Текст книги "Хора на выбывание"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– И то верно, – ответил Никита, – следивший за снастями, – зря, что ли, мы в 1992-м воевали?

– Точно! Тогда Приднестровью Россия помогла. Что они без нее?

– Ничто, – согласился Анатолий, – вот бы нам сейчас им показать, где раки зимуют.

– Эй, земляк, – развеселился Никита, и Анатолий от неожиданного смеха друга едва небо не уронил, – эй, до чего же глупая эта поговорка, глупая, как все русские! Где зимуют, где зимуют… Эка невидаль! В реке же и зимуют! Или у них там, в России, раков нет? И в Приднестровье тоже, раз они так русских любят? В Приднестровье в Днестре раков нет, а у нас, молдаван, в Днестре раки есть!

– Ну ты Урский[3]3
  Известный молдавский сатирик (Прим. автора).


[Закрыть] – чистый Урский, уморил ты меня!

Друзья еще немного посмеялись глупости русских и приднестровцев. На левом берегу реки показались три девушки с ведрами.

– Эй, девчонки, – заорал Никита, позабывший уже о своих милитаристских планах, айда к нам! Мы вам покажем горячую молдавскую любовь!

– Нет уж, – кричали в ответ девчонки, нам вашей любви не нужно! Лучше вы к нам, румыны клятые! Вот мы вам покажем, где раки зимуют!

Друзья хохотали до слез, хоть слегка и обиделись за «клятых румын».

– А знаешь, – сказал вечером Анатолий, когда они пили вино во дворе его тетки, – если бы сейчас с нами был наш великий земляк и писатель Ион Друцэ, он бы написал об этом очень символический рассказ…

Никита слушал внимательно: Анатолий учился на втором курсе университета в Кишиневе и прочитал сотню – другую книг.

– Он бы написал, – продолжал Анатолий, – что хоть девушки шли по левому берегу, но на них, девушках, не написано было, с правого они берега или с левого, и еще бы он написал, что все девушки, на каком бы берегу они не жили, – всего лишь девушки. И все что им нужно, – любовь парней, на каком бы они, парни, берегу не жили. Вот что я чувствую, и вот что написал бы наш великий земляк и писатель Ион Друцэ, уж ты мне поверь…

– Так напиши ты!

– Нет, я не могу… Я лишь чувствую.

– Знаешь, – сказал Никита, – по-моему, нам нужно пойти к ним, – девушкам неважно с какого, хоть и с левого, берега, выпить с ними и извиниться.

Друзья так и сделали. С банкой вина они перешли мост, и нашли тех девушек. Выпили вино и показали им, где садится солнце, а девушки парням – где могли бы ночевать раки, если бы хоть что-нибудь понимали своими маленькими рачьими мозгами.

Под утро друзья из-за того, что мост перекрыл, как обычно, патруль миротворцев, возвращались на свой берег на лодке. Они были пьяны и перевернули ее. Оба утонули. Хоронили их обоими, – правобережным и левобережным, – селами.

На голове Анатолия, когда его вытаскивали из воды, был венок из одуванчиков, сплетенный девушкой. А у Никиты, – его выуживали из Днестра баграми, – в волосах запутался рак…

ХХХХХХХХХХХ

Женщина сунула ложку в таз с начинкой для голубцов, и, попробовав, сплюнула обратно в котел со словами:

– Маловато соли!

– Женщина! – закричал на нее журналист, – что ты делаешь?! Мы же все это есть будем!

– А что, – не поняла цыганка, – я не заразная. Вот на прошлом дне рождения у украинского барона давали голубцы с начинкой из индюшки, так они даже кости перемололи. Вот то было невкусно! А это… Подумаешь! Все равно переварится.

Во дворе дома цыганского барона Сорок шла подготовка ко дню рождения хозяина. Журналист присутствовал в качестве почетного гостя. У него было поручение президента: настроить общественное мнение против манифестантов Рошки. Для этого, – говорил президент, – нам нужны письма и обращения от самых известных и влиятельных людей Молдавии. И потому поезжай…

Журналист нервно отошел от стола и встал у табуретки, на которой был поднос с двенадцатью стаканчиками вина, и у каждого сорта был свой цвет. В центре подноса стоял полупустой графин: каждый, кто хотел, подходил к табуретке, выпивал вина, доливал в стаканчик из графина и отходил.

