Текст книги "Ошибка господина Роджерса"

Автор книги: Владимир Востоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Стой! Фу! – доносится до моего слуха мужской голос.

Через несколько секунд тот самый человек стоит надо мной со сжатыми кулаками.

– Извините, пожалуйста, товарищ. Дурной пес, одно в ним наказание... – Он помог мне подняться с земли.

– Развели тут всяких... – говорю я больше для приличия, сообразив наконец, в чем дело.

– Понимаете, товарищ... Не знаю, что с ним, сукиным сыном, случилось.

– Надо намордник надевать! – кричу я. А в сердце – радость, как хорошо все кончилось.

Что же это такое? Неужели меня начал преследовать страх? Или это простая случайность?

Разбитый и подавленный, я вернулся домой с пустыми руками.

– Где же ты был? – удивилась жена. – А хлеб?

– Бородинского нигде нет, – соврал я.

– Господи, ничего попросить нельзя. Купил бы любой.

– Я пойду... Мне пора на работу.

– А завтракать?

– Уже опаздываю, – проворчал я.

– Нельзя и слова сказать. Обиделся... – по-своему все истолковала жена. – Теперь буду чувствовать себя виноватой...

Я шел на работу без всякого энтузиазма. Настроение было скверное. Никого мне не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать. Не то что в тот раз...

Когда я вошел в контору, навстречу поднялся Савельев.

– Привет, старина. Рад тебя видеть целым и невредимым, – произнес он, крепко сжимая мне руку.

– А что со мной могло случиться? – Сделав безразличное лицо, я пожал плечами.

Что за чертовщина? О чем это он? Неужели он о чем-то догадывается? Ерунда. Нервы.

– Там трамвайщики бастуют, вдруг тебе пешком пришлось ходить, а это небезопасно в условиях современного капитализма. Ясно? – На лице у Савельева расплылась широкая улыбка.

– Доморощенный остряк... – пробормотал я.

– Ладно. Не сердись. Как там?

– Бери. Тебе. И отстань.

– Что это?

– Марки.

– Думаешь этим отделаться? Рассказывай.

– Потом, потом, – немного раздраженно говорю я,

– Что-нибудь случилось?

– Ничего. Извини. Еще в себя не пришел.

– Ладно. Потерпим, говорит Савельев, раскрывая конверт с марками. – Может быть, с приездом по единой?

– Потом.

Я стоял и смотрел, как он с неподдельным интересом рассматривает марки, молча шевеля губами. В эти минуту для Савельева ничего больше не существовало. Я знал это. Можно позавидовать! Спокойное, доброе лицо. Значит, и на сердце спокойно.

– Спасибо... – говорит он. – У меня таких нет. Удачно выбрал.

– Выбрал! Я специально попросил филателиста продать редкие марки. Вероятно, они были подобраны хорошо, со вкусом.

– Теперь можно похвастаться... – продолжал Савельев. – Можно даже кое-кого удивить.

Пришла Катя. Поздоровались. Помолчали. Немного повертелась и ушла. Заглянула тетя Маша. Кивнула мне головой и закрыла дверь. Пришла Фаина. Пыталась задержаться и поболтать, но, поняв мое настроение, удалилась.

С трудом досидел я до конца рабочего дня. Савельев уже не приставал с вопросами. Катя смотрела на меня исподлобья. На этот раз я приехал без подношений. Она поняла это по-своему: жмот. Чем больше богатеет человек, тем становится жаднее.

Ушел я пораньше.

Но не сразу двинулся домой. Кружил по улицам и неожиданно остановился перед огромным зданием на Лубянке.

«Когда же? – решаю я. – Может, сейчас?» Но, подумав, опять откладываю на завтра, а в глубине души понимаю, что завтра будет то же самое.

Из дневника Марины

«Наконец-то приехал наш заграничник. Много было радости и суетни. Не было только ее у меня... И я решила, как говорится, в упор поговорить с отцом. Вскоре разговор состоялся. Шел он, естественно, вокруг дяди и Роджерса. Беседа была долгая, нервная, порой она проходила на высоких нотах. И чем больше горячился отец, неуверенно и путано отвечая на мои вопросы, тем больше я утверждалась в мнении, что с ним что-то произошло.

