Текст книги "Ошибка господина Роджерса"

Автор книги: Владимир Востоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Владимир Востоков
Ошибка господина Роджерса

Поезд шел медленно, словно давал возможность внимательней рассмотреть незнакомую землю. Аккуратные домики, тянувшиеся вдоль полотна железной дороги. Земельные наделы, тщательно отделенные от мира не высокими, но глухими заборчиками... Кое-где в окнах уже горел свет. Рано поднимаются люди, значит, у них немало забот. Но в эти минуты я думал не о чужих заботах.

Все было для меня новым, интересным, необычным.

Заграница... Через каких-нибудь полтора часа – знаменитая Вена.

Пожалуй, не только я один поднялся в полночь, умылся, оделся, приготовил вещи. Возле окон группками и в одиночку стояли пассажиры и рассматривали маленькие, чисто убранные станции, которые мы проезжали.

А поезд громыхал на стрелках, вагоны ритмично покачивались, мелькали встречные составы.

Я нетерпеливо поглядывал на часы. И неизвестно, что меня больше волновало: встреча с братом или с чужим миром.

В последнем письме брат предупредил, чтобы я не выходил из купе. Иначе как он меня узнает! Ведь прошла целая вечность! Тридцать лет.

Город приближался... Он был где-то рядом. Заводы, закопченные домики, оживленные пригородные станции...

Я, наверное, очень волновался, потому что даже не заметил, как поезд, замедляя ход, остановился у перрона.

Да... Мне нужно занять свое место. Люди торопились. И я прошел в купе, примостился на своем диване и стал рассматривать невзрачный номерок, по которому брат сможет меня отыскать... Не по глазам, не по голосу, а по номеру.

Вагон пустел... Вдруг в купе ворвался полный розовощекий мужчина. Через секунду я оказался в его крепких объятиях. До сознания медленно доходили детали. Почему у него такие пухлые щеки? Большой живот. И весь он словно бочонок. Ну, допустим, потолстел, но голос тоже чужой... Язык! Конечно, и язык чужой.

Толстяк продолжал меня хлопать по плечу, обнимать, шумно и пыхтя радоваться, а я все не мог прийти в себя.

Кто это? Неужели это. мой брат?

Наконец он отступил, насколько позволяло тесное купе, чтобы лучше меня рассмотреть.

– Якый ты у мэне молодэц, Павлуха! Прыихав! – громко причмокивая, восхищался он.

«Почему Павлуха, при чем тут украинский язык?» – проносилось в моем сознании, прежде чем я понял, что передо мной стоял совершенно чужой человек.

– Алексей, а не Павлуха. Вы ошиблись.

– Как Олексий? А дэ Павлуха? Якэ у вас мисцэ? – все еще не понимая, что происходит, басил толстяк. И его маленькие глазки, вынырнув из-под жирных век, удивленно уставились на меня, потом на номер моего места.

– Седьмое, – сказал я.

– А мени трэба симнадцатэ. Пробачьте. Я вид щырого сердца... Пав-лу-ха! – закричал он, с трудом выбираясь из моего купе.

Я опять опустился на свое место. Почему-то эта, казалось бы, невинная ошибка испортила мне настроение.

В купе заглянул высокий, сухощавый, с родинкой на щеке, элегантно одетый мужчина.

Зоря! Конечно, это Зоря! Он не бросился ко мне, а только прошептал:

– Святая дева Мария! Наконец-то...

Мы не знали, что сказать друг другу. Не было шумных восторгов. Было только удивление и какая-то непонятная грусть.

У него влажно поблескивали глаза. Зоря и не пытался скрывать своего состояния.

– Наконец-то, – то и дело повторял он.

Прошел проводник, напомнив, что все пассажиры давно сошли и нам не мешало бы сделать то же самое.

– Ну конечно, конечно... – заторопился Зоря. – Надо спешить. Не хватало, чтобы нас затащили в тупик. – Он улыбнулся. Но улыбка его тоже показалась мне грустной.

– Ну, пойдем же, Алексей.

Мы оба были настолько взволнованы встречей, что пришли в себя уже позже, когда сели в машину. Зоря, осмотрев меня внимательно, произнес:

– Мне просто не верится, что ты рядом со мной. Алешенька, милый мой человек... Как я рад. Как хорошо и тепло у меня на душе.

