Текст книги "Солдаты невидимых сражений"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Дмитрий Медведев,Олег Шмелев,Михаил Смирнов,Михаил Колесников,Анатолий Марченко,Михаил Козаков,Виктор Егоров,Альберт Цессарский,Иван Лебедев,Рудольф Абель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
IV
Пассажирский самолет приближался к Баку. Здесь он должен был приземлиться на несколько часов, а потом лететь дальше, в Тегеран. В числе пассажиров были генерал Панков и полковник Авдеев.
На аэродроме их встретил сотрудник местного аппарата органов государственной безопасности и, проводив в служебное помещение, вручил сообщение из Москвы, посланное им вдогонку. Это было донесение командира партизанского отряда Д. Н. Медведева, который сообщил о подготовке террористического акта против Большой тройки, о вербовке для участия в этом советского разведчика Николая Кузнецова, действовавшего в тылу у немцев под видом гитлеровского офицера. В донесении указывалось, что вербовавший Кузнецова штурмбаннфюрер СС фон Ортель, не доведя дело до конца, внезапно исчез.
– Видимо, его вызвали в Берлин и перевели на казарменное положение, как и других участников заговора, – заметил Панков.
– Василий Иванович, не перебросить ли в Тегеран для усиления охраны конференции одну из наших частей, находящихся на севере Ирана?
– Пожалуй, можно. Давайте также решим, кому конкретно можно сейчас поручить в Тегеране наблюдение за немецким агентом Анджеем Глушеком.
– Самым подходящим для этого будет Олег Смирнов. Прекрасно говорит по-персидски, знает страну, литературу, имеет там обширные связи, а главное – внешне ничем не отличается от окружающих, ну чистый перс. Вот только любит щегольнуть персидскими пословицами, – улыбнулся Авдеев.
…Через три часа Панков и Авдеев ехали на машине с тегеранского аэродрома в город, в советское посольство.
Представившись советнику посольства, они тут же направились в одно из военных учреждений – к месту предстоявшей работы.
Смирнов был предупрежден о том, что он понадобится, и поэтому явился туда буквально через несколько минут.
Он радостно пожал руку Панкову и Авдееву.
– Давайте сразу же перейдем к делу, – сказал Панков. – Нам надо срочно найти в Тегеране немецкого агента, легализировавшегося под видом польского эмигранта Анджея Глушека. Что вы можете предпринять, не прибегая к расспросам людей?
Смирнов, подумав, сказал:
– Самый быстрый и удобный случай – попытаться узнать все о поляке по книге местной полиции, в которую занесены все сведения об эмигрантах, проживающих в Тегеране. В полиции знают меня как представителя советских военных властей и дают эту книгу беспрекословно.
В тот же день Смирнов доложил результаты поисков Панкову и Авдееву:
– Анджей Глушек, пятидесяти лет, проживает на хиабане Казвин в собственном доме, прибыл в Иран в 1943 году как эмигрант из Польши. Установленное за ним наблюдение даст возможность получить более подробные данные.
Вскоре Смирновым было выяснено, что Глушек почти нигде не бывает, целые дни проводит на работе в строительной фирме. Выглядит он старше своих пятидесяти лет. Внешне неопрятен, вообще производит впечатление безобидного болтуна.
– Скорее всего, это маскировка. Неплохой способ поставить себя вне подозрений, – заметил Авдеев.
– Вечером он встретился в конспиративной обстановке с каким-то русским, – продолжал Смирнов, – видимо, белоэмигрантом. Этого мы пока не выяснили.
– Он нам известен, и наблюдать за ним не следует, – улыбнулся Панков, когда Смирнов описал внешность русского.
На следующий день Светлов дал знать о себе. Поздно вечером на одной из немноголюдных улиц он сел в автомобиль, управляемый Авдеевым. Когда они приехали на квартиру, где их ждал Панков, радости Ильи не было предела. Он долго рассказывал о себе, о своих переживаниях, о тоске по Родине, прежде чем перейти к делу.