– Это цвет стаканов разный? – спросил журналист цыганского барона, вышедшего из пропыленного армейского «джипа» поздороваться.

– Нет, – гордо ответил барон, – заправляя в штаны огромную седую бороду, чтоб под ногами не путалась. – В графине вино одно, а если разлить его в стаканы – разное.

– Ай, барон, брось дурачить меня, – улыбнулся журналист, – скажи все как есть!

– Все как есть и говорю, – сказал барон, и они чокнулись.

– У тебя великолепное вино, барон, – похвалил журналист, – если бы у меня были жабры, я бы плавал в этом вине.

– Пусть мои подвалы станут твоим домом, – хвастливо предложил барон.

– Хорошо, только пусть закуску мне дает другая женщина, – кивнул журналист на ту, что сплевывала в общий котел, а сейчас размешивала начинку руками.

– Так вкуснее, – улыбнулся барон, – но у нас есть и другие женщины. Моложе.

– Ты щедр, – поблагодарил журналист, – и я воздам тебе должное единственным способом, каким могу – напишу о тебе.

– Хорошо, – свысока сказал цыган, и оперся на трость в виде ноги человека, спрашивай. – Цыгане, как одно из национальных меньшинств Молдавии…

– Нет, нет, – перебил его журналист, выпив еще, – ты не понял, барон. Я здесь не как представитель газеты. Я здесь представляю президента.

– О-о-о, – сказал барон, – почту за честь. Что ты привез мне от Воронина? Медаль? Орден? Ну, поздравления и подарок, это уж точно.

– Я привез тебе от него историю, барон. Занятную историю. Сейчас я расскажу ее тебе, только убери от меня эту идиотскую трость, которая действует мне на нервы.

– Ладно, – печально кивнул барон, – уберу. Только ты знай, что внутри ее настоящая нога. Высушенная, правда. Эту ногу случайно отрезали одному человеку, который не дал посидеть уставшему цыгану, – тогда еще не барону, – во дворе своего дома.

– Ты словно персонаж Бабеля, – перебил его журналист.

– Так вот, – хладнокровно продолжил барон, – а на воротах моего дома, видишь, чуть ниже подковы, лоскуток болтается? Это не лоскуток, а язык одного человека, который пил мое вино, не говоря при этом «твое здоровье», перебивал меня и не оказывал мне должного уважения как старшему…

– Кто был этот смельчак, барон?

– Мой средний сын.

Мужчины помолчали. Женщины во дворе бросали в котлы с ухой золотые монеты, и полусваренные рыбы хватали металл побелевшими ртами.

– Твое здоровье, барон, – сказа журналист и выпил. – А теперь обещанная история. В одной стране жил, по странному стечению обстоятельств, цыганский барон. У него было свое вино, свои женщины, свои золотые монеты, – и жители города, где жил барон, за деньги принимали только их. У него было свое племя и свои рабочие, свои плантации, в общем, у него была почти уже своя страна.

– Ясно, – печально сказал барон, и, выловив из бороды голубя, посадил его на плечо. – Сколько хочет президент одной страны от одного цыганского барона за то, что тот будет делать свои дела сам?

Они снова замолчали. Затем барон добавил:

– Только на многое пусть не рассчитывает. Знаешь, сколько я заплатил предыдущему президенту за то, чтобы наши Сороки включили в часовой пояс Украины?

– Полагаю, немало. Город-то ведь в центре Молдавии. А…зачем, барон?

– Хоть в чем-то мы должны выделяться?

– Вы и так уже выделяетесь сверх меры. Продолжу. Этому президенту денег не надо. Ты знаешь, что творится сейчас в Кишиневе?

– Веришь, нет! – оживился барон, – радио я не слушаю принципиально, и новости мне читает глашатай, раз в неделю. Следующее чтение как раз завтра.

– Хорошо, – терпеливо продолжил журналист, и выпил.

Уловив взгляд барона, добавил:

– Твое здоровье, барон… В городе сейчас митинги. Один человек, – Рошка, ты его не знаешь, но это неважно, говорит, будто президент хочет, чтобы мы жили с русскими. Сам Рошка хочет жить с румынами. Митинги немногочисленные, но разогнать их мы не можем: вмешается Европа. Они это знают, и меняют свои требования, как молодая жена.

