Текст книги "Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве"

Автор книги: Владимир Бараев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

«ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА»

Отряды Пьянкова и Шишлова прибыли лишь к концу дня. Усталые, измученные перегрузкой и стаскиванием барж, рабочие начали швартовку. Когда командиры явились к Бестужеву, вид у них был виноватый, настороженный. Не став пока отчитывать их, Бестужев приказал принять бочки, ящики, мешки с разобранной баржи и заняться шпаклевкой щелей. Сзади подошел Раевский. Глянув на него, Бестужев понял, что тот явился неспроста, и провел его в свою каюту. Войдя в нее, Юлий достал из кармана небольшую книжицу, на обложке которой бросились в глаза пять силуэтов и название – «Полярная звезда на 1856 год».

– Столько слышал о ней и вот только сейчас держу в руках, – Бестужев начал взволнованно листать книжку. На обороте обложки портрет Белинского, на первой странице – извещение о смерти Чаадаева, на третьей – начало-статьи «Вперед, вперед!». Бестужев горячо обнял Раевского, тот смутился и сказал, что дает лишь до утра.

Как только он вышел, Бестужев принялся за чтение. Многие неизданные стихотворения Пушкина и Рылеева он хорошо знал. Как не помнить «Послания», которое привезла в Читу Александрина Муравьева! А стихий Рылеева он слышал из уст самого автора. И тем приятнее было увидеть впервые напечатанные строки давно ушедших друзей. С Пушкиным, к великому сожалению, Бестужев не был знаком, но он хорошо знал о нем по рассказам братьев Александра и Николая, также со слов Льва Пушкина, с которым встречался у Рылеева, а последний раз видел его на Сенатской площади.

Начав читать главы из «Былого и дум» Александра Герцена, Бестужев поразился страницам о восстании и обстановке после 14 декабря.

«Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которым еще вчера жали руку, но которые за ночь были взяты… Одни женщины не участвовали в этом позорном отречении от близких… и у креста стояли одни женщины… Сестры, не имевшие права ехать, удалялись от двора…»

Дойдя до этих строк, Бестужев вспомнил, как мать и сестры, с трудом добившись разрешения выехать в Сибирь, продали усадьбу, имущество, доехали до Москвы, там их вдруг остановило письмо Бенкендорфа о запрете царя продолжать путь. Более изощренного, гнусного издевательства трудно было придумать. Мать, не выдержав потрясения, умерла. Оказавшись в незнакомой, чужой Москве без всяких средств, сестры остановились у дяди, Василия Сафроновича Бестужева, тогда уже старого, больного. Начав новые хлопоты о выезде в Сибирь, они добились разрешения лишь в 1847 году. С тех пор прошло уже десять лет. Как дружно, хорошо жили они тогда! Потом женитьба, рождение Лели, через два года – Коли. Мери часто болела, стала раздражительной. У сестры Елены характер с норовом, твердый, бестужевский. Коль не поладит с кем, то надолго, если не навсегда. Вот и появилось в доме отчуждение. Сестры Оля и Маша, добрые, душевные, красивые и видные, но их судьба тоже не сложилась, остались в девицах…

Когда стало темнеть, Бестужев зажег лампу и продолжил чтение. Вдруг на палубе послышались чьи-то быстрые шаги, и, едва он успел спрятать книгу, в дверях показался Муравьев.

– Ехал мимо, дай, думаю, загляну, – улыбнулся он, внимательно оглядывая стол, стены. – Неплохо устроились. Цветов столько! Только вот накурили. Зря увлекаетесь этим…

Бестужев с удивлением смотрел на генерал-губернатора, лихорадочно соображая, чем вызван столь неожиданный визит.

– Что вы так смотрите? Некстати явился? – усмехнулся Муравьев.

– Да что вы? Очень рад. Думаю вот, как плыть дальше?

– Чего думать? Вперед! Вперед!

«Вперед! Вперед!» – да это же название статьи…

– Теперь только идите, не стойте на одном месте, – продолжал цитировать Муравьев. – Что будет, как будет, трудно сказать, никто не знает…

Бестужев поражался не только тому, что Муравьев цитирует, но и его безупречной памяти. Однако разоблачать себя Бестужев не стал. Вдруг западня?

