Текст книги "Хора на выбывание"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Что же нам делать? – спросил президент.

С каждой минутой он верил своему советнику все больше и больше.

– Сейчас мы это обсудим. План у меня уже есть, – резко сказал журналист. – А теперь скажите, может ли вы хоть что-то реально сделать?!

– Да, конечно, – пролепетал президент, – с удовольствием.

– Хорошо, – Лоринков набрал номер, и протянул трубку. – Это мой деканат. Отмажьте меня от лекции по радиоделу.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

– Что делать, вождь? – у помоста, откуда выступал Юрий, стоял взволнованный член молодежного крыла ХДНП (про себя Юрий называл их демократическими пиписьками).

– А что случилось, цыпленок? – Юрий ласково потрепал мальчика по плечу.

– Говорят, вечером центр города освещать не будут. И это не из-за коммунистов. Город задолжал большие деньги электрораспределительной компании.

– Во-первых, это потому, мальчик, – объяснил Юрий, – что электрические сети продали испанцам, а не румынам, как следовало бы. Во-вторых, это все равно происки коммунистов, о чем ты сейчас и скажешь своим братьям и сестрам, собравшимся здесь. В третьих, я что-нибудь придумаю, и даже в темноте трибуна наша не останется незамеченной.

Юрий еще раз потрепал мальчика по плечу и отечески улыбнулся ему.

– По крайней мере, я так думаю, – продолжил он. – А ты как думаешь, цыпленок?

– А я думаю как вы! – гаркнула «демократическая писюлька» (потому как, по градации Юрия, школьник даже под «пипиську» не попадал).

Юрий вышел на трибуну и поднял руку. Все восемьсот манифестантов умолкли.

– Добрый вечер, братья румыны, – начал Юрий, – добрый вечер вам еще раз. Сейчас перед вами выступит учащийся лицея имени Георгия Асаки, Эмил Плугару, и расскажет о небольшом сюрпризе, который приготовили нам большевики. А потом мы немножко подождем и увидим сюрприз, который я приготовил для большевиков в ответ на их сюрприз. Вы согласны?

– А-а-ддд-ааааа, – заревела толпа.

– Тогда на сцену выходит Эмил!

Пока школьник сбивчиво объяснял манифестантам «все, как есть», Юрий позвонил жене:

– Дорогая, наша елочная гирлянда еще цела?

Вечером двое новозеландских и один канадский турист с фонариками в руках, спотыкаясь, брели по темному, неосвещенному центру Кишинева. Один из новозеландцев, – подвыпивший, – ругался с канадцем. Он доказывал, что хоть известная певица Кайли Миноуг и австралийка, но Австралия и Новая Зеландия так близки, что Кайли по праву считается жителями Веллингтона и немногочисленными остатками племен майори своей землячкой. Канадец выпил еще больше, поэтому соглашался.

Вдруг он остановился и глянул вперед. Там, на месте обычного митинга, к которому привыкли даже иностранцы, возвышался деревянный крест освещенный лампочками елочной гирлянды.

– Эти варвары, – сказал канадец, и икнул, – эти варвары поклоняются кресту с цветомузыкой!

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

– Тише, вы! – шипел на двух соратников активист молодежного крыла ХДНП Тудор Постойкэ.

Молодые люди посреди спящего палаточного городка манифестантов снимали гирлянды с креста.

– Теперь, – шепотом продолжал Постойкэ, – тихо уносим крест. И не шуметь!

Попыхтев минут десять, они смогли приподнять крест, и понесли его к грузовику, стоявшему за палатками. Подул ветерок, и в городке нестерпимо завоняло. Туалеты были болью организаторов митинга. В платные туалеты манифестанты ходить не хотели. Бесплатных поблизости не было… Всем стало неловко.

– Говорят, – прошептал один из активистов, – что коммунисты специально по ночам разбрасывают среди палаток дерьмо, чтобы все говорили, какие мы, мол, свиньи.

– Да? – усомнился другой, – а как же они его сюда приносят?

– Да очень просто, – отозвался информированный собеседник, – в пакетах. Пакеты здесь оставляют.

– Что-то я не видел здесь никаких пакетов со следами дерьма, – усомнился Постойкэ.

– Так они их моют и где-нибудь складывают!