– Какая разница, – пожал плечами барон, – где мы будем жить, в России или Румынии? Или в Зимбабве? Где бы мы ни жили, у нас цыган, всегда будет свой город и свой часовой пояс. Вы, молдаване, такие же, хоть и притворяетесь цивилизованными.

– Оставим это, – мягко сказал журналист. – Президенту, для той самой Европы, нужно общественное мнение страны, выраженное громко и ясно. Мнение в его пользу, конечно. И письмо от цыган Молдавии в поддержку политики президента будет лучшим твоим подарком себе на день рождения.

Барон уже отпустил голубя и, соорудив из бороды силки, безуспешно пытался поймать сороку, стащившую у него один из десяти золотых браслетов, надетых на левую руку.

– Мы, цыгане, политикой не занимаемся, – отстранено бросил он.

– Верно, – согласился журналист, – правильно боишься. Но только вот что один президент просил передать тебе: если письма не будет, случится что-то неприятное.

– Что именно? – невзначай поинтересовался барон.

– Я вижу вдалеке поля мака, – витиевато сказал журналист, – огромные поля мака, настоящие плантации. Говорят, с них собирает урожай один барон. Он собирает с маков урожай денег, машин, женщин, домов, подвалов, стены которых сочатся вином, так его много… И, да, конечно, он еще собирает с маковых полей зернышки для булочек с маком. И президент просил передать, что если письма не будет, то булочки, которые есть барон, станут булочками без мака.

– Юноша, – рассмеялся барон, – видишь этот джип? Когда-то у Молдавии были свои самолеты. Сорок самолетов МИГ. А потом их, при премьер-министре Зубуке, поменяли на американские военные джипы. Вся Молдавия до сих пор не понимает, зачем это сделали. А я скажу тебе – затем, что одному цыганскому барону захотелось американский джип, на котором янки ездили во Вьетнаме, и другого способа достать такую машину не было. Значит, барон хочет булочек без мака? – спросил журналист. – Потому что он слишком в себя верит, не так ли? Да брось, старик! Вы цыгане, такие же хвастливые, как дети. И афера с самолетами, – ваших рук дело, и язык сына у него на воротах висит…

– Смешно! Хорошо, – примирительно сказал барон, – говорят, что лучше всего в день рождения дарить подарки, а не получать их. Давай письмо, я подпишу. Но поля мака, – эти краснеющие ковры на зеленом полу Молдавии, которые здесь лишь для того, чтобы порадовать глаз старого, умирающего барона, – поля оставят?

– Разумеется, – сказал журналист, пряча подписанное письмо в карман, – разумеется, оставят. Тем более, что наш президент коммунист, а для них красный цвет священный! Значит, и маки…

– Эй, – забеспокоился барон, – это ты что, насчет доли намекаешь?!

– Все в порядке старик, – похлопал его по плечу посланник, – оставайся единственным акционером своих полей. Пью за твое здоровье!

Через полчаса он выезжал из села и заблудился.

– Скажите, – высунул голову из окна машины журналист, завидев прохожего – где самая короткая дорога на север?

– М-ам-а-м, – невнятно промычал тот.

Журналист нервно закурил. Прохожий был очень похож на цыганского барона.

Уже вечером, сидя на балконе гостиницы с бутылкой «Траминера», журналист позвонил в круглосуточно работающий штаб и велел узнать у экс-премьера Зубука истинные причины сделки с МИГами.

– Так и спросите, – сказал он, посасывая из бутылки, – правда ли, что МИГи поменяли на джипы только потому, что цыганскому барону из Сорок хотелось иметь автомобиль, побывавший во Вьетнаме?

В штабе с поручением справились. Под утро журналисту сообщили, что экс-премьер Зубук, услышав вопрос, положил трубку и наскоро повесился в ванной.

ХХХХХХХХХХХХХХХХ

– Ну, а теперь что с ним делать? – спросил Юрий целительницу, подмывавшуюся в тазу, освященном когда-то патриархом.