Изложив подробно разговор с Шелленбергом, Илья рассказал затем о встрече с Глушеком и о том, что тот наметил поместить террористов, когда они прибудут от Махмуд-бека, в ночной притон Гусейн-хана, профашистски настроенного человека, который открыл свое заведение на деньги немцев, но потерял связь с благодетелями, бежавшими из Ирана.
Описывая Глушека, Илья подчеркнул, что этот очень дельный и собранный человек старается казаться старше своих лет, болтливым и неопрятным, чтобы лучше законспирироваться.
Было решено, что Светлов уедет на границу и встретится с Махмуд-беком.
V
Поздно ночью Олег Смирнов вышел из машины в одном из переулков на окраине Тегерана.
Он свернул за угол и попал на небольшую площадь, где на одном из домов виднелась выцветшая от солнца и дождей вывеска чайной. Дверь была но заперта. Узкий проход, напоминающий туннель, привел в полукруглый зал, откуда несколько проемов без дверей, прикрытых дырявыми занавесками, вели в смежные комнаты.
Смирнов прошел мимо, на него не обратили никакого внимания.
Посетители чайной сидели группами на полу, застланном соломенными циновками.
Олег заглянул в одну из смежных комнат с отдернутой занавеской. На топчане, покрытом обрывками старого ковра, лежал худой, как скелет, мужчина с землистым лицом и остекленевшими глазами. Неискушенный мог подумать, что он умер. На втором топчане сидел, согнувшись, такой же, похожий на мертвеца, тип. Он держал длинную трубку с небольшим фарфоровым шаром на конце и тянул из нее опиум.
Смирнов сел около одной из компаний, заказал водку, закуску. Отпив глоток и пожевав лаваша, он обратился к своему ближайшему соседу, кряжистому малому с молодым лицом, заросшим густой бородой:
– Как выйти во двор?
– Пойдем, я как раз иду туда, – сказал тот и поднялся с пола.
В большом дворе притона стояла мазанка, окнами на противоположную сторону.
– Что в этом помещении? – спросил Олег своего спутника.
– Хозяину мало денег, которые он зарабатывает на водке и опиуме, – усмехнулся парень, – вот и приспособил эту лачугу под постоялый двор. Здесь у него останавливаются паломники, едущие через Тегеран в святые места: в Мекку, Кербеллу. В одном дворе с пьяницами богомольцы, – рассмеялся молодой иранец.
Увиденного было достаточно, чтобы подтвердить уже имеющиеся сведения. Олег покинул притон.
VI
Светлов пошел в гараж, знакомый по прежнему пребыванию в Тегеране, и взял напрокат машину. В этот же вечер Светлов выехал к Махмуд-беку.
На следующий день к вечеру он оставил машину в небольшом селе, состоявшем из нескольких глинобитных хижин, теснившихся у мечети.
Владелец единственного здесь караван-сарая Ибрагим-ага был своеобразным полпредом Махмуд-бека. Он сразу узнал Самуэля Зульцера и засуетился.
Несмотря на непомерную полноту, Ибрагим-ага был подвижен и быстр. За несколько минут накрыл для Светлова столик в углу комнаты, провонявшей табаком и перегаром бараньего сала. Он пустился было в расспросы, интересуясь, отчего так долго отсутствовал агаи [3]3
Агаи – господин ( перс.).
[Закрыть]Самуэль, но Светлов отделывался односложными ответами.
Сидевшие поодаль на кошме посетители чайной – кочевники в широченных шароварах, собранных у щиколотки, в выцветших куртках – вели разговор о войне, то и дело упоминая Гейдара [4]4
Немецкие фашисты, чтобы польстить религиозным чувствам мусульман, распространили слух, что Гитлер принял магометанство, и называли его мусульманским именем – Гейдар.
[Закрыть].
Наскоро поев, Светлов верхом в сопровождении двух вооруженных проводников поехал в кочевье племени Махмуд-бека. Ехали долго. Наконец в долине, окаймленной громадой горных кряжей, показались палатки кочевников.