– Мэй, что только не придумают эти коммунисты, – неодобрительно цокнул языком Постойкэ. – На какие только изощрения не идут! Ладно, грузите крест.

– Ой, Тудор, мне в туалет надо, – сказал самый младший.

– Какой туалет, – разозлился Постойкэ, – ты что, видишь здесь туалет? Нет здесь никаких туалетов. Было пятнадцать штук, но все платные. А откуда у бедных студентов деньги? Они же не получают денег из Москвы от русских свиней, как наши коммунистические сволочи! По большому или по маленькому?

– По большому…

– Ладно, иди, сядь между палаток, только чтоб тихо. Все равно коммунисты все уже здесь изгадили!

Товарищ Тудора отошел и присел. Получалось у него громко.

– Ничего, – прислушавшись, вынес вердикт Тудор, – слышится так|, будто кто-то храпит!

Наутро национал – радикальные газеты Молдавии вышли с заголовками на первых полосах: «Антихристы-коммунисты украли крест!», «Украли крест, оставив кучи дерьма!», «Президент Воронин поменял крест на дерьмо!», «Есть ли у коммунистов хоть что-то святое?!», «Зону, свободную от коммунизма, изгадили образно и буквально!», «Коммунисты! Забирайте свое дерьмо и возвращайте нам наш крест!», «Дерьмо на крест?! Обмен неравноценный, господин Воронин!», «Коммунисты испражнились на религию».

Из креста получились отличные угли. Юрий жарил на них шашлыки еще полтора года.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Юрий весь вечер пил коньяк, и потому, проснувшись в полночь, долго не мог оторваться от бутылки с водой.

– «Ресан», – брезгливо отбросил он пустую бутылку в угол, – говорят, пробили скважину над скотомогильником, и оттуда воду качают. Потому вода и дешевая.

Потом задумался, встал, включил свет, и записал это в блокнот с пометкой: «не забыть, – виноваты коммунисты». С дивана за ним равнодушно следил отец. За те несколько недель, что Юрий показывал его митингующим, старик к роли зомби привык, и только иногда еще, по привычке, споласкивал рот кислым вином перед тем, как попробовать свежезаваренный кофе. А еще он открыл в себе удивительную способность ложиться на женщину и протирать ее до кровавых мозолей, потому что части тела его, – все, – воистину окаменели. По утрам он даже вынимал известняковые ракушки из ушей.

– Что, папа, поймав взгляд отца, и налепив его на стену, спросил Юрий, – привык?

– В общем, да, – вяло согласился отец. – Как у тебя?

– Все хорошо. Пока. Разогнать нас не могут, – Совет Европы вмешается, начнется буча международных масштабов. Смотреть на нас спокойно они тоже не могут – люди стали поговаривать, что власть слабеет. Но в городе что-то происходит.

– Что?

– Появилось много странных людей. Говорят, ведут себя как полоумные. У всех на руках – какие-то наколки в виде цифр.

– Это не странные люди, сынок.

– Знаешь, кто они? – оживился Юрий.

– Знаю.

– Скажи.

– Потом.

– Нет, сейчас.

– Я же сказал, потом.

– Папа, – вздохнул Юрий, – сейчас я выну из вашего затылка иглу. И вы рассыплетесь. Вы, папа, голем, и старайтесь об этом не забывать.

– Вынимай. Мертвые умирать не боятся.

– Хорошо. Скажете потом.

– Да, потом. В обмен на кое-что. Но и об этом позже.

– Этих людей в городе много. Они какие-то сумасшедшие. Мне это не нравится.

– Не отвлекай меня. Я думаю о стране.

Отсмеявшись, Юрий, погасил свет, и, стоя у открытого окна, закурил. Жены с детьми дома не были: они уехали отдыхать в деревню.

– Беда нашей страны, сын, – начал отец, – в том, что все мы ее чересчур любим.

– А отчего это?

