Текст книги "Гауптвахта"

Автор книги: Владимир Полуботко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Прекращает своё тарахтенье понаехавшая техника, отключаются моторы, гаснут фары. Все расходятся – кто по домам, кто по казармам; одни лишь губари остаются и продолжают вкалывать.

Но вот и их работа замедляется, а потом и прекращается вовсе. И не для перекура, нет! Тут, оказывается нечто другое.

Некая женщина начальственного вида и уже в возрасте, собирает вокруг себя губарей и начинает им что-то объяснять, а потом и приказывать. Причём – с нарастанием, всё громче и громче:

– А я вам приказываю!

Солдаты смеются в ответ:

– Ну и ну!.. Ещё чего захотела!

– А я вам приказываю погрузить немедленно этот прицеп в самосвал!

– Так ведь мы ж его ни в жись не подымем, – возражает кто-то из губарей. – Тут нужен подъёмный кран!

И в самом деле: всякому психически нормальному человеку ясно, что поднять ТАКУЮ тяжесть и ТАКОЙ объём железа на высоту кузова самосвала способна только техника.

– Вы не думайте! – орёт истеричка. – У меня у самой муж – подполковник! Он вам всем покажет! А сейчас я позвоню начальнику вашей гауптвахты или коменданту гарнизона, и они вам добавят срок!

Ей в ответ – дружный, хотя и невесёлый хохот.

– А нам уже и так добавили срок!.. – кричат губари. – Нам уже и так отменили освобождение! И чего вы кричите? Нам просто не под силу поднять эту штуку!..

– Я вас всех под трибунал подведу! – орёт истеричка. – Вы у меня сгниёте на гауптвахте! – Срывается на визг: – Выполняйте то, что я вам приказала!

Кто-то из свиты, окружающей начальницу, безуспешно пытается успокоить её. Истеричка же между тем лишается дара речи и судорожно ловит ртом воздух с выпученными предынфарктными глазами. И вот, в образовавшуюся длинную паузу нежданно вторгается рядовой Злотников. Он выходит вперёд, останавливается прямо перед Истеричкою, смело смотрит ей в её безумные глаза.

– Вы, гражданка, не имеете права нам приказывать! Пусть сюда придёт офицер в военной форме и прикажет нам погрузить этот прицеп в самосвал! Пусть! И тогда мы… Вот сука буду! – по-блатному бьёт себя кулаками в грудь, – надорвёмся и умрём, а всё равно не сможем погрузить его! Но, по крайней мере, мы будем знать, за что мы умираем!.. Если за Родину, за Партию – мы всегда готовы! – Злотников усмехается. – Но никакой офицер нам такого не прикажет. Офицеры – люди умные. – Злотников поворачивается к губарям и торжественно провозглашает: – Ребята, следуйте за мной! Мы ещё не всю работу выполнили!

– Хулиганы! Хулиганы! – орёт Истеричка. – Вы у меня все под трибунал пойдёте!

Злотников оглядывается на неё:

– Мы – под трибунал? – и дико ржёт.

Губари подхватывают этот его тон, слышны хохот, свист, улюлюканье. Все идут следом за Злотниковым с облегчением, с ощущением того, что именно он избавил их от грозной беды.

Истеричка истошно визжит, а свита увещевает её: «Ну ведь нельзя же так! Ей-богу, неловко даже!»

Какая-то женщина, оказавшаяся свидетельницею этой сцены, неодобрительно качает головой. Вот её взгляд задерживается на проходящем мимо Принцеве – на его мученическом личике, на страдальческой фигуре.

Женщина говорит с грустью, оглядываясь на свою соседку:

– Вот ведь поколение какое пошло! Вот взять хотя бы вот этого, ведь видно же – алкаш-алкашом! А может даже, и наркоман… Шинель-то хоть застегни правильно, юродивый! Тьфу! – сплёвывает от омерзения и отходит подальше.

