Текст книги "Хора на выбывание"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Ошеломленный крестьянин, коммунист и подпольщик Иван Георгиевич Рошка, уходя со двора старого домика генералом НКВД, комендантом концентрационного лагеря и вторым секретарем ЦК КП МССР (причем ни во что это он не верил) машинально отметил, что в автомобиле военных что-то булькает.

Но звук шел не из двигателя автомобиля, а из маленького зарешеченного окна, вентилирующего погреб. Булькал шофер уполномоченных, который, осознав, что вынырнуть из бочки с вином ему не дадут, с отчаяния выпустил в вино весть крик своего безумия…

На следующее утро политрук 2-го гвардейского полка 47-й краснознаменной дивизии 3-го Южного фронта Иван Рошка упал в обморок, увидев, как на центральной площади Кишинева солдаты с песнями и руганью устанавливали найденный памятник Штефану чел Маре, который едва не увезли и бросили в последний момент румыны.

Еще через двое суток, когда в газете «Красная Молдавия» вышел указ товарища Сталина о назначении товарища И. Г. Рошки вторым секретарем ЦК КП МССР, Иван поседел и, собрав по спискам людей НКВД, приступил к разработке плана захвата концлагеря…

– Бред какой-то! – перевел дух Юрий.

– А то, что ты с покойником разговариваешь, не бред? – мягко спросил отец.

– Бред, – устало согласился Юрий, и пошел к буфету. Достал бутылку, хлебнул и с надеждой спросил:

– Ну и что, разве вы его, этот концлагерь, через год – другой не прикрыли? Разве они все не подохли там?

– Нет, – отрезал отец, не прикрыли. – Не подохли! Семьсот детей, помнишь? Им сейчас по пятьдесят-шестьдесят… Работает лагерь до сих пор. Разве что, легенда другая…

– Да, – вспомнил Юрий, – теперь говорят, что на том месте радиация… Но почему это я буду им руководить?! Наоборот! Пригласим прессу, разоблачим! Наследие коммунизма!

– Наследие твоего отца, сынок, – остановил Иван Юрия, – и те двое военных об этом знали и помнили. И те, кто им унаследовал, об этом знают. Придется тебе делать то, что делал отец. Иначе компромат на меня ударит по тебе.

– … а убить вас окончательно я не смогу, – вслух подумал Юрий, – потому что придется держать по вам 40-дневный траур, а такой перерыв для моих митингов – недопустим… Как говорят шахматисты, пат…

Юрий глянул на часы и вскочил.

– Простите, папа, у меня важное дело. Что дальше делать, я потом решу, а вы пока отдыхайте.

– Ну да, – улыбнулся отец, – конечно. Только сынок, посмотри на календарь.

Юрий глянул на стену, уже зная, что там.

– Седьмое ноября, – кивнул отец и выложил на стол пакет. – На следующий год донесения будешь составлять уже сам.

ХХХХХХХХ

– Тише! Черт бы вас побрал! – зашипел Лоринков.

Президент, не заметивший в темноте ступеньку, споткнулся. Оба они нервничали. На лестничной клетке депутата Рубрякова было темно.

– А еще депутат! – злился президент, – лампочки в подъезде поставить не может!

– Кто знает, вдруг он ее ставил, – съязвил журналист, – а коммунисты – антихристы ее украли?!

У обоих в руках были черные пакеты, и веревки. Президент сжимал еще и кастет.

– Только не насмерть! – шепотом инструктировал его журналист, – нем герои-покойники не нужны!

– Откуда я знаю, как насмерть, а как нет?! – жаловался президент. – Что я, по-вашему, большой специалист по похищениям людей?

– Да и я не специалист в этом, – признался журналист, – впрочем, это же людей, а мы собираемся похищать де-пу-та-та. Вина хотите?

– Не откажусь.

Выпив, похитители прислушались. С первого этажа кто-то крался наверх. Журналист знаками показал, что надо подняться еще на этаж. Оттуда они вышли на крышу и спустились вниз через другой подъезд.

– Видно, – отдуваясь сказал журналист, – какие-то квартирные грабители.

– Надо бы сообщить в полицию, – встревожился президент.