Уже смеркалось, когда Светлов добрался до палатки Махмуд-бека.
Приезд агаи Самуэля застал бека врасплох: он вскочил с подушек, разбросанных на ковре, и, выкинув руку, крикнул во весь голос:
– Хайль Гитлер!
Светлов чуть не рассмеялся, до того комичен был бек в этой позе. Широкие голубые шаровары, зеленая вышитая куртка и огромная чалма из цветных платков, обвязанных вокруг войлочной шапки, делали его похожим на какого-то диковинного восточного божка.
Все знали, что бек, еще будучи студентом в Берлине, увлекался фашистской пропагандой. Больше всего ему импонировали свойственные нацизму солдафонство и муштра.
В палатке сидело несколько седобородых стариков, видимо старейшин племени. После того как Светлов поздоровался с ними, бородачи вышли из палатки.
Оставшись наедине с беком, Светлов рассказал о цели своего приезда. Махмуд-бек был очень горд оказанным ему доверием и сейчас же повел гостя показывать площадки, на которые можно приземлиться парашютистам.
Светлов передал ему солидную сумму на расходы, связанные с приемом парашютистов. Лицо бека от удовольствия расплылось в улыбке.
Рано утром Илья, сославшись на занятость, выехал в Тегеран.
По возвращении с границы Светлов связался с Берлином и сообщил точные координаты места приземления парашютистов и о готовности бека принять их.
…Через несколько дней состоялась еще одна встреча Панкова и Авдеева с Ильей Светловым. Он рассказал, что в ответ на его сообщение в Берлин оттуда последовала радиограмма, в которой назывался день прибытия немецких парашютистов и сообщалось, что в расположение племени Махмуд-бека их доставит транспортный самолет со стороны Турции. Светлову предлагалось выехать к беку и ждать там парашютистов, а затем доставить их в Тегеран в подготовленное укрытие.
– Допускать приземление парашютистов в расположении кочевого племени нельзя. Они могут уйти из-под нашего контроля, а это перед началом конференции очень опасно, – сказал Панков.
– Необходимо туда подтянуть на всякий случай нашу часть, – предложил Авдеев.
VII
В небольшом деревянном доме собралась группа чекистов во главе с генералом Панковым и полковником Авдеевым.
В комнате, несмотря на присутствие большого количества людей, было на редкость тихо. Все с напряжением следили за переговорами Панкова с командиром звена истребителей, поднявшихся навстречу самолету, который появился над Ираном с территории Турции. Летчик сообщил, что самолет «Юнкерс-52» без опознавательных знаков на предложение приземлиться пошел было за истребителями на советскую территорию, а затем неожиданно изменил курс и полетел в сторону Турции.
Все присутствующие впились взглядами в Панкова.
– Открыть предупредительный огонь, – приказал он.
Летчик сообщил, что самолет продолжает уходить в сторону Турции.
– Огонь по самолету!
Приказание прозвучало спокойно и внятно, хотя все понимали, что генерал очень волновался.
– Самолет загорелся и взорвался, – доложил командир звена.
– Передайте, что мы вылетаем к месту падения. Пусть даст нам координаты, – сказал Панков радисту и, обернувшись к присутствующим, скомандовал: – В самолет!
Выходя из комнаты, он обратился к радисту:
– Пусть начальник отряда вышлет к месту падения самолета машины, в том числе и санитарную.
Когда на равнине показались дымившиеся остатки сбитого самолета, была дана команда прыгать. Первым прыгнул Панков. За ним последовали все остальные.
Взрыв был настолько силен, что от вражеского самолета остались лишь обломки, разметанные в радиусе километра. Сравнительно целым оказался мотор, врезавшийся глубоко в землю. Никаких документов, даже простого обрывка бумаги, обнаружить не удалось. Но по собранным частям пистолетов, автоматов, миномета, стреляющего снарядами большой разрушительной силы, от взрыва которых, вероятно, все и разлетелось на мелкие частицы, было совершенно очевидно, что на сбитом самолете летела группа террористов, которую поджидал Махмуд-бек.