Принцев, потрясённый подавленный, порывается что-то сказать вослед обличительнице, но тут его дарует вниманием ещё одна представительница прекрасного пола. Эта женщина жалостливо разглядывает бедолагу, который и в самом деле сильно выделяется среди всех арестованных своим очень уж несчастным видом; она разглядывает его, а потом и говорит ему же – вот ведь в чём весь ужас! Ему же самому! Как будто он – это вовсе не он, а кто-то совсем другой:

– Мордочка кислая. И сам-то – как сморчок какой-то!.. Бывают же такие!

У Принцева дрожат сначала губы, а потом и всё лицо начинает мелко трястись. Ему хочется разрыдаться.

19

Во дворе дома офицеров, вдали от женского шумового оформления.

На сцене, живописно украшенной следами недавней катастрофы, выступает Злотников – вожак, избавитель, трибун, дипломат. Поднимаясь на возвышение, Злотников говорит:

– А теперь, ребята, не ударим в грязь лицом! И давайте сейчас, за оставшееся у нас время, расчистим от камней эту площадку!

Поначалу ответом ему служит лишь тягостное молчание усталых губарей. Постепенно молчание переходит в ропот:

– Но ведь нам никто не приказывал!.. Никто нас сюда не посылал!..

– Да ведь и устали мы!..

– С пяти часов утра вкалываем!..

Злотников, слыша такие речи, молча сходит с пьедестала. Никого не бьёт – молча берётся за работу.

К толпе губарей подходит часовой с карабином и говорит:

– Но ведь комендант ясно сказал, что это на завтра! Завтра техника сгребёт всё это в кучу, а потом и увезёт!

– Завтра? Техника? – возражает Злотников. – Ну а мы – сегодня! И без техники! А ну, вперёд, ребята!

И уж то ли магнетизм, то ли личное обаяние вождя, вышедшего из народа, то ли что другое-третье-четвёртое, но наш Злотников и в этот раз завораживает народные массы и подчиняет их себе. Хотя и не все.

А часовой лишь пожимает плечами.

20

Там же. Те же.

Трудовой энтузиазм идёт на убыль. Все так выдохлись, что даже Злотникову становится понятно: пора закругляться.

А между тем Полуботок, Артиллерист и ещё один – это курсант из училища МВД – так те и не начинали вовсе. И зоркий глаз Злотникова подметил это давно.

– Баста! – кричит Злотников. – На сегодня хватит, мужики! Спасибо за работу! Отдыхаем теперь.

Смертельно усталые, губари прекращают сверхплановую трудовую деятельность. А Злотников продолжает свою мысль:

– Так вот, ребята, отдыхаем!.. Все, кроме рядового Полуботка! Вот он пусть теперь и поработает. А мы посмотрим на него.

Полуботок никак на это не реагирует.

– Ну? Мы ждём, – зловеще и многообещающе говорит Злотников.

– Долго тебе ждать придётся, шкура!

– А ну-ка, начинай!

– Не буду. Кто ты для меня такой?

Вмешивается Артиллерист:

– А почему ты мне ничего не говоришь? В самом деле – кто ты здесь такой, что приказываешь всем? Я вот, например, тоже не работал. Ну-ка прикажи и мне поработать!

– И я тоже не работал, – спокойно говорит курсант МВД. – И тоже не собираюсь тебе подчиняться.

– Вы меня не интересуете, – отвечает Злотников после краткого замешательства. – Меня интересует Полуботок. Ну, долго мне ещё ждать тебя?

– Я же сказал: долго.

Наступает жуткая тишина.

У Лисицына сдают нервы, и он прорезает её визгом:

– Иди работай, падла!

Кац тоже вмешивается:

– Сам же себе хуже делаешь. Иди работай, пока тебя по-хорошему просят!

Раздаются голоса и такие:

– А давайте его проучим!.. Рёбра ему пересчитаем!..

И снова – тишина.

Понимая, что Страшное уже совсем рядом, Полуботок говорит, поигрывая лопатой:

– Попробуйте. Кто первый подойдёт?

Вмешивается часовой:

– Хватит вам! А то сейчас начальника караула позову!

Злотников успокаивает его:

– Старшой, ты не бойся. У нас всё будет в пределах социалистической законности. А бить мы его пока не будем. Нам ведь что важно-то? Человека перевоспитать – вот что! Чтоб пользу приносил нашей Родине!

