Текст книги "Хора на выбывание"
Автор книги: Владимир Лорченков
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
На улице мерзло около полутора тысяч человек. Оратор что-то выкрикивал в микрофон, но прислушивались к нему мало. По краям толпы стояла женщины в тулупах и валенках: они торговали водкой на разлив и горячей закуской. С водкой пришлось смириться даже самые европеизированным европейцам, как с усмешкой называл Лоринков сторонников Рошки. Было холодно. Очень холодно.
– Там же дети, в толпе! – с нескрываемой досадой отметил президент, и выругался, – детей бы хоть пожалели, варвары!
– Не переживайте вы так, – успокоил его Лоринков, – они уж вас не пожалеют. Даже дети.
– Да уж… Я, кстати, завтра уезжаю, поэтому постарайтесь решить вопрос Рубрякова аккуратно, весьма аккуратно.
– Куда это вы?
– У меня встреча, – горделиво расправил плечи Воронин, – с президентом США, Джорджем Бушем-младшим!
– Ох уж эти ваши встречи. Коммунисты вас не поймут, а демократы все равно не поверят.
– Ладно, ладно, – поморщился президент, – это уж позвольте решать мне и советникам по внешней политике.
Отойдя от окна, Воронин подошел к Лоринкову, и подозрительно спросил:
– А что это вы в последнее время почти не пьете?
– Лечусь же. Лекарства со спиртным несовместимы.
– Отчего лечитесь?
– От туберкулеза, – ответил Лоринков, преднамеренно кашлянув в лицо собеседника.
Последовал очередной взрыв ругани и смеха.
– Тупею, – утирая слезы, хихикал Лоринков, – тупею я тут с вами совсем. Мне бы книги писать.
– Это вы бросьте, – прикрикнул Воронин, – никаких мемуаров!
Потом подошел к зеркалу и потер лицо рукой.
– Придется побриться здесь. Самолет через полчаса. Домой заехать не успеваю.
– Хотите лосьон после бриться? – предложил Лоринков.
– Не откажусь, – поблагодарил президент.
Через несколько минут, распростившись с журналистом, благоухающий отменным немецким лосьоном Воронин отбыл в аэропорт.
– Милый, – поцеловав его на прощание, сказала секретарша, – милый, что это за странный запах какой-то?
– Лосьон, – млея от ласки, ответил президент.
– А, тот, немецкий, которым я Лоринкову перед уколами задницу протирала…
В реве двигателей взлетавшего самолета президенту чудился гадкий, шакалий смех Лоринкова…
ХХХХХХХХХ
– Здравствуй, барон, – с удовольствием распрямил затекшие в машине ноги журналист и подпрыгнул несколько раз.
– Рад видеть, – радушно осклабился старик.
Собрав в густой пучок бороду, барон подмел перед Лоринковым немного места во дворе. Затем женщины принесли ему медный таз, полный живых рыбешек. Опустив туда бороду, старик со смехом глядел, как они очищают густую растительность на его лице. Лоринков, отчасти привыкший к чудачествам барона, терпеливо ждал. Язык младшего сына старика все еще болтался на воротах его красивого, внушительного дома.
– Что ты привез мне на этот раз? – спросил барон, когда они с гостем поели в пристройке у дома.
Лоринков продумал, что не отказался бы жить в такой пристройке всегда, и ответил:
– На этот раз я приехал забрать Рубрякова.
– Жаль, – улыбнулся барон, – мы привыкли к нему. По вечерам мои рыбы выклевывают насекомых из его головы, вино струится по стенам его подвала, мой племянник рассказывает ему историю рода, а мы с ним беседуем о красоте.
– Много он понимает в красоте! – желчной отозвался журналист.
– Все мы в ней понимаем, – мягко не согласился цыган.
– Что это вы тут устроили на днях, – увел беседу в сторону Лоринков, – весь Кишинев об этом только и говорил.
– А ты сказал когда-то, что Кишинев только об этих ваших акциях протеста и думает, – лукаво подмигнул старик.
– Не лови меня на слове! – раздраженно отмахнулся Лоринков. – Лучше приведи своих людей в чувство. Как можно брать в заложники человека, который не совсем удачно положил кафель в ванной!