– Что?! – вновь зашипел Лоринков. – Как именно?! Только что поступил вызов от двух преступников, собирающихся похитить депутата о том, что обычные воры собираются обчистить соседей депутата?!

Президент виновато промолчал. Журналист решительно сказал:

– План действий меняется!..

…– меняется план действий! – раздраженно сказал Рубряков своему шоферу и закурил. – Рошка чересчур экстравагантен! Эмоционален! Варвар! В какую Европу он хочет?! Европейский парламент рекомендует угомониться на недельку, чтобы они могли взять этого коммуниста Воронина в оборот, а Рошка, как взбесившийся, только усиливает митинги! Шумный! Невоспитанный! Ни дать ни взять, цыган с вокзала! Хуже гомосека!

Второе лицо Христианской Демократической Народной Партии Влад Рубряков очень не любил цыган и гомосексуалистов. Их существование, по его глубокому убеждению, мешало Молдавии интегрироваться в Европу.

– Так что теперь все будет по-другому, – сказал он, – и первой скрипкой в партии будет не Рошка, а Рубряков!

Депутат снова поморщился. Он очень страдал из-за своей излишне, по его мнению, «русской» фамилии, заканчивавшейся на «ов».

– Знаете, Влад, – тихо ответил наконец, шофер, – я понял, что долг истинного христианина состоит не только в соблюдении божьих заповедей, но и в любви к себе в первую очередь. Ибо что есть наше тело, как не Храм Божий?! Вчера, посетив собор Митрополии Бессарабской, я истово молился четыре часа, после чего мне было видение…

Суеверный и отчасти набожный Рубряков, широко раскрыв глаза, слушал. Шофер помолчал минут с пять и продолжил:

– … видение… Двенадцать апостолов, в разверзшихся небесах, вышли на поле Господне, дабы сразиться со слугами князя тьмы! Был там и он, я четко различал его где-то вдали, и глава его темнела в небесах карой и предостережением, а ноги попирали грешную землю смерчами и ураганами… Он ухмылялся… Ухмылялся так мерзко, как только может ухмыляться Сатана…

Рубряков осенил себя крестным знаменем.

– Так вот, двенадцать апостолов господних, – тихо и невыразительно продолжал, раскачиваясь, водитель, – вышли в небеса как на поле Господне…

– И пожали они жатву? – прошептал в ужасе Рубряков…

– Не было на том поле жатвы, ибо засеяно оно было зеленой травой, а не злаками. И вышли апостолы в поле… И была на наших, – я имею в виду апостолов, – были синие майки и желтые трусы, а на двенадцати слугах тьмы были зеленые майки и трусы бежевые… Судья дал свисток…

– Стой!!! – заорал взбешенный Рубряков и, приподняв подбородок шофера, глянул ему в глаза.

Потом он долго и неумело совал кулаком в лицо шофера, пока тот не опустился на руль машины.

– Так и есть! – орал Рубряков, стуча уже по затылку водителя, опять обкурился, мразь!!!

Зрачки шофера были неестественно расширены. Он действительно злоупотреблял марихуаной, но выгнать его Рубряков не мог, – парень был племянником двоюродной сестры сводного брата жены Влада.

Вздохнув, Влад вышел из машины, остановившейся метрах в ста от дома, и пошел к своему подъезду. Вдруг он увидел, как молодой парень пинает пожилого человека, лежащего на земле, и что-то кричит. Влад нервно выхватил из своего кожаного портфеля газовый пистолет и постарался незаметно подойти к хулигану. Уже вблизи он услышал, как парень кричит жертве:

– Молдаванин клятый! Румын несчастный! Всех вас, козлов, забить насмерть! Пора вас всех в Сибирь сослать, как коммунисты делали!!!

Разозлившись, Влад подбежал, прицелился в парня, как вдруг старик резко вскочил и ударил депутата кастетом в ухо.

– Ох, черт… – изумленно сказал Влад, инстинктивно потянувшись обеими руками к занывшему уху.

В этот момент журналист ударил его в затылок сцепленными руками. Рубряков упал, и похитителям удалось, отняв у него пистолет, надеть на голову Влада мешок. Затем они оттащили потерявшего скорее от страха сознание депутата в багажник. Сели. Закурили. Руки у обоих тряслись.