Появились машины, посланные из отряда. На месте взрыва уже нечего было делать, и Панков дал команду уезжать.
В эту же ночь группа чекистов отправилась арестовывать Анджея Глушека.
…Многие в Тегеране удивлялись, почему Глушек, будучи материально обеспеченным, не живет там, где все иностранцы, а уединился с одним слугой-иранцем в какой-то лачуге на окраине. Когда его спрашивали об этом, Глушек обычно отвечал, что он бежал туда от городского шума.
Сопровождаемая ожесточенным лаем собак, группа подошла к дому Глушека. Смирнов постучал в калитку. Никакого ответа. Постучал еще раз.
Наконец во дворе заскрипела дверь. Звякнула щеколда, и калитку открыл иранец с фонарем в руках и накинутым на плечи одеялом. Встречая гостей, он низко кланялся и гостеприимно разводил руками.
– Не знаю, за что наградил нас аллах, послав столь приятных гостей, – рассыпался он в любезностях, бросая настороженные взгляды в темноту, где виднелась группа советских офицеров.
Неизвестно, сколько времени он продолжал бы изощряться в восточной учтивости, если бы Смирнов не отстранил его и не вошел в дом.
В комнате у кровати стоял Глушек. Увидев советского офицера, он метнулся к тумбочке, но Смирнов схватил его за руку.
Глушек весь поник и бессильно опустился на кровать.
…Илья Светлов, ездивший к Махмуд-беку на случай, если немецким парашютистам удастся приземлиться там, возвратился в Тегеран.
VIII
Олегу Смирнову было поручено выехать на ирано-турецкую границу, разыскать Махмуд-бека и, арестовав его, привезти в город Казвин, где был расположен штаб советских поиск.
Когда Смирнов ушел, генерал Панков сказал Авдееву:
– Николай Федорович, президент Рузвельт будет жить в нашем посольстве. Ему и премьеру Черчиллю сказали о заговоре немцев, о том, что они готовят покушение на Большую тройку. На нас ложится колоссальная ответственность. Надо до максимума усилить охрану конференции, личную охрану глав государств. Не исключено, что у немцев есть второй вариант организации террористического акта, который они попытаются использовать в связи с провалом первого.
…Конференция уже закончилась и главы трех государств вылетели на родину, когда Смирнов вернулся. Он доложил, что Махмуд-бек, видимо почувствовав провал террористов, оставил племя на своего брата, а сам пытался бежать в Турцию, но при перестрелке был убит.
– Вот неудача. Мне надо было с ним поговорить, – сказал Панков и, подмигнув Авдееву, спросил: – А что сказали бы по этому поводу иранцы?
– «Когда счастье отвернулось, и от халвы ломаются зубы», товарищ генерал, – ответил Смирнов.
И все присутствующие, довольные, что завершено тяжелое и ответственное задание, рассмеялись.
Памятник, чекистам, офицерам контрразведки Сталинградского фронта, солдатам и офицерам ордена Ленина 10-й стрелковой дивизии войск НКВД, работникам милиции, павшим смертью храбрых в Сталинградской битве. Гор. Волгоград.
ПОЛКОВНИК АБЕЛЬ РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ
Мой отец петербургский рабочий. Он и его друзья были связаны с революционно настроенными студентами. Они сгруппировались в кружок, получивший название «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Этим кружком, как известно, руководил Владимир Ильич Ленин.
Когда царское правительство арестовало членов кружка, отец был сослан в Архангельскую губернию, а после ссылки переведен в Саратовскую губернию под гласный надзор полиции. Там он встретился с моей матерью. Постоянное преследование полицией и жандармерией вынуждало отца часто менять место жительства. Вместе с ним пришлось кочевать и нам.
Все это, естественно, сказалось на формировании моего мировоззрения. Целиком и полностью я был на стороне отца и его друзей и при каждом удобном случае помогал им распространять большевистскую литературу. На большее, по малости лет, тогда я еще не был способен.