Ему в ответ – подхалимистые смешки.

– Ты родину – оставь в покое, – тихо говорит Полуботок. – А то у нас и так: что ни мразь, что ни подонок, то больше всех и твердит о родине! И не тебе, дешёвка поганая упоминать про неё!

Злотников неожиданно смеётся:

– Ты, старшой, не бойся. Я его сейчас бить не буду. Мы ведь с ним из одного полка. Свои люди, как-нибудь потом сочтёмся при случае.

21

Камера номер семь.

Губари лежат на «вертолётах», вертятся, пытаясь поудобнее закутаться в шинель.

Злотников выдаёт команду:

– Ну а теперь – всем спать! Всем, кроме рядового Полуботка.

– Это почему же так? – удивляется Полуботок.

Злотников очень спокойно отвечает:

– А потому, что я вот что надумал: зачем оттягивать дело на слишком далёкий срок? Сегодня же ночью я отобью тебе все внутренности. И убить не убью, и калекой на всю жизнь оставлю.

Лисицын подхихикивает:

– А я помогу.

Вмешивается Косов:

– Ну, хватит, братцы, пора спать. Бай-бай, ребята, ну что вы в самом деле?

Злотников шутливого тона не принимает. Он по-прежнему спокоен, по-прежнему деловит и серьёзен.

– Вот потому-то тебе спать и не придётся, – продолжает он. – Первую половину ночи ты проведёшь в ожидании, а вторую половину ночи – тебе уже будет не до сна! – Впервые за всё время смеётся.

Лисицын, Косов, Кац, Бурханов – они тоже смеются, кто злобно, кто с хитрецой, а кто и просто не понимая, что происходит.

Принцев умирает от усталости и от жалости к себе. Он ничего не видит и не слышит.

Аркадьев молчит. Такое у него предназначение – всегда молчать.

– А ты не откладывай на потом, – говорит Полуботок. – Давай сейчас!

– Нет. Сейчас мне несподручно! – смеётся Злотников. – Вот среди ночи – в самый раз и будет.

Полуботок вскакивает на ноги:

– Начинай сейчас! Один из нас сейчас умрёт!

Кац морщится:

– Нет, ну это уже за всякие рамки выходит! Этот тип из Ростова-на-Дону вконец обнаглел.

Полуботок не обращает на него внимания.

– Нам не жить вместе на Земле. Нападай! – с этими словами он сходит с «вертолёта» на пол.

В камере – тишина.

Злотников сначала молчит, а потом криво посмеивается:

– Я же тебя сейчас одним мизинцем придушу!

– А ты не надейся на свою мускулатуру! Уж на что мамонты были сильными, а и тех люди убивали! Нападай! – Полуботок как-то странно изгибается для схватки.

Злотников свирепеет:

– Ну раз так ты сам захотел, получай!

И – бросается вперёд.

В ту же долю секунды Полуботок ловко выхватывает из-под своего «вертолёта» тяжёлый и железный «козёл» и направляет его в голову своего врага.

Злотников успевает увернуться, получив лишь царапину на лице, а «козёл» с грохотом врезается в стену, разбрызгивая штукатурку.

Полуботок, видя, что промазал и что Злотников сейчас раздавит его, как цыплёнка, успевает выхватить табуретку – Злотников на какое-то время потерял равновесие. Табуретка заносится над головой, и сейчас она должна будет опуститься и неминуемо разбить эту голову…

Но до убийства дело не доходит и в этот раз: Косов бросается между ними, сдерживая ярость Злотникова, а Бурханов пытается утихомирить Полуботка.

Внезапно открывается дверь. На пороге стоит усатый ефрейтор, рядом с ним – другой солдат. Карабины, штыки.

– Что за шум? – спрашивает ефрейтор. – Почему не спите?

– А это ОН! – кричит Кац, показывая на Полуботка. – Это всё он тут затеял!

Злотников, весь красный от ярости, пытается броситься на ослушника, на непокорного, на не признавшего, но Косов держит его мёртвою хваткой, да и штык очень уж многозначительно приближается к его лицу.