– Я тоже рад.

О чем говорилось? Странно, но я не помню, о чем говорили с братом.

– И сколько же ты погостишь у меня? – спросил он.

– Две недели.

– Так мало? – искренне огорчился Зоря. – Я тебя не отпущу. Так и знай, не отпущу.

– Больше нельзя. Увы! Виза...

– Впрочем, и две недели не так уж мало, – согласился он и вздохнул: – Сколько лет мы не виделись, Алешенька?

– Считай, с сорокового года.

– Да. Скоро тридцать один... Много воды утекло за это время.

– Если бы только воды...

– Время летит, не угонишься. А мы стареем...

– Стареем... – согласился я.

Мы внимательно рассматривали друг друга и оба не стеснялись этого,

– Алешенька, – робко спросил брат, – а о просьбе моей, наверное, забыл?

– Да что ты! – всполошился я. Мне было приятно, что он вспомнил о главном.

– Неужели привез? Вот уж уважил. Пожалуйста. Прошу тебя...

Я полез в портфель, достал целлофановый мешочек с землей и передал его брату.

– Оттуда? – все еще не верил он.

– Специально ездил.

Перед светофором Зоря затормозил и повернулся ко мне:

– Это бесценный подарок. – Он бережно взял мешочек, подержал его на ладони, а затем положил во внутренний карман пиджака.

Мигнул зеленый свет, и мы поехали дальше. Да, в этом потоке нельзя задерживаться ни на секунду: сметут.

Я не торопился расспрашивать брата о его жизни и делах. Не спросил даже, кому принадлежит этот красавец «мерседес». Я только отвечал на его вопросы.

– Деревня на месте? – интересовался Зоря.

– Сожгли немцы. Но отстроена новая.

– И наш дом сожгли?! – сокрушался он.

– Все дотла.

– В живых-то кто-нибудь из знакомых остался?

– Видел Степана, сына тети Нюси. Помнишь? Он без ноги. Инвалид. Работает в колхозе. А больше никого, всех жизнь разметала.

Брат с сожалением покачал головой, потом бодро сказал:

– Ладно. Не будем говорить о грустном. Зачем омрачать радость встречи? Скажи лучше, как дома.

– Да все по-старому. Ни шатко ни валко.

– Выше голову. Не надо унывать. Дорогой ты мой Алешенька, как я рад встрече, – в который уже раз признался он.

– Да я и не унываю. Откуда ты взял?

Он полуобернулся, словно желал убедиться в том, что я не обманываю.

И тут мне показалось, что брат держится как-то напряженно, даже нервозно. Но нетрудно было найти этому объяснение: он долго не был на Родине. Да, наверное, никогда уже не будет. Зоря всегда был очень сдержан. А в такой ситуации, после долгих лет разлуки, нет ничего удивительного в том, что он нервничает.

– Как дела у старшей племянницы? – спросил Зоря, желая сгладить некоторую неловкость.

– Хорошо. Толковая девчонка. Учится старательно. Словом, молодец.

– А как ее дружок поживает?

– Нормально, – пожал я плечами.

– С таким отцом, как у него, не пропадешь. Опора надежная...

– Да, отец у него видный человек. Доктор наук.

Кажется, эту фразу я произнес с гордостью. Собственно, почему мне не гордиться. С «видным человеком» я был хорошо знаком. Мы вместе не раз бывали на рыбалке. А его сын... Что ж, время покажет, возможно, Виктор станет моим зятем...

– Наверное, и работает в солидной фирме? – подчеркнуто небрежно спросил брат.

– В почтовом ящике.

– Что это такое? Уже забыл.

– Закрытый объект.

– Как же ты познакомился с таким человеком?

– Познакомился! Раньше я работал с ним... Он увлекается рыбной ловлей. Я тоже. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Организовывал для него охоту, рыбалку, часто помогал во всяких хозяйственных делах. Ему-то все некогда. Ну, а ко всему – Маринка дружит с его сыном. В пионерском лагере были вместе. Он – вожатый, а она – в его отряде. С тех пор так это знакомство и сохранилось. Да, Старик – голова, не чета нам с тобой. Старик его так звали у нас, – лауреат, а вот медаль носить нельзя.

– Почему?