Он так толком и не объяснил, чем же все-таки болел дядюшка, да и болел ли. То он вначале сказал, что дядя лежал в больнице и его встретил Роджерс, а потом вдруг получалось, он оказался в отъезде по делам и объявился позже. Убеждал меня, мол, я неправильно его поняла. Теперь о Роджерсе. То он его видел мимолетно, то вдруг часто оказывался с ним в разных местах. Я не почувствовала прежнего благоговения отца к нему. Скорее всего, наоборот. Роджерс вызывал у него раздражение, и он неохотно касался его персоны. С одной стороны, это хорошо. А с другой – почему вдруг такая перемена? Так ничего толком и не выяснила. Одно для меня понятно: отец на этот раз вернулся из своего вояжа каким-то не таким, не своим, что ли... Его явно что-то тяготит, беспокоит. Ни с того ни с сего начинает кричать, потом смотрит виновато. Но я тоже хороша. Срываюсь, грублю, читаю мораль. А надо бы как-то добрее, деликатнее, что ли. Может, виноват Виктор? Последнее время, когда он приходит к нам, нет прежней простоты и естественности. Отец смотрит исподлобья или, наоборот, начинает лебезить. Противно! Когда дома плохо, никого и ничего не надо. Скорее бы кончить, попрошусь на Камчатку, а там куда-нибудь в глухой район. Сразу самостоятельная жизнь...»

Страх

Посылки стали приходить реже. Инициатором этого был Роджерс. Он тогда как бы вскользь сказал: «Не надо привлекать к себе внимание. И заниматься спекуляцией».

После этого и было решено не злоупотреблять пересылкой «барахла».

Марина заметно повеселела. Возможно, она думала, что у нас с братом была размолвка. Этим и вызвано мое плохое настроение.

Да, я не знал, куда себя деть.

Я носился с тюбиком «Поморина» – будь он трижды проклят! – как сумасшедший. Вспомнив о приеме «путать следы», которому меня учил Роджерс, я приобрел с десяток тюбиков. Я их рассовал в самые различные места квартиры. К «Поморину» должны в доме все привыкнуть, чтобы на него не обращали внимания.

Жена однажды даже схватилась за голову:

– К чему такой запас?.. По-моему, паста у нас находится даже под подушкой.

Наверное, перебрал я.

Неожиданно на неделе позвонил Иран Петрович Фокин...

Я заикался, городил какую-то чепуху. Марина, проходившая мимо, с удивлением посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– Рыбалка? – переспрашивал я.

– Ну конечно... Вы плохо слышите? Я перезвоню...

На секунду был сделан перерыв. Я мог немного собраться. Но от нового звонка все равно вздрогнул.

– Да, да... Теперь лучше... – сказал я.

– Ну вот... – обрадовался Фокин. – Продолжаю... У меня выпадает редкий день. Что вы думаете насчет рыбалки?

Я стал путано ссылаться на свою занятость...

Мне же хотелось, чтобы домашние слышали эту чепуху. Какая там у меня занятость! Потом я что-то брякнул о головной боли. Господи... Надо просто сказать, что согласен, и все.

– Не узнаю вас, Алексей Иванович... – пробасил Фокин. – Вас подменили. Отказываться от рыбалки в такие дни!.. Простите меня, но это грех...

В голосе послышалась обида. Я спохватился:

– Вы правы... На свежем воздухе все пройдет.

– Вот это уже другой разговор...

– Тем более что я вам привез новый спиннинг.

– Алексей Иванович... – растроганно произнес Фокин. – Ну зачем?.. Это же дорогое удовольствие.

Чувствуется, что самому-то ему было приятно.

– Испытаем завтра...

– Большое, большое вам спасибо...

И этому человеку я готовлю подлость... Когда я вошел в комнату, жена подозрительно меня осмотрела.

– Ты действительно плохо выглядишь... Побледнел... Обратился бы к врачу.

– Пройдет, – небрежно бросил я. – Побуду на свежем воздухе, все войдет в норму.

Но этот день на свежем воздухе дорого мне стоил. Я не мог спокойно разговаривать с Фокиным, смотреть ему в глава. А он ничего не подозревал, как ребенок, радовался спиннингу, хорошей погоде, моему соседству.

«А если все ему рассказать?» – мелькнула у меня мысль. А Виктор и Марина? Что будет с ними? При мысли об этом судорога прошла по моему телу.

– Что с вами? – участливо спросил Фокин. – Вы побледнели. Опять голова?

– Да, немного закружилась.

– Это от переутомления. Пройдет. Посидим у водички.