В первые годы Советской власти мне довелось работать среди молодых политэмигрантов, вернувшихся на Родину. Это не только помогло мне в изучении иностранных языков, но и явилось впоследствии важным обстоятельством при определении жизненного пути.
В 1922 году я вступил в комсомол. Занимался агитацией в бывшем Хамовническом районе. В это время шла острая борьба с троцкистами за влияние на молодежь. Наша ячейка настолько активно участвовала в этой борьбе, что иногда дело доходило даже до драки с троцкистами.
Многие из нас увлекались в свободное время радиолюбительством. Это была пора детекторных приемников, искровых передатчиков – о радиотелефонии мы только слышали как о чем-то зарождающемся. Современной молодежи трудно себе представить изобретательность любителей того времени. Проволоку для катушек мы доставали, снимая ее со старых, неработающих квартирных звонков. Кристаллы для детекторов отыскивали в скалах или в геологических коллекциях. А конденсаторы для настройки! Какие только формы они не принимали! Помню, в 1923 году удалось достать лампу Р-5, пожирающую неимоверное количество энергии на накал. Помню, как изощрялись мы в изготовлении мокрых элементов для питания этой лампы, которая светила при работе не хуже хорошей горелки.
Службу в армии я проходил в радиочастях РККА.
В нашей роте было свыше ста москвичей, имевших среднее и высшее образование. Сам я по образованию инженер по радиотехнике.
После демобилизации, зимой 1926 года, мне предстояло устраиваться на работу. Было два предложения – научно-исследовательский институт и иностранный отдел ОГПУ. Меня привлекала и радиотехника, и романтика разведки. Товарищи доказывали, что мое знание иностранных языков необходимо использовать на службе Родине. Наконец выбор был сделан, и со 2 мая 1927 года я стал чекистом.
Ну, а дальше, как и в любой другой области человеческой деятельности, – вначале упорная, настойчивая учеба, за ней робкие, неуверенные самостоятельные шаги, первые успехи… А затем и зрелость, и умение, и мастерство, и все большие возможности в полной мере найти применение всем своим творческим способностям.
Успех разведывательной работы целиком и полностью зависит от того, какими кадрами располагает разведка.
На работу в разведку с большой охотой и с полным сознанием ее важности и значения идут лучшие представители нашей молодежи. Они проявляют исключительное упорство и настойчивость в достижении поставленной цели, перенимая опыт работы старших товарищей – настоящих мастеров своего дела.
Известно, что разведчику приходится действовать во вражеском окружении, постоянно подвергая свою жизнь опасности. Сложность и разносторонний характер задач, над решением которых трудятся советские разведчики, требуют творческого овладения марксистско-ленинской теорией, четкой ориентации в политической обстановке, умения разъяснять политику нашей партии и Советского государства, убеждать в ее правильности. Разведчик должен иметь хорошую общеобразовательную подготовку, широкий кругозор, знать иностранные языки.
Условия работы и обстановка в капиталистических странах обязывают разведчика постоянно быть бдительным, тщательно соблюдать правила конспирации. Преданность своей Родине, честность и дисциплинированность, самоотверженность, находчивость, умение преодолевать трудности и лишения, скромность в быту – таков далеко не полный перечень требований к деловым, политическим, личным качествам советского разведчика.
Разведка – это не приключенчество, не какое-либо трюкачество, не увеселительные поездки за границу, а прежде всего кропотливый и тяжелый труд, требующий больших усилий, напряжения, упорства, выдержки, воли, серьезных знаний и большого мастерства.
Помните, как говорил Дзержинский?
«Чистые руки, холодная голова и горячее сердце…»
В этих скупых, но точных словах заложен исключительно глубокий смысл. Они, если хотите, являются своего рода компасом для разведчика, помогают находить силы и мужество в любой обстановке. В этом я убедился на своем собственном опыте во время последней командировки в США, когда в результате предательства мне пришлось лицом к лицу встретиться с американской контрразведкой.