– К языку его приколота маленькая записка, – видишь? – указала Мария Юрию на рот мертвого отца, лежавшего в полуприкрытыми глазами. – Когда захочешь, чтобы он снова впал в забытье, вынешь записку изо рта и все. А если захочешь, чтобы он уже навсегда умер, сожжешь записку. До тех пор он – твой раб.

– А сработает? – усомнился Юрий.

– Ну, – нерешительно сказала Мария, – по крайней мере, я такой фокус видела в фильме «Поцелуй дракона».

– Кстати, шалопай, – игриво замахнулась она полотенцем на Юрия, – не хочешь сводить девушку в кино?

– Сынок, – хрипло и как-то по нездешнему обратился отец к Юрию, – только прилег я… Отпустил бы ты меня…

– Никак не могу, папа, – ответил сын, – обмываясь в использованной уже воде, – Вы мне весь имидж испортите, если кто-то узнает, что вы – покойник. Партия-то у меня христианская, между прочим. Вот и пришлось бы мне по вас 40-дневный траур держать. А я никак этого сделать не могу. У меня, папа, бой тысячелетия. Войдите в положение! Кстати, папа… Вина не хотите?

ХХХХХХХХХХ

– Долго ты его так держать будешь? – спросила Мария Юрия.

Они стояли на кухне. Юрий машинально пробовал лезвие кухонного ножа на ногте.

– Не знаю. До конца, наверное. Победим или проиграем. Потом вытащу записку, сожгу и пускай старина отдыхает. Заслужил.

– А-а-а, – равнодушно сказала Мария.

Отвернувшись от Юрия, женщина дрожащими руками сыпала в кофе какой-то химикат для травли насекомых, который нашла, когда заходила минутой раньше в туалет. Она все поняла, когда Юрий сказал в комнате отца, – «если кто-то прознает», – и слова эти почудились ей белой марлей, которой в Молдавии бедняки покрывают покойников вместо савана. Она боялась не успеть. Боялась не зря.

– Э-э-эхх-х…, – сказал Юрий, и через мгновение вытащил с поворотом нож из спины целительницы.

Та медленно опустилась на пол, обтерев грудями кухонную мойку.

– А еще, – укоризненно прошептала Мария, – хри-сти-анин….

Потом дернула челюстью и затихла.

– Это же надо, – растерянно сказал Юрий, – с первого раза, в первый раз, в сердце попал… Тело бы спрятать…

Потом подумал, и, в ступоре, добавил, пнув целительницу в совсем еще горячий зад:

– На себя посмотри, сука! Язычница!!!

Оттащив труп в спальню, Юрий приподнял подбородок отца, и сказал, глядя ему в глаза:

– Ты – зомби. Как я скажу, так и сделаешь. Хочу, чтобы ты ее съел. Всю. Чтоб даже намека на тело не осталось. Слюну ты уже не вырабатываешь, так что, если понадобится, запивай вином. Ну, я выйду на полчасика.

Через полчаса Юрий зашел в спальню. Отец лежал на кровати, медленно шевеля челюстями. На полу валялась одежда целительницы и два черных пучка. Юрий наклонился, чтобы разглядеть.

– Воля твоя, сынок, – внезапно заговорил отец, и повторил, – воля твоя, только волосы я никак съесть не смог…

ХХХХХХХХХХХХХХХ

– А сейчас! – надрывался Юрий с деревянного помоста, – мы станцуем хору! Все станцуем хору! Антикоммунистическую хору!!!

Антикоммунистическая хора[4]4
  Молдавский национальный танец (Прим. автора).


[Закрыть] была новым изобретением Юрия. От обычной хоры она ничем не отличалась. Разве что названием. Но Юрий взял себе за правило практически перед каждым существительным ставить прилагательное – «антикоммунистическая». Его партия уже провела «альтернативный антикоммунистический День Святого Валентина», «альтернативный Марцишор»[5]5
  Марцишор – праздник весны у молдаван (Прим. автора).


[Закрыть] и к зиме планировала устроить «альтернативный антикоммунистический Новый Год».

– Пусть это будет наша хора! Хора, которую мы танцуем против коммунистического режима! Пусть и они попробуют станцевать с нами! Хора на выбывание! Пусть проиграет тот, кто первым выйдет из круга! Но это будем не мы! Нет, не мы!!!