– Он не был заложник, – развел руками барон, – он обиделся на нас, намазал хлеб маслом и вареньем, а потом зашел в подвал и закрылся сам! Он просто расстроился из-за того, что сделал свою работу плохо.
– Надо же! – ехидно воскликнул Лоринков. – Какой мягкий, вежливый, тактичный и самодисциплинированный строитель вам попался! О, сама невинность! Воплощение! Образ! Только, чтобы бедолагу из вашего подвала вызволить, нам пришлось спецназ к вам посылать…
– Недоразумение, – поджал губы барон, – исключительно недоразумение.
Внезапно Лоринков зажмурился, после чего вновь широко раскрыл глаза. Во двор дома зашел конь неестественно стального цвета, с наростом на лбу, смахивавшим на рог…
– Единорог? – прошептал Лоринков, крепко держась руками за край стола.
– Может быть, – уклончиво ответил цыган, и видение пропало.
– Ладно, – вяло сказал уставший Лоринков, – не много ли мистики? Ведите меня к Рубрякову. Отпустим его сегодня ночью.
– Повезете в Кишинев? – спросил барон.
– Ни в коем случае. Вывезем куда-нибудь на дорогу, там и оставим. А дальше пускай пешком идет.
– Что ж, – сказал барон, – что ж… Странствие – лекарство от тоски. Пускай развеется.
Мужчины вновь вышли во двор. Бороду барона за его обладателем несли пажи. Под ногами шедших трескались орехи, скорлупа которых возвышалась по углам забора, переливаясь молдавскими сумерками, как золотистая чешуя рыб барона.
– Что это за рыбы у тебя, барон, – вспомнил Лоринков, – прямо дрессированные!
– Это не рыбы, – ответил старик, – разве ты видел рыб, выклевывающих крошки из бороды человека? Это птицы.
– В воде? В виде рыб? Ты сошел с ума?
– Ты видишь их рыбами, я вижу их птицами, а они, может, звери. А может, их вообще нет, или есть, но только призраки?
– Тебе бы в цирк, старина. На худой, конец, на лекции по богословию. Подари мне одну твою рыбо-птицу, а?
Лоринков, не ожидавший, что барон согласится, был тронут, когда перед отъездом ему вручили маленький аквариум, в котором плавала рыба с желтой чешуей и глазами, глубокими, как душа ночи.
ХХХХХХХХ
– Выходи! – крикнул Лоринков, и ногой выпихнул Рубрякова из машины.
Перед этим депутату развязали руки. На лице оставалась лишь повязка. Лоринков надеялся, что узник догадается ее снять.
– Дальше пойдешь сам, – коверкая голос, приказал Лоринков, и издевательски пожелал, – счастливого пути!
Машина отъехала метров на двести. Безучастный ко всему депутат стоял, опустив руки. Лоринков чертыхнулся и дал задний ход.
– Повязку-то сними! – крикнул он, и уехал окончательно.
Спустя несколько часов в пресс-службу Министерства Внутренних Дел поступил звонок.
– Мы нашли Рубрякова! – радостно сообщил сержант полиции, служащий в поселке близ Бендер.
На место срочно выехала целая делегация.
… Пятнадцать, двадцать, сто… Обессиливший Рубряков остановился и решил, что будет считать шаги с нуля. По дороге он шел уже час. Пару раз спускался в кукурузное поле: после прохладного подвала почки стали функционировать неожиданно и часто. Внезапно Влад увидел на дороге свет и стал посреди пути.
– Что надо? – спросили его из патрульного автомобиля.
– Я депутат, Рубряков, в Кишинев, везите меня в Кишинев!
– Рубряков? – подозрительно осмотрел его вышедший из машины полицейский. – Да ты сумасшедший просто!
Машина, сопровождаемая проклятьями Влада, уехала. Еще через час он сумел добраться до села, где постучал в первый попавшийся дом. На его счастье, там жил почти не пьющий полицейский…
Узнав от него, что его ищут который месяц и за нахождение обещали заплатить миллион леев, Рубряков решил про себя, что потребует эти деньги с правительства.
– Все-таки я сам пришел, – подумал он вслух.
На следующий день над фронтистами, отслужившими панихиду по живому человеку, смеялся весь город. Юрий пришел в ярость, но все же отправился покупать букет, который должен был, вместо отца, положить 7 ноября к памятнику Штефана Великого. Также его удивило, что Влад, некогда преданный и идейный соратник, стал отчего-то вялым, и ко всему безучастным.