– Так принято... На той работе... Нельзя афишировать.

– Ясно... – сказал он. – Значит, рыбаки.

– Именно. Хотелось бы для него достать леску «ноль-ноль два» фирмы «Сатурн». Я обещал, понимаешь?

– Что за вопрос. Купим. Это чепуха. Тем более для такого знатного рыбака. Подозреваю, что он еще твой начальник.

– Нет... – ответил я. – Раньше – да, вместе работали.

– Тебе не понравилось служить в его фирме? – удивился брат. – Такой уважаемый человек, да еще вместе с тобой проводит время на отдыхе! Это же редкость... Что-нибудь случилось?

– Редкость... – согласился я. – Но... обстоятельства... – Я пожал плечами.

– Сейчас у тебя работа скромнее? – продолжал он.

– Скромнее... Хотя зарабатываю больше... И нет строгого режима на работе.

– Тебе виднее, конечно, но я не ушел бы от такого шефа.

Зоря не одобрил мои действия.

– Ты меня не понял... – уточнил я. – Денег действительно больше. Но менее интересно. А случилось...

Я не знал, стоит ли говорить о неприятностях, которые произошли со мной несколько лет назад. Но Зоря ведь мой брат. Родной брат.

– Была, понимаешь, такая штука, – решился я, – оступился. Хотели уголовное дело заводить... Однако обошлось. Помог шеф. Ушел по собственному желанию.

– Понимаю...

– А вот на душе неспокойно, – добавил я.

– Понимаю... – повторил в раздумье Зоря.

– Однако мы по-прежнему, редко правда, но встречаемся с ним на рыбалке.

В ответ Зоря одобрительно улыбнулся. Он удивительно хорошо вел машину. Ухитрялся находить свое место в этом огромном потоке. Я с любопытством поглядывал на здания, на площади, на улицы, на огромный поток машин, поражающих ярко расцвеченными красками, – красные, желтые, вишневые, серые, белые, оранжевые, черные. И почти ни одна машина не похожа на другую. То длинные и широкие, то маленькие горбатые, напоминающие божьих коровок. Я поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, стараясь все увидеть, все охватить.

Брат словно прочел мои мысли:

– Так города не узнаешь... Мы потом побродим, побываем в самых интересных уголках.

Я кивнул. Конечно, из окна машины много не увидишь.

– Ну, а как у Марины с его сыном, любовь или так просто? – продолжал Зоря.

– Не поймешь. Она, по-моему, фокусничает. А он-то, Виктор, от нее без ума.

– А где учится?

– Окончил МГУ. Сейчас вот – аспирантура. Скоро будет кандидатом.

– Да... В отца пошел, значит. Это хорошо. Неплохую партию может она составить. Я рад. Не упускайте момента, – наставительно произнес он.

– Да разве теперь от нас это зависит? Это не раньше, когда воля родителей была законом.

– Верно. Тем не менее сделай все возможное. Анисья Евдокимовна здорова?

– Ничего. Твое лекарство было кстати. Спасибо.

– Для меня это не проблема.

– Тебе все шлют большой привет.

– И Марина?

– Разумеется... – сказал я.

– Жаль, что мои не увидят тебя. Не судьба, видно.

– Ты-то как поживаешь? – решился наконец спросить я.

– Да как тебе сказать? Пришлось хлебнуть горя. Но мне повезло больше, чем другим. Сейчас вроде бы уже грешно жаловаться. Да я тебе писал обо всем...

– Надолго здесь обосновался?

– Смотря как пойдут дела. Все от этого будет зависеть. Время сейчас горячее.

– А занимаешься-то чем?

– В некотором роде медициной.

– Вроде бы ты и не медик.

– Разве это имеет значение?

– Это верно. А ты мало изменился, такой же стройный и подтянутый.

– Спорт, Алешенька, делает свое дело. Ты тоже вроде бы в форме.

– У меня работа – волка ноги кормят.

Остаток пути ехали молча. В окне лимузина мелькают красочные витрины, нарядно одетые горожане. Причудливые здания,, не похожие одно на другое. Зеленые улицы и площади с затейливыми фонтанами производили впечатление.

– Ну вот мы и дома. Будь моим гостем. Самым дорогим и самым желанным...

Так началась эта история.