Толпа на площади разбилась на большие группы человек по сто, и, под музыку из промокших от мелкого дождя колонок, танцоры закружились. Юрий тоже начал выплясывать на помосте. Девочки из молодежного крыла его партии смотрели на него с обожанием. У одной на щеке красовался маленький флаг Румынии, нарисованный гуашью. Юрий то и дело посматривал на девушку и подмигивал ей. Толпа танцевала. Всего на площади собралось пять тысяч человек. Но Юрий знал, уверен был просто, что завтра сочувствующие ему (за определенную плату, конечно) информационные агентства выдадут новости следующего содержания:

«Хора на площади Великого Национального Собрания»

«Вчера на Площади Великого национального собрания тысячи молодых людей, невзирая на дождь и плохую погоду, танцевали антикоммунистическую хору, выражая тем самым протест против намерения властей и в дальнейшем проводить русификацию Молдавии. По оценкам репортеров, на площади присутствовало свыше тридцати тысяч человек, из которых не менее двадцати тысяч танцевали хору. Как заявил лидер партии…»

Журналист выругался и сплюнул. Из-за пара от горячих и влажных тел танцовщиков, ему трудно было дышать. Поэтому он сжимал в руке кусок холодного воздуха Северной Молдавии, который прихватил, возвращаясь из командировки в город Сороки. Время от времени он подносил кусок к ноздрям – тогда ему становилось легче. С севера он привез президенту письма от цыган Молдавии в поддержку властей республики. Завтра ему предстояло ехать на юг. Но в перерыве между поручениями президента он занимался обычной газетной работой – делал репортажи с площади.

Кое-чего ему удалось добиться: в толпе манифестантов и по городу еже ходили слухи, что отец Юрия умер, а тот, словно нехристь, вместо траура занят политическими разборками, митингами и «альтернативными» дискотеками в центре города.

– Братья! – поднял руку Юрий, – братья! А теперь стойте!

Толпа, по инерции еще потанцевавшая минуту-другую, постепенно замерла.

– Наше оружие – правда! Наша оружие – правота! Вот наше оружие! – закричал Юрий.

– А-а-а! – ревом ответила ему толпа, из которой человек сто могли слышать, что именно сказал Юрий, слишком уж мешал технике дождь.

– Что наше оружие? – заорал Юрий.

– А-а-а! – ответила толпа, уловив вопросительную интонацию оратора.

– Что наше оружие?!

– Аа-а-а!

– Правда! Наше оружие – правда и правота! – заключил Юрий, поняв, что ответа ему не дождаться.

– А-а-а-а!!!!

– А оружие наших врагов – ложь! Подлая, коварная ложь! Удар в спину!

– А-а-а-а!!!!

– Вот что они придумали! Вы только послушайте!

Те, что стояли к помосту поближе, начали передавать дальше по толпе слова Юрия, и он, наконец, был услышан.

– Они придумали, что у Юрия Рошки, якобы, умер отец! И тот, вместо того, чтобы, как полагается христианину, заниматься похоронами и носить траур, прячет тело отца и борется с режимом! И знаете что, братья? Это правда!!!

– А-а-а! – гулко и неуверенно отозвалась толпа. Люди недоуменно переглядывались.

– Да!!! – с улыбкой закричал Юрий, чувствуя, как бешено вращается что-то в его голове.

– Да!!! Это правда!!! Я действительно борюсь с режимом!!!! Но все остальное – ложь!!!

– А-а-а! – радостно прогремела толпа.

– Я мог бы многое сказать! Я мог бы говорить долго и красиво. Но я не хочу этого! Лучшая ложь, – это толика правды, густо приправленная ложью, и это знают наши враги!!!! От таких обвинений трудно отмыться словами!!!

– А-а-а-а!!!

– И поэтому, вот! Вот он! Вот!!! Вот!!!! Мертвый!!! Ха-ха!!!! Ха-ха-ха ха-ха!!!!

– Ха-а-аххха!!!! – захлебнулась в восторге толпа.

Журналист приподнял голову и увидел на помосте отца Юрия, равнодушно глядящего под ноги. Отец что-то неразборчиво сказал в микрофон. Юрий нежно приобнял его и поцеловал в щеку. Толпа оргазмировала.

– Сынок, отпустил бы ты меня, – попросил отец.