…Вечером в субботу 22 июня 1957 года я сидел на стуле в маленькой камере и с любопытством осматривал помещение, в котором находился. Слева от меня стояла армейская койка, покрытая одеялом. Она была придвинута вплотную к стене, а над нею выделялось окно с железной рамой, решеткой из стальных прутьев и армированным стеклом. Наружная стена здания была сложена из блоков. Прямо передо мною была третья стена, и на ее правом крае, скошенном под углом в 45 градусов, был укреплен стульчик. Ближе к двери камеры к стене была прикреплена небольшая раковина. Справа от меня стеной служила стальная решетка шириной в полтора метра, с дверью. Кое-где была отбита штукатурка. По всей вероятности, предыдущие обитатели тюрьмы проверяли прочность стен. Из-под штукатурки торчала такая же стальная решетка, как у двери. Я внимательно ее осмотрел. Она была изготовлена из куска стали примерно 5 миллиметров толщиной, с продолговатыми шестигранными просветами размером приблизительно 5×10 сантиметров.
Рисунки полковника Абеля.
За дверью камеры сидел лейтенант пограничной службы. Он явно скучал, считая, по всей вероятности, что быть надзирателем не соответствует его служебному положению. Я знал, что эти офицеры возглавляли небольшие группы солдат, патрулировавших вдоль границы. Они задерживали и затем допрашивали нарушителей. По всей южной границе США нарушителями были в основном мексиканцы, перебиравшиеся нелегально в Техас и Калифорнию в поисках заработка. Значительную часть времени эти лейтенанты проводили в зарослях вдоль реки Рио-Гранде, и, по-видимому, им не очень-то нравилось сидеть на стуле в коридоре темного помещения и сторожить меня.
Но положение лейтенанта меня меньше всего беспокоило в этот вечер. Прошедшие полтора суток были так насыщены событиями, что необходимо было во всем разобраться.
…Накануне, 21 июня, в семь часов утра, я спал в нью-йоркской гостинице «Лейтам». Послышался стук в дверь. Сразу проснувшись, я подошел к двери посмотреть, кто там. Но не успел ее приоткрыть, как она с силой распахнулась и кто-то оттолкнул меня в сторону.
В дверях стояли два человека. У них в руках были какие-то удостоверения. Скороговоркой объявив себя особоуполномоченными Федерального бюро расследований, они вошли в комнату. Следом вошел третий, а в коридоре остались еще несколько человек.
– Садитесь, – предложил мне один из них.
– Мы знаем, кто вы, полковник, зачем приехали и что делали здесь, – сказал другой.
Все стало ясно! Одна фаза моей работы кончилась – начиналась другая.
– Мы предлагаем вам сотрудничать с нами. Если не согласитесь, то уйдете из этой комнаты под арестом и в наручниках. В ваших интересах согласиться с нашим предложением.
– Мне непонятно, о каком сотрудничестве вы говорите! – сказал я.
– Вы прекрасно понимаете, о чем мы говорим, – возразил сотрудник ФБР.
– Разрешите одеться?
– Подождите, ответьте на наш вопрос.
– Я уже ответил.
– Повторяю, – заявил первый, – мы знаем, что вы полковник советской разведки, знаем, что вы здесь делали. Мы предлагаем вам сотрудничать с нами, иначе вы будете арестованы.
– Не могу что-либо добавить к тому, что я вам уже сказал, – в свою очередь повторил я.
Так мы беседовали около получаса. Наконец один из американцев встал и вышел в коридор. В комнату вошли еще три человека. Уполномоченные ФБР встали у двери.
Один из вошедших предъявил мне ордер на арест, выданный нью-йоркским отделом иммиграционной и натурализационной службы. В нем было написано, что я находился в стране нелегально и не регистрировался в отделах службы. Начался обыск.
До сих пор я не знаю, специально ли было выбрано утро пятницы для этой операции. Дело в том, что ночью у меня состоялся сеанс радиосвязи с Центром и, естественно, шифровальные принадлежности находились в номере гостиницы. Обычно я хранил их в потайном месте в городе, где помимо шифровальных материалов имелись и другие вещи. Но поскольку все было упаковано вместе, сейчас эти вещи также находились в моем номере.