– Хватит! – кричит ефрейтор. – Если я сейчас вызову начальника караула, то всем вам тут станет тошно! Все подзалетите под суд!

– Почему это все? – удивляется Кац. – Я-то тут причём?

– Товарищ ефрейтор, – говорит Полуботок. – Переведите меня, пожалуйста, в другую камеру. Ведь есть же свободные места.

– В одиночную пойдёшь? – спрашивает ефрейтор. – Места есть только в одиночных.

– С удовольствием.

– Да ты что?! – кричит Косов. – Разве можно в одиночную? Оставайся здесь! Я тебя в обиду не дам! Я сам спать не буду!

Полуботок молча берёт шинель, шапку, «вертолёт», «козёл» и с этим имуществом пробирается к выходу.

– Да ты что, в самом деле? – не унимается Косов. – Кто же по своей доброй воле идёт в одиночную камеру?

Полуботок молча выходит.

Дверь захлопывается.

Ключ проворачивается.

В камере номер семь содержится семеро арестованных.

22

Камера номер семь.

Косов кричит Злотникову:

– Сука! Зачем ты изводил парня?! Я думал, ты всё шутишь, а оно – вон оно как выходит!.. Правильно он сказал про тебя: мразь ты! И ты, и Лисицын – вы две мрази! – пинает ногою Лисицына.

Вступает Кац:

– А между прочим, этот Полуботок первым начал.

А за ним и Лисицын:

– И так нечестно: этот на него с голыми руками идёт, а тот на него – с инструментом!

– Не воняй! – кричит Бурханов. – Всё было честно!

– Ладно, – говорит Злотников, фальшиво и придурковато улыбаясь. – Пошутили и хватит. Давайте-ка спать.

Косов, стеля себе «постель», говорит:

– У нас, в строительных батальонах, какой только мрази не бывает. Всю гниль, всю пакость только в наши войска и берут. А такой мрази, как ты, Злотников, я ещё не видел даже и у нас.

23

Камера номер один. Одиночная.

Полуботок сооружает себе спальную конструкцию. Табуретка в камере уже есть, и ему остаётся лишь поставить «козёл» да «вертолёт» положить определённым образом, да шинель постелить, да самому лечь, положив шапку под голову. Так он и делает: ложится, лежит. И долго-долго смотрит в потолок широко раскрытыми глазами.

Шестые сутки гауптвахты

1

Двор дома офицеров. Уже рассвело.

Работа кипит, и всё вроде бы, как вчера: и развалины, и техника, и толпы разного люда – военного и невоенного, и губари вроде бы те же, что и вчера… Вот только Злотникова не видать среди них.

Кто-то из арестантов говорит:

– А ведь этого Злотникова, что из седьмой камеры, освободили сегодня.

– Всем свободу отменили, а его одного отпустили, – удивляется другой.

Полуботок слышит эти речи, но молчит себе и молчит. Работает, погружённый сам в себя, ни на кого не оглядываясь.

И ещё чей-то голосишко:

– А хорошо теперь без этого гада!..

2

Столовая гауптвахты. Обед.

Смертельно усталые арестанты жадно набрасываются на еду. Уничтожают её быстро и сосредоточенно.

Лисицын зыркает по сторонам своими крысьими глазёнками. И вот – перегибается через стол и выхватывает у Аркадьева кусок хлеба.

Аркадьев вскакивает:

– Отдай!

– Отдай, отдай, – говорит Косов. – А то ведь бить будем. Времена для тебя теперь уже не те.

Лисицын насторожёнными глазками стреляет по присутствующим. Оценивает ситуацию: будут бить или не будут?

Многие перестали есть. С ненавистью смотрят на него.

И Лисицын понимает: будут!

Возвращая хлеб, он кричит:

– Да подавись ты своим хлебом!

Все удовлетворены таким исходом.

3

Двор дома офицеров.

И снова такая же точно работа. Тяжёлая, изматывающая. Но ведь должен же кто-то убирать эти развалины, чтоб чисто было.

Лицо Полуботка вспыхивает радостью – это он увидел, как во дворе появились человек пятнадцать из его роты, а с ними – старший лейтенант Тобольцев.