– Его пичкали наркотиками! – заявил Рошка журналистам, но сам так и не был уверен в этом до конца.
Уж что-то пугающе доброе, человечное, появилось в глазах Рубрякова.
А рыба с золотистой чешуей, подаренная Лоринкову цыганским бароном, на следующее утро, прополоскал холодный рот чистейшей водой, на глазах изумленного журналиста поднялась в воздух, и несколько часов пела о чем-то странною птичьею речью. Только когда Лоринков дрожащими пальцами расстегнул пуговицы на рукаве левой, почти парализованной руки, рыба, которая птица, взмахнула крылом и вылетела в окно, лишь на прощание одарив город печальным взглядом…
ХХХХХХХХХХХХХ
– Золото…
Сказав это, Иван Петрович Бодюл, некогда первый секретарь коммунистической партии Молдавской СССР, задумался. Немного пожевав сухими старческими губами, – ему было уже за восемьдесят, – Бодюл налил чаю в граненый стакан и отхлебнул.
– По старинке живет, по старинке чай пьет, по старинке же и помрет, – неприязненно подумал Воронин.
К Бодюлу, лишь ненадолго приехавшему из Москвы в Кишинев, Воронин приехал в страшной спешке. По пути его автомобиль даже сшиб дворнягу, но остановиться и выяснить, можно ли чем помочь собаке (Воронин всегда так делал) не получалось.
Спешить было отчего. Бодюл, как и большинство представителей старой республиканской элиты, – неважно, политической ли, культурной, спортивной, – жил в Москве. На родину приезжал редко, и лишь затем, чтобы продать очередную квартиру или машину, коих со времен его правления Молдавией у Ивана Петровича было много. Несмотря на возраст, Бодюл выглядел молодцом: в аккуратном и почти модном костюме, очень маленький, и потому в туфлях на десятисантиметровых каблуках, с небольшими шрамами за ушами, появившимися после пластических операций.
Жену, Антонину Федоровну, Бодюл оставил в Москве, потому в квартире был один. Антонину Федоровну он вообще-то не любил: когда-то она была секретаршей Брежнева, работавшего в Молдавии, и спала с ним. Уезжая, «Бровастый» дал слово пассии обустроить ее судьбу, и слово сдержал: Бодюлу было поставлено условие – жениться на секретарше Брежнева, если он хочет занять его пост первого секретаря ЦК КП МССР. Иван Петрович долго не раздумывал, и спустя две недели в центральном загсе Кишинева пузатые амурчики у фонтана хлопали в ладошки в такт маршу Мендельсона. Зато потом Бодюл постарался отыграться на всех своих секретаршах: поговаривали, что стать первым секретарем района в Молдавии можно, только если женишься на секретарше Ивана Петровича, которую он, естественно, ублажает.
Обо всем этом Воронин, при Бодюле бывший министром внутренних дел, думал, глядя на Ивана Петровича. Но не воспоминания и ностальгия позвали президента в дом почетного пенсионера. Воронин хотел узнать у Бодюла, где тот успел спрятать золото партии, канувшей в лету.
– Иван Петрович, – мягко позвал Бодюла президент, – а, Иван Петрович… вы что, заснули?
– Нет, – встрепенулся Бодюл, – не заснул. Да и как тут заснешь, когда ты, Володька, такие вопросы острые задаешь? Что ж вы со страной-то сделали, олухи?
Сказав это, он тревожным жестом передовика, ярого врага халтурщиков (таких показывали в производственных фильмах 80-х) вновь приподнял стакан с чаем.
Воронин терпеть не мог, когда к нему обращались «Володька». Еще он не любил жестов производственных передовиков, потому что никогда себя к ним не причислял. Наконец, он терпеть не мог Ивана Петровича Бодюла, когда тот начинал говорить как персонаж «Вечного зова».
– Золотишко, – мягко вернул он Ивана Петровича к главной теме беседы, – говорите, золотишко где спрятали, вы, борец за мир во всем мире.
– Не было золотишка, – хмуро ответил Бодюл, решивший, видимо, не раскрывать тайну, – не было, и быть не могло. Все это миф, сказка. Все деньги к началу разрушения страны потратили, кому как не тебе знать?
