Текст книги "Гауптвахта"

Автор книги: Владимир Полуботко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Эй, ты там! Паскуда! Заткнись, падла!

– Заглохни!..

– Закрой пасть!..

– Ну, мы тебе ещё покажем!..

29

Камера номер три, одиночная.

Мордатый бесится, его рожа перекошена от ненависти. Он орёт, и его кулаки и ноги что есть силы лупят по двери – надёжной, крепкой, советской двери, которую сокрушить может только железо.

– Откройте! Я вас всех сейчас буду убивать! Всех!!! Я вас всех ненавижу!!!

Ненадолго он делает передышку – надо же отдышаться после такого извержения энергии, – и вот, только сейчас до его сознания и слуха явственно доходят крики возмущённых губарей из едва ли не всех камер всей гауптвахты. Сплошное «мать-перемать!»… Трудно описать, какое впечатление это производит на Мордатого, человека властолюбивого, самовлюблённого, капризного. Откровенные выражения солдат приводят его в состояние безграничной ярости. Обезумев, он бросается на дверь, видимо, с целью сокрушить её. Раздаётся грохот. Дверь выдерживает, а сверхсрочник отлетает от неё, и падает на пол, и молотит его кулаками (цементный-то пол!), и кричит:

– Всех ненавижу! Всех буду убивать! Убивать!

Дверь распахивается. Мордатый вскакивает и бросается вон из камеры. И тут – весь хмель пропадает разом: в грудь ему упираются два штыка; Мордатый пятится к стенке, а между тем, появляется ещё и третий штык.

Входит офицер. Сонным, будничным голосом говорит:

– Чего орёшь, скотина пьяная? Всю гауптвахту перебудил. Не двигаться! Проткнём насквозь!

Мордатый стоит прижатый к стене острым железом и не шевелится. А офицер обводит камеру взором. Если не считать людей, то в ней абсолютно пусто.

– Никакой мебели ему не выдавать! Ни «вертолёта», ни табуретки. В туалет не выпускать до утра.

Третьи сутки гауптвахты

1

Коридор гауптвахты. Утро, часов шесть с минутами.

Губари выносят из своих камер «вертолёты» и «козлы» и затаскивают их в каптёрку.

– Во зверюга! Только под утро успокоился!

– Так и не дал поспать!

– Ну, мразь, получишь ты от нас!

Не сговариваясь, все подходят к камере номер три, по очереди кричат в глазок что-нибудь оскорбительное:

– Гад! Я тебе сделаю плоскостопие черепа!

– Я тебе задницу наизнанку выверну!

Часовые не возражают.

Каждый из кричащих заглядывает в глазок и видит в нём: сверхсрочник – мрачный, тяжёлый – забился в угол и сидит на полу, и исподлобья смотрит свинцовыми, налитыми кровью глазами на дверь, изрыгающую проклятья.

2

Двор дома офицеров.

Губари орудуют лопатами, сгребая снег в кучу. Работают неторопливо с частыми перекурами.

Внезапно появляется майор с малиновыми петлицами и в фуражке с малиновым околышем.

– Безобразие! Бардак! Кто позволил?! Снег нужно не сгребать в одну кучу, а наоборот – разбрасывать, чтобы он поскорее растаял на солнце! – Поворачивается к часовому: – А ты куда смотрел? Да я тебя самого за такие дела на гауптвахту упеку!

Часовой с голубыми погонами и карабином лишь испуганно таращит глаза и мычит что-то невнятное.

– Я вам покажу, что значит работать в доме офицеров! – орёт майор. Величавый и ответственный – уходит.

Часовой лепечет губарям:

– Ребята, вы б всё-таки – того… А? Всё-таки дом офицеров…

3

Двор дома офицеров.

Возле самых окон первого этажа Полуботок усердно разгребает сугроб. С высоты сугроба ему хорошо видно содержимое уютного кабинетика, где за столом, уставленным невообразимыми яствами восседает одутловатый полковник и всю эту пропасть жратвы уничтожает один.

В центре натюрморта – гусь, бутылка вина и ананас.

Полуботок толкает в бок Принцева:

– Гляди-ка!

Принцев боязливо заглядывает в окно.

– Вот это да!

– Скорей бы уж завтрак!

А полковник тем временем расправляется с гусем и запивает его вином.

4

Двор дома офицеров.

Полуботок и Принцев отдыхают в укромном месте. Принцев говорит:

– А ещё я совершил подвиг.

– Ну?