Хорошо, что рыбная ловля требует тишины: мы сидели молча, но от мыслей-то никуда не денешься. Перебирал множество вариантов, выискивая выход из своего невероятно сложного положения.

Допустим, я завтра... Нет, в понедельник, послезавтра, все-таки пойду туда... Пойду и расскажу. Я же ничего пока не сделал страшного. Я просто попал в беду. А что за этим последует? Трудно даже себе представить...

Мне вдруг пришла в голову шальная мысль – вышвырнуть проклятый тюбик «Поморина» и обо всем забыть...

Нет... Они не забудут. Роджерс отыщет меня. То, что он пообещал мне за разоблачение, не простые слова.

Я покосился на Фокина. Даже не представляет, что сидит рядом с врагом.

Враг...

Это слово все чаще и чаще приходит мне на ум. Ведь это так, и никуда не денешься.

С величайшим трудом дождался я вечера. Разумеется, ничего не поймал.

– Ну, вы совсем раскисли, Алексей Иванович. Я уже переживаю, что вытащил вас из дому... – сказал Фокин.

– Ничего... Ничего... – успокоил я.

Обычно после рыбалки я дома засыпал как мертвый. Но теперь лежал, закрыв глаза, и все думал, думал. Издалека донесся приглушенный разговор.

– ...Конечно, ты права, дочка, он стал нервным и беспокойным.

– Разве ты не видишь, что он без тазепама не обходится! Что с ним случилось? До последней поездки в Вену он таким не был, – упрямо твердила Марина.

– Может быть, это оттого, что бросил пить?

– Да, вот еще... Как-то я проснулась от его крика, – продолжала Марина. – Отец просил у кого-то прощения, клялся, что не виновен. Вспоминал дядю Зорю. Я испугалась и потом долго не могла заснуть...

– Да мало ли что может присниться, доченька? Иной раз такое увидишь... – Ложись, уже поздно... Завтра поговорим.

– Ох, мама... – вздохнула Марина. – Как вы любите все откладывать на завтра.

С утра я помчался в контору. Я торопил себя, будто бы там дела невероятной важности или горит что-нибудь. Весь день хватался за любую работу... Только бы забыться. Разбитый, усталый, вернулся домой.

– Папа, тебе кто-то звонил, просил передать привет.

С трудом соображаю, о чем говорит Марина. Может, это уже оттуда начали звонить? Прошло три недели, после того как вернулся из Вены. Скоро должен отчитываться.

– Спасибо, – стараясь казаться равнодушным, ответил я.

Мне стало не по себе. Не хватало сейчас звонков. Тем более анонимных.

Сели ужинать. Аппетита никакого.

– Алеша, ты не рассказывал ничего о рыбалке.

– Неудачно на этот раз... Сама, наверное, догадалась по результатам.

– Подарок Фокину понравился?

– Очень...

Скорее бы выйти из-за стола. Потом сошлюсь на головную боль и прогуляюсь на свежем воздухе. Надо побыть одному... Это единственное, что мне сейчас хочется. Не смотреть людям в глаза, не отвечать на их вопросы.

И вот я один. Ноги сами несут меня опять туда же, на Лубянку. Показался подъезд знакомого дома. Большие массивные двери часто открываются. Что меня заставило вновь прийти сюда? Почему я здесь? Я стою у гастронома и наблюдаю за обитателями дома напротив. Хочу побороть в душе страх. Пропади пропадом эта Вена, брат, Роджерс! Я устал. Хочется подойти к подъезду, открыть дверь... Настраиваюсь. Уговариваю себя. Чего же я боюсь? Очень неуверенно я направляюсь к зданию. Теперь я стою у подъезда и чувствую себя уже совсем плохо. Пытаюсь заглянуть внутрь. Но, кроме широкой лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой, ничего не вижу.

Оттуда выходят двое. О чем-то весело разговаривают, смеются.

В последнее время я стал очень завидовать людям, которые могут смеяться. Невольно иду за ними. Они – в гастроном. Я – туда же. Они встают в очередь за апельсинами. Пристраиваюсь и я. Сзади. Боже мой! Впереди меня стоят чекисты. От них зависит моя судьба. Присматриваюсь к ним. Такие же, как и все. Ничего выдающегося, сверхъестественного. Последнего невольно трогаю за рукав. Ничего. Не страшно. И я решительно оставляю очередь. Выхожу из гастронома.