– Интересно, это от пьянки? – хмуро спросил Лоринков.

– Не обольщайтесь, – мрачно заверил его Воронин, – и у Раскольникова такое же было.

– Ну, мы же его не убили.

– Вы уверены?

Лоринков молча вышел из машины, прошел к багажнику, открыл его и снял мешок с головы депутата. Президент видел лишь, как его напарник захлопнул багажник и вернулся в машину. Уже в салоне он выругался. По руке его текла кровь.

– Кусается, – ответил он на немой вопрос президента.

Они вновь помолчали.

– Послушайте, – засмеялся вдруг журналист, – а ведь ни у вас ни у меня водительских прав нет!

– Ерунда! – решительно взялся за руль президент, – номера правительственные! Куда едем?!

… Когда машина отъехала, из дома Рубрякова вышел человек, которого журналист с президентом приняли за квартирного вора. Это был Юрий Рошка с веревкой, кастетом и черным пакетом в руках.

– Куда же он подевался, этот Рубряков? – вслух подумал он и поплелся домой.

ХХХХХ

– Дай, погляжу на тебя, – попросил Василий и долго смотрел в лицо Елены, сжав его руками.

Подростки, – дети расстрелянных немцами коммунистов, – были знакомы два года, но взялись за руки всего два дня назад, когда лагерь, где их содержали, освободила советская армия. До тех пор Василий жил в мужской части лагеря, а Елена – в женской. Четырнадцатилетний парень познакомился с шестнадцатилетней девушкой у колючей проволоки, разделявшей сектора. И так полюбил ее, что дарил Елене картофельные очистки, украденные с кухни, где Василий работал помощником повара – баландера. Каждое утро Елена выползала, – ходить сил у не нее было, – из барака, и, перебирая руками, добиралась до проволоки. Там она находила нанизанные на шипы куски картофельной шелухи, клала их в рот и долго, мучительно, ибо зубов у нее уже почти не оставалось, посасывала. Часовые на вышках могли бы подстрелить подростков, но их это забавляло. Они называли их «наши рахитичные Ромео и Джульета», а куски помоев, оставленных Василием – «букет пылкого возлюбленного своей красотке». Елена думала о вкусной, очень вкусной еде, чтобы слюны собралось много, и сосала шелуху.

– Когда-нибудь я буду сосать так тебя, – сказал она Василию весенним вечером, чувствуя, как безумие сползает по венам в стопы, а те словно немеют. На это он сказал ей, дрожа:

– Мы не дадим им…

Но не договорил: охранник выстрелил в воздух. Заключенным из секторов запрещалось общаться.

В первые же часы освобождения Василий пришел к женщинам и нашел среди них свою. Елена, чуть седая, с выбитыми зубами и огнем подмышками, принесла ему клятву верности. Подросткам умилялся весь лагерь: и заключенные, потерявшие веру в то, что удивляться еще можно, и военные, плакавшие от злости при виде тридцатикилограммовых скелетов. Скелеты были набиты ужасом смерти, костями и безумной надеждой уцелеть в мире, где подростков сажают в концентрационные лагеря. И вот, в один день эта безумная надежда исцелилась от сумасшествия.

– Помнишь, что я когда-то сказала тебе там, у проволоки? – спросила безумная шестнадцатилетняя старуха, самая красивая женщина на свете.

– Да, – сладострастно дыша, ответил Василий, и приготовился стать тем, кто дарит женщине счастье, унижая её.

Тогда в лагере раздались первые выстрелы…

XXXXX

«На деле история депутата Рубрякова такова. В полночь его перехватила у квартиры свора сотрудников Службы Информации и Безопасности, агентов охранки ХДНП и уголовных личностей. Бив депутата ударом шила в сердце, злоумышленники вывезли труп Рубрякова на заброшенные пути железнодорожного вокзала, где сожгли тело Рубрякова в топке паровоза…».

Журналист перечитал это сообщение «Ольвии-пресс» (информационное агентство Приднестровья) и довольно рассмеялся.

