Текст книги "Солдаты невидимых сражений"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Дмитрий Медведев,Олег Шмелев,Михаил Смирнов,Михаил Колесников,Анатолий Марченко,Михаил Козаков,Виктор Егоров,Альберт Цессарский,Иван Лебедев,Рудольф Абель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Павел слегка удивился такой спешке – не опаздывают же они к поезду, который отходит через пять минут! Но не стал спорить. Только заметил, вспомнив, как аккуратный Себастьян позаботился постелить коврик на заднее сиденье своей машины в то утро, когда встречал перемазанных в крови Павла и Леонида Круга:
– Не испорчу машину?
– Ничего, высохнет.
Они ехали тем же маршрутом, но остановились у другой виллы. Александр провел Павла по коридору и распахнул перед ним белую дверь. Они вошли в комнату, похожую не то на лабораторию, не то на врачебный кабинет. За белым столиком у окна сидел человек в белом халате и черной атласной шапочке, лет пятидесяти, худощавый, с нездоровым цветом лица, в очках с дымчатыми стеклами.
– Он не знает, зачем его привезли? – спросил врач по-немецки у Александра. Но глядел при этом на Павла.
У Павла мгновенно возникло уже хорошо знакомое ощущение, что уши онемели и что это заметно со стороны. Он непонимающе посмотрел на Александра, затем на врача.
– Я ничего не говорил, – ответил Александр. И по-русски сказал Павлу: – Это доктор, он займется вами. Раздевайтесь до пояса.
Врач воткнул себе в уши трубочки фонендоскопа, поманил Павла поближе и, приложив холодную целлулоидную мембрану ему к груди, стал слушать сердце.
– Поговорите с ним, – сказал он.
Александр по привычке присел на подоконник и спросил у Павла:
– У вас как вообще здоровье?
– Не жалуюсь.
– Спортом занимались?
– По роду занятий обязан быть в форме.
– Да, ведь вам приходилось бегать… – Александр имел в виду побег из тюрьмы. – А эту борьбу… как она называется… самбо знаете?
Это был не такой уж простой вопрос, хотя звучал вполне невинно.
– Самбо – ерунда… В тюрьме можно научиться кое-чему почище.
– А по-немецки так и не научились?
Мембрана фонендоскопа, как показалось Павлу, прижалась чуть плотнее. Павел развел руками.
– Warum? – спросил Александр.
Павел не колебался. Он решил покончить с этим вопросом просто и надежно. И ответил по-немецки:
– Darum.
– А все-таки учились? – Александр рассмеялся.
– В школе у нас был немецкий. Но я его не любил. С немецкого урока ребята смывались на стадион, играли в футбол. А потом старуха немка все равно выводила нам тройки. Чтобы не портить школьный процент успеваемости.
– А больше никакого языка не учили?
– А что, я похож на бывшего студента? – поинтересовался Павел.
– Но все же…
– Genug, – сказал врач.
Он взял Павла за руку, подвел к столу у противоположной стены, на котором стоял пластмассовый ящик, формой и величиной похожий на чехол для пишущей машинки с широкой кареткой. По дороге врач взял легкое кресло с плетеной спинкой и длинными подлокотниками, стоявшее посреди кабинета.
Щелкнув запором, врач снял пластмассовый чехол. Под ним оказался какой-то аппарат с рукоятками на передней стенке. На верхней крышке во всю длину был сделан вырез, и в нем виден валик, похожий на скалку для теста. От аппарата отходило три пары разноцветных проводов. Над валиком на одинаковых расстояниях друг от друга краснели длинные клювики трех самописцев. Из стоявшего рядом плоского ящичка врач достал толстую гофрированную трубку, напоминавшую противогазную, и другую трубку – тоньше первой и гладкую, затем два металлических зажима, похожих на разомкнутые браслеты, и две подушечки из пористой резины.
– Вы знаете, что это такое? – спросил Павла Александр, кивнув на прибор.
– Похоже на рацию, – сказал Павел.
– Это полиграф, в просторечии называется детектором лжи. У вас в Советском Союзе много писали по поводу этой машины. Никогда не приходилось слышать?
Павел ответил:
– Болтали раз в камере – я тогда под следствием сидел. Толком не понял.
– Этот аппарат умеет читать мысли.