А возможно, она началась раньше? Конечно, раньше. Еще до этого первого приезда в Вену.

Пожалуй, лучше рассказать все по порядку. По ходу я буду ссылаться на некоторые высказывания и оценки событий, позаимствованные из дневника моей дочери Марины.

Письма из Канады

О моем уходе, а точнее увольнении, из научно-исследовательского института обычно не говорили в семье. В первое время я умел хорошо держаться. Вида не показывал. Будто так и нужно.

Больше всего я боялся вопросов Марины. Но вроде ничего, обошлось.

В этом научно-исследовательском институте я был на хозяйственной работе. Однако имел возможность распоряжаться, как говорится, материальными ценностями. Нагрянула ревизия. Обнаружилась недостача. Вот эти «ценности» и явились причиной всего, что случилось. Все могло кончиться гораздо серьезнее. Честно говоря, даже судом. Но в научно-исследовательском институте ко мне хорошо относились. Несколько ученых, в том числе доктор наук Фокин, приняли участие в моей судьбе. Да, это добрые, отзывчивые люди. Они пытались даже найти мне оправдание в том, что я очень доверчив и не имею большого опыта.

Жене, конечно, пришлось все рассказать. Ведь недостающую сумму надо было внести. Но от дочерей мы все скрыли.

Марина долгое время не верила, что, я так, по собственному желанию, бросил работу в институте и перешел в жэк. Туда, где вечные жалобы, споры, ругань, повседневные мелкие заботы. Но постепенно и она привыкла к моей новой должности.

Жизнь вошла в прежнюю спокойную колею. Я был почти уверен, что профессор Фокин не говорил дома о случившемся со мной. Так что его сын Виктор ничего не знал.

В жэке подобрался неплохой коллектив. Конечно, не хватало нужных специалистов, были и выпивохи, так что приходилось быть мастером на все руки.

Вот мы и трудимся. Иногда под вечер уже с ног валишься. Только соберешься домой, как раздается тревожный звонок. Ну разве откажешь в помощи известному музыканту, старому артисту, для которых протечка крана – настоящая катастрофа, конец света.

Обещаешь зайти. И разумеется, заходишь. Ну, а в благодарность – пятерка, а то и десятка, люди они денежные, И конечно, не обходится без ста граммов водки или коньяка.

Вот таким усталым после напряженного рабочего дня я пришел домой первого апреля. Пришел уже совсем поздно.

– Папа, тебе письмо, – торжественно объявила Марина.

– Нечего разыгрывать меня. Первое апреля уже на исходе, – ответил я.

– Нет, я серьезно... Знаешь, откуда?

Я вообще не получаю писем. Писать некому и ожидать писем неоткуда. А тут еще такие загадочные вопросы.

– Откуда? – спокойно спросил я.

– Из Канады. – У меня было желание повернуться и уйти, слишком я устал, чтобы шутить,. Но Марина продолжала: – Вполне серьезно говорю – тебе письмо, и непростое. – Она протянула необычный, продолговатой формы, конверт. – Из-за границы. Видишь, написано: «Канада».

Что за чертовщина? Я нерешительно взял письмо. Долго рассматривал странный конверт и фиолетовую марку с портретом какого-то деятеля в парике.

– Верно, Канада, – растерянно произнес я. – Что за чудеса? От кого бы это? Какая-то ошибка, наверное.

Но фамилия и имя написаны четко, разборчиво, по-русски. Вроде бы мне.

– Папа, ну что ты тянешь? Вскрывай же! – раздался голос Марины.

– Да, да... Конечно. – Я вновь принялся изучать конверт. Обратил внимание на обратный адрес. Так же четко выведено: «З. Ванов». Кто бы это мог быть?

Разорвав конверт, я вынул оттуда небольшой желтого цвета листок. Первым делом посмотрел на подпись. Вроде бы знакомая подпись. Неужели брат Зоря?! А слева, в верхнем углу листа, напечатано: «Зоря Ванов». Точно, Зоря. Стою, словно пораженный громом.

«Но почему вдруг «Ванов»?» – недоумевал я.

– Папа, ну что медлишь? Читай, – слышу как сквозь вату голос Марины.

– Да, да, конечно... – отвечаю я.