Полуботок подбегает к ним:

– Здорово, третья рота! Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Ну как там у нас дела?

Происходит обмен рукопожатиями и приветствиями.

Тобольцев отводит Полуботка в сторону и шепчет:

– В нашей-то роте всё нормально… Слушай, ты случайно рядового Злотникова не знаешь?

– Знаю.

– Так ты представляешь: возвращается он к себе в роту, а там его сюрприз поджидает.

– Какой сюрприз?

– Там, в высших сферах, – Тобольцев делает жест наверх, – военный прокурор и прочие с ним всё колебались: возбуждать против него дело или не возбуждать? Очень уж этого Злотникова наш командир полка защищал. Ну и сегодня как раз надумали они там, в верхах, всё-таки возбудить дело. И получилась творческая недоработка. Если бы чуть раньше пришли к этому мнению, то его бы просто перевели из простой камеры для арестованных в камеру для подследственных. А так – когда он оказался на свободе и узнал, что его всё-таки будут судить, он, представь: убивает дежурного по роте, берёт у него ключи от ружпарка и, вооружась до зубов, бежит в неизвестном направлении.

– Так я и знал, – говорит Полуботок. – Дезертировал!

4

Некий кабинет в некоем учреждении.

Некие штатские, сидя за столом, то ли размышляют вслух, то ли принимают какое-то решение. Перед ними – карты.

Один из штатских говорит:

– Он часто хвастался, что у него где-то на советско-турецкой границе есть друг. Военнослужащий. Кажется, прапорщик…

Другой возражает:

– С оружием, на угнанной машине и сразу после убийства он так далеко не помчится. Скорей всего он заляжет на дно где-нибудь поблизости. У него есть какие-то друзья где-то здесь совсем рядом, на Урале.

– Урал – это обширное понятие.

– Поработаем с солдатами и командирами его роты и узнаем. Где друзья, где подруги, где родственники всё узнаем…

Чей-то начальственный голос вмешивается:

– Только давайте в темпе, пожалуйста! В темпе! А то ещё неизвестно, сколько людей этот зверь поубивает!

Седьмые сутки гауптвахты

1

Двор гауптвахты.

Вдоль шеренги гауптвахты прохаживается старший лейтенант Домброва.

– Те, кому сегодня освобождаться – шаг вперёд!

Выходят человек десять.

– Многовато, – говорит Домброва. – Ты, ты и ты – отпускаю. Через десять минут подойдёте к моему кабинету. Остальных бандитов попридержу, а то работать будет некому. Шаг назад!

Вышедшие становятся назад, в строй, в том числе и Косов, у которого лицо так и сияет от счастья, ведь ему-то как раз и досталось одно из этих трёх «ты»!

Между тем, Мордатый, который тоже давеча выходил из строя, освобождения не получил, хотя и претендовал на него. Еле сдерживая гнев, он говорит:

– Товарищ старший лейтенант! А почему вы МЕНЯ не освобождаете?! Мои трое суток уже истекли! Вы не имеете права!.. Вы обязаны отпустить меня!

Домброва улыбаясь одними губами, тихо отвечает:

– Любезный, вы плохо знаете Устав.

– А вы хорошо его знаете, – злобно ревёт Мордатый, – что держите меня здесь незаконно?

Все губари застыли от напряжения. Некоторые чуть заметно улыбаются. Последнему дундуку понятно: так разговаривать с Домбровою никто из арестованных не должен. И этот Мордатый – тоже. Не понимать таких простых вещей может только полный идиот.

Домброва улыбается одними губами, глядит прямо в глаза Мордатому и, смакуя каждое слово, произносит следующий шедевр гауптвахтовского красноречия:

– Ты, пьянь. Знаешь ли ты, что для задержанных в нетрезвом состоянии срок наказания исчисляется не с момента ареста, а с момента ПОЛНОГО ПРОТРЕЗВЛЕНИЯ? Восемьдесят второй пункт. Глава двенадцатая. Дисциплинарный Устав Вооружённых Сил Союза ССР! Поскольку ты до сих пор ещё не пришёл в чувство, то отсчёт твоих троих суток ещё даже и не начинался. Ясно?