– Да! Прошлым летом – лично я обнаружил лодку, спрятанную в дюнах. В зарослях, недалеко от моря.

– Ну так и что же?

– А то: сделали засаду и поймали их!

– Кого?

– А тех двух эстонцев, которые лодку спрятали. Это были отец и сын. На допросе потом признались: хотели в Швецию драпануть.

– А что – разве в Швецию нельзя?

– Конечно! Ведь там – враги! И ты представляешь: получаю за это поощрительный отпуск с выездом на родину, приезжаю в наш посёлок, иду по улице в парадном мундире – и со значком!

Полуботок говорит почти с ненавистью:

– Простой, незаметный паренёк и вот – стал героем!

– Да! – наивно подтверждает Принцев, улыбаясь каким-то сладостным воспоминаниям и не замечая издёвки.

– А те двое сидят в тюрьме.

– Ну да, сидят.

– А этот новый отпуск ты за что получил?

– А я опять заметил перебежчиков! И тоже – в Швецию хотели переплыть! Там, на островах, все только об этой Швеции почему-то и думают.

Полуботок молча принимается за работу. Принцев смотрит на него, словно бы ожидая чего-то.

– Эй, ты чего? – спрашивает он.

Полуботок останавливает работу, смотрит прямо в глаза Принцеву.

– А ты и впрямь – придурок!

– Почему?

Ответа нет.

Видя, что Полуботок больше не обращает на него внимания, Принцев и сам начинает орудовать лопатою.

5

Двор дома офицеров.

Тот самый полковник уже покушали, и теперь они вышли во двор после гуся и вина и много чего прочего, и теперь они видят безобразие. Вопиющее.

– Возмутительно! Вы что тут устроили?! Кто вам дал право?!

Работа прекращается. Все молча взирают на офицера КГБ с синими петлицами и синим околышем на фуражке.

– Вы зачем разбрасываете снег?! Немедленно собрать всё это в кучи и очистить двор!

Пожимая плечами, губари равнодушно приступают к выполнению нового приказа.

6

Столовая гауптвахты.

Арестанты судорожно заглатывают пищу. Хавает и Мордатый – красная рожа, тяжёлые глаза, погоны старшего сержанта сверхсрочной службы, эмблемы автомобильного батальона.

Шёпот:

– Мы тебе припомним эту ночь!

– Всю жизнь помнить будешь, гадюка сверхсрочная!

Мордатый, не поднимая головы, перемалывает мощными челюстями грубую солдатскую пищу.

В дверях столовой появляется Домброва, распространяя вокруг себя всеобщий трепет.

– Ваше время истекает!

Последние заглатывания на бешеной скорости.

– Встать!

Все вскакивают.

– Сейчас у нас будут политзанятия. Через две минуты – чтобы все были в камере номер семь со своими табуретками!

7

Камера номер семь – самая большая на гауптвахте, если не считать столовой.

В невероятной тесноте там стоят и сидят почти все арестованные всей гауптвахты. Перед ними на мягком стуле восседает Домброва.

– Сегодня у нас по плану – политическая подготовка. Тема нашего занятия: «Классики марксизма-ленинизма об укреплении воинской дисциплины».

Все внимательно внимают.

Домброва продолжает:

– Широко известно, что как Карл Маркс, так и Владимир Ильич Ленин неоднократно указывали в своих бессмертных работах на острую необходимость в условиях нарастающего…

Внезапно голос Домбровы пресекается. Он сильно меняется в лице, словно бы увидев перед собою нечто невероятное.

– Послушайте, ребята: что вы делаете? На что вы тратите свою жизнь? Ведь большинство из вас попало сюда не случайно!

Тёплый, вполне человеческий тон старшего лейтенанта Домбровы, его до неправдоподобия подобревшие глаза – всегда такие страшные! – всё это ошеломляет губарей. В волнении Домброва встаёт с места и говорит уже стоя:

– На что вы настроились? На тюрьмы и камеры – вот на что! О чём вы будете вспоминать, когда состаритесь? О том, что всю жизнь кочевали по тюрьмам! Я не говорю обо всех вас. Но некоторые из вас совершенно бесповоротно избрали себе уже сейчас именно этот путь! Рядовой Вишненко! Рядовой Гонтарев! Рядовой Лисицын! Рядовой Злотников! Ведь вы же самые настоящие бандиты!.. Опомнитесь, ребята. Ведь ещё всё можно изменить!

На него смотрят лица губарей: удивлённые, наглые, забитые, хитрые, злобные. Для многих уже ничего нельзя изменить. Они выбрали свой путь и пойдут по нему до конца.