«Здравствуйте, мой младший брат Алексей Иванович! Произошло чудо. – («Действительно чудо», – невольно подумал я.) – Я узнал ваш адрес совершенно случайно. Я уже не надеялся на это, точно так же, как вы, наверное, не ожидали моего письма. Может быть, оно вас даже расстроит или приведет в смятение. Мол, откуда он вдруг объявился и что он теперь такое. Но тем не менее о себе не буду много распространяться, до тех пор пока не получу от вас ответа на это письмо. Сообщу только, что живу в Канаде, веду кое-какие дела и имею приличный доход. Все хорошо, если бы не одно обстоятельство, о котором напишу в следующий раз. Чтобы у вас не возникло сомнений, что я – это я, посылаю свою фотографию. Ради всего святого, откликнитесь быстрее. Напишите мне все-все. Не обращайте внимания на отсутствие буквы «и» в фамилии. Это сделали ошибку в одном из моих старых паспортов, с тех пор так и пошло – Ванов вместо Иванов. Большой привет всему вашему семейству. Обнимаю. Ваш брат Зоря».

Я закончил чтение письма. Около меня стоит Марина. Она вся в напряжении. Уставилась на письмо, будто бы у меня в руках что-то диковинное и необыкновенное.

Я прочитал письмо еще раз. Внимательно рассматривал фотографию. Сомнений нет. Конечно, это Зоря. И фотография его, и почерк тоже.

Зоря... Мой старший брат. Помню, что у отца нашего было середняцкое хозяйство. Ездили на базар, торговали чем могли. Но родители не слишком баловали нас. Мы работали как взрослые. Дома все было спокойно и мирно, казалось, ничто не предвещало беды. А беда подстерегала. На сенокосе мать упала с воза, сломала позвоночник. После ее смерти жизнь наша круто изменилась. Запил и вскоре наложил на себя руки отец. Мы с Зорей остались одни. Нас взяла к себе сердобольная тетя Нюся. А у нее было своих шесть ртов. Естественно, мы были в тягость. Начали к нам придираться по всякому поводу и без повода ее старшие сыновья. Пошли ссоры, драки. Вскоре нас отвезли в город и определили в детдом. Так закончилась наша жизнь в деревне.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, а брату восемнадцать, нас из детдома определили на завод и поселили в общежитии. В тесной комнатке – семь человек. Жизнь учила суровой самостоятельности. А кое-кого, в зависимости от характера, и расчетливости. Таким оказался Зоря. Он пошел в отца. С годами все это усугублялось. Зоря становился жадным, эгоистичным. За ним укрепилась кличка Куркуль.

– Хорошо, пусть Куркуль! – зло огрызался он. – Посмотрим, кто будет в конце концов жить по-человечески.

Через год Зорю арестовали. Я был на суде. Брату дали восемь лет за хищение остродефицитных деталей. Горькое прощание. Первое письмо из далекого исправительно-трудового лагеря. Конечно, ему там несладко. Но ни одной жалобы, ни единой просьбы.

Во время войны, в 1943 году, я получил от Зори последнее письмо через знакомого. Зорю направили на фронт. Несколько строк смутили меня. Я их хорошо запомнил: «Давно ждал такого случая. О! Я повоюю. Я им покажу! За все отплачу». Я ломал голову над этими словами. Что это? Как все это понять? Письмо на всякий случай уничтожил. Подальше от греха.

И вот на тебе, спустя тридцать лет объявился Зоря, да еще где – за границей, в Канаде. Как он попал туда? Почему до сих пор молчал? От кого узнал мой адрес?.. А в голову все лезут строки из того последнего письма.

– От кого письмо, папа? – спросила нетерпеливо Марина.

– От брата Зори. Я как-то говорил тебе о нем, помнишь? Где мать?

– Пошла в магазин. А прочитать можно? – заинтересовалась дочь.

– Читай... – Я протянул ей письмо.

Марина прочла и, возвращая листок, просто и строго сказала:

– Вот и брат нашелся. Да еще за границей. Тесен мир.

– Просто не верится в это, так все неожиданно, – Я пытался найти сочувствие у дочери, но в это время вошла жена, и я молча протянул ей письмо.

– От кого это? Неужели от Виктора? Опять поссорились? – сокрушалась она и укоризненно поглядывала на Марину.

Все в доме знали, что когда Виктор Фокин ссорится с Мариной, то пишет ей письма.