– Они уже валят исчезновение депутата друг на друга, – радостно сообщил он президенту по телефону. – Приднестровцы обвиняют СИБ, СИБ – приднестровцев, многие думают, что это сам Рошка убил Рубрякова, в общем, бардак зашумел, как я и предсказывал. Вы стройте скорбную мину и обещайте сделать все, чтобы Рубрякова нашли. А он пока пусть посидит в подвалах нашего друга из Сорок – цыганского барона. Я уже велел накачать Рубрякова вином и анашой. Думаю, наш депутат возражать не стал…

XXXXX

– … Кой дьявол?! – заорал президент Приднестровской республики Смирнов, только прочитавший в «Независимой Молдове» статью «Похищение депутата – рука сепаратиста Смирнова».

Президент Приднестровья набрал номер шефа государственной безопасности само провозглашенной, но от того не менее реальной республики. Министр Антюфеев поднял трубку.

– Что за чертовщина у вас там происходит с этим депутатом молдавским?! – спросил президент у министра, и приказал:

– У нас и так имидж подпорчен. Выясните, не ваши ли люди его по ошибке прихватили?

– Будет сделано, – меланхолично ответил Антюфеев и отложил в сторону «Историю пыток инквизиции от А до Я».

Через пять минут Антюфеев, стоя в подвале здания министерства Государственной безопасности Приднестровья, что-то выискивал в огромном чане. На руках у Антюфеева были резиновые перчатки по локоть. На чане была этикетка с надписью «Архив МГБ ПМР за 199-2002 гг».

– Его? – вытащив из чана окровавленную кисть, спросил Антюфеев подчиненного, высокого крепкого майора, подстригавшего ногти огромными пыточными клещами.

– Никак нет. Кисть – коммерсанта из Бендер. Много знал.

– Это? – продолжал поиски Антюфеев.

– Тоже нет, – виновато поежился майор, – голова эта – уголовного авторитета. Тираспольчанин. «Генка». Ребята убивать не собирались, так получилось просто.

– Может, – брезгливо поморщившись, достал Антюфев из чана кусок уха, – вот это?

– И это нет, – взволнованно оправдывался верзила, – и это мы по ошибке. Хотели одного правдолюбца забить, который письма в ООН писал, а оказалось, что он вот уже 2 года как помер. Соседа ликвидировали. Случайно.

– Эх ты, – досадливо сказал Антюфеев, – случайно того они убили, случайно тому ухо оторвали, третьему по ошибке ногу отрезали, а депутата вражеского государства украли, и кто? Не мы!!!

– Виноват, – шмыгнул майор, – виноват…

– Гляди, – задумчиво проговорил Антюфеев, стягивая перчатки и моя руки в тазике с теплой водой, – как бы я тебя не сдал в «Архив МГБ ПМР» за следующий год… Да не реви, телок! Шутка… натягивай перчатки, ищи. О результатах доложишь.

Через час осмотра 345 конечностей, 27 голов, 15 фрагментов кожи, 289 костей и 23 456 зубов, выяснилось, что тело депутата Рубрякова в архив МГБ Приднестровья не поступало.

– Игорь Николаевич, – доложил Антюфев шефу, – ни трупа Рубрякова, ни фрагментов тела вышеназванного депутата у нас нет. А раз ни его, ни фрагментов тела у нас нет, то он – жив. А если он жив, значит, украли точно не мои люди. Если б украли мы, я бы вам через час его уши принес.

– Какие уши?! – просипел Смирнов, – ты мне что говорил про то, как серная кислота даже кости разъедает, под монастырь меня подвести хочешь?!

– Да нет, шеф, – пояснил Антюфеев, – кого надо, разъедает. Но уши – как доказательство. Потом, конечно, и их бы растворили.

– А-а-а, – успокоился Смирнов, – продолжайте.

– В общем, если бы украли мы, я бы вам его через час показал, живым или мертвым. Так что, судя по почерку дилетантов, работали молдавские спецслужбы.

– Хорошо, успокоился Смирнов, – начинайте пропаганду. Дайте распоряжение «Ольвии-пресс». Пусть обвинят в похищении молдавский СИБ, Воронина и Рошку.