– Мне, – наигранно удивился Воронин, – мне? Откуда мне это знать? Вы украли? Отвечайте!
– Ничего я не крал, – разозлился Бодюл, – запомни, ничего! Деньги потратили. Думали систему спасти!
– Какую систему, – спросил Воронин, вашу личную? Ты, старик, давай, местонахождение золота раскрывай. А как вы систему спасали, мне не рассказывай. Знаю я, на что твои гэбисты деньги потратили. Народный фронт организовали. Рошку выкормили.
– Неправда! – сопротивлялся Бодюл.
– Правда, – отрезал Воронин, – правда, и вы об этом лучше меня знаете. Кто Фронт организовал? КГБ. Вам же фронтиты и были нужны, чтобы в стране гражданская война началась!
– Может, и нужны были, да только не мне. Я-то от дел отошел.
– Старик, – устало спросил Воронин, – где золото?
– Не знаю я ни про какое золото.
– Наша песня хорошо, начинай сначала, – задумчиво сказал Воронин и посмотрел на часы.
Беседовали они вот уже три с половиной часа.
– Значит так, старик, – решил Воронин, – даю тебе сутки на размышление. Если не говоришь, где золото, я лично позвоню Смирнову. Лично. И возьму взаймы у него Антюфеева. Ты же знаешь, какой он, этот главный приднестровский гэбист.
Воронин с удовлетворением отметил, что Бодюл побледнел. И тут же с раздражением вспомнил своего министра государственной безопасности: безобидного чудака. Тот коллекционировал марки, и рассуждал о демократии и презумпции невиновности по десять часов в сутки.
– После того, – продолжал Воронин, – как тобой займется Антюфеев, ты поймешь, как я был добр к тебе. Но будет, увы, поздно. Потому что после Антюфеева придется тебя убить. Из жалости. Ибо все, с кем работал Антюфеев, представляют собой после груду трясущегося мясного желе. Безмозглого желе, – ведь он вышибает им и мозги!
Бодюл уже трясся. Воронин перевел дух, и закричал:
– Но золото, так вот, золото у меня уже будет! Потому что все, с кем работает Антюфеев, перед тем как стать безмозглым мясным желе, предназначенным на убой, рассказывают ему все! Все! И про то, как сперли булочку в магазине, когда им было пять лет, и про то, как в туалете дрочили, и про долги по коммунальным платежам, и про то, как им хотелось поиметь сестричку, но они никому об этом не говорили, все, все, все! И про золото, конечно, тоже!
Последние слова Воронин выкрикнул в лицо Бодюла, после чего хлопнул кулаком по столу, резко повернулся и вышел из комнаты. Постояв в прихожей минут пять, президент тихонько приоткрыл дверь комнаты и заглянул. Бодюл сидел в кресле, устало положив голову на руки.
– Сломался, – радостно подумал Воронин, и вошел.
Порадовавшись от всей души тому, что еще не забыл методы обработки уголовников, усвоенные им еще и милиции, президент помолчал, и приступил к последней стадии. Усевшись напротив Бодюла, Воронин с жалостью поглядел на морщинистый затылок старика, поросший редкими седыми волосами. Ивана Петровича президенту было ничуть не жаль, но он знал, что для полного эффекта надо почувствовать щемящую жалость к жертве. Тогда жертва поверит. Настроившись, президент заговорил…
– Дорогой Иван Петрович! Простите ли вы меня за вынужденную резкость тона при предыдущем нашем разговоре, я не знаю. В любом случае, мне очень стыдно за то, что я позволил себе это в беседе с человеком, которого жители Молдавии до сих пор поминают добрым словом, с человеком, о котором говорили и говорят: он создал нашу цветущую страну такой, какая она есть…
В Молдавии о Бодюле уже забыли, но Воронина это не смущало: он знал, что Иван Петрович на лесть падок. Президент с удовлетворением отметил, что Бодюл шевельнулся.
– Посмотрите, что стало со страной, – подбавил грустинки Воронин, – что стало с республикой, оставленной нами ее славным сыном Бодюлом в период небывалого расцвета! Что же стало с нею сейчас? Вы посмотрите на районы, – все разворовано, все! Вот, к примеру, ваш родной район, Кайнарский…
Воронин горестно прищурился и закурил папироску, лежавшую на столе, весьма этому удивившись: к сигаретам он не притрагивался лет пять.