Павел подмигнул толстяку: мол, будет трепаться, сами умеем.
– Не верите? – спросил Александр. – А вот сейчас посмотрим.
Врач присоединил к проводам аппарата обе трубки и зажимы, поставил кресло спинкой к аппарату и жестом пригласил Павла сесть.
Но Александр сказал:
– Подождите, доктор, покажем ему фокус. Он не верит.
Александр стащил с себя вельветовую куртку, закатал рукав рубахи на левой руке и сел в кресло. Врач обвил гофрированной трубкой его широкую грудь – гармошка сильно растянулась.
Гладкая трубка тугим концом легла на руку чуть ниже локтевого сгиба.
Металлические зажимы-браслеты врач надел на кисти рук Александра с тыльной стороны, потом взял пористые подушечки, отошел к раковине, в которой стояла банка с прозрачной жидкостью, окунул в нее подушечки, немного отжал их и вставил под зажимы так, что они плотно прижались к ладоням.
– Я вам после объясню устройство, – сказал толстяк.
Врач воткнул вилку в розетку, затем вынул из стола рулончик бумаги с мелкими делениями, как на чертежной миллиметровке, отрезал от него ножницами ровную полоску. Написав на полоске цифры от одного до десяти, он уложил ее на валик.
Павел с неподдельным интересом наблюдал за манипуляциями доктора, а толстяк, в свою очередь, наблюдал за Павлом.
Врач взял резиновую грушу наподобие пульверизаторной, приладил ее к соску гофрированной трубки и стал накачивать в нее воздух. Потом сделал то же самое с трубкой на руке и вышел в коридор, притворив за собой дверь.
Александр сказал:
– Вот там на бумаге записаны цифры. Загадайте одну и скажите мне, я тоже загадаю ее. Испытывать аппарат будет меня, но, чтобы вы не подумали, будто мы с доктором заранее сговорились, сделаем именно так… Ну, загадали?
– Да.
– Запишите на бумажке. Вон, возьмите на столе у доктора, там и карандаш.
Павел вывел на клочке цифру.
– Покажите мне.
Павел показал. Это была шестерка.
– Спрячьте в карман.
Павел спрятал.
– Готово, доктор! – крикнул Александр.
Врач вернулся в кабинет.
– Теперь будет вот что, – объяснил Александр. – Доктор станет называть все цифры подряд, а я должен на каждую цифру говорить «нет». В том числе и на задуманную тоже. А потом увидите, что получится.
Доктор повернул рукоятку на передней стенке детектора. Ровным голосом, не спеша, он стал называть цифру за цифрой. Валик с миллиметровкой чуть заметно двигался. Клювики самописцев прильнули к бумаге.
– Один? – вопросительным тоном произнес врач.
– Нет, – ответил Александр.
– Два?
– Нет.
– Три?
– Нет.
И так далее. Голос у толстяка был спокойный. И при цифре «шесть» он звучал совершенно так же уверенно, ухо не могло уловить никакой разницы, хотя это и была задуманная ими цифра.
Когда счет кончился, врач выключил детектор, извлек из него бумажную ленту и принялся изучать извилистые линии трех разных цветов, оставленные самописцами. Это продолжалось совсем недолго.
– Шесть, – объявил врач.
Теперь уже Александр подмигнул Павлу:
– Ну как?
Павел спросил:
– А еще можно?
– Давайте повторим, – согласился толстяк.
Опыт повторили. Павел задумал и записал девятку. И врач с помощью детектора быстро и четко ее угадал. Было чему удивляться.
Павел понимал: это психологическая обработка. Но оттого, что он понимал, но было легче. Детектор продемонстрировал свои возможности очень убедительно.
– Позовем Лошадника? – спросил врач у Александра.
– Зови.
Врач позвонил по телефону, сказал два слова: «Мы готовы».
Очень скоро пришел Себастьян. Вероятно, Лошадник – его кличка. Павел давно обратил внимание, что здесь вообще в моде прозвища. Он несколько раз слышал, как в разговорах упоминались цветистые клички явно неофициального происхождения: Монах, Музыкант, Цицерон, Одуванчик и так далее. Некоторые из прозвищ давались по принципу от обратного: Леонид Круг говорил Павлу, что шефа всего этого заведения зовут Монахом, а он, по слухам, был в свое время выдающимся бабником.