XXXXX

– Это даже хорошо, что кто-то успел его раньше меня украсть, – думал вслух Юрий, кормя с рук богомола кусками сырого мяса. – Греха на душу брать не пришлось…

Богомол, похожий на президента Академии Наук Молдавии, жил в доме Юрия второй год. Рошка нашел насекомое на центральном рынке, когда ходил туда покупать картошку и капусту перед парламентскими выборами с целью максимального сближения с электоратом. Овощи он потом отдал жене, а подобранного богомола кормил то сырым мясом, то тараканами, которых в соседнем заброшенном доме водилось множество. Называл он богомола – «Чимпой», чем очень веселил гостей.

– Мало у тебя, что ли, грехов? – ворчливо спросил отец, перебирая деревянные четки из можжевельника.

– По горло и еще чуть-чуть, – улыбнулся Юрий.

Скормив насекомому последний кусочек, Юрий поставил богомола в банку, и прикрыл газетой. Это была «Тимпула».

– Что же, – задумчиво сказал он, – свалим все на коммунистов. Если не они, то кто же?..

… Депутат Рубряков, которого спрятали в подвале цыганского барона в Сороках, пил, не просыхая, четверо суток, пока не понял, что убивать его никто не собирается. Тогда он немного осмелел, стал называть цыган «черножопыми», требовать своего адвоката и кофе со сливками по утрам. Все это приводило барона в отличное расположение духа. Потому старик велел изредка Рубрякова выпускать во двор, приковав предварительно депутата к забору семиметровой серебряной цепью. На солнце Рубряков долго моргал, строил ужасные рожи сбежавшимся посмотреть на него детям, и, наконец, присаживался неподалеку от барона. Тот, прикрыв бородой колени (холодно – жаловался стареющий цыган) что-то записывал на спинах голых женщин пальцами, обмакивая их в золотую краску.

– Что ты пишешь, барон? – тщетно пытаясь перекусить серебряную цепь, спрашивал Рубряков.

– Историю цыганского рода Молдавии, – не отвлекаясь от письма, отвечал барон, и глянув затем на депутата, советовал:

– А ты камнем попробуй.

– Барон, ты хоть понимаешь, что с тобой будет, когда я освобожусь, – злился Рубряков, на что цыган, смеясь, отвечал:

– Ты так полюбишь нас, что уйдешь из своего парламента в табор!

– Нет, – белеющими от гнева глазами Рубряков стирал лицо барона, как школьник стирает неудавшееся домашнее задание из тетради, – нет! Я сотру тебя, цыган, Сороки, я сотру ваш часовой пояс, ваши маки, ваших женщин, ваши цветы и детей, я сотру все в порошок и засыплю прах в песочные часы!

– Надеюсь, мы не подведем тебя, будучи прахом, и не изменим своей пунктуальности, – смеялся барон.

– Ты хоть знаешь, что творится в Кишиневе, – пытался стращать цыгана депутат, – ты хоть знаешь, что вся Молдавия поднялась против власти, вся Молдавия, а я – в первых ее рядах?!

– У каждого из нас своя Молдавия, – задумчиво говорил барон.

– Странно… – терял мысль Рубряков.

– Что?

– Серебро податливо, а я не могу разбить эту цепь.

– Зачем? – щурился барон. – Зачем тебе это? Ты – мой гость. Разве тебе плохо у нас – в нашей Молдавии?

– Брось, – раздражался Рубряков, – брось эту книгу, ничего путного у тебя не выйдет! Здесь жили мы, молдаване, а вы, цыгане, здесь пришлые!

– Это не так, – мягко возражал барон, после чего Рубряков в бешенстве проклинал мир и все цыганское племя, ничком свалившись на пыльный двор.

XXXXX

Проглядели! – в ярости заорал президент, ворвавшийся в кабинет Лоринкова. – Проглядели, мать их так!!!

Журналист оторвался от письма и с любопытством уставился на президента. Тот, упав в кресло, злобно продолжал:

– На границе нашли нашу машину! Там, конечно, следы крови и несколько волосков Рубрякова! И об этом сообщили в семичасовых новостях, а комментарий попросили у меня. Хорошо хоть, пресс-служба не подвела: «президент работает, но через несколько часов, владея полной информацией»…

– Ну, – полюбопытствовал Лоринков, – а что вы сказали через те самые несколько часов?