– Что вы пугаете? – улыбнулся он. – «Трудно сказать, никто не знает». Конечно, все мы ходим под богом, но, думаю…

– Ну как, начали читать? – глядя в упор, перебил Муравьев.

– Что? – похолодел Бестужев.

– Ну как так? Я же дал вам почитать…

– Ах да! – вспомнил Бестужев об уставе компании. – Уже прочитал, но решил написать замечания.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Муравьев и, пожелав хорошего сна, удалился. Выйдя проводить его, Бестужев увидел, как он легко сбежал по трапу, вскочил на коня и поскакал вниз к Зее в сопровождении… Раевского. «Почему без Сандро? Куда так поздно – там ведь нет жилья? Вдруг… Но нет, Юлий тут ни при чем! Когда же Муравьев узнал о „Полярной звезде“? Какие крючки закидывал, как заманивал! Но как же я забыл об уставе? И чуть не попался».

На баржах никого не было – все ушли в станицу. Только два охранника с ружьями сидели у костра. Тусклые огоньки еле светились из окон новых домов. Звук балалайки донесся, какая-то грустная песня. Тревожно шумел Амур.

Вернувшись в каюту, Бестужев взялся за устав компании, прочитал о целях и предназначении новой Амурской компании, условиях приема и членства. Понял, что этот устав мало чем отличается от давно действующего в Российско-Американской компании. Развитие торговли определялось возможностями внутреннего, в основном сибирского рынка. Взяв лист бумаги, он начал писать о местных промыслах и хозяйстве, без которых нельзя развивать внутреннюю и внешнюю торговлю, о необходимости собственного флота компании, о незамерзающих портах на Сахалине и на материке, южнее Николаевска.

Изложив свои соображения, он с нетерпением вернулся к «Полярной звезде». Один из читателей журнала предлагал делать ежегодные обзоры литературы, подобные тем, которые когда-то писал Бестужев-Марлинский. Как радовали Бестужева эти строки – люди помнят брата Александра, более того, чувствуется духовное родство Герцена с декабристами. Все это казалось невероятным. После тридцати лет полного забвения декабристов вдруг прямой призыв к борьбе за освобождение крестьян, за отмену крепостного права, просьба присылать статьи, письма, воспоминания о декабристах. Переписав лондонский адрес Герцена, Бестужев решил обязательно заехать к нему по пути из Америки.

В семь утра его разбудил осторожный стук в дверь: прибежал Кузьма и сказал, что ночью Шишлов выгрузил со своей баржи несколько бочек и ящиков мужикам из поселка. Сообщив это, Кузьма попросил не идти сейчас же к Шишлову, а то тот догадается, кто доложил, и ему будет плохо. Бестужев спросил, не обижают ли его сейчас, Кузьма помялся, потом сказал:

– Да есть… То стянут чего, то соли в чай насыплют, а намедни бычий пузырь с водой в постель сунули, он лопнул, как я лег, пришлось сушить матрац, а они кричат, будто я…

– Издеваются, – покачал головой Бестужев, – но погоди, что-нибудь придумаем.

Проводив Кузьму, он увидел, что к барже скачет Раевский. Когда тот приблизился, Бестужев спросил, что случилось вчера.

– Ничего. Сандро шашлык устроил на реке. Николай Николаевич хотел пригласить вас, но почему-то передумал. Выйдя от вас, он сказал: «Вперед! Вперед!» Известные штучки – это цитирование. Так же он делал в Иркутске, когда пришел первый номер журнала.

– А когда пришел сюда этот?

– По времени совпадает с приездом американца.

– Коллинза? Коммерсант в роли агента Герцена?!

– Вряд ли… Коллинз мог взять в Англии несколько экземпляров для знакомства с Россией.

– Что с его предложением о железной дороге?

– Из Петербурга ответили, что сооружение ее собственными силами и выгоднее и безопаснее. Николай Николаевич расстроен. Собственных сил у нас еще долго не будет, сказал он, пусть американцы пользовались бы нашими богатствами, зато у нас была бы дорога.

– Решительно не согласен. Представь себе, что стало бы здесь через сто лет, ведь именно об этом сроке шла речь. Хорошо, что отказали. Но ладно. Отчего Муравьев допускает чтение «Полярной звезды»?

– Вероятно, для того, чтобы подчиненные были в курсе событий.

– Но как это передается от одного к другому?

– При особом доверии. Но если что случится, никто но сможет обвинить его. Он скажет: «И знать не знал».