Стоило чуть отвлечься, и Павел почувствовал, что ему стало легче, словно его выпустили на минуту подышать свежим воздухом. Леонид говорил, что полезно перед испытанием на детекторе напиться как следует. Но если б знать…
Пока врач снимал с Александра чувствительные щупальцы детектора, Павел старался представить себе устройство аппарата: проявить любопытство к какому-то непонятному явлению – значит наполовину уменьшить страх перед ним.
Гофрированная трубка фиксирует дыхание и работу сердца. Гладкая трубка на руке снимает артериальное давление. А для чего пористые подушечки на ладонях? Леониду брат объяснял, что они реагируют на отделение пота у испытуемого. Три датчика – три самописца.
Можно было сообразить, что действие детектора основано на простом факте: нервная система, регулирующая деятельность человеческого организма, не подчиняется тому, что условно называется волей. Но все же она существует, воля. И не так уж она условна.
Себастьян, Александр и врач, стоя у окна, о чем-то посовещались. Потом Себастьян подвинул белый столик врача и поставил его против кресла.
Врач намотал на валик аппарата рулон миллиметровки и сказал Павлу по-русски:
– Садитесь в кресло, закатайте рукав.
На Павла были наложены трубки, врач приладил зажимы, предварительно окунув их в банку с раствором. И сел за стол напротив.
Себастьян и Александр встали у Павла за спиной так, что он их не видел.
– На все вопросы, которые вам зададут, отвечайте только «да» или «нет». – Врач говорил по-русски почти без всякого акцента. – Или «да», или «нот». Смотрите мне в глаза. Отвечайте, не раздумывая. Но и не торопитесь.
– Начнем с ключа? – спросил Себастьян.
– Можно с ключа.
Себастьян написал на ленте цифры от одного до десяти.
Врач снял с правой руки Павла зажим и подушечки, подвинул к краю стола листок бумаги и карандаш.
– Сейчас мы проделаем то, что вы уже видели, – сказал он. – Задумайте любую цифру. Запишите на бумаге и спрячьте. Мы отвернемся.
Все трое отвернулись. Павел вывел тройку, сложил и сунул листок в карман брюк.
– Можно, – сказал он заговорщически, как будто все они играли в какую-то занятную детскую игру.
Себастьян включил аппарат.
– Итак, во всех случаях, даже когда я назову вашу цифру, говорите «нет», – предупредил врач.
– Валяйте, – ответил Павел.
– Один?
– Нет.
– Два?
– Нет.
– Три?
– Нет.
После проверки ленты врач сказал небрежно:
– Вы задумали тройку.
Павлу сделалось не по себе. Значит, аппарат работает точно. Значит, эти чертовы самописцы дергаются, когда он говорит «нет» на задуманной цифре. И это послужит ключом для расшифровки записи допроса. Самописцы будут также дергаться всякий раз, как он произнесет неправдивое «нет»… Неужели нельзя их обмануть?
Павел посмотрел в окно. На улице как-то сразу потемнело. Тучи с моря успели приплыть и сюда. Пошел крупный прямой дождь. Но гроза все не начиналась.
Врач задернул шторы на обоих окнах, включил свет.
Себастьян и Александр снова встали у Павла за спиной, врач сел за столик напротив.
– Теперь вы будете отвечать на вопросы, – сказал он. – Говорите только «да» или «нет». Не раздумывайте. Смотрите мне в глаза.
Себастьян включил детектор, возникло легкое монотонное жужжание.
– Вы родились в Москве? – задал первый вопрос Александр.
– Да.
– Ваш отец жив?
– Нет.
– Вы коммунист? – Это спросил уже Себастьян.
– Нет.
– Вы сидели в тюрьме?
– Да.
– Вы коммунист?
– Нет.
– Вам нравится здесь?
– Да.
– Вы любите вино?
– Да.
– Вы служили в Советской Армии?
– Нет.
– Вы служите в органах госбезопасности?
– Нет.
– У вас есть дети?
– Нет.
Себастьян выключил детектор. Врач встал, подошел к Павлу, выпустил воздух из трубки, стягивавшей руку, подождал с полминуты и снова накачал ее грушей.