Злотников криво и многозначительно усмехается. Уж кто-кто, а он-то знает, ради чего он явился в этот мир.

– Занятие окончено! – объявляет Домброва. – Всем разойтись по камерам!

8

Улица перед домом офицеров.

Арестанты: Полуботок, Бурханов, Кац, Аркадьев и ещё один солдат, которого мы впредь будем именовать Артиллеристом. Все они работают на разгрузке машины под командой некоего штатского с блокнотиком, женщины (по виду буфетчицы) и офицера с озабоченным военно-снабженческим лицом. Тут же и часовой с голубыми погонами и дурацким своим карабином. Грузчик в штатском подаёт из машины ящики, губари подхватывают их и уносят в здание – в дом офицеров.

В ящиках тех – вино и водка. А путь губарей пролегает от машины, через дверь ресторана, мимо швейцара и – СКВОЗЬ ЗАЛ РЕСТОРАНА, где великолепная публика ест и пьёт.

Жадные взгляды губарей то там, то здесь фиксируют:

– борщ,

– салат,

– жаркое,

– две женских ноги в мини-юбке,

– апельсины на вазе,

– женская рука, царственно подносящая сигарету к ярко накрашенным губам и белоснежным зубам,

– суп,

– шоколад,

– женская улыбка…

Миновав роскошный зал, губари попадают сначала в коридор, откуда им видны кухня и раздаточная, и, наконец, оказываются в кладовке.

Обратно, к машине, возвращаются тем же путём, но уже налегке. И всё смотрят, смотрят…

Чужое, далёкое, несбыточное счастье!

9

Железнодорожная станция.

А тем временем другая группа арестантов – человек двадцать – выгружает из товарных вагонов тюки с табаком. Тюки несут на спинах, сгибаясь от тяжести, но пока ещё особенно не унывая. Активнее почему-то всех вкалывает Злотников – по-ударному.

– Веселей, братва, – орёт Злотников. – Работаем под девизом: «Сила есть – ума не надо!»

И странное дело: все слушаются его.

10

Кладовка ресторана в доме офицеров.

Эти более счастливые арестанты занимаются трудом не таким обременительным – укладкой ящиков.

В дверях появляется женщина – по виду судомойка. Женщина всплёскивает руками и, чуть не плача, начинает причитать и тараторить на каком-то непонятном языке. Рядовой Бурханов, к которому она обращается, отводит глаза в сторону, страшно смущается и что-то лепечет в ответ, явно оправдываясь в чём-то. Женщина кричит ещё сильнее и удаляется со слезами на глазах.

Все вопросительно смотрят на Бурханова.

– Ну, чего вылупились? – бурчит он. – Это моя мать. Она здесь работает всю жизнь. Ну вот и увидела…

– А на каком это языке вы говорили? – спрашивает Артиллерист.

– На татарском. Мы ведь татары.

– Ругала, значит? – спрашивает Артиллерист.

– И ругала, и жалела.

Полуботок говорит:

– Ну так ты уж как-нибудь успокой мать. Скажи: мол, ничего страшного, бывает, мол…

Появляется мать Бурханова. В руках у неё поднос, а там: гора котлет, хлеб, борщ, картошка и даже бутылка лимонада!

– Кушайте, сыночки, кушайте, – говорит она на чистейшем русском языке. – Небось изголодались на своей губвахте! – Смотрит, как они едят, а потом обращается к сыну: – Горе-то какое! И за что же ты, проклятый, опять десять суток получил?! Да сколько ж это можно? Да когда же это кончится?..

11

И снова – разгрузка машины, но по всему видать, что это дело уже близится к концу. Наконец из кузова поступает приятное сообщение:

– Принимай последний ящик! Баста!

12

Коридоры дома офицеров.

Губари топчутся возле окна, не зная, куда деться. Артиллерист неуверенно рассуждает вслух:

– А то, может, вернёмся? Может, нам ещё какую работу дадут?

Кац смеётся:

– Конечно, дадут! Если мы на глаза начальству попадёмся.

Бурханов предлагает:

– Давайте не попадаться! Айда, ребята, прошвырнёмся по дому офицеров, пока охрана не спохватилась!

Всем эта мысль нравится.

13

Железнодорожная станция.

Разгрузка вагонов продолжается, но темпы у неё уже далеко не те, что были прежде. У Злотникова же эмоциональный и физический подъём и не думает идти на убыль.