– Само собой, – скрипел зубами его высокопревосходительство, пообещал найти виновных! Сказал, что похищение депутата – удар по имиджу страны. Ну, и тому подобную чушь! На кой черт мы это сделали?! Сегодня на площади – 10 тысяч человек!!! Вчера было три! А сегодня – десять! И все почему?! Коммунисты украли Рубрякова, – кричат они, – коммунисты украли Рубрякова!

– Не волнуйтесь, – мой президент, налил валерьянки в стакан Лоринков и разбавил водой, – выпейте.

– К черту! – отмахнулся Воронин. – Выпить есть?

– Есть, – осторожно сказал Лоринков, – только отвернитесь.

– Разумеется, – смягчился президент и сел вполоборота.

Тайком он поглядывал, где Лоринков прячет коньяк, и остался доволен своей наблюдательностью. Иногда, размышлял президент, можно заходить в этот кабинет и прикладываться к чужой бутылке. А то к своей – как-то неудобно. Кругом глаза.

– И не думайте, – печально улыбнулся Лоринков, разливая коньяк, сегодня же вечером я бутылку перепрячу. А с толпой мы кое-что сделаем. Кинем ей кость. Освободим Илашку!

Ошарашенный президент по ошибке выпил валерьянки и едва не умер от гидрошока, что было бы поразительно: от гидрошока (попадания холодное воды в дыхательные пути) погибают в основном аквалангисты.

Илашку, – сотрудник спецслужб Молдавии, в 1 992 году работал на территории Приднестровья. Он убил четырех председателей колхозов мятежной республики, пятерых сельчан и одного агронома. Поэтому он возомнил себя Че Геваррой Закона. Однако МГБ Приднестровья Илашку изловило, и Илие мотал свой срок (пожизненное заключение) вот уже десять лет. В общем, обычная жертва необычных обстоятельств.

Изредка Молдавия требовала отпустить «борца за независимость», на что Приднестровье отказывало «дать волю террористу». Постепенно Илашку стал символом, образом, воспоминанием. Национал-радикалы постоянно включали его в предвыборные парламентские списки. И на депутатском кресле заключенного Илашку горела свеча. Романтично – думал про себя Юрий Рошка, с нетерпением ожидая выдачи зарплаты. Ведь жалование Илашку, числящегося в его фракции, Юрий забирал себе, а жену несчастного Илие гнал прочь…

– Как же мы его освободим? – удивился Воронин.

– Не будьте ребенком, – бросил Лоринков. – Илашку сидит только потому, что его просили не выпускать. А вы попросите выпустить…

Через полчаса на столе президента Приднестровья Смирнова лежала телеграмма с просьбой отпустить на волю заключенного Илашку.

– Антюфеев, – поднял трубку Смирнов, – этот, Илашку, он еще живой там у вас?

– Прикажете удавить?

– Не надо. Помойте, побрейте, и отвезите в Кишинев. Наконец-то они соизволили его попросить.

– Будет сделано.

Еще через два часа Илашку, в костюме и при галстуке, ехал в машине МГБ Приднестровья в Кишинев, плача от счастья. За десять лет заключения узник немного тронулся в уме: по личному распоряжению Антюфеева, в камере Илашку круглосуточно, без выходных, звучала «Калинка» и «Марш славянки». Обе мелодии – одновременно…

ХХХХХХХ

Арбайтен, арбайтен! – орал Иван Георгиевич Рошка на заключенных концентрационного лагеря, убиравших тела советских освободителей.

Поодаль в сс-совской форме стояли на вытяжку молодчики из НКВД. Убедившись, что убитые военнослужащие собраны в одном месте, Рошка велел заключенным построиться, после чего обратился к ним с речью.

– Недочеловеки! – специально коверкая русскую речь, прокричал он, – В результате доблестного отражения атак грязных коммунистических варваров войска вермахта и его преданного союзника короля Румынии Кароля Второго сумели изменить ход войны! СССР, в результате применения специальных вооружений, – среди которого чудо немецкой инженерной мысли ракеты ФАУ-2, разгромлен! Вы недостойны читать газеты, но сегодня мы делаем для вас, ублюдки, некоторое исключение. Читайте сегодняшние газеты…

К ногам заключенных высыпали ворох газет, сфабрикованных в типографии НКВД, с заголовками «Москва пала, СССР разгромлен, Сталин убит!». Узники смотрели на Рошку с почти нескрываемой ненавистью – предатель.