– Ну как, хорошо я отвечаю? – спросил Павел.
– Очень хорошо, отлично, – саркастически сказал врач.
Павел быстро перебирал в уме десять заданных ему вопросов, вспоминая их последовательность. Он отвечал спокойно. Он знал это, потому что ни разу не услышал ни одного толчка собственного сердца. Значит, не волновался. Раньше, давно-давно, иногда бывало так, что он начинал слышать свое сердце.
Он старался угадать в последовательности вопросов какую-то систему. Но ее, кажется, не было. Разве что расчет на неожиданность важного вопроса…
– Продолжим, – сказал врач.
У Павла затекли ноги, он разогнул и снова согнул их. Мышцы на плечах ныли, хотелось потянуться, но тут ничего нельзя было поделать. Привязанный к детектору тремя парами электрических проводов, он чувствовал себя скованным.
Началась вторая серия вопросов. Открыл ее Себастьян.
– У вас есть мать?
– Да.
– Вы любите ее?
– Да.
Он спрашивал размеренно, спокойным голосом. И вдруг Александр, нарушив привычный ритм, спросил скороговоркой:
– Зароков работает шофером такси?
Павел отвел глаза от лица врача, повернул голову к толстяку.
– Я не знаю, как тут отвечать. Не знаю никакого Зарокова.
Обернувшись, Павел увидел, что оба – и Себастьян, и Александр – держат в руках раскрытые блокноты. Значит, этот вопросник был составлен заранее.
– Ну ладно, пошли дальше, – сказал врач.
– Вы коммунист? – спросил Себастьян. Этот вопрос задавался в третий раз.
Павел крикнул что было сил:
– Нет!
– Не орите, молодой человек, – попросил Александр. – Спокойнее.
– Вы ездили за пробами земли? – спросил Александр.
– Да:
– Вы вор?
– Да.
– У вас есть жена?
– Нет.
– Леонид Круг получал телеграмму в доме отдыха?
– Да.
– Дембович познакомился с вами в ресторане?
– Да.
– Вы сегодня завтракали?
– Да.
– Вы рассчитывали попасть за границу?
– Нет.
Врач поднялся из-за стола и опять выпустил воздух из трубки на руке, вероятно, чтобы дать ей отдохнуть, потому что рука от локтя до ногтей онемела и сделалась синюшного цвета.
Вторая серия кончилась, и теперь уже можно было разглядеть определенную систему. Рядом с безобидными вопросами, ответ на которые им заранее известен – ведь Павел дважды давал письменные показания, ставился вопрос по существу. Лживые «да» и «нет» будут на миллиметровке отличаться от правдивых.
Врач накачал воздух в трубку. Значит, будет еще одна серия. В кабинете стало душно.
– Вас зовут Павел?
– Да.
– Вы Матвеев?
– Да.
– Вы умеете стрелять из пистолета?
– Нет.
– Вы чекист?
– Нет.
Павел смотрел на дымчатые стекла очков сидящего перед ним врача и начинал испытывать раздражение. Свет плафона отражался в очках двумя яркими бликами, резал глаза, хотелось увернуться в сторону, как от слепящего солнечного зайчика. Глаз врача не было видно.
– Sprechen Sie Deutsch?
– Нет.
Себастьян выключил аппарат.
– Почему вы отвечаете, если не говорите по-немецки?
Павел устало улыбнулся.
– Это выражение я понимаю. Я уже говорил: в школе проходил немецкий.
Врач ослабил трубку на руке, снял зажим.
– Поднимите руку вверх, – сказал он, – пошевелите пальцами.
За окнами шумел дождь. Стоило Павлу прислушаться к этому ровному шуму, и все происходящее представилось ему чем-то неестественным, не имеющим никакого смысла. Хотелось сбросить с себя эти сковывающие провода и сказать громко: «Довольно ваньку валять, пижоны!» Если б это была только игра…
Приступили к четвертой серии. Она заняла меньше времени, чем предыдущая.
После перерыва была пятая серия. Все вопросы оказались пустыми, кроме одного. Себастьян опять спросил, не чекист ли Павел.
Когда врач распахнул шторы, дождь еще продолжался, но стало заметно светлее. Тучи сваливались на юг, оставляя после себя редкие темные космы, которые быстро растворялись в молочно-белых легких облаках.