– Оттого, что мы, молдаване, каждый из нас, уверен в том, что Молдавия – это он сам. И ты уверен, и я, и каждый, кто здесь живет. Так думает каждый, кто здесь живет, даже если не хочет в этом признаться даже самому себе! Поэтому каждый из нас считает, что чем лучше он сделает для себя, тем лучше сделает для Молдавии. Где-то, не помню где, я читал историю про девушку в древней Японии, – такую красивую, что обладать ей хотели все женихи округи и даже женихи столицы. Знатные и простолюдины, красивые и уроды, – все хотели на ней жениться. Вот она, бедняжка, в один прекрасный день и бросилась со скалы, чтобы не быть причиной раздора. Жаль, что Молдавия никогда не бросится со скалы.

– Папа, – ужаснулся Юрий, – да что вы такое говорите?!

– Молчи, щенок, – властно сказал отец и тоже встал у окна, – твой отец знает, что говорит. Та девушка, о которой я тебе рассказывал, выбрала верный путь. И знаешь, почему? Если бы она не бросилась со скалы, пришлось бы ей, чтобы раздоры не сотрясали страну, стать шлюхой. Теперь понимаешь, почему Молдавии лучше было бы броситься со скалы?

– Если так думать, – возразил Юрий, – то никогда у человека не будет под ногами земли, а только угли, и зачем нам вообще нужна такая страна?

– А она, дурак ты этакий, нам и не нужна, – хмуро ответил отец, грызя заусеницу.

– Как это? – спросил Юрий и в растерянности тоже стал грызть заусеницу. Привычку эту он давно перенял у отца и потому большой палец его левой руки всегда был в подсохшей крови. – Мы же не хотим в Румынию на самом деле, а, отец?

– Объясню, – смягчился отец, – вот, возьмем тебя, к примеру. Взрослый человек, отец семерых детей, лидер партии, депутат… А, если присмотреться? Дитя! Большой ребенок! Пальцы вот кусаешь… Оттого ты меня раздражаешь, что уж больно на меня похож. И вот так вся страна у нас – не взрослые люди, а дети, право слово. Дети неразумные. Куда нам – страна? Тебе – страна? Что ты с ней делать будешь? Закопаешь в саду? Трахнешь, посыпав засохшими цветами? Хору с ней станцуешь? Вином обольешь?!

Отец сердито засопел. И резко закончил:

– Помни! Мы, молдаване, хорошо умеем делать только одно, – жить! Работать нам учиться надо, потому что работали мы пятьсот лет не на себя, а когда так бывает, работаешь плохо. Да еще хотим лишних сто лет еще на кого-то поработать. Ну, а уж руководить теми, кто работает, мы и подавно не умеем. Мы умеем только одно. Жить.

– Хорошо, – Юрий устало сел, – хорошо. Я понял тебя, отец. Хочешь, я выну иглу?

– Ребенок, – презрительно усмехнулся старик, – начал играть, играй до конца. И потом, я тебе еще нужен, а ты – мне.

– Что же за наплыв странных людей в городе, папа?

– Это не твои бараны с митингов?

– Нет, я своих баранов знаю. Эти люди странные. Изможденные. С татуированными номерами на руках.

– Хорошо. Я скажу тебе, откуда они.

– Откуда?

Отец долго молчал. Потом ответил:

– Это люди из концентрационного лагеря Треблинштрассе. Он действует до сих пор, и расположен в пяти километрах под Кишиневом. Я этим концлагерем руководил до самой смерти. Теперь делать это придется тебе.

ХХХХХХХХХХХ

После первого покупателя, который взял пачку сигарет, Азаэль взял купюру, и обмахнул ей весь товар на лотке. Так делают все лоточники Кишинева, веря, что это принесет им удачный день. Азаэль в примету не верил, – ему не положено было верить в нее просто хотя бы из-за должности, ведь он был ангелом третьей категории, – но для маскировки приходилось совершать нелепые обряды жителей этого грязного городка. Неподалеку от Азаэля второй ангел, – уже второй категории, Узза, – подметал асфальт.

В Кишиневе они находились уже третий месяц. Сюда их послали для наблюдения за жизнью людей. Официально. Неофициально господь Бог интересовался, что же там, черт побери, такое происходит в этом Кишиневе, что о маленьком клочке земли, – Молдавии, – говорят теперь везде и повсюду.

Узза похотливо взглянул на женщину, спешащую к троллейбусной остановке. Азаэль предостерегающе поглядел на коллегу. Он еще помнил ту, первую командировку на Землю, когда они совершили грехопадение (я бы даже сказал, вдоволь насовершали…) и были на время отлучены от ангельского сана. Зато от их семени произошли титаны, тибетцы и люди с третьим глазом, о которых так любили писать сумасшедшие Рерихи.