– Да что гадать, ты читай! – излишне нетерпеливо сказала Марина.

Жена читала медленно, то и дело поглядывая то на меня, то на дочь.

– С ума можно сойти. И что ж он, богатый, наверное? – У жены дрожали руки.

– Разве в этом дело? – возмутилась Марина.

– Так если он богатый, не грех и повидаться, – рассудительно сказала жена. – Вон в соседнем подъезде тоже объявился у кого-то дальний родственник за границей, говорят, завалил посылками. Поди, плохо им от этого.

– А если бедный... Странно, почему он вдруг изменил нашу фамилию и, кроме того, называет папу на «вы», – подвела первую черту нашей радости будущий юрист Марина.

– Он же объяснил... – возразил я.

– Несерьезно... Чепуха какая-то.

– Чепуха не чепуха, а раз письмо от родного человека, нечего обращать внимание на мелочи. Надо ему немедленно ответить. Представляю, как ему, горемычному, приятно будет получить от нас весточку, – решительно заявила жена, возвращая мне письмо.

– Нашла горемычного... – хмыкнула Марина и после паузы продолжила: – Мелочи? Фамилию, мамочка, так просто, за здорово живешь, не меняют.

– Значит, случайную описку в документе, о чем пишет брат, ты исключаешь? – строго спросил я.

– Случайности, конечно, могут быть... Но все равно, что-то мне во всем этом не нравится...

– Да что там... Писать – и точка! – окончательно решила жена. – В самом деле, Марина, не порти настроения своими подозрениями...

– Подчиняюсь большинству, но остаюсь при своем мнении... – заявила Марина. И строго посмотрела на меня. Я невольно залюбовался ею. Брови вразлет. Большие голубые глаза. Густые ресницы. Прямой нос. Пухлые, красиво очерченные губы. На щеках ямочки. Упрямый подбородок. Русая коса, спадающая на плечи. Стройная. Красивая.

– Ну и молодец, – сказал я, нежно обнимая Марину за плечи.

– А что у тебя в руках? – спросила жена.

– Фу, черт, забыл, это же фотография Зори.

Жена стремительно выхватила ее у меня.

– Какой франт, – с завистью сказала жена. – Посмотри, Маринка.

Марина лениво подошла к матери, взглянула на фотографию, иронически улыбнулась и, ничего не сказав, отошла к окну.

Мы невольно переглянулись с женой.

Письмо, однако, я написал.

Все последующие дни были наполнены разговором о Зоре. Я много рассказывал о нашей молодости, о детдоме, заводе, где мы с ним работали. И конечно, с большим нетерпением ожидали от Зори ответа.

Через месяц из Канады пришел ответ.

«Дорогой мой брат Алексей Иванович, – писал Зоря. – Получил от вас весточку. Святая дева Мария, какое это было счастье! Я неделю был словно пьяный и не находил себе места от радости. Каждый день по вечерам всей семьей мы вслух читали ваше письмо и каждый раз находили в нем что-то новое. Вы себе не представляете, какая радость, какое это блаженство – получить письмо с Родины. Я чувствую ваше нетерпение поскорее узнать все обо мне, и я это сделаю, но сейчас мне не хочется омрачать свое блаженное состояние историей, не очень-то веселой.

Извините меня, но я напишу об этом в следующий раз, сейчас, дорогой Алексей Иванович, могу сказать только, что я ничего плохого не сделал и краснеть вам за меня не придется. Еще раз огромное спасибо, что откликнулись на мое письмо.

Моя жена Эльза и сын Роберт шлют вам большой привет и желают здоровья.

Пришлите, пожалуйста, семейную фотографию, нам будет очень приятно.

Надеюсь вновь получить ответ от вас. Ради бога, пишите, пишите как можно больше и подробнее обо всех, обо всем.

Обнимаю. Ваш брат Зоря».

Это письмо мне вручил почтальон утром, когда я шел на работу в свой жэк. На ходу прочел, на одном дыхании. Настолько увлекся, что чуть не сбил с ног впереди идущую старушку. В конторе я прочел его еще раз, потом второпях снял пиджак, небрежно повесил на спинку стула и не заметил, как конверт выпал из пиджака.

Когда возвратился, слесарь Савельев, загадочно улыбаясь, подал мне Зорино письмо.