Я знал, что на виду у шести агентов трудно будет все уничтожить, но как программу-минимум, наметил во что бы то ни стало избавиться от шифра и записи последней радиограммы, которую принял ночью.
От шифра избавиться оказалось нетрудно, так как он был небольшим. Я спрятал его в руке и сказал, что мне нужно сходить в туалет. Там под «бдительным» взором одного из обыскивающих я спустил шифр в канализацию.
Запись радиограммы лежала на столе под стопкой чистой бумаги. Когда обыск кончился, мне предложили упаковать вещи. В моем этюднике (я занимался живописью) осталась краска на палитре. Я вытащил запись радиограммы из-под стопки бумаг и начал соскабливать на нее краску. Когда палитра была очищена, скомкал бумажку и отправил ее в унитаз следом за шифром. Конечно, я очень сожалел, что не смог проделать то же самое с другими бумагами, но тем не менее успех с шифром и записью поднял мое настроение.
Хотя я избавился от двух улик, но остались другие. У меня не было иллюзий насчет моей дальнейшей судьбы. Не было и сомнений насчет того, как ФБР напало на мой след. Сами особоуполномоченные в стремлении убедить меня, что они «все знают», выдали свой источник – предателя.
Рисунки полковника Абеля.
Многие полагают, что, сживаясь с мыслью о возможном провале и аресте, разведчик перестает о них думать, а это приводит к потере бдительности. По правде говоря, постоянно думать об аресте нельзя. Нервное напряжение, несомненно, отразится и на психике, и на работе разведчика. Как солдат на фронте привыкает к мысли о возможной гибели, так и разведчик всегда сознает опасность, грозящую ему. Но разумный человек не дает этому сознанию довлеть над ним. Он принимает меры предосторожности, чтобы свести опасность до минимума, приучает себя больше думать не о своей безопасности, а о том, как лучше выполнить порученное задание. И в конце концов эти две задачи отождествляются, сливаются в единый принцип: правильное решение разведывательного задания одновременно обеспечивает безопасность разведчика.
Впоследствии я часто размышлял о том, почему в день ареста и в течение последующих месяцев и лет я не волновался за свою судьбу.
Самое главное, мне кажется, заключалось в том, что появление уполномоченных Федерального бюро расследований департамента юстиции США заставило прежде всего подумать, как сохранить от провала моих помощников. Поэтому-то вопрос о моей личной судьбе и отодвинулся на второй план.
Меня в наручниках провели вниз, к машине, посадили позади шофера. Рядом сел один из сотрудников иммиграционной и натурализационной службы (ИНС). Впереди сел другой сотрудник – видимо, старший. У меня появилась возможность избавиться еще от одной улики. В зажиме для галстука находился кусок тонкой пленки с текстом доклада по одному важному вопросу. Когда я стал поправлять галстук, старший заметил это и выхватил у меня из рук зажим. Но вместо того чтобы рассмотреть его в спокойной обстановке, он начал его разбирать. Когда же наконец ему удалось это сделать, пленка незаметно для него выпала. Он осмотрел вещь, ничего не нашел и вернул мне. Это происшествие меня развеселило, я сказал ему:
– Вы слишком подозрительны…
Меня занимал вопрос, почему не видно репортеров газет. Наверное, ФБР и ЦРУ надеялись так или иначе добиться моего согласия на сотрудничество, а поэтому не предавали дело гласности…
Чиновники ИНС могли задерживать только тех людей, которые нелегально въехали в страну. С точки зрения прессы, подобные дела не вызывали интереса читателей, и репортеры не следили за работой этого учреждения. ФБР, напротив, всегда пользовалось вниманием публики, и газеты зорко следили за всеми арестами, произведенными им.