– Ох, Юлий, берегись. Все до поры. Кстати, этот экземпляр ты получил из его рук?

– От Сандро, – после небольшой заминки прошептал Раевский.

ГНЕВ МУРАВЬЕВА

Пьянков и Шишлов ремонт еще не закончили. Рабочие стамесками вгоняли в щели пучки моха, замазывая их горячей смолой. Бестужев приказал Пьянкову поторопиться: отплытие в полдень. С Шишловым говорить пока не стал, решил разобраться в пути.

Подходя к резиденции Муравьева, он увидел только что прибывших капитана «Лены» Сухомлина и Крутицкого, командира каравана плотов со скотом. Они навытяжку стояли перед Муравьевым, который быстро ходил перед ними взад-вперед, отчитывая их. Потом он стал кричать, срываясь на фальцет, и вдруг начал стегать хлыстом Сухомлина по лицу. Когда тот поднял руки, чтобы защититься, Муравьев пнул его в живот. Сухомлин рухнул на землю. Генерал-губернатор подскочил к Крутицкому и начал бить его.

Зрелище было настолько дико и неожиданно для Бестужева, что он замер, как вкопанный, не доходя до места расправы. Крутицкий стойко переносил удары, даже не пытаясь защищаться. Лицо его вмиг покрылось полосами, кровь полилась по лбу и щекам. Тут только Муравьев опомнился и, хлестнув себя по голенищу сапога, быстро пошел в шатер. Сандро без обычной лихости последовал за ним.

Матросы подняли Сухомлина с земли. Крутицкий, прикладывая платок к лицу и вытирая кровь, пошел к плотам. Кукель, Буйвид, Раевский стояли бледные от волнения. Бестужев не мог заставить себя пойти к Муравьеву. Достав сигару, он откусил кончик и, раскурив ее, пошел на берег.

«Вот тебе и „Полярная звезда“! Вот тебе и „Вперед! Вперед!“» – думал он, глядя на струи, журчащие у берега. Сзади послышались шаги – подошел Раевский и молча сел рядом, свесив, как и Бестужев, ноги с обрыва.

– Часто ли с ним такое? – спросил Бестужев.

– Впервые вижу, – покачал головой Юлий.

– Ну ладно… Вот, передай, пожалуйста, ему устав компании. Надо бы, конечно, поговорить и попрощаться, но после этой сцены… И слов не подберешь – варварство, деспотизм.

– Не оправдывая его, скажу, что у Николая Николаевича приступ печени. Вчера выпил немного, шашлыка с острым соусом поел, маялся ночью и вот… Сейчас наверняка жалеет…

– Но капитанам от этого не легче. А как он к штабникам?

– Такого никогда не бывало. Но прикажет – умри, а сделай! В октябре прошлого года я выехал с пакетом из Николаевска в Иркутск. Амур еще не замерз, пришлось идти через Аян, Якутск. Места дикие, карт нет. Поднялась пурга, сбились с пути. Продукты кончились – стреляли рябчиков, зайцев. Потом их не стало – горная тайга на хребте Джугджур. Даже тунгус-проводник заболел. Олени пали один за другим. Только к декабрю вышли на Аян. Морозы начались, но все же ехать по Якутии было легче… И Мише Волконскому, Буйвиду, Кукелю приходилось так же. Помню, Муравьев вручил Мише пакет доставить из Иркутска в Аян, тот засомневался, сможет ли, дело весной было – распутица. А Муравьев сказал: «Пешком, ползком, но доставить вовремя!»

– И доставили?

– Конечно. Впрочем, Миша среди курьеров – самый быстрый. В прошлом году за пятнадцать дней из Москвы до Иркутска доскакал! Летел с вестью об амнистии, как на крыльях. Несколько лошадей загнал до смерти. И вот недавно Дмитрий Иринархович сказал мне, мол, слишком часто и по пустякам гоняют нас туда-сюда. Я ничего не ответил, но он не прав. Дела ведь государственной важности – военные, дипломатические. Вон какое сражение на Камчатке выиграли! И в этой победе есть и заслуга курьеров. Вот и попробуй не то что не доставить, а хотя бы опоздать чуток…

– Перед его гневом все равны – и курьеры, и адмиралы, – сказал Бестужев.