– Вот вы задумайтесь, – мягко тронул он за руку Бодюла, – только задумайтесь: в добрые времена Кайнарский район славился своими эфиромасличными плантациями. Здесь выращивали розу, мяту, лаванду… Масло от них шло на экспорт и приносило немалый доход и хозяйствам, и государству! Пряный запах растений встречал каждого, кому доводилось проезжать по южной трассе мимо плантаций. Богаты Кайнары и минеральными источниками. И только под Первомайском можно увидеть настоящий пихтовый лес. Казалось бы, будущее Кайнар – за туризмом, бальнеологическими курортами. К этому располагает живописная местность, где равнина чередуется с довольно-таки крутыми склонами холмов, а сады и виноградники – с пастбищами. В этих местах и вино слаще: склоны хорошо обогреваются солнцем – даже в эти октябрьские дни на виноградных кустах можно увидеть увесистые гроздья «Молдовы» – их убирают последними…
«Что это я несу» – с ужасом подумал Воронин, но вспомнил, что буквально недавно разучивал текст выступления перед избирателями Кайнар. Лоринков тогда заболел, и речь пришлось писать ведущим журналистам газеты «Коммунист». Но говорить надо было, Хоть что-то, но говорить, а Бодюл, казалось, затих – значит, был доволен.
– Ну так вот, э-э-э, – мучительно вспоминая, продолжал Воронин, – масло там, бальнеологические курорты… Ах, да… Вот. Это. Еще не так давно жители трех сел: Ларга, Золотиевка и Николаевка входили в один колхоз. После раздела за Ларгой осталась тысяча гектаров, которые коллектив здешней бригады – 46 рабочих (в основном люди пожилые) решили обрабатывать сообща, и два трактора, один из которых из ремонта не выходит. И никакой помощи ниоткуда. Соседям из Золотиевки – там хозяйство поперспективнее – помогают американцы, а ларгчанам помочь некому. Директор С.Г.Мыркэ… Гм, то есть это, директор – Сергей Георгиевич Мыркэ, конечно, а не СГМыркэ, да…. Так вот, он это…. с гостями из Кишинева беседует неохотно: досада на власть, которая, по его мнению, не повернулась еще лицом к сельчанину. А потому роль руководителя хозяйства унизительна!
Тут Воронин поднял вверх указательный палец. Главное, чтобы не заснул, старый козел, подумал президент, и скороговоркой оттарабанил:
– Чтобы арендовать трактор для обработки земли, приходится идти на поклон к частникам – МТС на юге еще не появились. Средств на это весной, когда нужно закупить солярку, семена, не всегда хватает. Очень много у хозяйства долгов в бюджет, соцфонд. А рассчитаться нечем. Урожайность сельхозкультур низкая. Дожди пошли не в срок – пшеница проросла, больше, чем за 50 бань килограмм, ее не продать, да и не покупает никто… И все же люди держатся до последнего. Понимают: если разорится хозяйство, рассчитывать больше не на что. Чтоб товарищей не подвести, секретарь парторганизации Иванова вышла на работу даже с гипсовым корсетом. Люди работают с надрывом, на износ. И готовы работать так и дальше, была бы видна перспектива.
Но, а для эффектного финала, Воронин, подлив чаю в стакан Ивана Петровича, вспомнил о разорении страны:
– Задержать молодежь здесь нечем, Иван Петрович, совершенно нечем! И потому на улицах не слышно звонких детских голосов. В местной типовой школе, рассчитанной на 120 человек, всего 18 учеников и 6 учителей. Классов четыре комплекта: второй, третий и четвертый учатся вместе, шестой, восьмой и девятый – по отдельности. Ребятишек мало, невыгодно обогревать школу. Но, во-первых, как оставить без работы учителей, которым по году, два осталось до пенсии, а во-вторых, где взять автобус для перевозки ребят в Золотиевскую школу? На базе школы – это крепкое, двухэтажное здание – можно было бы открыть какое-либо производство – есть печное отопление, в рабочем состоянии столовая. Проблема в отсутствии электричества. За школой и медпунктом «висит» долг в 10 тысяч леев и нет в селе воды – ее отключили три года назад за неуплату. Сам медпункт вместе с отделением связи, обслуживающим 130 пенсионеров, расположен в аварийном помещении. Строение покосилось, чтобы не обвалилась крыша, ее подперли металлической трубой. Зато здесь всегда можно узнать свежие новости и полистать газету «Коммунист». Людям надоела такая жизнь. Они поверили, что ее можно изменить. Но для этого нужно только одно. Только одно. Одно.