В здании ИНС меня сфотографировали анфас и в профиль, сняли отпечатки пальцев и посадили в комнату, где, по-видимому, проводились лекции. Охраняли меня разные люди. Попался один, который ведал «внешними отношениями» отдела ИНС. В его обязанности входило распространение в прессе информации, благодаря которой читатели могли получить хорошее представление о работе этой организации и пользе ее деятельности. Таких «паблисити мэн» в США очень много. Их услугами пользуются кинозвезды, корпорации и прочие организации. Этот господин был очень разговорчивым и, помимо того что восторженно высказался об ИНС, не упускал случая похвалить себя. С другим охранником мы спорили о методах борьбы с детской преступностью…
Пока все это происходило, я еще раз проверил зажим для галстука и убедился, что ретивый служака потерял еще одну улику…
В пятом часу появились два человека. Они отрекомендовались сотрудниками ИНС и сказали, что я должен с ними ехать. Куда и почему, мне не сообщили. Опять надели наручники и вывели на улицу. Приехали на аэродром. Самолет вырулил к старту. Летели долго. Около одиннадцати вечера, после пяти часов полета, самолет сел на небольшой аэродром, заправился горючим и снова взлетел. Около четырех часов утра я заметил множество огней и понял, что это нефтевышки. Мы были в Техасе.
Мои стражи были поражены, когда я высказал предположение, что первая посадка была в штате Алабама и что мы приближаемся к югу Техаса. Мне было нетрудно определить по звездам направление полета, а зная приблизительную скорость самолета, – и его продолжительность.
Охранники старались быть внимательными и вежливыми. Тем не менее они не ответили на вопрос, куда и зачем мы летим, утверждая, что они ничего не знают.
Примерно в половине пятого мы приземлились на аэродроме в Браунсвиле. Там нас встретили, и на двух машинах мы поехали по пустынным дорогам до города Макален, к лагерю ИНС. Было темно. Мне предложили лечь спать и заперли в камере.
Разбудили в десятом часу, предложили одеться и повели на допрос.
За первым допросом последовали другие. И так до тех пор, пока наконец по моему категорическому требованию спустя более шести недель с момента задержания был оформлен арест в соответствии с существующими в США процессуальными нормами. Я был переведен в нью-йоркскую тюрьму. Ну, а дальнейшее известно из материалов моего процесса.
Отсидел я в общей сложности 4 года и 8 месяцев. Затем, как вы знаете, благодаря заботе нашего правительства мне была оказана помощь, и я вернулся домой. Находясь в тюрьме, я твердо верил в свое освобождение, и это придавало мне силы спокойно переносить тяготы тюремной жизни.
В самые трудные минуты жизни помогало мне также и то, что я умею рисовать, люблю художественную и научную литературу, увлекаюсь высшей математикой, столярным делом, играю на нескольких музыкальных инструментах. Все это давало мне возможность сравнительно легко находить способы для того, чтобы даже в американской тюрьме сохранить бодрость духа.
* * *
Он был исключительно мужествен и стоек на судебном процессе в США…
15 ноября 1957 года он был приговорен к 30 годам каторжной тюрьмы.
Все усилия ФБР получить от него нужные сведения окончились полным провалом…
Более 30 лет Рудольф Иванович Абель отдал работе в советской разведке.
Родина высоко оценила мужество, доблесть, безграничную преданность чекиста. Товарищ Абель награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды, несколькими медалями.
Абель был обменен на американского летчика-шпиона Пауэрса.
Редакция московского журнала «Молодой коммунист» в канун XXIII съезда КПСС попросила прославленного разведчика высказать свои пожелания советской молодежи. Рудольф Иванович выслушал вопросы внимательно, задумчиво. Потом сказал:
– …Я отношусь к категории очень своеобразных и трудных объектов для интервью. Читателям журнала придется смириться с тем, что по соображениям служебного характера невозможно раскрыть многие подробности моей биографии и, конечно, особенно моей работы… Прежде всего я хотел бы пожелать нашей молодежи еще более смелых и полезных для нашего дела дерзании, мужества и упорства в труде, любви и дружбы, счастья и радости…