ТАТЫГИР

Миновав место впадения Зеи в Амур, флотилия Бестужева начала проход по узким обмелевшим протокам. Вышедшие раньше баржи Пьянкова все до одной сели на мель в нескольких верстах от станицы. Павел приказал ему сниматься самому и нагнать их в Айгуне. Шишлов же, несмотря на строгий приказ выйти из Усть-Зеи сразу после всех, почему-то задержался.

К сумеркам подошли к небольшому селению Татыгир, где их должны были ждать лоцманы. Причалив к берегу, Бестужев и Павел направились к ближайшей мазанке. Постучав в окно, заклеенное бумагой, Бестужев увидел, как она колыхнулась. Дверь приоткрыл старик с жиденькой седой бородкой.

– Мендэ! – приветствовал его Бестужев. Здороваться так посоветовал перед отъездом из Усть-Зеи Сычевский, это приветствие бытует у монголов и бурят наряду с «амар-сайн» и «сайн-байну». И все они означают «здравствуйте». Узнав от него, что маньчжурский язык сродни монгольскому и бурятскому, Бестужев обрадовался возможности объясняться и здесь: за долгие годы жизни среди бурят он научился довольно неплохо понимать их.

Старик присел на левое колено и, сложив руки на груди, ответил тем же «мендэ».

Внутри мазанки загорелся огонь, и Бестужев увидел, как трое ребятишек до самых глаз натянули на себя одеяло, не то сшитое из лоскутиков, не то сплошь покрытое заплатами. Чтобы не беспокоить семью, Бестужев не стал заходить в дом.

Во дворе старик расстелил перед остывшим очагом три овечьи шкуры и, пока гости усаживались, разжег сухой камыш, щепки, потом вышел со двора. Через некоторое время он возвратился с двумя стариками, один из которых немного говорил по-русски. Его звали Джумига. Раскланявшись, он сказал:

– Фунде-бошко [20]20
  Офицер (маньчж.).


[Закрыть]Найбао ожидай вас. Его скоро ходи сюда.

Со стороны села послышались какие-то выкрики, и старики сразу же встали, но Бестужев попросил их остаться, чтобы Джумига переводил. Тот послушался, однако чувствовалось, что он не меньше старика хозяина обеспокоен приближением начальника. Покрикивания становились все ближе. Наконец фунде-бошко появился в воротах двора.

Невысокий, полный, он быстро шел к костру, кривая сабля качалась на боку в такт его шагам. Не присев на колено, а лишь пригнув левую ногу, он стукнул каблуком в землю. Что-то петушиное было в этом движении. Хозяин постелил еще одну шкуру. Брезгливо глянув на нее и поморщившись, фунде-бошко молча уселся, поправив саблю и полы синего мундира. На конусе розовой шапочки сверкал начищенный медный шарик. Вслед за ним сели Бестужев с Павлом, но пришедший с ним лоцман Арсыган, а также хозяин с Джумигой остались на ногах. Бестужев попросил у фунде-бошко разрешения присутствовать здесь хозяину и Джумиге. Тот, выслушав перевод, сухо кивнул головой. Павел достал штоф. При виде водки глаза офицера блеснули: взгляд сразу же стал мягче.

– Предлагаю выпить за встречу и знакомство на гостеприимной земле Маньчжурии, – сказал Бестужев. Джумига перевел, фунде-бошко опять кивнул и разом вылил в рот водку, тут же подняв левую руку вверх. В ней, как по волшебству, оказался большой помидор – это Арсыган сунул его. Офицер с урчаньем впился в его красную мякоть.

Выпив первую чашку, он повеселел и что-то сказал. Арсыган и хозяин тут же побежали куда-то, а фунде-бошко поднял чашу и начал говорить. Когда он кончил речь, Джумига перевел ее очень кратко:

– Господина фунде-бошко Найбао говорите: очен рада презда господин Бес-ту-шин и хочет пить ваша здоровь!

Когда они выпили, во двор вбежали Арсыган и хозяин, волоча за рога большого барана. Тут же повалив его на землю, Арсыган надрезал ему живот и сунул руку внутрь. Начав блеять, баран через мгновение дрыгнул ногами и перестал биться. Видя, как содрогнулся Павел, Бестужев сказал, что это самая короткая, немучительная смерть для животного. Буряты тоже так делают – рвут аорту у сердца. Гораздо лучше, чем резать горло.