У Принцева между тем подкашиваются ноги, и он падает на колени, роняя на грязный снег свой тюк. Злотников как раз возвращается к вагону с пустыми руками, видит это и, подбежав к нарушителю трудовой дисциплины, пинает его негодующим сапогом, дёргает за шиворот.

– А ну вставай, падла! Работать надо, а не сачковать!

Принцев шепчет:

– Не могу… уже…

– Работай, говорю! У меня закон такой: чтоб на губвахте всем вкалывать!

– Но ведь меня же несправедливо заарестовали!..

– Эти сказки ты не мне рассказывай: справедливо-несправедливо! Попал на губу – вкалывай!

Принцев встаёт. Поднимает свой тюк. Несёт.

Слышен чей-то шёпот-ропот:

– Подумаешь, начальник какой сыскался! Часовые молчат, железнодорожники молчат, а этому одному больше всех надо!

А Злотников тем временем подхватывает свой тюк и бежит с ним, выставив вперёд овеваемое ветрами и бурями лицо.

– Вперёд! За Родину! За Сталина! Ура!

14

Дом офицеров.

Полуботок входит в концертный зал, где на сцене идёт репетиция будущего концерта, а на передних рядах сидит человек пятнадцать-двадцать случайных зрителей – офицеров, прапорщиков, штатских. За Полуботком робко топчутся Артиллерист и Бурханов, но войти в зал не решаются и, потоптавшись, уходят. Полуботок же хладнокровно садится где-то в ряду четвёртом и отдыхает, и смотрит, и мечтает…

Ах, как хорошо, оказывается, можно жить на гауптвахте!

На сцене эстрадный ансамбль шпарит модную украинскую эстрадную песню – «Червона рута». На барабане, стоящем вертикально, видна надпись:

ГАРМОНИЯ.

Это такое, стало быть, название у ансамбля.

Затем на сцену выходит девица вполне привлекательной наружности, но почему-то в помятом платье и в неряшливо натянутых на красивые ноги тёплых чулках; причёска у неё тоже со следами необъяснимых повреждений… Девица поёт боевик эстрады 72-го года – песню на слова Роберта Рождественского «Был он рыжий, как из рыжиков рагу, рыжий, словно апельсины на снегу…»

Играет музыка, страстно поёт девица… Хорошо!..

Полуботок, поддавшись всем этим чарам, закрывает лицо ладонями и мечтает, и грезит…

15

Волшебная, лесная поляна.

Дымка тумана и яркое солнце – одновременно.

Все обитатели камеры номер семь, взявшись за руки, парят в замедленных движеньях над изумрудною зеленью травы; на голове у каждого венок из полевых цветов; и лица у всех такие человеческие, такие нормальные…

А навстречу им, просветлённым и умиротворённым, откуда-то из белого тумана выплывают девушки – тоже с венками на головах – босоногие блондинки с длинными волосами и в длинных белых платьях…

Полуботок, сидящий в концертном зале дома офицеров, спохватывается, стиснув зубы и закрыв глаза, мотает головой: нет, нет, нет!

И всё прокручивается в обратном направлении: девушки задним ходом возвращаются в белый туман, а умиротворённые солдаты в наивных веночках, но без ремней становятся в исходное положение и застывают в нём.

Полуботок встаёт со своего кресла в зале и входит в эту застывшую волшебную картинку. В руках у него пистолет. Приблизившись к застывшим губарям, всматривается в их лица, среди которых видит и самого себя. Останавливается возле Лисицына и Злотникова, всаживает в каждого из них по нескольку пуль. Злотников и Лисицын бесследно испаряются, а Полуботок возвращается в своё кресло и прокручивает снова картину всеобщего благополучия губарей из седьмой камеры. Те же самые девушки опять выплывают из тумана… И вообще – всё то же самое. Только без тех двоих.

16

Двор дома офицеров.

Губари разгребают и разбивают нечто среднее между айсбергом и кучей мусора. Полушутя-полувсерьёз Полуботок говорит:

– Что за прелесть эта наша жизнь на гауптвахте! Живём в своё удовольствие: посещаем рестораны, концерты!..

Губари смеются ему в ответ. Да, жить можно и на гауптвахте!.. А часовой ихний – тот стоит в стороне хмурый и скучный. Бурханов говорит ему:

– Чо унываешь, начальничек?

– Замёрз – вот чо, – отвечает часовой. – Вы-то хоть работаете, двигаетесь, а я стоять на холоде должен. Пойдёмте лучше в кочегарку! Погреемся!

17

Кочегарка дома офицеров.