– Заграничное. Подари марку. Такой у меня нет, – попросил он.

– Прочел небось?

– Что я, ненормальный, что ли? За кого ты меня принимаешь? – возмутился Савельев. В его голосе звучала неподдельная обида.

– Ну коли так, не жалко. Бери марку.

Савельев вынул из кармана перочинный ножик и аккуратно вырезал марку.

– Нельзя ли полюбопытствовать, от кого письмо получил?

– Можно. От тебя секретов нет. От брата.

– Что-то ты никогда о нем не упоминал.

– Не было случая.

– Ну что же. Значит, будем барахлиться?

– Там видно будет.

Домой я пришел поздно. Леночка и жена спали. Только Марина, прикрыв настольную лампу газетой, лежала в постели и читала.

– Где пропадал? – спросила она полушепотом.

– Отмечали день рождения... Я письмо от Зори получил.

Порывшись, нашел письмо. Передал его Марине. Она быстро прочла.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался я.

– А о себе опять ничего, – ответила она.

– Расскажет, никуда не денется. Потерпи.

– Потерплю.

Из дневника Марины

«Я все-таки была уверена, что у отца на прежней работе была какая-то неприятность. Иначе зачем ему было уходить из научно-исследовательского института. Интуиция меня не подвела.. Я сходила в институт, и мне рассказали, правда, в общих чертах, что у отца на складе обнаружилась недостача. Неужели он приложил руку? Не могу в это поверить. Скорее всего из-за своей доверчивости что-то не учел, упустил. Ведь профессор Фокин по-прежнему хорошо относится к нему. Они продолжают ездить вместе на рыбалку. Будто ничего и не было.

А может, так оно и есть?..

Пыталась заговорить с отцом. Он отвечает уклончиво, но спокойно. В конце концов все образовалось. Отец перешел на работу в жэк, правда, нам с мамой это не совсем по душе, но что поделаешь.

И вдруг это письмо из Канады. Внезапное появление дяди Зори внесло в семью атмосферу ажиотажа. Отец и мать только и говорят Об этом событии, строят радужные планы, подсчитывают, какие выгоды их ожидают. До чего же живучи в человеке алчность, стремление к наживе. А мне грустно. Возможно, я черствый и слишком щепетильный человек, но мне не по душе вся эта история.

...А Виктор меня любит... Теперь уже в этом можно не сомневаться... Сегодня он меня поцеловал. Боже мой, как он был счастлив! А я?! Ничего определенного сказать не могу. Неужели у всех так? Неужели первый поцелуй – пустой звук?»

Первые подарки

Все последующие письма брата были исполнены тоски по родной земле, жалоб на одиночество в чужом мире.

Марина молча читала откровения своего дяди. И только однажды, не выдержав, заметила:

– Сантименты!

Жена с удивлением посмотрела на Марину, но промолчала. Дочь демонстративно вышла из комнаты.

– Что с ней? – спросил я.

– Да бог ее знает. С Виктором, наверное, поссорилась.

Но я-то хорошо понимал, что дело было не в Викторе.

Вечером мы старались в присутствии Марины не говорить о письмах из Канады и о Зоре. Но жена все же неожиданно выпалила:

– Если он действительно такой благополучный, то почему бы ему нам не помочь?

Ох, как не вовремя это было! Я невольно настороженно покосился на дочь. Не отрываясь от учебника, она тихо произнесла:

– Мама, неужели вам не стыдно будет выпрашивать подачки?

– И ни капельки не стыдно... – вспылила жена. – Ты посмотри, сколько нам нужно! Еле концы с концами сводим. А тебе ведь еще два года учиться...

– Если надо, я могу бросить учебу и поступить на работу.

– Не об этом речь, доченька, – спохватилась жена, но было поздно. Марина выбежала из комнаты. Было слышно, как хлопнула дверь от квартиры. Ушла. Мы не ложились спать. Ждали Марину. Она пришла часа через два. Мы с женой облегченно вздохнули.

Жили мы в коммунальной квартире. Особым достатком похвастаться не могли. Скромно жили. А вот соседи наши, нужно сказать, процветали. Даже завидно иногда было. Матвей Елисеев работал в редакции газеты, его жена Люся – там же, машинисткой. Елисеев часто ездил в командировки за границу. Привозил красивые вещи.