Арсыган на удивление быстро разделал тушу. Хозяин тем временем поставил на костер котел с водой и положил в нее куски парного мяса и голову барана. Не дожидаясь, когда сварится мясо, фунде-бошко выпил без тоста еще чашу водки. Вскоре Арсыган достал баранью голову, положил на миску и передал офицеру. Тот, грузно поднявшись на ноги, взял миску в руки и что-то сказал, а Джумига перевел:

– Господина фунде-бошко говорита: голова – почетный гость.

Фунде-бошко передал голову Бестужеву. Видя его замешательство, Джумига, глядя в костер, шепнул, чтобы он дал офицеру и себе глаза, а чиновнику – ухо.

– Очень приятно, что господин фунде-бошко Най-бао с почетом встречает нас, – сказал Бестужев. – Один глаз я отдаю ему, чтобы он был зорким и метким на охоте, другой беру себе, чтобы хорошо плыть по Амуру. Арсыгану – ухо, чтобы внимательно слушал вас. А язык я поделю между всеми, чтобы мы и впредь говорили на языке дружбы.

Арсыган разложил горячие куски баранины. Тост следовал за тостом, а фунде-бошко успевал выпивать и между ними, жадно пожирая мясо, помидоры. В конце ужина он встал, пошатываясь, обошел костер, обнял Бестужева и начал что-то лепетать. Лицо его было потное, тело горячее от огня и водки.

– Господина офицера говорита: завтра надо ходи рано-рано.

Арсыган кликнул кого-то с улицы. Во двор вбежали люди с носилками, и, едва они оказались у костра, фунде-бошко рухнул в носилки. Арсыган засеменил вслед за процессией.

– Как ловко все! – восхитился Павел и поднял левую руку вверх. Джумига сунул в нее помидор, и все засмеялись. Хозяин с Джумигой, боясь офицера, почти не ели и не пили. Теперь, после ухода фунде-бошко, старики с удовольствием выпили и начали есть. Прощаясь с ними, Бестужев попросил принести утром несколько куриц и яблок. Баржа находилась недалеко. Бестужев с Павлом вернулись и легли спать.

На рассвете маньчжуры принесли битую птицу и пять ящиков яблок. Бестужев достал кошелек, но Джумига сказал, что это подарки.

– Би без мунгу абхымбоб! [21]21
  Я без денег не возьму!


[Закрыть]– ответил Бестужев на смеси бурятских и русских слов. Маньчжуры все же поняли его. Но брать деньги наотрез отказались.

Вдалеке послышался стук колес и копыт, затем из тумана показались лошадь и дрожки, в которых сидели фунде-бошко, Арсыган и возчик. Офицер выглядел неважно. Опухшие веки, тоскливый взгляд, мятое лицо выдавали похмелье. Зайдя в каюту и увидя в шкафчике бутылку красного ликера, показал на нее. Бестужев налил ему тягучей розоватой жидкости, настоенной на мяте. Фунде-бошко, не торопясь, с удовольствием начал смаковать ее мелкими глотками. Выйдя на палубу, он приказал Арсыгаиу и Джумиге, которого взяли как переводчика, сесть у носовой бабки, а сам пошел спать.

АЙГУН

На пологом правом берегу лежало много перевернутых джонок. Еще больше их качалось на воде. За пристанью виднелись крыши глинобитных вышек наподобие каланчей, на которых висели флаги, шары, силуэты каких-то фигурок. Увидев на берегу группу офицеров в шапках с синими и белыми шариками, фунде-бошко сник. От его высокомерия не осталось и следа.

– Ну, братцы, не плошай! – крикнул Бестужев кормщику и гребцам. Осторожно подходя к пристани, чтобы не задеть джонки, они плавно подвели баржу к причалу. Большая толпа стала наседать на солдат, ограждающих спуск к пристани. Тех, кто особенно выступал вперед, они отгоняли палками. Бестужев, Павел и Чурин сошли на берег, за ними спустились фунде-бошко, Арсыган и Джумига.

В окружении чиновников стоял правитель города мейрен-джангин [22]22
  Должностное лицо (маньчж.)