Часовой и арестанты греются – кто как может и кто как хочет: одни у огня, другие возле тёплых труб. В котельной темно – в основном видны не люди, а лишь силуэты.

За столиком, в маленьком островке электрического света, сидят двое кочегаров: Тощий и Рябой. Обоим на вид лет под шестьдесят, оба под хмельком.

Рябой говорит:

– Грейтесь, мужички, грейтесь на здоровье.

– Тут у нас хлеб есть, лук, – берите, кушайте, – предлагает Тощий.

– Спасибо, мы не хотим, – говорит Бурханов.

– Что ж, разве вас на губвахте так уж хорошо кормют? – обиженно спрашивает Тощий.

Полуботок находится с ответом:

– Нет, конечно, – с этими словами он берёт кусочек хлеба и показывает тем самым пример всем остальным. – Спасибо, спасибо вам…

– Ну вот! Это по-нашему! А то стесняются!

18

Улицы города.

Губари под конвоем возвращаются домой.

Мальчик лет шести дёргает маму за рукав:

– Мам, глянь! Опять этих повели! А их в тюрьму повели, да?

Мама отвечает мальчику:

– В тюрьму, сынок! В тюрьму! Куда же ещё таких можно вести?

Полуботок всё это слышит, но не оглядывается – насупившись, идёт себе под конвоем и смотрит в землю. Мальчик вернул его к действительности. Да и кочегарка – тоже.

19

Двор комендатуры, а позже – двор гауптвахты, куда сходятся, съезжаются вернувшиеся с работы арестанты.

Слышны голоса:

– В доме офицеров работали? Повезло людям… А мы вагоны разгружали…

– Я слыхал, что после ужина нас опять поведут на работу.

– Если в дом офицеров, так это мы с радостью!

– Куда угодно, только бы не на железную дорогу!

20

Двор дома офицеров. Уже темно.

Во двор въезжает грузовая машина, битком набитая губарями. Губари выпрыгивают на землю, их конвоиры занимают свои позиции. Сразу видно, что работников прибыло гораздо больше, чем до ужина. Видны новые лица. Камера номер семь присутствует полностью.

Машина, в которой приехали арестанты, наполняется снегом. Активнее всех орудует лопатой Злотников.

– Веселей работаем! Эй, кто там стоит?

– Ну я стою, – отвечает ему чей-то голос из темноты. – И что из этого?

– А ты не стой, а работай!

– А я устал, и ты мне не указывай!

Злотников втыкает лопату в снег. По-деловому подходит к тёмному силуэту. Удар. Силуэт сгибается пополам и падает в снег. Вмешивается часовой:

– А ну хватит! Ты чего здесь порядки наводишь?

– Старшой, начальничек! – отвечает Злотников неожиданно заискивающим голоском. – Я ж ведь делаю, чтоб оно лучше было! Я ж для пользы – чтоб за родину, за Сталина!

21

Двор дома офицеров, освещаемый окнами, которые губарям кажутся сверкающими.

Арестанты работают, работают, и машина наконец-таки наполняется доверху снегом и выезжает со двора.

– А теперь – перекур! – объявляет Злотников. Идёмте за мной, я вам покажу, где тут можно погреться!

Все спускаются в кочегарку. Злотников по-хозяйски усаживается на лучшее место, благожелательным взором обводит всех присутствующих. И ведёт такую речь:

– Вы меня поймите правильно. Разве ж я против отдыха? Если хорошо поработали, то можно и отдохнуть.

Почтительное, насторожённое молчание публики.

– Эй, Принцев! – кричит Злотников. – Ну-ка стяни с меня сапоги, а то ноги у меня совсем затекли!

Принцев стоит в нерешительности и не знает, что ему делать. Но чьи-то холуйские руки уже подталкивают его вперёд – дескать делай то, что барин велит.

– Ну? – это грозное мычание Самого.

И Принцев робко подходит к сидящему в величественной позе силачу и снимает с него сапоги.

Злотников усаживается поудобнее, вытягивает ноги.

– Ух! Фу-ух! Легче на душе стало!

22

Кочегарка дома офицеров.

Оба кочегара – Рябой и Тощий, – а с ними Злотников и Косов играют за столом в домино. Остальные греются, курят, болтают меж собою кто о чём. Но вот партия в домино закончена и Злотников говорит:

– Ну а теперь – так: погрелись и хватит! А ну-ка живо всем за работу! Машина уже давно вернуться должна!

И странное дело – все принимают указание к сведению – встают и медленно тянутся к выходу. Встаёт и Косов, но Злотников придерживает его:

– Сиди! Не рыпайся!