Останавливаюсь у двери с вывеской: «Приемная Комитета госбезопасности».

– Вы идете? – слышу сзади чей-то нетерпеливый вопрос.

– Да, да, – машинально отвечаю я.

И вот я в приемной. Чувствую, как у меня гулко бьется сердце, дрожат ноги. Вижу спасительный диван. Слава богу, есть свободное место. Сажусь. И боюсь поднять голову. Страх меня совершенно сковал. Вот тебе и получил успокоение. Достаю таблетку тазепама. Отправляю ее в рот, но никак не могу проглотить. Во рту все пересохло. Таблетка застряла в горле. Поднимаю глаза и вижу направляющегося ко мне старшину. Машинально втягиваю голову, закрываю глаза.

– Вам плохо? – слышу его голос.

– Да...

Глоток воды восстановил силы. Рядом стоит озабоченный старшина.

– Сердце?!

– Да, – соврал я, прикладывая правую руку к сердцу,

– Что принимаете? – участливо осведомился старшина. Я мучительно вспоминаю названия лекарств.

– Может быть, позвать врача?

– Спасибо. Не надо. Посижу немного...

Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я успокоился. Но все же успокоился. Вежливость и предупредительность старшины заглушили чувство страха. Все. Теперь дорогу знаю. Заберу кое-что с собой – и сюда. Решено. Может, завтра.

Конечно, завтра.

На другой день на работе первым меня встретил Савельев.

– Обыскался тебя, иди скорей к Ух Ты, он тебя все утро спрашивает.

Ух Ты – это наш начальник. У него была привычка после каждой фразы говорить: «Ух ты». Как-то после собрания Савельев сказал: «А здорово выступил наш Ух Ты». С тех пор нашего начальника между собой иначе и не называли.

Что случилось? Почему такая срочность? Может, это связано с Веной? Может, у него кто-нибудь есть? Боже, как это ужасно, постоянно ждать, что за тобой придут.

Но у начальника никого не оказалось. Все обошлось благополучно. Ух Ты отчитал меня за опоздание и послал в один из наших домов, где лопнула водопроводная труба. Мы с Савельевым до поздней ночи возились с этой окаянной трубой, выслушивая справедливые упреки жильцов.

Наконец вышли на улицу.

– У тебя дома все в порядке? – спросил меня Савельев.

Его вопрос застает меня врасплох.

– А что?

– Да ты какой-то не такой.

– С чего это ты взял? – угрюмо спрашиваю я.

– Проанализировал. У меня электронно-счетная машина... – улыбается он.

– И что же тебе сказала твоя умная машина?

– Заграница тебе явно не пошла впрок. Она тебя сделала злым, нервным. Так или будешь спорить? – спрашивает он.

Нужно отвечать, а я молчу.

– Заграница? – бормочу я, пытаясь придумать, что же сказать.

– Да, она самая... – весело отвечает он. – Что-то у тебя там произошло. Вернулся каким-то другим.

– Просто устал... Затаскали по театрам, ресторанам.

– Ой ли? – покачал головой Савельев. – Когда тебя таскали в прошлый раз, ты потом целый месяц никому проходу не давал. Все о роскошной жизни рассказывал.

– Преувеличиваешь, конечно. Но на душе неспокойно, это точно, – сознался я и ухватился за мелькнувшую вдруг спасительную мысль: – Волнуюсь за Марину. Она замуж собралась, как-то все у нее сложится?

– А, ну тогда все понятно, – соглашается он.

Впереди ночь... Я стал бояться темноты. Лежу с открытыми глазами, не могу заснуть. В голове – бесконечные вопросы. Пытаюсь на них ответить хотя бы самому себе, Заснул опять уже на рассвете. Вероятно, во сне снова разговаривал. Утром жена и Марина внимательно, не скрывая тревоги, смотрят на меня.

Я быстро собираюсь и ухожу...

Из дневника Марины

«...На днях пылесосила квартиру. Случайно уронила пузырек с валокордином, и он закатился под кровать родителей. Залезла туда и увидела в пружинах матраца... зубную пасту «Поморин»! Как она туда могла попасть? Ленка спрятала? Зачем?! Показала матери, Лене. Они пожимают плечами. Показала отцу. Сперва он усмехнулся, а когда я сказала, где я ее обнаружила, отец оцепенел, словно увидел перед носом кобру... И чего он так испугался? Выхватил из моих рук пасту. Выругался и убежал... Потом пришел, долго извинялся, ссылался на нервы... Просил прощения.