– Почем помада? – у лотка стояла сельчанка.

Продала оптом помидоры, а сейчас спешит на обратный поезд, неприязненно подумал Азаэль.

– Сегодня по пятнадцать.

– Да? – нерешительно мялась женщина, – ну, дайте глянуть.

Чего тут глядеть, думал Азаэль, тебе только морковный цвет и подходит. Помада была плохая, польская, и на губах оставляла жирные куски, сколько ни разглаживай. У Азаэля были причины не любить не только женщин, но и помаду. Ведь, – и это записали даже в Библии, в ту, первую поездку на землю, он, в довершение ко всему, научил еще женщин красить лицо. В результате теперь даже деревянным Мадоннам в католических церквях раскрашивают лик, а отбивать за это покаянные ежедневные поклоны (сто штук утром, двести вечером) – Азаэлю. А ведь началось все так забавно: голая туземка и уголек, которым так забавно было разрисовывать….

Дела у них шли хорошо. Каждое утро жители палаточного городка приходили купить то сигарет, то пива. Пару раз приобрели даже гигиенические салфетки.

Телефонный аппарат на здании, у которого стоял лоток, зазвонил. Узза бросил метлу, подошел, сунул карточку и сказал:

– Да, ангел на проводе.

В это время он засветился и исчез. Азаэль понял, что командировка кончилась, и тоже испарился. Сельчанка, выбиравшая помаду, грохнулась на лоток и опрокинула товар.

Голос в трубке произнес:

– Общая картина мне ясна. Пускай их мирят мудаки из Совета Европы. У меня вчера семь тысяч некрещеных филиппинцев прибыли. Алоха, братья.

ХХХХХХХХХХХХХ

В уездной библиотеке Унген члены Союза Писателей Молдавии раздавали автографы. Собравшиеся: библиотекари, и работники школ, подходили неохотно. У председателя делегации, – журналиста Спинея, – дрожали руки, и, то и дело, пропадал голос. Библиотекари понимающе переглядывались.

– А сейчас, – сказал Василий Спиней, писатель, не написавший ни одной книги и видный деятель национал-радикального движения Молдавии, – я скажу вам вот что…

В горле у него пересохло и пришлось отпить воды из стакана.

– Коммунисты, – продолжил он, – плохая власть…

Библиотекари негодующе зашумели. Коммунисты, конечно, воровали как все, но чуть меньше: пенсии и зарплаты стали выдавать вовремя, в городском саду прибрали, и перестали отключать в городе свет. Представитель коммунистической партии отвел глаза, будто от скромности. На самом деле ему было стыдно: в прошлом году на партийные взносы он купил для дочери караоке.

Дискуссия затихла сама собой. На столы поставили угощение, самовар и огромный кувшин с крышкой. За несколько секунд Василий Спиней, спрятав за спиной дрожащие руки, преодолел расстояние от стула до кувшина приставными шагами (совсем как в армии, где он служил в 76-м году и преодолевал полосу препятствий за 8 секунд, – тогда активист комсомола Спиней не пил). Резко дернул крышку и чертыхнулся:

– Да что это у вас тут?!

– Как что? Кипяток… Для чая…, – растерянно ответила одна из библиотекарей.

– Чай… – разочарованно протянул Спиней, и отошел от кувшина. – Чай…

Через час участники конференции со странным названием «Библиотеки Молдавии и ее писатели: проблемы и пути их решения», разошлись. Разошлись так же, как проблемы и пути их решения. Василий Спиней, выйдя на улицу провинциального городка, глянул под ноги и обмер: посреди дороги, в огромном ручье, болтался меховой шарик с горящими глазами.

Спустя несколько минут Спинея увозила в Кишинев «Скорая».

А возле библиотеки, вглядываясь в ручей, – воду из прорвавшейся канализационной трубы, ходила красивая пятидесятилетняя женщина, лучший библиотекарь уезда. Она плакала и бормотала:

– Неужели ты утонул, Масянчик?

На следующий день сбежавший из клетки в библиотеке хомячок Масянчик вернулся сам.