Все вроде бы вышли. Злотников начинает новую партию, стучат «камни», звучат словечки вроде: «А мы тебя – вот так!», «Ну а мы – вот так!», «Ну что ты делаешь, старый хрен?!»

И вдруг появляется Полуботок.

– А ты чего вернулся? – удивляется Злотников.

– А ты чего сам не работаешь? – отвечает Полуботок.

– Я – это я. А ты – это ты. А ну – марш работать!

– И не подумаю.

Косов встаёт с места.

– Я пойду. Так нечестно: мы здесь, а они там…

– Сиди, – придерживает его за рукав Злотников.

Косов вырывается.

– Нет, я всё-таки пойду. И ты тоже – пойдём!

Видя, что Косов уходит, Злотников отодвигает домино, встаёт. Без поддержки человека номер два он чувствует себя неловко.

– Ну что? Доигрывать не будем? – спрашивает Тощий.

– Не будем, – отвечает Злотников и, повернувшись к Полуботку, шипит:

– Вечно ты встреваешь не в своё дело!

Рябой, видя, что их оставляют, спрашивает Тощего:

– Давай тогда выпьем, что ли?

И достаёт бутылку и стаканы.

23

Двор дома офицеров.

Работа кипит: наполняется снегом всё та же грузовая машина, уже вернувшаяся за новою порцией груза.

Гаснут некоторые окна в доме офицеров.

24

Камера номер семь.

Отбой. Арестанты укладываются на свои «постели».

– Эй, Полуботок! – говорит Злотников.

– Что? – отвечает Полуботок из-под своего «одеяла».

– Не советую тебе портить со мной отношения. Ты что же думаешь: если мы с тобой из одного полка и если призывались вместе, так теперь тебе всё можно?

Полуботок приподнимается над «подушкою»:

– Слушай ты, сверхчеловек! Плевал я на тебя!

– Смотри, как бы для тебя это не кончилось плохо.

Полуботок вскакивает:

– Это ты что имеешь в виду?!

Кац возмущён:

– Спать мешаешь! Тебе сказали – прими к сведенью, вот и всё.

– Да с какой стати я буду молчать?! И вы все! Почему вы молчите? У нас в камере два негодяя. Один – сексуальный маньяк, а другой супермена из себя корчит! Что же мы с ними не справимся? – Полуботок оглядывает присутствующих. – Ведь нас больше!

Все откровенно молчат. У Каца – многозначительная улыбочка. Лисицын вопросительно смотрит на Хозяина, что-то шепчет ему, кивая на Полуботка.

– Не сейчас, – чуть слышно отвечает ему Злотников. И с этими словами поудобнее упаковывается в шинель и засыпает.

Все спят. Только один Полуботок лежит на спине с открытыми глазами.

25

И вспоминается ему уже знакомый нам кабинет командира конвойной роты старшего лейтенанта Тобольцева.

Командир, сидя за своим столом, говорит входящему в кабинет писарю:

– Ты представляешь, Полуботок: купил я вчера альбом с репродукциями Рембрандта. Так ты знаешь: там в нём всё по-немецки написано – издание-то гэдээрское. Давай-ка подсаживайся, будешь мне переводить! А то я замучился листать немецко-русский словарь.

Писарь подсаживается. Рассматривает с командиром цветные и чёрно-белые иллюстрации в альбоме.

– Это всё – его сплошные автопортреты, – поясняет старший лейтенант Тобольцев. – Уж это я перевести смог… А это глянь: какая женщина! – восхищённо рассматривает голую Данаю…

На чёрно-белой иллюстрации под названием «Christus in Emmaus» он почему-то особенно долго задерживается.

– Что это за чёрный силуэт, как ты думаешь?

– Это Христос, – отвечает Полуботок. – Обратите внимание: на этой картине Рембрандт почему-то не соблюдает перспективу – доски на полу и на стене!

– Да, точно! – изумляется Тобольцев. – Скажи, пожалуйста, ведь великий был художник, а такие дурацкие промахи допускал!

Некоторое время спустя Полуботок читает немецкий текст:

– Drei Jahre dauerte die Lehrzeit bei Swanenburch, dann ging Rembrandt auf ein halbes Jahr nach Amsterdam zu Pieter Lastman…

– Ты мне переводи, переводи! – нетерпеливо перебивает его командир роты.

– Перевожу: три года длилось учение у Сваненбурха, а затем Рембрандт отправился на полгода в Амстердам к Питеру Ластману…