– Рано, папа, – шепнул Юрий, и, сделав вид, что еще раз целует отца, зубами вынул из его рта записку с магическим заклинанием.

Лицо отца потеряло всякое выражение. Жена Юрия заботливо взяла его под локоть и увела с помоста в машину.

Журналист нахмурился и отошел от беснующейся толпы подальше. О фотографе, который пошел с ним на митинг, он просто забыл. Глянув на крестик, который выпал из ворота рубашки, журналист снова выругался и начал расстегивать цепочку, на которой крестик висел. Серебро на нем чернело постоянно. Поэтому в запасе с собой журналист носил пятнадцать серебряных цепочек каждый день, и менял их по мере почернения, как носовые платки. Старые он споласкивал святой водой, и тогда из серебра выползали болезни. Журналист недоумевал: ему точно было известно, что отец Юрия умер.

Его удивленное лицо с поднятыми, как всегда, бровями, попало в объектив видеокамеры. Ей снимал митинги сотрудник Совета Безопасности Молдавии. Он стоял вдалеке: подойти к толпе ближе, чем на двести метров, ему мешал страх. Он слышал, что манифестанты очень боятся и не любят журналистов и сотрудников спецслужб. Внезапно в камере что-то щелкнуло. Врачи констатировали – инфаркт.

ХХХХХХХХХХХХ

Юрий был человеком слова, пусть и в его понимании – слова. Поэтому обещание, данное отцу, – отпустить того, как можно скорее, собирался выполнить. И при первом же удобном случае спросил священника Бессарабской Митрополии, батюшку Игнатия:

– Скажите, отец, может ли человек, именующий себя христианином, участвовать в митингах, плясках и песнопениях, в дни, когда умер его близкий?

– Нет, – категорически ответствовал Игнатий, потягивая растворимый кофе, – никак не может.

На коленях у батюшки лежала книга «Сто еврейских анекдотов».

– Сорок дней человек этот, – продолжал батюшка, – должен печалиться.

Юрий задумался. Бессарабская митрополия, – его детище, – откололась от Молдавской митрополии пять лет назад. Юрий задумал и совершил раскол по двум причинам: его христианской партии нужна была поддержка своей церкви, и Молдавскую митрополию, подчиненную московскому патриарху, пора было ослабить. Но марионетки, как обычно, стали считать себя друзьями хозяина, а не его куклами.

– А если человек скроет сей факт, отец?

– Согрешит. Факт. – Осенил себя крестом Игнатий, украдкой перелистывая анекдоты. – И будет отлучен от христианской церкви.

– Гм… Отец Игнатий, да отвлекитесь вы! А если близкий человек умрет у того, кто возложил на себя миссию спасения и сохранения христианской религии в стране, где у власти – исчадия ада, антихристы, атеисты, не верящие ни во что, но рядящиеся в тогу московского православия? И человеку этому нужно продолжать борьбу?

– Да брось ты, Юра, – улыбнулся отец Игнатий, учившийся с Рошкой на одном факультете журналистики, и бывший вместе с ним активистом комсомольской ячейки, – брось, мы ж не на митинге! Еврей с лопатой…Ха-ха, смешно! Кстати, как дела у твоего бат…

Тут до него дошло.

Быстро уползая из под опрокинутого толчком Юрия кресла, отец Игнатий еще надеялся, что убедит друга Юрку в том, что сохранит тайну, но, получив первый удар ногой в почку, понял, как ошибался. Тогда он попробовал завизжать, но воздуха в легких, уже отбитых при падении на пол, уже не было…

Согласно официальному заключению судебной медицинской экспертизы, отец Игнатий умер от сердечного приступа. По городу поползли слухи, что умер-то он от смеха, а книжку с анекдотами подсунули ему евреи. На утренней летучке, как раз перед рассмотрением дела священника из Унген, который трахнул собутыльника газовым пистолетом по голове, митрополит Молдавский Владимир призвал подчиненных не повторять ошибок конкурентов из Бессарабской митрополии.

Также он добавил, что евреи виноваты как всегда, но на сей раз виноваты особенно удачно.