Выдержав паузу, Воронин схватил Бодюла за плечи, сильно встряхнул и заорал:
– Нужны ДЕНЬГИ!!! Деньги, деньги, деньги, деньги! Где золото, чтоб тебя за ногу, золото где?! Золото давай!!! Золото давай, сука!!!
Иван Петрович не отвечал. Он умер от разрыва сердца еще когда Воронин возвращался в комнату…
ХХХХХХХХХХ
– Ну и напрасно вы старика-то до смерти напугали, – мягко сказал Лоринков, выходя из-за плотной шторы.
С минуту президент глядел на него взглядом обезумевшего человека.
– Вы… что…
– Да не переживайте вы так, – деловито сказал журналист, пинком ноги сталкивая покойного уже Бодюла со стула, и усаживаясь сам. – Коньяку хотите? Случайно прихватил фляжку.
Воронин, от столь кощунственных действий помощника вздрогнувший, покорно присел, стараясь не глядеть на седую макушку Ивана Петровича, которая выглядывала аккурат из-под угла стола. Лоринков взял стаканы, выплеснул остатки чая на пол, и налил коньяк.
– Ну, – крестясь и целуя зачем-то почти черного серебряного Христа на тоже потемневшей цепочке, сказал Лоринков, – помянем старика, царствие ему небесное!
– Помянем, – повторил растерянный президент.
Выпили.
– Да не переживайте же, говорю вам, – прервал молчание Лоринков, – боитесь шантажировать буду? Не бойтесь. Мы с вами столько всего натворили, что расставаться мне с вами будет жаль.
– Да и мне с вами, – с надеждой сказал президент.
– Так что с золотишком-то?
– Не сказал, – с сожалением ответил президент, и добавил, – а вы ушлый. Откуда узнали?
– Не скажу. Узнал, это главное. А вы дилетант, уважаемый. Кто же так информацию добывает. Впрочем, не огорчайтесь. Я вас понимаю. Небось, делиться не хотелось?
– Очень не хотелось, – искренне вздохнул президент, – впрочем, что сейчас об этом. Старик уже умер. А где золото партии, знал только он.
– Это разрешимо, – сказал журналист.
– Как именно?
– Прочитайте.
Журналист швырнул через стол папку. На ней было написано. «Дело Рошки – старшего».
Воронин открыл папку и опасливо заглянул в нее.
– Ну, вы читайте, – потянулся Лоринков, – а я пойду покурю на кухне.
– Вы не могли бы, – смущаясь, произнес президент, – это… в общем… убрать тело, а то, знаете ли… ну, как сказать… оно… мне не по себе, честно говоря, да и вам, наверное…
– Эх, вы, – вздохнул Лоринков, – кисейные ваше высокопревосходительство. Ладно уж.
Президент благодарно закивал. Журналист встал, сорвал с окна штору и набросил на тело.
– Вот так вы его не видите. А теперь представьте, что его вообще нет.
– Как нет?! – возразил Воронин.
– Отрицание отрицания… – сказал Лоринков, и, вопреки прежнему намерению, уселся в комнате на диване, где и закурил.
– Что? – не понял его президент.
– Я говорю, отрицание отрицания. Между прочим, Гегель эту систему придумал, – хвастливо сказал журналист и выпустил дым к потолку, и, подумав, добавил, – в общих чертах, конечно.
В компании с развязным Лоринковым, мертвым Бодюлом и воображаемым Гегелем печальный Воронин начал читать «Дело отца Рошки».
ХХХХХХХХХХХХ
– Скажите, – дочитав досье до конца, спросил президент, – вы были очень пьяны, когда писали все это?
– Честно?
– Да. Как на духу.
– Очень, – признался Лоринков.
– Что ж, – взгрустнул президент, – тогда верю.
– Почему?
– Если бы вы были трезвы, я бы сомневался, потому что трезвым вы бываете редко. А так как вы постоянно пьяны, то собирали досье в обычном своем состоянии.