После Унген Василий Спиней не пил четыре года. Ровно столько, сколько прожил в библиотеке Масянчик.

ХХХХХХХХХХХХХ

– Лоринков, – спросил президент на подходе к четвертому бокалу хереса (в кабинете играл Брэгович) – Лоринков, а скажи мне, какие бабы тебе больше нравятся?

– Вы предлагаете, мой президент?! – воодушевился журналист, полулежавший в мягком кресле.

– Пока только спрашиваю, – губы его высокопревосходительства кривила пьяная улыбка.

– Аа-а-а, – ядовито протянул разочарованный журналист, – спрашиваете… Ну уж не такие, как эта ваша последняя…Такие меня не прельщают.

Президент приподнялся в кресле: его обуревала ярость из-за того, что последняя его интрижка стала известна, но, в то же время, он был горд, что все знают об этом.

– Откуда? – пьяно спросил он.

– От верблюда, – отрезал журналист, – так вот, не прельщают меня такие. И вообще, один, конкретный тип женщин меня не прельщает. Что может быть глупее: до конца дней сожительствовать с одним типом женщин, к примеру, полными брюнетками? Получается, вы всю жизнь проживете с одной полной брюнеткой! Прелесть жизни в многообразии!

– Мальчик мой, – перебил пьяный вусмерть собеседник, – я хочу рассказать тебе об удивительной реинкарнации того, что мы с тобой, как, впрочем, и все люди, называем «удовлетворением желания». Хочешь ли ты послушать меня?

В это время за окнами дворца вспыхнул свет и заиграла музыка: ночная программа палаточного городка манифестантов началась. Журналист склонил голову:

– Я слушаю вас, мой президент.

Затем с удивительной нелогичностью поднял трубку и набрал номер.

Президент заговорил:

– Итак, друг мой, на самой ранней поре своего, как теперь говорят, созревания, каждый из нас истово хочет, желает, мечтает, только об одном – об обладании тела существа противоположного пола. Те, кто этого не хотят, не в счет – они извращенцы!

– Вы мне целую встречу с альтернативной молодежью сорвали, – заорал журналист, – а я их две недели обрабатывал. Только мудак может сказать толпе продвинутых гомосеков с накрашенными, что ему нужна «любая молодежь, хоть красная, лишь бы не голубая»!

– Плевать, – сказал президент, плевать. Так вот, та самая пора созревания. Хочется. Что делать? Правильно. То самое, о чем еще Фрейд говорил – что занимаются этим все, а кто не признается, занимается до сих пор.

– Нет, – пьяно сказал журналист, пролив вина на рубашку, – я – нет.

– Фи, – скривился президент, – ты пошлый пример пошлого примера Фрейда!

За окнами оратор прокричал в мегафон:

– Мафия Воронина скупила страну! Долой мафию Воронина!

Толпа заревела. Журналист смеялся. Президент продолжил:

– Итак, затем начинается то, что мы называем половой жизнью. Поначалу – чрезмерное увлечение. Траханье. Траханье. Всюду траханье. Как кролики.

– У меня был кролик, – взгрустнул журналист, – его звали Массандра. Его потом забили на Рождество колотушкой по затылку. Это было ужасно.

Журналист зарыдал, придерживая пятую бутылку, которую только что открыл. Президент сочувственно замолчал. На площади заскандировали:

– Президент – большевик, президент – террорист!

Журналист засмеялся. Президент облегченно улыбнулся и стал развивать мысль:

– Однако, через два-три года обладания желанным телом, мы приходим к тому, что физически нуждаемся в нем, не нуждаясь в нем духовно. Мы возвращаемся к рукоблудию. Наконец, финальная стадия – поняв, что жизнь не вечна, ты возвращаешься к плотским утехам.

В комнату забежали девочки по вызову. Одна из них была удивительно похожа на ведущую местного канала новостей. Усадив ее на колени, журналист поднял трубку.

– Алло, – протянул в трубке женский голос. Голос цветущий, словно роза, мягкий, будто вата, теплый, как навоз.

В распахнутое окно залетели две зловредные звезды. Одна из них, тихо скользнув мимо спящего президента, лизнула журналиста в щеку.

– Дорогая, – хлебнул он из стакана, – я спасаю мир.