– Папа, у тебя появилась явная любовь к «Поморину», – сказала я.

Отец вымученно улыбнулся, но ничего не ответил.

– Я сейчас соберу всю пасту и выброшу к чертовой матери, – заявила мама.

Ее миловидное лицо пылало гневом и решительностью, а чуть вздернутый нос совсем казался курносым.

– Где твой тюбик? – обратилась она к отцу.

– Я сам распоряжусь, – ответил поспешно отец, покосившись на свой пиджак.

...Я стала избегать Виктора. Все из-за отца. Не могу сейчас думать ни о чем другом, даже о Викторе.

Нужно наконец все выяснить. Только тогда я смогу быть спокойна».

Исцеление

Первый, кого я увидел в приемной, был знакомый старшина. Он стоял посреди комнаты и разговаривал с какой-то женщиной.

– Товарищ старшина, кто у вас здесь будет главным? – спросил я.

Старшина извинился перед женщиной и вежливо осведомился:

– По какому вопросу?

– Очень важному... Государственному... и личному...

– В таком случае прошу вас пройти к начальнику приемной. Прямо, а затем направо, первый кабинет. Как сердечко? – Он узнал меня.

– Нормально. Спасибо... – ответил я.

– Желаю доброго здоровья...

Я поблагодарил, хотя не здоровье меня сейчас волновало. В кабинет начальника приемной стояла очередь. Я топтался на месте, не зная, что предпринять, а потом, вдруг решившись, без стука открыл дверь.

– Прошу извинения, но у меня весьма неотложное дело, – решительно заявил я.

Возможно, мне показалось, что говорил я решительно. Передо мной за небольшим столом, на котором аккуратными стопками лежали документы, сидел майор средних лет. Его добрые глаза смотрели на меня участливо и предупредительно. Видя мою взволнованность, майор обратился к посетителю:

– Я вас прошу подождать несколько минут в приемной.

Посетитель с любопытством покосился в мою сторону и торопливо вышел из кабинета.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал майор.

Я не знал, что делать с портфелем – поставить его на пол или положить на колени.

– Садитесь... – повторил майор. – С кем имею дело?

– Спасибо... Иванов Алексей Иванович, сантехник. – Я поспешил сесть, не выпуская портфеля из рук.

С чего начать рассказ?

– Я вас слушаю, Алексей Иванович, – сказал майор.

Десятки раз я прокручивал свою историю, стараясь коротко изложить события. Думал, отчеканю, как ученик выученное домашнее задание, а потом пусть задают вопросы.

Но пришло время говорить, а я сижу и не знаю, с чего начать.

– Товарищ майор. Речь идет о моей судьбе. Я недавно вернулся из-за границы, был в гостях у брата. Мне нужно срочно и доверительно поговорить с нужным человеком. Я стал, по сути дела, врагом Родины. Понимаете?

– Пока нет, – спокойно ответил майор. – Сейчас.

Майор кому-то позвонил. Кто-то обещал прийти. И действительно, вскоре в кабинет вошел высокого роста, статный, подтянутый человек, просто и деловито представился:

– Капитан Насонов, Владимир Николаевич...

– Иванов Алексей Иванович, – ответил я.

– Пойдемте ко мне... – предложил капитан.

Ноги меня не слушались. Портфель стал тяжелым.

– Давайте я понесу... – сказал капитан.

Я машинально отдал свой груз.

Мы прошли в отдельный, скромно обставленный кабинет.

– Здесь нам никто не будет мешать...

Капитан указал на стул:

– Садитесь... И спокойно рассказывайте.

Я подробно рассказал о брате, о том, что со мной произошло в Австрии, кинулся к портфелю, раскрыл его. Перед капитаном появились тюбик «Поморина» (пусть разбираются!) и пачка писем от брата.

– Дело очень серьезное. Мне остается порадоваться, что вы сейчас здесь... – сказал Насонов.

– Это мой долг. Правда, я очень боялся и поэтому слишком долго собирался.

– Что у вас еще в портфеле?

– Чепуха... Мои вещи...

Мне показалось, что капитан с трудом сдержал улыбку. А может, только показалось?

– Арестуйте меня, я это заслужил...