Однажды, это было уже после того как объявился Зоря, У меня с соседом произошла размолвка. Елисеев только что вернулся из Алжира. Как всегда, опрятно одетый, он что-то разогревал на кухне. Я невольно посмотрел на свою потрепанную, давно выцветшую пижаму, стоптанные войлочные шлепанцы, и мне стало не по себе. А тут некстати вернулась из магазина его жена. Не снимая нарядного пальто с норкой, она заглянула на кухню:

– Понимаешь, Матвей, зря простояла в очереди. Такая досада. А рынок сегодня богатый, – сказала она.

– Это вам не заграница, где всего полно. Бери – не хочу, – вдруг сорвался я.

Елисеев удивленно взглянул на меня.

– Что значит – бери? – усмехнулся он. – Вы в самом деле считаете, что там, на Западе, вот так пришел в магазин и взял что хочешь?

– Да уж по вас видно, не так там плохо, – перебил я его.

– Зря вы все это. Вы бы вот послушали тех, кто там побывал. Не в командировке или в туристической поездке. У меня был такой знакомый. Наслушался заграничных передач «Голоса Америки» и ему подобных, захотел «свободы» и «легкой жизни». Протянул он там всего полгода, хлебнул лиха сполна. Потом пришел в наше посольство и, ползая на коленях, умолял помочь вернуться на Родину. Помогли. Простили. Знаете, что он сказал по возвращении? Лучше на одной картошке буду сидеть, но у себя дома. Хотите я познакомлю вас с ним? Он вам расскажет о «прелестях» заграничной жизни.

– Зачем он мне сдался? – грубо оборвал я соседа. – Зачем мне знакомиться с подонками?

Елисеев даже растерялся:

– Но вы ведь сами же затеяли...

– Ничего я не затевал... Пошли вы к черту, – выпалил я и повернулся к нему спиной.

– Что там у вас случилось? – спросила меня позже жена.

– Сопляк. Живет припеваючи, одевается с иголочки, ездит по заграницам, привозит всякие шмотки, еще поучает других. Пожил бы, как мы, не так бы запел.

– Чего раскипятился-то? И не один он живет так. Посмотри на своего Савельева. Семья такая же, как у нас, и получает он меньше тебя, а живет лучше нас. Поменьше надо пить – вот что я скажу, – подлила масла в огонь жена.

– Выходит, и для вас я плохой, черт возьми! – Повернувшись, я выскочил из комнаты.

– Подожди, куда ты? – всполошилась жена.

Немного придя в себя, я подумал, что пора положить конец этой постоянной нервозности, нужно взять себя в руки, а не распускаться так. Жена права – надо бросать пить. Я прекрасно отдавал себе отчет и в том, что причина нервозности во многом – письма брата. Но тут же оправдывал себя тем, что плохого ничего в них нет. Ну, нашелся брат... Радоваться надо, что он жив и здоров, а я кидаюсь на людей, ни в чем не повинных.

А письма продолжали приходить... Через неделю после ссоры с Елисеевым пришел еще один продолговатый конверт.

К моему удивлению, он не вызвал во мне прежней радости.

«Дорогой Алексей Иванович!

Получил ваше письмо. Стотысячное спасибо за память. Святая дева Мария, как я завидую вам, как мне хочется вас увидеть и обнять!

Дорогие мои родственники, мы живы и здоровы. На днях наша фирма получила крупный заказ, и мы заметно поправили свои финансовые дела. Так что у нас радость. Мы счастливы разделить с вами и вашу радость. Пусть Марина будет счастлива. В наше время иметь жениха-ученого – дело весьма важное. Осмеливаюсь предложить вам свою помощь, если что-то надо. Мне это ничего не стоит, наоборот, буду рад быть вам чем-либо полезным. Ведь мы же родные.

Ждем вашего ответа и по-прежнему ждем фотографию. Обнимаем и целуем. Ваш брат Зоря».

– Ну, что ты на это скажешь? – спросил я жену. Она задумчиво посмотрела на листок бумаги:

– Поди, какой культурный. Чего скажу, спрашиваешь? Вот что скажу. Есть бог на свете. И думать нечего, раз сам предлагает помощь, грешно от нее отказываться. Садись и пиши.