– И на том спасибо.
– Что же нам делать? – спросил президент.
Журналист ответил не раздумывая:
– Оживим Бодюла.
– Но как?
– С помощью Рошки.
Президент возмутился:
– Идти на сговор с этим…
– Да ладно вам, – рассмеялся Лоринков, – мало раз вы с ним в сговоре состояли, что ли?
– Из-за золота – никогда, – проговорился президент, и, поняв, что проговорился, покраснел.
ХХХХХХХ
– Наша позиция такова: власть и оппозиция в республике должны прийти, наконец, к общему знаменателю…
Посол США в Молдавии Памела Смит, говорившая перед журналистами краткий спич, запнулась. Не все поняли, что внимание Смит отвлекла небольшая винная мошка, назойливо стремящаяся попасть в поле зрения посла. Но Лоринков заметил. На днях он заказал себе новые линзы ярко-зеленого цвета в салоне оптики, и, получив их утром в день пресс-конференции, поразился, насколько далеко он теперь может глядеть.
– Раньше я представлял мир размытым, – сказал он президенту.
Мужчины курили в монтажной комнате пресс-службы Воронина на пятом этаже дворца. Лоринков стряхнул пепел на ковер. Президент поморщился.
– Так вот, – увлеченно продолжил Лоринков, – мир был чем-то непонятным. Своего рода пеленой, сквозь которую ко мне то и дело пробивались огоньки. Мелькающие светлячки. Картины зыбкого бытия. Я мог им верить, а мог и не верить.
– Почему вы не носили очки? – спросил Воронин.
– Не мог, – сухо ответил журналист.
Он до сих пор с неприязнью вспоминал очки: когда он пришел в них в школу, то его дразнили до конца уроков. С тех пор от страха перед осмеянием Лоринков избавиться не смог.
– От них у меня голова болела, – солгал он. – А с линзами все по-другому. Когда-то в школе меня попросили нарисовать картину. Я вычертил по памяти храм Василия Блаженного в Москве. Но не таким, каким тот был на самом деле. Я нарисовал цвет. Понимаете? Мазки цвета. Учитель сказал мне, что этот рисунок хорош для слабовидящих. Они лучше чувствуют цвет. Еще он сказал, что мой рисунок пахнет.
– Что?!
– Пахнет. Издает запах. Еле ощутимый. Но запах.
– Вы бы, что ли, пить начали, – затянувшись, откликнулся президент.
На пресс-конференции Лоринков, против своего обыкновения, сел на самый задний ряд. Столы в зале для прессы были расставлены как школьные парты. Перед журналистом сидел редактор «Молдавских деловых ведомостей». Он раздражал собравшихся тем, что задавал послу США вопросы на отвратительном английском языке, который для Памелы Смит все равно приходилось переводить.
– Итак, я остановилась на знаменателе… Да, на знаменателе, – сказала Смит, проводившая мошку взглядом.
Посол заметила, что за насекомым следил еще один человек – гладко выбритый молодой толстяк в коричневом пальто, с длинным белым шарфом на шее. Чего это он не оставил верхнюю одежду в гардеробной, – с раздражением подумала Смит. Неожиданно толстяк подмигнул ей, указав взглядом на мошку. Та снова закружилась, теперь уже у микрофона. Откуда это здесь муха, – разозлилась Смит, – что за страна, у них только вино и винные мошки есть!
– … Общий знаменатель, который ознаменует, – запуталась она, и тут же выкрутилась, – нет, господа журналисты, не масло масляное, а…
Журналисты в зале вежливо засмеялись. Особенно усердствовали представители национал-радикальной прессы. Ну и чего они смеются, – с тоской взмолилась богу посол, – господи, отчего они смеются, вот у нас в Штатах, все бы вежливо, корректно и сухо улыбнулись, и не мешали мне гоготом, обнаженными зубами, боже ты мой, какие тут у них всех ужасные черные, желтые, в трещинах, зубы, это, наверное, от воды, она у них препаршивейшая, надо бы попросить техническую службу привезти еще несколько цистерн для нужд посольства, не то…
– Дрозофила, – мягко сказал Лоринков, – просто дрозофила. И в Америке такие бывают.
Встал, и, в общем молчании подойдя к послу, поймал мошку в ладони. Потом подошел к окну и выпустил насекомое на улицу. Затем журналист прошел на свое место и сел.
