося наблюдением за высокопоставленными товарищами – доложил Георгий Максимилианович. – Товарищ Тухачевский разоткровенничался с женой, а доверенному товарищу, работающему в его семье, удалось записать разговор.

Если бы полковнику Ленкову каким-то чудом довелось услышать это, он бы был очень доволен – вброшенная им информация, объясняющая его мотивы, дошла именно туда, куда было нужно.

– И о чем же товарищ Тухачевский говорил с товарищем Тухачевской? – спросил Сталин.

– Вот запись разговора, вот дополнительные сведения, вот выводы аналитиков – Маленков положил на стол Вождя простую картонную папку.

– Садитесь, товарищ Маленков – пригласил Сталин.

Сев, Вождь открыл папку и углубился в чтение. Картина представлялась и в самом деле прелюбопытной – похоже, Тухачевский, наконец-то понял, что подсидеть Клима, произнося пылкие речи, ему не удастся. Желание стать наркомом у него никуда не пропало, вот он и решил сменить метод достижения цели.

– Что Вы скажете, товарищ Маленков? – спросил Сталин.

– Товарищу Тухачевскому очень хочется стать народным комиссаром обороны – слегка улыбнулся Георгий Максимилианович – настолько сильно, что он решил всерьез поработать.

– Думаете, у него лично возникло такое желание? – уточнил Сталин.

– Скорее всего, товарищ Сталин – Маленков прекрасно понял подтекст вопроса – не в обычае товарища Троцкого длительные, многоходовые интриги, ведь такой путь к власти над Красной Армией займет годы, без малейшей гарантии успеха. А вот презрительное равнодушие к нуждам и чаяниям своих сторонников для него как раз обычно – вспомните 1923 год, когда Антонов-Овсеенко и Муралов угрожали военным переворотом в пользу Троцкого. Он ведь тогда не просто отказался от переворота, а равнодушно отдал своих преданных сторонников "на съедение". Кстати, тогда товарищ Тухачевский, приехав из Минска, не поддержал Троцкого, предпочтя отмолчаться. Вполне возможно, что сейчас, посмотрев на ход и результаты партдискуссий последних лет, он решил сменить сторону – и собирается доказать Вам, что будет намного полезнее товарища Ворошилова.

Сталин усмехнулся в усы – Маленков все говорил верно, вот только представить себе, что он согласится заменить верного Клима на самовлюбленного "наполеончика", можно было, только плохо представляя себе его характер и взгляды на жизнь. Хотя, при характере Тухачевского, при его-то самооценке, это было очень похоже на правду.

– Хорошо, товарищ Маленков – скупо похвалил он помощника, для себя сделав "зарубку на память", поговорить с Климом и Семеном – у Вас есть еще что-то?

– Нет, товарищ Сталин – вскочил Георгий Максимилианович.

– Тогда я Вас больше не задерживаю, у Вас наверняка еще много работы. До свидания! – отпустил Маленкова Сталин.

– До свидания, товарищ Сталин – попрощался Маленков.

Через пару дней, найдя промежуток в своем до предела загруженном графике, Сталин пил чай в компании старых соратников.

Выслушав доклад Ворошилова о положении дел в армии, заключавшийся в том, что все не так плохо, как могло бы быть, Сталин начал задавать интересовавшие его вопросы.

– Клим, что у нас с троцкистами?

– Притихли, Коба – доложил нарком обороны, наливая себе еще стакан чаю. – Ну да сейчас не двадцать третий год, когда большая часть армии была за Льва, да и руководства у них особого нет. Уборевич уехал в Германию на учебу, а Тухачевский, ты не поверишь, обложился книгами и что-то там строчит.

Сталин слегка улыбнулся – скорость распространения сплетен, как водится, была куда выше скорости самого быстроходного аэроплана.

– А с артиллерией у нас что?

– Да что было, то и есть – мрачно сообщил Ворошилов, несмотря на свое менее, чем скромное образование, бывший сугубым реалистом, совершенно не имея склонности парить в эмпиреях – Николашкино наследство пользуем. Инженеры помаленьку маракуют над батальонными пушками да гаубицами, обещают в этом году новую трехдюймовую полковушку на испытания выставить.

– Новую, это ты, Клим, загнул – еще мрачнее высказался Буденный, оторвавшись от своего стакана с чаем – это они переделали на скорую руку царскую горную пушку образца девятого года. Я проверил – да они и не скрывают. Новым у нас, едрен корень, и не пахнет – все царское добро улучшают, как это по-иностранному, модернизируют.

– Ну, все лучше, чем дивизионную трехдюймовку в полках держать – тяжела она для них – не проявляя радости, констатировал нарком – а так, твоя правда, Семен. Да они, спецы эти, честно предупредили, что заново проектировать долго, дорого, и, хрен знает, что получится, потому что полковых пушек у нас со времен царя Гороха не делали – по-ученому говоря, это называется, школа проектирования утрачена. Поэтому лучше горную пушку для полковых нужд приспособить – не больно она хороша, это они тоже сказали, зато быстро и заводы легко приспособятся ее выпускать.

– Во-во, оно самое – согласился с другом легендарный командарм Первой Конной – вот только выходит, что сидим мы по уши в куче царского навоза – и никак не начнем из него выкарабкиваться.