[Закрыть]Хуцумба. Он был в курме темно-желтого цвета, на шапке – светло-голубой шарик и три собольих хвоста. Человек почтенных лет, с весьма умным выражением лица и проницательным взглядом, он держался строго и с большим достоинством. Выйдя вперед, Ху цумба с легким поклоном пожал руку Бестужеву и его спутникам, затем представил своих помощников, среди которых оказался «почтарь». Тот и вида не подал, что знает Бестужева. Правитель начал говорить, Бестужев хотел позвать Джумигу, но того вместе с фунде-бошко и Арсыганом уже не было рядом, и переводить стал один из офицеров.

– Мейрен-джангин Хуцумба проси позволень сообщай ваш приезд амбань Джераминга и приглашай ходи тота дом.

– Скажите, что я позволяю это, – кивнул Бестужев.

Офицер прокричал что-то, и толпа раздалась в стороны. Солдаты, шедшие впереди, покрикивали на людей, замахиваясь палками. Торжественная процессия направилась по коридору из людей, которые с любопытством оглядывали трех высоких русских начальников.

– Смотрите, сколько женщин, – сказал Павел.

– Да какие хорошенькие! – отметил Чурин. Китайских женщин Бестужев не видел никогда.

В Кяхте и Маймачене, как и в других пограничных городах, им не разрешалось жить. И здесь он впервые увидел маньчжурок, которые показались ему гораздо красивее, выше буряток и тунгусок. Этому, вероятно, способствовали высокие прически: аккуратно зачесанные вверх волосы украшены цветами. Одеты они в синие платья или длинные курмы с широкими рукавами, а внизу узкие шароварчики с тесемками. Ноги у большинства длинные, стройные. Здесь явно нет обычая уродовать их колодками. Движения плавные, грациозные, глаза быстрые, живые. Чурин подмигнул одной из них, она смущенно зарделась, отвела глаза, но тут же лукаво, озорно глянула на него и Бестужева. Молодых мужчин в толпе совсем нет – большинство мобилизованы в армию. А старики и старухи в рубище и лохмотьях. Детишки босые, полуголые.

Солдаты выглядели настолько убого, что совсем не походили на военных. Одеты, как простые крестьяне. Вооружены палками и пиками. Кое у кого – щиты с изображением драконов. Пистолеты лишь у некоторых офицеров.

Пройдя улицу, они вошли в ворота небольшого дворика, сплошь уставленного орудиями пыток и казни. Тут и щипцы разных размеров, и барабаны, утыканные гвоздями, и доски с вырезами для зажима голов. За первым двориком оказался другой, внутри которого стояла конница. Всадники на маленьких монгольских лошадках. Как и солдаты, все в лохмотьях. Ружей нет, сабли не у всех, у большинства – длинные деревянные пики с железными наконечниками, луки со стрелами в колчанах. На возвышении у забора стояли пушки на деревянных лафетах, покрытые рогожей и отгороженные веревками.

Здесь их пригласили в глинобитный дом, над которым высились два столба с желтыми флагами и иероглифами. Внутри прохладно, сумрачно – бумажные окна плохо пропускали свет. Мейрен-джангин жестом пригласил гостей за стол, на котором стояли фрукты, овощи, пряности, какие-то коробочки, графины с напитками и шанси. В комнату вошел посыльный от амбаня и, встав на левое колено, что-то сказал, глядя в пол.

– Амбань Джераминга рада ваш приезд, сыкоро ходи сюда, – перевел офицер. Показав на «почтаря», Бестужев спросил, не был ли тот в Усть-Зее. Переводчик спросил его, но тот отрицательно качнул головой. «Тоже мне, конспиратор, – подумал Бестужев, – и бог с ним, пусть шпионит».

– Посему адмирала без эполета? – перевел офицер вопрос мейрен-джангина.

– Мы везем мирный груз – товары для русских поселенцев.

– Однако на прошлы год такой товар водил военны, – не унимался Хуцумба, а вслед за ним переводчик.

– О господи ты боже мой! – улыбнулся Бестужев. – Разве плохо, что сплав ведут статские?

Тут в комнату вошел запыхавшийся посыльный.

– Амбань Джерампнга занят, его проси начинай без него.

Мейрен-джангин взял в руки бокал и начал речь, в которой передал слова амбаня о том, что считает новый сплав укреплением дружбы между Срединной империей и Россией, и предложил выпить за дружбу китайцев и русских.