– Неубедительно.

– Хорошо, – согласился он, – я спасаю страну.

– Еще хуже!

– Я спасаю себя! – заорал журналист и бросил трубку.

Через полтора часа протрезвевшие журналист с президентом курили у подоконника.

– Я знаю, что делать! – сказал журналист. – Нужен отвлекающий маневр. Мы с вами украдем депутата! Того самого. Помощника Рошки. Через час.

В это время Юрий, стоя на помосте, неотрывно глядел в затылок помощника. Ему было слегка неудобно. Через час он собирался своего депутата украсть. Ему нужна была жертва в качестве отвлекающего маневра.

ХХХХХХХХХХХХХ

– Шапка румынского офицера, – объяснял свою веселейшую задумку молдавским коллегам румынский журналист Виорел Бологан, приехавший в Кишинев освещать акции протеста, – это такая старая шутка. Когда вы были под нами, по селам на шесте носили шапку румынского офицера.

– Ушанку? – пьяно спросил Лоринков.

– Нет, ушанку маршал Антонеску носить своим офицерам запрещал, – сказал Бологан, – потому что она была символом коммунистической чумы. Но они ее один хрен носили, потому что зимой уши мерзли. Так вот, шапка. Всякий, кто ее видел, должен был низко поклониться. Кто не кланялся, получал палкой ударов десять. Что забавно: носили шапку и били непокорных вы же – молдаване!

– Отлично, – сказал Лоринков и закурил, – а у тебя есть?

– Шапка, – с полуслова понял его Бологан, – ага!

Через полтора часа друзья шли по селу Шолданешты с огромным шестом, на котором торчала шапка румынского офицера. Бологан орал:

– Новое распоряжение правительства! Кланяться шапке! Кто не поклонится – оштрафуем! Новое распоряжение правительства!

Из пятидесяти семи прохожих не поклонился только глухой старик.

Друзей приглашали в каждый дом, и, через несколько часов машина была забита домашней птицей, вином и овощами.

– До чего же мы, молдаване, – расчувствовался Лоринков, – добрый, мягкий и сердечный народ…

– Выходи, – рассмеялся сказал Балаган. – Нам прокололи шины!

ХХХХХХХХХХХ

– Иван Георгиевич Рошка, испытанный человек. Наш человек. Коммунист со стажем. Второй секретарь Бендерского городского совета. Думаю, этим должен заняться именно он.

Собеседники, – двое немолодых мужчин, в советской военной форме, – помолчали. Тот, что постарше, обритый налысо, с папиросой в зубах, прихлебывал кипяток из стакана. Собеседник молча удивлялся тому, как можно прихлебывать кипяток, при этом не выпуская папиросу из зубов. Наконец, бритый ответил:

– Поймет ли Иван Георгиевич всю серьезность ситуации?

– Уверен, что да, – решительно сказал седовласый майор безопасности. – Человек этот не раз проверен в деле. Проверен нами. Всегда успешно выполнял задания партии, даже в сложных ситуациях.

– Думаю, – решился лысый, – нам надо ввести его в курс дела. Медлить более нельзя, майор. Вчера звонил из Москвы Сам…

Мужчины встали и почтительно помолчали. Затем лысый продолжил:

– Сам потребовал организовать лагерь как можно скорее и немедленно доложить о результатах.

Через полчаса нарочный спешил от дома – музея Пушкина в Кишиневе, где состоялась беседа, за Иваном Рошкой, проводившим с молдавской молодежью, вступившей в ряды освободительной красной армии, политические занятия. Еще через час Рошка, – отец человека, который впоследствии будет яро ненавидеть все то, за что боролся Иван, – предстал перед двумя военными.

На самом деле военными они не являлись, а были личными представителями Главнокомандующего на освобожденной от немцев и румын Бесарабии. Об этом не знал никто, кроме их шофера, но жить тому оставалось недолго: перед тем, как покинуть Молдавию, уполномоченные Главнокомандующего завели доверчивого водителя в погреб и утопили в бочонке с вином. Инцидент расследовать не стали, – подобные случаи происходили тогда часто. Как и отравления молдаван водкой: дружба народов только начиналась.

– Доложите ситуацию по лагерю военнопленных и сочувствующих советской власти, – сурово приказал майор Ивану Рошке.