Александр взглянул на свои часы, и Павел успел увидеть, что было уже четыре.
Себастьян ушел, не попрощавшись, а толстяк позвонил по телефону насчет автомобиля.
– Поедем, отвезу вас домой. – В его тоне, когда он обращался к Павлу, совсем не было недоброжелательства. Даже трехчасовая вахта у детектора не испортила ему настроения.
Обратно ехали молча. Только раз Александр пожаловался, что страшно проголодался.
…Леонид Круг давно пообедал, но против обыкновения не спал. Видно, ждал возвращения Павла.
– Допрашивали? – спросил он, когда Павел устало опустился на свое кресло-кровать.
– Угу.
– Детектор?
– Угу.
– Похоже на то, что я говорил?
– Похоже. Но только намного хуже.
Павел сидел, глядя на свои сложенные в пригоршню ладони. Они высохли, и на коже был виден белый налет. Он лизнул правую ладонь, сплюнул, выругался.
– Соль, что ли? Фу, гадость. – Вытер ладони о брюки, стряхнул с брюк белую пыль.
Круга интересовало только то, что касалось переправы. Павел успокоил его.
– Насчет той ночи было несколько вопросов. Отвечал, как договорились.
– Иди пообедай.
Но есть Павлу не хотелось.
– Давай лучше поспим, – сказал он.
Сняв туфли и брюки, Павел лег, укрылся простыней. Круг не успел докурить свою сигарету, а Павел уже храпел – он действительно чувствовал себя очень уставшим.
Глава VIII
МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКАТУЛКА
На следующий день приехал Виктор Круг. Павлу бросилось в глаза, что старший брат выглядит сегодня как будто моложе младшего. И голос вроде бы помолодел, стал как-то бодрее, громче.
Как обычно, оставил братьев вдвоем. Спускаясь вниз, он подумал, что, может быть, Виктор привез какие-нибудь вести о результатах вчерашнего допроса. Конечно, наивно было бы рассчитывать, что расшифрованные показания детектора станут достоянием большого количества людей, но Виктор-то должен был поинтересоваться, тем более что часть показаний имеет прямое отношение к его родному брату.
Виктор пробыл недолго. Когда его машина отъехала, Павел заставил себя побродить по саду еще немного, а потом поднялся на второй этаж.
Леонид, можно сказать, сиял и светился. Должно быть, старший брат передал ему свое бодрое настроение, как эстафетную палочку. Павел подумал, что было бы неплохо, если б братья и его включили в свою команду.
В последние дни Леонид частенько жаловался, что у него сильно чешется левая нога, и эти жалобы звучали жизнерадостно – раз чешется, значит, дело пошло на поправку. Но Павел про себя отметил, что гораздо больше у Леонида стал чесаться язык. Он сделался болтливым. И не мудрено: тринадцать лет вынужденного скрытничанья когда-нибудь должны же вызвать реакцию. Самое важное известие, услышанное Павлом, касалось Себастьяна. Леонид под большим секретом сообщил, что Себастьян и еще два сотрудника этого разведцентра – американцы. Себастьян здесь в качестве советника, но фактически второй хозяин…
Можно было не сомневаться, что Круг и сейчас выложит все, что узнал от брата. И даже не понадобится вызывать его на откровенность.
Едва Павел вошел, Леонид начал рассказывать новости.
Как стало известно Виктору, показания Павла в части, касающейся их обоих, признаны правдивыми. Насчет остального Виктор ничего не сказал. Но и это уже много. Значит, детектор можно одурачить. И вообще, кажется, этот аппарат бывает не мудрее обыкновенной кофейной мельницы, когда натыкается на твердого человека.
Еще Леонид сообщил, что от парня, который организовал его переправу, больше не было ни одной вести. У Виктора из-за этого возникли неприятности, потому что отец того парня, упрямый старик, считает Виктора виновным в провале сына. Но теперь все в полном порядке. Старика поставили на место, и он утихомирился.