– Спасибо, – растерянно сказала Смит, – о, спасибо.
ХХХХХХ
– Единственный человек, с которым можно иметь дело в этой стране, – Воронин!
Швейцарский представитель Парламентской Ассамблеи Евросоюза Франк Гусман сердито захлопнул папку. Делегация, во главе которой он пытался разобраться, кто нарушает права человека в Молдавии: тупая власть или упертая оппозиция, находилась в Кишиневе третий день. За это время Гусман ничего не понял, за исключением лишь того, что молдаванин – самое популярное блюдо на столе у другого молдаванина.
– Это народ каннибалов! – орал Франк своему коллеге в гостиничном номере. – Друг друга жрут! Дядя из партии христиан ненавидит племянника из партии либералов, а тот готов удавить сына, за то, что тот вступил в комсомол!
Сейчас Гусман сидел в парламентском кабинете, отдыхая после беседы с лидером оппозиции Рошкой, главой умеренной оппозиции Брагишем, и предводителем фракции коммунистов, по сути, тенью Воронина, – Степанюком. Цивилизованной беседы не получилось. Рошка назвал Брагиша «использованным презервативом», тот сказал что-то невнятно-оскорбительное о Рошке, а Степанюк крепко покрыл матом обоих, вызвав дружный взрыв негодования оппозиционеров. Гусман сидел тихонько, боясь ненароком получить по голове от этих молодых и горячих варваров, только приступивших к строительству демократического государства. В промежутках между громкой бранью, когда спорящие, мерно сопя, отдувались, и промокали взмокшие лбы платками, в кабинете мерно тикали часы «Ролекс» швейцарского гостя…
– Только Воронин! Больше не с кем разговаривать, – повторил Франк.
– Отнюдь, – возразил Лоринков, – отнюдь. Боюсь, с Ворониным тоже не о чем разговаривать.
– Но что-то же с этой страной надо делать! – в отчаянии возопил Гусман.
– А есть страна? – парировал Лоринков. – Вот уж нет. Государства Молдавия не существует. Вы посетили государство-фикцию. Есть местность Молдавия. Земля Молдавия. Плоть Молдавия. Кровь Молдавия. Запах Молдавия. Цвет Молдавия. Ощущение Молдавия. До таких бюрократических тонкостей, как управленческий аппарат, осознание государственности, управление территорией мы, молдаване, не снисходим. Зачем вы приехали? Погостите, да уезжайте. Вы посетили землю призраков, только вместо привидений здесь эмоции и страсти. Полюбуетесь, и уедете.
– Но ведь у вас такая маленькая страна, – в отчаянии простонал Гусман, – вам надо беречь ее, и вас, жителей ее, и так мало, а вы еще отчаянно ссоритесь…
– Нас мало? – искренне удивился Лоринков, и встал.
Подойдя к окну, он отдернул штору, и знаком пригласил Гусмана подойти. Тот подчинился.
– Видишь, – толпа? – глухо спросил журналист.
– Да.
– Эта толпа – митингующие. Терпеть их не могу, честно тебе говорю. Но все равно они – как мой палец. Или нога. Часть меня. Я ими недоволен, но принимаю их. В чем-то они – я. И я дли них – то же самое, что и они для меня. Нас мало, говоришь? Оставайся в Молдавии!
Лоринков широко и печально улыбнулся. Что-то в пронзительно зеленых глазах собеседника показалось Гусману таким зловеще знакомым, что он понял: никогда в Молдавии оставаться нельзя. Журналист почуял перемену в настроении Франки и кивнул:
– Боишься. Правильно. Эта земля – ловушка. Липкая лента. Только приедь сюда, только останься. Ты пропал. Запомни: каждый, кто приехал в Молдавию, и пожил здесь, потерял прошлое, потерял память, потерял все. Он стал жителем этой призрачной местности, стал молдаванином, не в национальном плане, о, нет! Скорей, в географическом. Поживи здесь. Тебе нигде потом не будет хорошо. Но, что страшно, тебе и здесь хорошо не будет. Но ты захочешь плохого в Молдавии, а не плохого где-то еще. Понимаешь? Не понимаешь. И не поймешь. Но – чувствуешь. Поэтому я за тебя, морда твоя швейцарская, спокоен.