2

Где-то в России.

Злотников оставляет на шоссе, неподалёку от железнодорожной насыпи угнанную машину. Ловко вскарабкивается вверх и вваливается со всеми своими вещами в дверь проползающего мимо товарного вагона. Едет дальше…

А весна уже разошлась вовсю. Солнышко пригревает, тает и тает снег. Всё это, а ещё и леса, и поля, и деревни, проносится мимо, остаётся где-то позади, сменяется новыми картинами русской природы.

Злотников наблюдает за всем этим из открытой двери товарного вагона. На нём простая штатская одежда. Вещмешок и ещё какое-то тряпьё, пригодное для спанья и для упаковки автомата. И он уже никакой не рядовой конвойных войск, а, пожалуй даже, и не очень-то и гражданин СССР. Он теперь пребывает в совсем новом качестве, в новой роли, и возврата назад ему уже никогда не будет.

И хоть он сейчас и мнит себя сверхчеловеком, а всё-таки страшно ему сейчас, страшно. И вовсе он не супер-супер, а всего лишь маленький, крохотный человечек.

3

Камера номер семь для арестованных солдат (матросов).

В камере содержится шестеро арестованных: Лисицын, Бурханов, Аркадьев, Кац, Артиллерист и Принцев.

В обычных своих позах сидят они на табуретках у стены и у стола. Настроение у всех тягостное, недоумённое.

На почётном месте, возле печки-голландки сидит Лисицын.

Бурханов говорит:

– Патриота из себя корчил, а мы и уши развесили…

– Мне лично всё было понятно с самого начала! – раздражённо перебивает его Кац. – Это вы все пошли у него на поводу.

– Да ты больше всех ему и подпевал! – с ненавистью кричит Аркадьев.

Кац смотрит на него с уничтожающим презрением и бросает как плевок в лицо:

– Я – выживал, как мог. Я очень люблю выживать! Это моё самое любимое занятие! Моё хобби. Зато ты – больше всех молчал! Так вот: заткнись и молчи!

Начинается шум, спор и в этой суматохе только один не участвует – это рядовой Лисицын. Медленным и пронзительным взором он обводит всех присутствующих, и в голове его явно рождается какая-то мысль; и в лице происходит что-то вроде просветления, может даже – озарения божья.

И он встаёт.

Присутствующие почему-то разом замолкают и вопросительно смотрят на него. Снизу вверх.

Лисицын, оглядывая всех сверху, ведёт такую речь:

– Ну вот что: хватит! Мы долго терпели над собой власть этого придурка. И моё терпение теперь лопнуло! Я наведу порядок в этой камере! В общей сложности я уже насидел сто пятьдесят семь суток на гауптвахте! Поняли все? И я, как ветеран… Вы у меня попляшете!.. И чтоб Уставы учили! И чтоб работали у меня по-настоящему!

Гробовая тишина. Лицо Принцева вытягивается от изумления, а челюсть отвисает от страха.

Кац тщательно оценивает новую обстановочку. «За» он или «против» – не поймёшь.

Остальные – странным образом молчат.

Сверкая очами, Лисицын продолжает:

– А порядки у меня теперь будут такие…

Его бесцеремонно прерывает Артиллерист:

– Глядите-ка: новый диктатор явился!

– Давайте мы ему набьём морду, ребята? – предлагает Аркадьев.

– Что там за разговорчики! – возмущается Лисицын.

– Штаны застегни! Ненормальный! – кричит Бурханов.

И в самом деле – у новоявленного лидера расстёгнута ширинка.

Застёгивая штаны Лисицын, говорит:

– Что за разговорчики?

– Да чего на него глядеть? Бить таких надо! – кричит Аркадьев и первым бросается на Лисицына.

Вслед за ним бросаются и почти все остальные. Кроме Каца. Начинается свалка. Лисицына бьют руками и ногами.

4

А в камере номер один сидит рядовой Полуботок.

Локти упёрты в колени. Ладони подпирают голову. Он о чём-то думает, думает, думает… И ничего-то он не знает о том, что сейчас происходит в камере номер семь.