Павел, за неимением других занятий, давно начал изучать Леонида.. Ему доставляло удовольствие предугадывать реакцию своего подопытного на те или иные явления их не слишком-то богатой событиями жизни. Когда Павел ошибался, он склонен был считать Круга личностью не совсем пошлой. В таких случаях Кругу нельзя было отказать ни в уме, ни в душевной оригинальности. Но бывали моменты, когда он выглядел примитивным, как тумбочка возле его постели. И Павлу становилось тоскливо и противно от мысли, что приходится делить судьбу, хотя и поневоле и, конечно, временно, с подобной скотиной. Так было сейчас.
А Леонид как на грех жаждал братского общения.
– Знаешь, – сказал он, – давай побреемся. Давно ты меня не брил.
Обычно они брились электрической бритвой, которую подарил им на двоих Виктор, но иногда Леониду приходила охота, как он говорил, используя флотское выражение, «срубить» бороду, то есть побриться старомодной опасной бритвой, – это напоминало ему времена лесной жизни. В таких случаях Павел брал у садовника Франца его бритвенные принадлежности и «срубал» Леониду бороду.
Едва Павел намылил ему одну щеку, как на лестнице послышались незнакомые шаги, и в дверях появился плечистый молодой человек. Он был выше Павла на целую голову. Посторонившись, он пропустил в комнату Клару.
– Вы поедете с ним, – сказала она Павлу.
Павел показал бритвой на намыленную физиономию Леонида, но гость покачал головой и постучал пальцем по часам.
– Придется тебе самому, – сказал Павел Леониду. – Не обрежься без зеркала. Или подожди меня.
Он вышел следом за Кларой и молодым человеком на улицу, они спустились по лестнице. Клара осталась на крыльце.
Когда Павел шагнул за ворота и увидел машину, которую за ним прислали, он подумал, что Леонид, пожалуй, долго будет ждать его на сей раз. Машина напоминала те малоуютные экипажи, в которых там, на родине, перевозят преступников.
Его провожатый открыл заднюю дверцу, выдвинул ступеньку и пригласил Павла садиться. В кузове по бокам тянулись узкие мягкие диванчики. Павел опустился на диванчик справа. Провожатый закрыл дверцу, щелкнул выключателем – на потолке зажегся свет – и сел слева, напротив Павла. Затем нажал кнопку на передней стенке, и машина тронулась.
Павел уже научился определять время без часов, так как его часы стояли с той самой ночи, а новых ему не дали. Но это было легко в нормальных условиях, особенно если день солнечный, а жизнь течет размеренно. В глухой коробке, мчащейся на шуршащих колесах неизвестно куда, течение времени изменяется, за ним очень трудно уследить.
Они ехали, может, час, может, два, а то и все три. И ехали быстро, хотя ощущение скорости тоже очень обманчиво, если едешь с закрытыми глазами.
Павел испытывал голод, – значит, время обеда уже давно прошло. А машина и не думала сбавлять ход.
Когда они остановились и провожатый распахнул дверцу, Павел убедился, что завезли его гораздо дальше, чем в прошлый раз. Солнце, казавшееся после сумрака камеры на колесах нестерпимо резким, уже висело низко над горизонтом.
Кирпичное приземистое одноэтажное здание, возле которого остановилась машина, было явно нежилым. Оно больше походило на казарму или на больничный барак. Часть окон по фасаду белела матовым стеклом. Рядом с домом были гаражи и еще какие-то строения. Вся территория, вплоть до окружающей ее высокой кирпичной ограды, залита асфальтом. Вокруг за оградой редкие сосны.
По сравнению с уже знакомыми Павлу местами это местечко выглядело крайне неприветливо.
Провожатый показал на входную дверь. Вошли в нее.
По коридору прямо, потом направо.
Лестница, ведущая вниз. Ступени железные и узкие, как в машинном отделении корабля.
Один марш, другой, третий, четвертый…
Под первым этажом дома, оказывается, есть еще три. А может, гораздо больше. Они сошли с лестницы в коридор на третьем, но лестница опускалась глубже.
Стены бетонные, сухие. Пол покрыт мягкой, пружинящей под ногами дорожкой. С потолка льет белый люминесцентный свет.
Тихо так, что слышишь дыхание идущего впереди.
Справа двери, странные для дома, даже если он и подземный. Они были овальной формы. Ручки, как у холодильника. Поверхность – гладкая голубоватая эмаль.