Лагерь, о котором он говорил, открыли румыны, по требованию немцев, в 1942 году. Условия содержания в нем, в силу некоторых особенностей национального характера румын, жестокими не были. За пять леев заключенный мог покинуть территорию лагеря на сутки, за десять – не работать неделю, за пятнадцать – заказать шлюху из борделя, который предприимчивые румыны сами же у лагеря и открыли. Однако через год руководство лагеря сменили немцами, после чего заведение стало принимать черты старого доброго концентрационного лагеря. Освободили его в 1944 году советские войска, в рядах которых, в качестве переводчика с румынского, служил Иван Рошка.

– Среди тех, кто не умер, – волнуясь, начал рапортовать он, – от истощения, сорок процентов евреев, тридцать процентов – молдаване – подпольщики. Остальные тридцать, – те, кто попал в лагерь за бытовые антинемецкие высказывания. Всего в лагере сейчас две с половиной тысячи взрослых, тысяча подростков до двенадцати лет, и триста детей в возрасте до семи лет. После дезинфекции, намеченной на завтра, мы намерены отправить их по до…

– Теперь слушай меня, Иван, – глухо сказал полковник, поставив стакан на стол. – Как коммунист – коммуниста. Как советский человек – советского человека. Как сталинец – сталинца. По домам мы никого не отпустим. Никого, слышишь? И не «мы», а ты не отпустишь. Именно ты. Почему? Потому, что руководство лагерем, который продолжит работу, поручено именно тебе. Лично товарищем Сталиным.

Мужчины встали и почтительно помолчали. Сели. Офицер продолжил.

– Как ты знаешь, Иван, сейчас полным ходом на освобожденных территориях идет проверка тех, кто сотрудничал с немцами. Не избежать этой проверки и заключенным концентрационных лагерей. Может быть, ты скажешь, что это жестоко? Может быть, отвечу тебе я. Может быть, ответит тебе товарищ Сталин…

Мужчины встали, вытянулись и почтительно помолчали.

– Ну, а если человек, пусть он и заключенный, завербован врагом? В лагере-то легко сломаться! – нарушил молчание полковник. – Очень легко. Вдруг, заключенный – член пятой колонны?

– Что за член у колонны? – подумал Иван, еще не в совершенстве изучивший русский язык, но благоразумно промолчал, опасаясь быть обвиненным в политической близорукости.

Офицер продолжал:

– Сам понимаешь, нам нужно выяснить, кто есть кто. Кто сломался, кто сам предложил свои услуги врагу… Война-то ведь не окончена! Выслать их отсюда в Сибирь, как «кулаков», мы не можем. Они же в глазах народа герои, жертвы, не то, что жадные и вороватые «кулаки». А проверить каждого в лагере и отпустить мы тоже никак не можем. Ведь из ста человек один да проболтается! Посуди сам, какие настроения появятся в народе, когда на слуху будут троцкистские сплетни о том, что мы, якобы, заключенных концлагерей мучаем, подозреваем… Поэтому партия и товарищ Сталин…

Майор и Иван Рошка собирались было вскочить, но полковник, видимо уставший, поморщился, и все продолжали сидеть.

– … И лично товарищ Сталин дают тебе ответственное задание! В тридцатидневный срок лагерь должен быть восстановлен! Конечно, заключенные не должны думать, что это мы, представители советской власти, вновь подвергаем их таким истяза… испытаниям… Это было бы недальновидно. Политически близоруко. Да если б они это знали, сам понимаешь, мы бы не могли выпустить их оттуда. Их пришлось бы ликвидировать для блага советского народа, даже если б они не оказались врагами! Но выход есть: придуман он товарищем Сталиным. Запомни! Прежний режим работы и содержания заключенных в концлагере будут поддерживать люди в немецкой форме! Ты – комендант! Объект – секретный. Подчиняешься – лично товарищу Сталину. Срок работы – до полного выяснения врагов, замаскировавшихся под жертв фашизма. Рано или поздно они себя проявят тем, что придут к тебе с предложением о сотрудничестве. Тут-то ты их и в расход… В общем, срок работы неограниченный. Десять лет, двадцать, пятьдесят, наконец! Если надо, сто лет тебе партия даст!