ХХХХХХХХХХХХХ

Енот осторожно приподнялся на задние лапы и начал шарить передними лапками по двери курятника. Сейчас, в сумерках он был похож на подвыпившего гуляку, поздно вернувшегося домой, и который никак не может попасть ключом в замочную скважину. Только у енота ключа не было. Да и на курятнике – замка. Хозяева просто прикрутили дверь проволокой. Для енота размотать ее не представляло труда.

Если бы он умел думать, то даже порадовался тому, что попасть в курятник оказалось не так уж и легко. Еноту нравилось шарить своими цепкими лапами по двери. Нравилось слышать, как беспокойно кудахчут куры. Ему нравилась эта страна, и если б он мог говорить, то воскликнул бы:

– Боже! Благослови Молдавию!

Сюда, в лесочек у села Варница, у реки Прут, на север Молдавии, енот попал не так давно. Несколько лет назад в России начался эксперимент по разведению енотов в диких условиях. Животных стало больше, постепенно они расширили среду своего обитания, добравшись до Молдавии, где прежде енотов видели только в зоопарках.

Здесь, в селе, енота не видел никто. Местные жители только поражались тому, что куры пропадают все чаще, несмотря на то, что лисиц и волков в округе перебили лет десять назад.

Наконец, открыв дверь, енот скользнул в курятник и, нежно повертев голову первой попавшейся курицы своими артистическими пальцами, свернул птице шею. Подхватив тушку, енот потрусил к выходу.

Внезапно дверь захлопнулась, и из кучи куриного помета раздался грохот. Енот остановился, аккуратно лег на курицу, и умер вполне счастливым животным, которое так и не поняло, что его убили. В его непроницаемо черных глазах отражалось небо, сквозившее в щели курятника.

Сельчанин Василика, прятавшийся в помете, радостно подбежал к непонятному чудовищу, которое он все-таки подсторожил. Нет, такие ему раньше не попадались. Подняв курицу, Василика решил, что продаст ее завтра на базаре. Потом бросил тушку неизвестного зверька во двор и пошел в дом, порадовать жену.

Утром на зверька пришла посмотреть журналистка уездной газеты Лучия Бакалу. Она писала стихи про Румынию – мать, ела по утрам чеснок натощак, так она лечила язву желудка, – но тоже никогда не видела енота и даже не читала о нем. Лучия вообще не читала. Она говорила:

– А чего это я буду читать книги, неужели эти писатели умнее меня?

Глянув на полосатого зверька, Лучия признала, что и ее знания не безграничны, и побежала на почту, передавать срочное сообщение агентству «Дека-пресс», которое специализировалось на сельских сенсациях.

– Это же надо, – отложила в сторону очки редактор газеты «Новые времена». – Что в селах-то творится!

На следующий день в «Новых временах» вышла заметка…

Животное-мутант в Варнице.

Жители села Варница поймали неизвестное науке животное

Тридцатипятилетний Василика. Х., житель села Варница, некоторое время назад заметил, что число кур в его хозяйстве стремительно сокращается. Решив, что в его курятнике промышляет ласка или лиса, Василика установил на двери капкан и спрятался в курятнике с ружьем. Подсторожив зверя, крестьянин застрелил его. Оказалось, что животное, таскавшее кур у мужчины, неизвестно науке! Ученые в раздумьях. Мы будем информировать вас о дальнейшем ходе событий …

ХХХХХХХХХХХХХХХХХ

– Я есть все. Голова моя покоится в небесах, и волосы мои осыпаны звездным тальком. Мой разум – вся вселенная, и все, что в ней есть – я сам и мой разум… Я есть все. Голова моя…

Журналист, бормотавший это, валялся на паркетном полу президентского кабинета. Он был еще в состоянии придерживать на груди бутылку коньяка «Тирас», и потому опасно заблуждался относительно своей, якобы, малой степени опьянения.

В углу кабинета испуганно всхрапывал чистокровный жеребец с повязанными ногами. Некоторое время одним глазом конь опасливо косился на лежащего человека, другим – на распахнутое окно, откуда раздавались крики «Долой коммунистов!» и «Не хотим президента-большевика!».