Молодой человек, шагавший, как автомат, остановился у двери, на которой черной краской была выведена римская пятерка. Потянув за ручку, как за рычаг, он открыл дверь, и Павел удивился: она была толстая, будто служила входом в барокамеру, с резиновой прокладкой.
За дверью оказался просторный тамбур, а за тамбуром другая дверь, обычной формы, но узкая и с вырезом на уровне лица, прикрытым козырьком из пластмассы.
Провожатый нажал одну из многих кнопок справа от двери, она беззвучно ушла в стену.
Не дожидаясь специального приглашения, Павел ступил в открывшееся перед ним замкнутое пространство, а когда оглянулся, дверь была уже наглухо закрыта.
Не сразу можно было сообразить, что находишься в комнате.
Пол, стены и потолок были неопределенного мутно-белесого цвета. Такое впечатление, будто попал в густой туман или в облако.
В длину – десять шагов, в ширину – шесть.
На короткой стене прямо против двери на высоте пояса – полка, которая, по всей вероятности, должна служить кроватью. На ней резиновая надувная подушка.
В углу, слева от двери, в пол вделана белая изразцовая раковина. Из стены торчит черная эбонитовая пуговка, – вероятно, для спуска воды.
Больше ничего нет.
Свет – белесый, как стены, – исходит из круглого иллюминатора на потолке.
Тишина…
У Павла зазвенело в ушах. Он сел на пол, прислонившись спиной к стене.
Ждал ли он, что с ним произойдет когда-нибудь нечто подобное? Ждал, безусловно. Уж слишком гладко шло все до сих пор, невероятно гладко.
Он не был бы удивлен, если бы его посадили в тюрьму сразу по приезде. Это выглядело бы вполне закономерно. Более удивительно как раз то, что они так долго его не сажали.
Почему же его заключили в тюрьму именно сегодня, а не вчера и не позавчера? Имеет ли это какое-то отношение к результатам вчерашнего допроса?
А может быть, содержание в подземной тюрьме – обычная, предусмотренная правилами мера, применяемая к каждому, кто волею судеб вошел с хозяевами тюрьмы в контакт, подобно ему, Павлу?
Долго ли его здесь продержат и какой режим приготовили ему? Судя по общему стилю тюрьмы, его ждет нечто достойное космического века.
Но что толку гадать? Ему придется принять здешние условия, что называется, безоговорочно. Для этих людей он вне закона. Его можно уничтожить в любой момент, и никто никогда не сумеет узнать об этом.
Павел встал, подошел к полке, потрогал ее. Полка обита губкой, спать на ней будет не так уж жестко. Он ртом надул подушку, прилег, чтобы примериться. Ничего, сойдет. Правда, нет одеяла. Но если все время будет тепло, как сейчас, то одеяло не очень-то необходимо.
Неожиданно Павел почувствовал, что хочет спать. И не стал сопротивляться дремоте. Придется Леониду бриться самостоятельно, подумал он, усмехнувшись.
Какое сегодня число? 3 августа. 3 августа 1962 года…
Мать на даче, наверное, уже собирает понемножку черную смородину, варит варенье. Что-то делают товарищи? Думают ли о нем? Конечно, думают, что за вопрос! Но им труднее представить его мысленно – они не знают, где он, что с ним, не знают обстановки, его окружающей. А он все знает, ему легко представить их живо, как наяву. Вспомнилось почему-то, как по воле Дембовича он сидел под домашним арестом, под надзором у старухи, которую зовут неподходящим для старух именем – Эмма, и тогдашняя тоска показалась ему праздником.
3 августа, тридцать седьмой день его пребывания на чужой земле. Вернее, теперь уже под землей…
Его разбудила музыка. Духовой оркестр играл траурный марш. В первую секунду он подумал, что слышит оркестр во сне, но, открыв глаза и увидев себя в этой словно бы насыщенной белесым туманом камере, вспомнил, где находится, и прислушался. Траурная мелодия звучала тихо, но очень отчетливо. Павел попробовал определить, откуда исходит звук, встал, прошелся вдоль всех четырех стен и не отыскал источника. Звук исходил отовсюду, он был стереофоническим, и это создавало иллюзию, что музыка рождается где-то внутри тебя, под черепной коробкой.
Он попробовал зажать уши. Музыка стала тише, но все же ее было слышно.