– Хороший тост, – сказал Бестужев и выпил бокал. Тут «почтарь» передал Хуцумбе листок, и немного погодя тот спросил, знает ли Бестужев адмирала Путятина. Он ответил, что учился с ним в Морском корпусе. Затем его спросили, долго ли и где он живет в Сибири, чем занимается. Он ответил, что живет в Сибири ровно тридцать лет, последние годы – в Селенгинске, где производит тарантасы.

– Вы еся крупна фабрикант?

– На моих тарантасах ездят по всему Забайкалью, – ответил Бестужев, незаметно мигнув Павлу. Услышав перевод, офицеры с уважением закачали головами. Бестужеву надоели бесконечные расспросы, и он обратился к переводчику:

– Передайте господам, что если амбань не придет скоро, то мы продолжим наше плавание.

Эти слова почему-то вызвали беспокойство среди офицеров. «Почтарь» передал мейрен-джангину какой-то листок, тот косо глянул на него и начал что-то говорить. Переводчик пропел:

– Торопиза не надо. Амбань моги ходи сюда. Это неуважай амбань и все сыдес сидящи.

– При всем уважении к амбаню и всем здесь присутствующим мы не можем терять времени на эту, конечно, весьма милую беседу. Передайте амбаню глубочайшую признательность за великолепный прием, но нам пора в путь… Просим передать амбаню наши скромные подарки, часть которых вы можете разделить между собой…

В комнату внесли несколько тюков сукна, дабы, [23]23
  Китайская бумажная ткань.


[Закрыть]ящик с ликером. Против ожидания Хуцумба не стал настаивать на продолжении приема, пожелал счастливого плавания и сказал, что в знак глубочайшего уважения они дарят им свинью…

Услышав это, Бестужев подумал, что переводчик, вероятно, ошибся и речь, видимо, идет о свинине. Но, выйдя из дома, они увидели на телеге большую свинью в клетке.

– Что называется, подложили свинью, – усмехнулся Павел.

– Подарок хороший – пудов десять, – сказал Бестужев.

Когда они вернулись на баржу, фунде-бошко, Арсыган и Джумига уже были на борту. Попрощавшись с начальством, Бестужев поднялся по трапу и велел Павлу принести ящик конфет и передать их детям. На берегу поднялась радостная суета. Баржа отошла от причала и начала быстро набирать скорость, дети побежали вдоль берега, замахали руками, закричали вслед…

«Верховному главнокомандующему всех войск Маньчжурии, Князю VI степени, господину Ишаню

Высокочтимый и достопочтенный князь!

Во время кратковременного пребывания в Айгуне (Сахалин Ула-Хотоне) господин Бес-ту-шин со своими спутниками был принят местной администрацией. Господин амбань Джераминга не удостоил своим присутствием человека с темным прошлым и не совсем выясненным настоящим положением. К сожалению, мейреп-джангин Хуцумба не очень хорошо вел беседу, из-за чего не удалось глубже узнать отношение Муравьева к адмиралу Пу-тя-тин, новые данные о господине Бес-ту-шине, кроме того, что он живет в Селенгинске и занимается производством тарантасов. Судя по всему, он человек довольно набожный: часто повторяет „О господи ты боже мой!“, что примерно соответствует заклинанию „Ом мани падме хум!“.

Обладая прекрасной зрительной памятью, господин Бес-ту-шин узнал меня. Неверно утверждение, будто все восточные люди для русских – на одно лицо, наподобие того, как для нас – их лица одинаковы.

На сей раз я еще больше склоняюсь к мнению, что и нынешний караван не представляет угрозы для Срединной империи. Однако есть опасения иного рода: низшие сословия всячески стремятся к сближению с русскими. Головные баржи были хорошо приняты жителями Татыгира. По моему приказу фунде-бошко Найбао был допрошен с пристрастием. Он заявил, что отнюдь не способствовал хорошему приему русских и что они специально напоили его, в чем я весьма сомневаюсь: Най* бао известен как обжора и пьяница. Многие торговцы Татыгира и других селений научились изъясняться на этом ужасном по произношению языке.

Подарок – большая свинья, преподнесенная русским, вызвал у них странную реакцию, суть которой выяснить пока не удалось.

К сему преданный Вам до последнего ногтя

Юй Цзечин.

Айгун (Сахалин Ула-Хотон),

июля 19 дня полной луны,

1857 года – года железной змеи».