Капитан Насонов посмотрел на меня и сказал:

– Вы сами пришли к нам. Никаких преступлений, судя по вашим словам, за вами не числится, поэтому арестовывать вас пока не за что. Ясно?

– Ясно... – прошептал я. – Но готов понести любое наказание. Готов ко всему. Извините, Владимир Николаевич, можно стакан воды?

Насонов налил мне воды. Я залпом выпил.

– Дело серьезное... – согласился капитан. – Я вынужден о нем доложить... Мы пройдем сейчас в другое место.

Сколько раз после приезда из Вены я проходил мимо многоэтажного здания на Лубянке. И вот я здесь. Меня уже выслушали. И я теперь почувствовал себя спокойнее.

Владимир Николаевич привел меня в приемную какого-то начальника, открыл дверь и вошел в кабинет. Я остался на попечении секретарши. Через несколько минут туда же проследовал молодой человек с папкой в руках. Секретарша, уже немолодая женщина, сидела за небольшим столом, держа перед собой журнал и, не обращая на меня никакого внимания, вписывала в него какие-то цифры. Буднично и просто, как делают это в любом другом учреждении.

Время тянулось очень медленно. Казалось, что прошли сутки, прежде чем появился Владимир Николаевич и меня пригласили в кабинет. Я в нерешительности остановился у двери.

– Пожалуйста, пожалуйста, – мягко произнесла секретарша.

Я робко открыл дверь и очутился в квадратном кабинете.

– Смелее проходите и садитесь, – сказал Владимир Николаевич.

Я осмотрелся. У стола стоял невысокого роста, средних лет человек в форме полковника.

– Здравствуйте, – сказал он и представился: – Михаил Петрович. Присаживайтесь.

Я сел за приставной столик. Напротив сидел Владимир Николаевич.

На столике стоял небольшой магнитофон.

– Прошу вас, Алексей Иванович, рассказать все, что с вами произошло, не пропуская мелочей, – попросил Михаил Петрович. – Если вы не возражаете, мы запишем ваше сообщение на магнитофон.

В знак согласия я кивнул головой.

И я начал рассказывать. Меня слушали очень внимательно, так врач слушает тяжелобольного человека, стараясь точно определить причину заболевания. Я нервничал, у меня перехватывало дыхание, пересыхало горло. Мне подали стакан воды. Я ее выпил.

Открылась дверь, и вошла секретарша. Я вздрогнул и замолчал.

– Принесите, пожалуйста, чаю, желательно с лимоном, – попросил Михаил Петрович.

Подали чай. Я сделал несколько глотков, немного успокоился. Однако ненадолго.

Мне начали задавать уточняющие вопросы. Они касались моего прошлого, настоящего, обстоятельств пребывания в Вене. Расспрашивали подробно о Роджерсе, брате, интересовались мельчайшими деталями. Особенно о полученном задании. О моем обучении – как пользоваться шифросвязью. Как я должен был поддерживать связь с Центром.

– Я должен ежемесячно посылать письма на подставной адрес в Вену. Самые обыкновенные. Но вписывать любые сведения о Фокине и его семье, – закончил я.

– Любые? – переспросил полковник.

– Любую чепуху... – повторил я.

– Чепухи в этом деле не бывает... – поправил Владимир Николаевич.

– Он так сказал... Роджерс.

– Кроме добывания сведений о Фокине и его работах, членах его семьи, других заданий вам не давали?

– Нет.

– Когда вы должны отослать первое сообщение? – спросил полковник.

– Срок истекает через неделю.

– Ясно, – сказал полковник и, помолчав, спросил: – Алексей Иванович, вы все нам рассказали, ничего не упустили?

– Поверьте. Как на духу. Все, как было, – ответил я.

– Хорошо. Нам еще не раз придется возвращаться к этой истории. А сейчас ответьте, пожалуйста, кто знает о вашем приходе сюда?

– Никто, кроме вас.

– А о том, что с вами произошло в Вене?

– Тоже.

– Очень важно сохранить в тайне и дальше. Сумеете?

– Конечно. Не сомневайтесь. Это уже точно, – горячо пообещал я.

– В таком случае, Алексей Иванович, я должен вам высказать кое-какие соображения, которые могут быть полезны для вас.

– Да... – кивнул я.