Долго так продолжаться не могло, и потому конь прикрыл глаза, всем своим видом говоря: «Ах, оставьте меня в покое, странные, сумасшедшие люди». При последнем, особо громком лозунге, журналист приподнялся на локте, и невнятно заговорил:

– Вот-вот! Я тоже не хочу президента большевика. И меньшевика. Я вообще президента не хочу, потому что он мужчина. Вот если бы президент был роскошной женщиной, а, коняга? Если бы… Впрочем, тебе не понять, ты, конь македонский. Если б я имел коня, это был бы номер… Если б конь… Эх, миляга, дай я тебя обниму и расцелую!..

Тут журналист, в противоречие высказанному намерению, обессилено упал, но успел каким-то образом присосаться к бутылке и потянуть еще коньяку. Это явно придало ему сил, отчего он вновь забормотал:

– Я есть все. Голова моя покоится в небесах, рука моя – Гималайский хребет, а другая рука – Альпийский хребет. Впрочем, господа, как рука может быть хребтом? Никоим образом. В детстве я любил географию, и старенький седой учитель всегда отличал меня перед классом. Он уже умер, увы. Вы бывали на его могилке? Там очень мило, и поют птички…Так бывали?

Конь не отвечал.

– Это еще что такое? – сдерживая ярость, спросил вошедший в кабинет президент у семенящего сзади помощника.

– Ваше высокопревосходительство, конь – подарок горожан Чадыр-Лунги к годичному юбилею вашего правления. Серая кучка рядом с ним – навоз.

– Коня привез из командировки, – помощник неодобрительно посмотрел на посапывающего уже журналиста, – господин Лоринков. В дороге он с шофером напился, и привез коня на крыше лимузина.

Президент махнул рукой, и, перешагнув журналиста, уселся за стол. Там лежали письма в поддержку руководства страны и с осуждением митингов оппозиции. Письма были: от цыганского барона, митрополита Молдавии, гагаузского башкана,[6]6
  Президент автономии.


[Закрыть] многочисленных союзов рабочих и крестьян, деятелей культуры и искусства. Президент уже ласково взглянул на журналиста и умиленно прошептал:

– Понятно, отчего он так устал…

– Как вы прошли к столу? – неожиданно трезво и зло спросил его Лоринков и хлебнул.

– Переступил через вас, – недоуменно виновато сказал президент. – Вы уж простите, но иначе никак нельзя было. Поверьте, я никоим образом не хотел данным поступком как-либо унизить вас либо поставить в неловкое поло…

– Да какая, на хрен, разница?! – перебил его журналист. – Я же теперь не вырасту!!!

ХХХХХХХХХХХХХХХ

– Все, что я сделал по вашему приказанию, – ерунда, – сказал журналист, прихлебывавший кофе.

Президент внимал. Коня уже увели.

– Во-первых, – продолжал журналист, – письма эти нам ничего не дадут. Во-вторых, все эти бароны, башканы, главы местных администраций и прочие мудаки согласились подписать письма лишь под большим нажимом. При малейшей возможности они от вас откажутся. Приходилось давить. Префекта оргеевского уезда удалось уломать на третьем часу беседы. И знаете, как? Он обязал руководителей всех предприятий уезда купить ваши портреты, запретил производить ваши портреты всем фотоателье, кроме одного, и назначил на должность директора этого самого ателье свою жену. Впрочем, неважно. По сравнению с префектом Кожушны, чья жена занималась йогой на заднем крыльце дома, в чем мать родила, это еще цветочки. Им все равно. Когда грызутся две большие собаки, маленькие псы ждут, когда дерущиеся обессилят, а потом отбирают у них кость. Наконец, самая важная причина, по которой я знаю, что мы заняты ерундой. Народ вас действительно поддерживает. Действительно он за вас и действительно против Рошки. Если выборы состоятся сейчас, ваша партия ветеранов с пылью в ушах и шумами в сердце получила бы девяносто процентов голосов, а не шестьдесят, как зимой.

– Действительно за меня, – прошептал президент, и погладил календарик с картой Молдавии, – о, мой народ…

– Прекратите заниматься фетишизмом, – резко оборвал его журналист, – прекратите! В том-то и суть! Матерь божья! Я, журналист, был занят сбором доказательств того, что действительно есть на самом деле! Улавливаете?! Этому меня ни на журфаке, ни в газете не учили. Вот собирать доказательства того, чего нет, да так, чтобы все поверили, что оно есть, – всегда рад! Доказывать же людям истину – профанация моей профессии!