– Но мы же их освободили, и они об этом знают… – выдохнул ошарашенный Иван.

– Придумать, как все обставить, это уже твоя забота, Иван! Мы в тебя верим! – довольно заключил полковник. – Средства будут приходить из Москвы на этот счет.

На столе появилась бумажка с цифрами.

– Ни армия, ни милиция, – продолжался инструктаж, – не приблизятся к объекту никогда! Мы, – кто именно, тебе знать необязательно, – уже распространили слух о том, что территория лагеря была местом испытания смертельного бактериологического оружия. И земля эта, якобы, заражена на семьдесят лет. Все щиты с предупреждениями будут расставлены после того, как ты начнешь работу в лагере. Даю совет: переодень своих подчиненных, – вот, кстати, список, – в форму СС, и возьми лагерь штурмом. Для пущей правдоподобности нашу часть, которая лагерь освободила, ликвидируй.

– Это же наши, советские люди… – побледнел Рошка.

– Иван, – зловеще сказал майор, – член партии всегда должен быть готов ликвидировать сто тысяч советских людей ради счастья десяти миллионов советских людей. Такова железная логика пролетариата. Или ты не читал Маркса?

Иван, никогда не читавший Маркса, тщательно скрывавший это и стыдившийся, почувствовал головокружение. Военные довольно переглянулись. Майор подмигнул.

– Видишь вот это? – процедил полковник, наставив пистолет на Ивана. – Если ты, гадина, откажешься выполнять задание партии, то я тебя, троцкиста!!!..

– Что вы, что вы, товарищи… – лепетал Иван, колышась грузным телом вместе со своим несмелым сердцем, – что вы… Я понимаю… Я выполню… Да… Я… Ко…

– Да ты не журись, Иван, – мягко сказал майор, подвигая вскочившему Рошке стул, – садись с нами. Водки хочешь?

Готовый расплакаться Рошка быстро кивнул и залпом проглотил стакан спирта.

– Мы так, – ласково пропел полковник, – мы просто… нервные мы, Иван. Всюду враги. Троцкисты недобитые. Ты не думай, мы-то знаем, что ты лично предан делу товарища Сталина и партии… Ан иногда нервы и у стальных людей взыграют… В общем, за семьдесят лет вы там в лагере справитесь… Если доживет кто…

Мужчины засмеялись. Военные – добродушно, а Рошка – нервно.

«Нет, нет, – думал Иван, – это бред какой-то. Наваждение. Враги. Переодетые враги. Шантажируют».

– Для прикрытия, – пристально глядя ему в глаза, чеканил слова военный, – вручаем тебе погоны генерала НКВД. А также – приказ Самого о назначении тебя вторым секретарем ЦК КП МССР. Могли бы и первым, но к первому секретарю внимания больше. На связь будешь выходить раз в год. Пакет с записями – наблюдениями за заключенными будешь класть каждые 7 ноября. Куда бы только…

– У них тут этот есть, как его, Степан… – икнул подвыпивший уже майор…

– Штефан, – машинально поправил Ион, – Штефан великий, знаменитый господарь…Только памятник его румыны увезли.

– А что, – поразмысли полковник, – идея хорошая… Герой – национальный… Дружба народов. Будет тебе памятник Штефана вашего! В центре города стоять будет!

Тут он хлопнул Ивана по плечу, отчего тот понял, что все происходящее с ним, не более, чем переутомление и нервы. Вот сейчас выйдет он на пыльный двор, вдохнет прогретой солнцем пыли, пойдет в часть, отоспится, и все будет, как прежде. Не могут же два сумасшедших троцкиста, подсунувших ему настоящие погоны генерала НКВД и приказ с подделанной подписью Самого Сталина, поставить в центре освобожденного Кишинева целый памятник? Нет, не могут… Иван радостно улыбнулся…

– И я говорю, будет тебе Штефан! – по-своему растолковал его радость полковник, и расцеловал Ивана в лоб. – Запомни! Просыпаешься утром, смотришь на календарь. Видишь на листочке дату 7 ноября, бегом к памятнику этого вашего Штефана, который мы быстренько поставим. Пакет с наблюдениями кладешь в букет. Букет – три белые и четыре красные розы. Успехов!