– Ваша переписка с братом, как мы предполагаем, была на контроле спецслужбы иностранной разведки. Пока она носила чисто семейный характер, ничто, казалось, не предвещало беды. Хотя ваши жалобы на неудовлетворенность жизнью, естественно, не прошли мимо ее внимания. Однако, как только в одном из писем вы упомянули имя ученого Фокина, у разведки сразу обострился интерес и к брату, и особенно к вам. Дело в том, что ученый Фокин и его засекреченные работы давно интересуют разведку, и она ищет, давно любые, повторяю, любые подходы к нему...

– Случай такой, как понимаете, представился... – добавил Владимир Николаевич.

– Закуривайте... – предложил полковник, заметив мое волнение.

Я молча взял сигарету. С трудом достал из коробка спичку. Закурил.

– Дальше все пошло по известной вам схеме, – продолжал Михаил Петрович.

Я сидел перед чекистами опустив голову, разбитый, подавленный. Что я мог им сказать? Конечно, мне хотелось услышать что-то утешительное о брате, о его жизни, но не поворачивался язык спросить об этом.

– Вам могут позвонить, написать письмо, возможно, назначат встречу... – Полковник говорил медленно, с расстановкой.

Я поднял голову.

– Это будет только в крайнем случае... – вставляю я, вспомнив наставления Роджерса.

– Вот и мы говорим о крайнем случае, – продолжал полковник. – На встречу сразу не соглашайтесь. Если у вас не будет времени связаться с нами, потяните и поставьте нас в известность. Вот вам наши телефоны. – И он протянул мне листок бумаги. Затем внимательно посмотрел на меня и решил:

– Ну, а об остальном в следующий раз. Время у нас есть. Сейчас вы взволнованы. Немного отдохните, а затем мы через два-три дня встретимся и обо всем договоримся.

– Да... Да... Охотно, – согласился я.

Сегодня, разумеется, волнений было больше чем предостаточно. На всякий случай я спросил:

– Теперь писать не нужно?

Чекисты невольно переглянулись.

– Вы имеете в виду Роджерсу? – спросил полковник. – Пока нет... Когда надо, мы скажем. Конечно, он не успокоится и, возможно, пойдет на шантаж. Но опасаться вам нечего.

Кажется, я не все понял. Полковник догадался, о чем я думаю.

– Что касается брата, то переписку с ним прекращать не надо. Переписывайтесь, как ни в чем не бывало. Держите нас в курсе всех ваших дел.

– Да, да...

– И на прощание последний вопрос... Дочь ваша встречается с сыном Фокина по-прежнему?

– Да.

– Ну и правильно. Пускай молодые люди сами улаживают свои дела.

...Ушел я, когда начало смеркаться. Порывистый ветер поднимал пыль, метался по улице. Но я не обращал внимания.

Вечер... Обыкновенный московский вечер, когда все куда-то спешат. Я шел медленно. Мне хотелось улыбаться и здороваться с каждым встречным.

Удивительное настроение...

Я шел, помахивая пустым портфелем, как приезжий, который неожиданно попал в большой город и сейчас с интересом и восхищением осматривается по сторонам.

Портфель стал легким, почти невесомым, хотя я вынул из него только тюбик «Поморина», фотоаппарат «Минокс», которым меня снабдил Роджерс, и пачку писем.

С письмами внимательно ознакомятся и вернут...

Кажется, прошла целая вечность и я с невероятным трудом дождался вот этих минут. Я могу просто идти, не страшась и не оглядываясь. Я могу думать о чем-то хорошем... Хотя сразу невозможно забыть недавние события.

Улицы Вены... Роджерс... Растерянное лицо Зори... Опять Роджерс...

Людской поток торопливо растекался по улицам, нырял в метро, в подземные переходы.

Рабочий день позади. Люди возвращались по домам. И никто из них не подумает обо мне: человек вырвался из беды, и не простой, а страшной беды. Человек был на краю огромной пропасти. Он делал к ней последний шаг...

Нет... Этого никто не знает. Даже не представляет! И не должен знать, кроме тех, кому положено. По привычке я заглянул в гастроном. Разноцветные марки вин на полках плясали перед глазами. Дразнили. Манили. С чувством собственного достоинства прошел мимо. Зашел в кондитерский отдел. Купил торт, конфеты. И снова влился в людской поток.

Мне, наверное, необходимо побольше бывать среди людей. Нужно избавиться от воспоминаний. Забыться. Но теперь без помощи водки.

Домой пришел поздно. Усталый, довольный, счастливый.

– Где ты пропадал? С ума можно сойти! – упрекнула жена.