– Все возвращается на круги своя! – кричал сентиментальный Иван Георгиевич, с трудом сдерживая слезы жалости к себе и к несчастным скелетам, лишенным чуда, которое снизошло на них совсем недавно, а теперь вот развеялось прахом сжигаемых бойцов – освободителей…

– Только работа сделает вас людьми, нужными рейху! Кто не хочет работать, тот умирает, потому что от живого бездельника для рейха нет пользы. Кто не может работать, тоже умрет, потому что тот, кто хочет работать – может это делать. Значит, кто не может, тот не хочет! Итак, работа это жизнь! Работайте…

В бараке под нарами Елена сделала то, что обещала Василию когда-то ночью у колючей проволоки. Он кончил, и она тоже.

После этого девушка собрала грязные волосы с шеи, и Василий перерезал ей горло заостренной металлической линейкой. Когда она умерла, он лег на нее и попытался вскрыть себе вену на руке. Получилось, лишь, когда он всунул острие глубже, и дернул кровяную нить.

– По крайней мере, – думал он, – мы умираем счастливыми.

Но оба они были несчастны в ту последнюю ночь.

ХХХХХ

Лоринков спровадил президента из кабинета и продолжил писать.

«…милый друг. Вчера я был на рыбалке в провинции. Удивительное дело, до чего молдавская провинция напоминает мне Соединенные Штаты 50-х годов. Это тем более странно, что, и мы это прекрасно знаем, ни в какой Америке, тем более, 50-х годов, я не был, и быть не мог. Ты вновь скажешь, что в этом повинна „Королевская рать“. Кто знает. Впрочем, я отвлекаюсь, и ты снова меня за это прости. Все это напоминает мне, как в детстве мы рисовали дерево, помнишь?

Рисуешь ствол, потом ветви, от каждой ветви еще по одной, от той – по две, и так… без конца, до тех пор, пока лист бумаги не прервет рост этого странного дерева.

На рыбалке мы почти ничего не поймали, потом брат дал мне сесть за руль, и мы, не спеша, – ты же знаешь, я плохо и, потому осторожно вожу, – поехали мимо пыльных полей красноватой кукурузы, мимо телег и облаков, задрапировавших неяркое солнце. Хорошо ли ты питаешься? Тепло ли одет? Надеюсь, у тебя все хорошо.

У колодца мы остановились и пили воду из ведра, потому что эмалированная кружка, прикованная в колодезной рукоятке цепью, совсем истрескалась.

Вода была холодной и безвкусной, но я все равно полюбил ее.

В провинции все по-прежнему: живут не спеша, разве что вместо колхозников появились фермеры, впрочем, такие же нищие, как когда-то колхозники.

Недавно я прогуливался по Долине Роз и вспоминал, как мы все тогда собирались у навесного моста пить вино, делиться планами на будущее, да, кстати, мы теперь здесь совсем не пьем… Ну, или совсем чуть-чуть пьем. Интересно, как выглядит эта Австралия, в которой ты живешь, и выглядит ли она хоть как-нибудь, и есть ли она вообще, эта Австралия, или это очередной миф, сказка, – как международный террор или индекс Доу-Джонсона?

Кажется, мы все, по достижении определенного возраста, делаем все совсем не так.

Забавно, я вспоминал о кружке, которую прикрепили цепью к колодцу, и совсем забыл добавить об одном депутате, – из местных, – которого мы посадили на цепь во дворе дома цыганского барона. Впрочем, дела наши здешние мелочны и неинтересны, должно быть, для тебя. По-моему, я совсем изолгался и немного устал. Это скоро пройдет, ты же знаешь.

Ну, помимо этого, я мог бы рассказать тебе еще о волоске этого самого пропавшего депутата, который (скорее, волосок, а не депутат) прогремел на весь мир, о силках из бороды, свитых цыганским бароном лично при мне (тут ты не упрекнешь меня в любви к слухам), об умершем человеке, который ожил, и еще о многом, о многом, о многом…

Увы, времени у меня мало и потому я продолжу в следующем своем письме…».

Закончив, Лоринков бросил письмо в стол, предварительно написав на конверте цифру «124». Писем в ящиках было уже слишком много. Журналист позвонил в управление делами президента и попросил:

– Выделите мне стол побольше.