Мелодия кончилась. Трижды ударил большой барабан – бум, бум, бум. И снова та же траурная музыка.
Павел начал ходить по камере, считая шаги. Досчитав до двух тысяч, сел на полку. Посидел. Потом прилег. Музыка не умолкала. Время от времени, через одинаковые промежутки, троекратно бухал барабан.
Он опять почувствовал дремоту и забылся.
Очнулся из-за легкого озноба. Хоть и тепло в камере, но без одеяла как-то зябко спать, непривычно. Траурная мелодия впиталась в него, и было такое чувство, что, выйди он сейчас наружу, все равно она будет звучать в голове, он вынесет ее с собой, он налит ею до краев, и сосуд запаян – не расплескаешь.
Павел одернул себя – не рановато ли психовать? Если это пытка, то она только началась.
Послышался посторонний звук.
Пластмассовый козырек, прикрывавший снаружи широкий вырез в двери, был откинут. На Павла смотрели спокойные глаза. Они исчезли, и в вырез вдвинулось нечто похожее на поднос. Павел вскочил, подошел и принял поднос из гибкого белого пластика. Он был голоден и обрадовался, что его собрались покормить, но содержимое подноса мало походило на съедобное. Со странным чувством глядел Павел на синюю булочку и на четыре синие сосиски. Поставив поднос на полку, он разломил булочку. Она была и внутри ядовито-синего цвета. Он отломил кусок, пожевал – по вкусу булочка была выпечена из нормальной белой муки. Пресновата немного, но есть можно. Сосиски тоже имели нормальный вкус. Но цвет, цвет…
Он съел все это, зажмурясь. Потом отдал через щель поднос и получил низкую широкую чашку с кофе. Кофе был настоящий, натуральный, натурального цвета.
Итак, теперь ясно, что ему предстоит: жизнь вне времени в обесцвеченной музыкальной шкатулке и причудливо расцвеченная пища. Это могли придумать только люди с воображением параноика.
Глава IX
СЕБАСТЬЯН НАВЕЩАЕТ ПАВЛА
Павел не мог бы сказать, сколько дней и ночей продолжается его заключение. Время можно было бы хоть приблизительно измерять промежутками между завтраком, обедом и ужином. Но ни завтраков, ни обедов, ни ужинов в привычном смысле слова здесь не было. Его кормили в неопределенные часы, никакой регулярности не соблюдалось. И пища была однообразна, как музыка.
Он оброс бородой и очень похудел.
Он отдал бы десять лет будущей жизни, чтобы только знать, какое сейчас число, сколько времени.
Он перестал делать зарядку, потому что это было бессмысленно. Зарядку нужно делать утром. А у него нет утра, нет дня, нет ночи. Ничего. Только похоронная музыка, барабан и белый люминесцентный свет.
…Павел шагал из угла в угол, когда музыка вдруг умолкла. Это испугало его сильнее, чем может испугать человека пушечный выстрел, раздавшийся в гробовой тишине.
Павел вздрогнул и застыл, напряженно приподняв плечи. Было невероятно тихо. Он слышал, как часто бьется у него сердце.
Вместо музыки возникло шипение, а потом он услышал русскую речь. Это было невероятно! Павел весь сжался, слушая.
Сначала он не осмысливал слов, просто слушал, впитывая их всем существом, и лишь постепенно сообразил, что скрытые в стенах динамики воспроизводят магнитофонную запись его допроса на детекторе. Свой голос он не узнал, зато хорошо узнал голос Себастьяна и Александра.
Снова шипение, и разговор повторился. Это была вторая серия вопросов. Павел слушал, боясь пропустить хоть звук.
«– У вас есть мать? – Да. – Вы любите ее? – Да. – Зароков работает шофером такси? – Я не знаю, как тут отвечать. Не знаю никакого Зарокова. – Ну ладно, пошли дальше. – Вы коммунист? – Нет! – Не орите, молодой человек. Спокойнее. – Вы ездили за пробами земли? – Да. – Вы вор? – Да. – У вас есть жена? – Нет. – Леонид Круг получал телеграмму в доме отдыха? – Да. – Дембович познакомился с вами в ресторане? – Да. – Вы сегодня завтракали? – Да. – Вы рассчитывали попасть за границу? – Нет».