Я поставил портфель. На него не обратили внимания. Думают, что там инструменты. Выложил из него покупки.

– Что это такое? Марина, посмотри на отца...

– Разбирай – и быстро все на стол. Марина, Лена, помогайте маме!.. – приказал я.

Первой подходит Марина.

– Невероятно... Что произошло?! По какому поводу? – говорит она.

Лена стоит на месте, смотрит, улыбается.

– Что случилось? Можешь сказать? У тебя же высокая температура... Куда сбежал? Перепугал всех, – засыпала вопросами жена.

О какой температуре может быть речь... Ее не было! Ничего не было! Хотя я был на бюллетене и мне назначен постельный режим.

Раздался телефонный звонок. Я опередил всех, схватил трубку.

– Слушаю... А, это вы, молодой человек. Здравствуйте! – отвечаю я и зажимаю рукой трубку. – Виктор! – кричу я, чтобы услышала дочь. – Как поживаете, Виктор? – Именно в это время появилась в коридоре Марина. – Сейчас. Передайте привет Ивану Петровичу. Даю трубку Марине.

– Виктор, если можешь, приезжай к нам поскорее! – Марина повесила трубку.

– Молодец! А я не сообразил позвать его. Эй вы, наследники, я голоден как буйвол. Поторапливайтесь, если вам дорога жизнь кормильца. Слышите?

Жена и дочь все еще с удивлением, даже с беспокойством поглядывали на меня.

– Да, чуть не забыла, тебе звонили с работы... Интересовались твоим здоровьем... – сказала Марина.

– Теперь я абсолютно здоров... – многозначительно заявил я.

Опять на лицах удивление. Но никто вопросов не задает.

– Папа, а тебе письмо пришло, – вдруг говорит Лена.

Марина отвернулась... Она ненавидела эти конверты.

– Ах ты, негодная, чего же не говоришь...

– Разве тебе скажешь... Ты сейчас почему-то никого не слушаешь...

– И нам ничего не сказала, – с упреком заметила жена.

– Давай письмо, доченька, давай, милая...

Письмо, конечно, от Зори. Вскрываю конверт. Вынимаю оттуда обыкновенный лист без привычного углового штампа.

«Дорогой Алексей!

Это письмо я посылаю с верным человеком. Он его опустит у вас. Буду перед тобой откровенен, не боясь последствий. Впрочем, это уже не будет иметь для меня никакого значения. Мне многое хотелось тебе рассказать в Вене, но Роджерс сделал все, чтобы этого не случилось. Его люди следили за нами даже тогда, когда мы были вдвоем на набережной, а я-то знаю, чем это могло кончиться. Теперь-то мне никто не помешает сказать тебе всю правду.

Итак, все по порядку.

Ты тогда спрашивал о моем письме, которое я написал тебе на пути к фронту. С этого все и началось. Отбывая наказание, я написал заявление о направлении меня в действующую армию: «Искупить свою вину». Мне поверили. В первом же бою я сдался в плен. Все как есть рассказал немцам. Они мне тоже поверили, но я их не обманул. Немцы меня после обучения забросили с соответствующей легендой в партизанский отряд, действовавший на Брянщине. Так я стал Вановым.

Мою душу жгла обида за тюрьму, лагерь, за поломанную жизнь, и я старался отомстить за все. Ты сам понимаешь, чем я занимался в отряде и какую играл для немцев там роль. Скажу только одно, на моей совести есть погубленные жизни ни в чем не повинных людей. Как вспомню сейчас, душа леденеет... Да не простят они мне мои черные дела. А ты еще спрашивал, почему я не возвращаюсь на Родину. Нет ее у меня... Не буду описывать всех перипетий – как попал на Запад, с чем пришлось там столкнуться, что пережить, прежде чем очутиться в Канаде. Канада встретила меня холодно. Долго бедствовал и обивал пороги, прежде чем встал на ноги. Долго перебивался с хлеба на воду, пока случайно не столкнулся с местным немцем. Я ему кое в чем открылся. Отсюда все и пошло. Мне предложили сотрудничество, обещав материальную поддержку. Выхода не было. Завели на меня досье. Я указал о тебе. Они сумели установить твой адрес. Они все могут. Дальше тебе понятно. Да простит меня дева Мария. Не появись на горизонте злосчастный Фокин, и ничего бы не было. Будь проклят тот день, когда все это случилось.