Глядеть в ящик он опасался. Письма выглядели руническим укором. Маленькими белыми штыками. На каждом трепетала часть того, прежнего, человека. Он не любил заглядывать в ящик, и открывал его лишь затем, чтобы бросить туда очередное письмо.

Лишь только раз, очень много выпив, он по секрету рассказал приятелю, что пишет письма выдуманному самому себе, который, якобы, уехал в Австралию. Приятель не успел никому об этом рассказать, так как сам уехал в Германию. Позже Лоринков размышлял, не выдумал ли он и приятеля, который, якобы, уехал в Германию?

Журналист открыл окно.

– Долой коммунистическую цензуру! – кричали на площади демонстранты.

– Долой! – заорал в ответ Лоринков и рассмеялся.

Многие на улице удивлено стихли. Хандра Лоринкова сползала по стенам, освобождая его от своего гнетущего присутствия. Он плюнул ей в след.

ХХХХХХХ

– 120 минут социализма, будет 120 минут социализма! – орал под окном Дома Печати мужчина в изодранной в давке дубленке, прижимая к штанине меховую шапку. Несколькими минутами ранее он вырвался из толпы.

– А ты-то чего радуешься, – прошипел журналист, глядя на мужчину сквозь мутное стекло кабинета. – Тебе, что ли, жрать нечего?!

Прохожие одобрительно шумели. Шестого ноября у Национального Дворца, переглядывающегося окнами с Домом печати, собралось десять тысяч человек. Лица их были суровы и напряжены. Газета Лоринкова около месяца назад объявила, что проведет торжественную акцию «120 минут социализма», и будет продавать колбасу и хлеб по советским ценам. Десяти тысяч человек не ожидал никто. Кроме Лоринкова. Это был их замысел. Их – его и президента. Пьяный замысел: перебить акции протеста Рошки, и показать, как они немногочисленны.

– Если идиоты и впрямь не понимают, что две тысячи человек не имеют права менять всю страну, – сказал Лоринков президенту, кутаясь в плед, – то мы покажем им десять тысяч еще более нелепых идиотов. Кстати, отчего это у вас так холодно?

– Поставщик теплоэнергии разорвал с президентским дворцом контракт, – грустно ответил Воронин, прижимаясь к камину.

– Вы же, черт побери, президент! Прикажите!

– Не могу, – уныло объяснил его высокопревосходительство, – я бы и приказал, да толку не будет. Поставщику теплоэнергии отключили свет поставщики электроэнергии.

– Назначьте меня премьером, – воодушевился Лоринков, – в этой стране только я наведу порядок.

– Сколько вас таких было, – зябко потер руки президент.

– Я – исключение.

– С тобой меня преследует целая череда неудач и поражений.

– Смею вас поправить – забавных неудач.

– Какая разница. У Рошки на площади по-прежнему толпа. Небольшая, но толпа. Как чесотка.

– Локализованная чесотка.

– Да, это верно.

– Что вы будете делать, мой президент, если мы победим? Задумайтесь над этим. А когда хорошо подумаете, поймете, что лучше нам проигрывать.

– Танцы до упаду. Хора на выбывание, – сказал президент.

– О чем вы?

– В селе, где я рос, молодежь часто устраивала хору, – круг танцующих. Вытолкнуть из него никого нельзя было. Выходили те, кто больше не мог танцевать.

– Это очень поэтично, мой президент.

– Не называйте меня «мой президент», у вас – два паспорта, кроме молдавского. Румынский и русский. У меня в Совете безопасности не дилетанты работают.

– Что поделать, – пригорюнился журналист, – я неисправим. С детства у меня были тайники и клады. Как у Гретхен в сказках Гримм.

– Как поэтично, мой журналист, – позабавился президент.

– Не называйте меня «мой журналист». Выгоните лучше своих советников. Самых одиозных. Скачук и Андрейченко. Вы бы только знали, какая слава о них идет…

– О, – оживился Воронин, – вы бы знали, какая слава идет о вас…

– Да ладно вам, – деловито сказал Лоринков, – конверт с детальным описанием наших шалостей лежит в сейфе моего адвоката. В случае чего, сами понимаете…