Текст книги "Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве"

Автор книги: Владимир Бараев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

ПАРОХОД «АМУР»

Вечером шестого августа отряд прибыл к устью Сунгари. Ее мутно-желтые воды двумя рукавами вливались в Амур. На левом мысу – небольшая маньчжурская деревушка. Из-за поворота появился пароход; шум парового двигателя, клубы дыма из высокой трубы, равномерный плеск воды под плицами колес, возвышающихся над бортами, множество огоньков на палубе и в каютах – все это после долгого плавания на грубых, неуклюжих баржах меж диких берегов казалось каким-то сном.

Возле трубы взвилась белая струйка пара, затем донесся хриплый протяжный гудок, далеким эхом раскатившийся по Амуру и Сунгари. Люди на баржах замерли, завороженно глядя, как подходит сияющий огнями корабль. «Амур» был гораздо больше и красивее «Лены». Пассажиров было немного, и все они вышли на палубу. Капитан встретил Бестужева у трапа и, пожав руку, провел в кают-компанию.

– Муравьев, не дождавшись вас, отправился вверх на «Лене», – сообщил Бестужев, – но без Сухомлина, которого отстранил за опоздание.

– Видно, и меня ожидает то же, – вздохнул капитан.

– Думаю, обойдется. Сейчас он плывет вверх, увидит сам, каков путь. А вы что везете?

– Кроме пассажиров, партию иностранных товаров. Нынче их много – в Николаевск заходили «Беринг», «Мессанджер Байрд» из Бостона, «Льюис-Перро», барк «Барухам», шхуна «Дженерал-Пурс» из Гонконга и барк «Оскар» из Гамбурга…

– Прямо-таки международный порт, – улыбнулся Бестужев.

У окна кают-компании остановилась какая-то пара. Девушка, разговаривая с молодым офицером, то и дело поглядывала на Бестужева. Увидев их, капитан сказал, что это его племянница, и позвал их жестом. Девушка, ее звали Сима, была очень юна и мила: в светлом платье с накидкой на плечах, в розовом капоре, белых перчатках и с веером в руках.

– Инженер-поручик Сергей Шатилов! – козырнул офицер.

Бестужев спросил Симу, как она отважилась на такое путешествие. Она ответила, что маменька не пускала, но дядя уговорил ее, а папа просил вернуться до конца вакаций в Иркутск.

– Вашего брата Николая Александровича видела, когда он приезжал к Персиным. Столько портретов сделал! И меня писал. Я этот портрет родителям в Верхнеудинск отправила.

– Теперь придется заехать, посмотреть работу брата.

– Обязательно. Папа и мама будут рады познакомиться с вами, а живем мы на Батарейке, над Удой..

– Красивое место, бывал там, – сказал Бестужев и обратился к офицеру: – Ну а вы куда держите путь?

– Из Николаевска в Николаев. Отец умер – раздел наследства.

– Печальный повод… И давно вы на востоке?

– С прошлого года, когда этот вот пароход из Америки привел.

– И мне предстоит плавание туда. Есть там гидравлические движители?

– Не слышал, – удивился офицер – Каков их принцип?

– Идея пришла мне еще в Читинском каземате. Там ведь у нас была своего рода академия, – улыбнулся Бестужев. – Торсон рассказывал о кругосветном путешествии, брат Николай читал лекции по истории русского флота. И вот как-то зашла речь о защите пароходных колес от ядер. Я послушал и сказал: «Что вы привязались к этим колесам, неужели нельзя придумать другого? Надо скрыть движитель в подводной части корабля». «Критиковать легко, творить трудно», – сказали мне. Самолюбие мое было задето – всю ночь я думал и к утру предложил такой вот проект. – Бестужев взял перо и стал чертить схему. – На корме два цилиндрических отверстия. Поршни попеременно всасывают и выталкивают через них струи, а они, упираясь в воду, движут судно вперед.

– Удивительно, я – инженер, впервые слышу об этом.

После ужина капитан провел его по пароходу. Чистота и порядок не только на палубах, переходах, но и в машинном отделении. Металлические части надраены, начищены, обильно смазаны маслом.

– Скоро ли начнем делать такие? Почти вся Сибирская флотилия составлена из иностранных кораблей, – сказал Бестужев.

– Осмелюсь возразить, – улыбнулся Шатилов, – «Новик», «Стредок», «Опричник», «Пластун», «Наездник», «Джигит», «Разбойник» построены в Петербурге и Архангельске, да и здесь начали – «Аргунь» в Петровском Заводе, «Шилку» в Сретенске. И в Николаевске предстоит закладка первой шхуны.

– Рад, – сказал Бестужев. – Этого я не знал. Прощаясь с ним, капитан сказал о том, что ниже по течению орудует шайка беглых каторжников. Десять лет назад сюда, на устье Сунгари, прибыл адъюнкт Лаодунского викария миссионер де Лабрюньер. Местные власти предупредили, что спускаться по Амуру нельзя – территория России, да и разбойники шастают. Однако адъюнкт не послушал, поплыл дальше и как в воду канул вместе с проводником.

– Мог и вправду просто утонуть, – сказал Бестужев.

– Но кроме него еще несколько купцов исчезло. И хоть в последние годы стало спокойнее, советую быть начеку. Если же встретитесь с беглыми, передайте приказ Муравьева – явиться с повинной, тогда их примут на службу, поставят на довольствие…

БАНДА НИКИФОРА

Рано утром бестужевский караван тремя эскадрами пошел вниз. Встречный ветер гнал огромные валы по реке, тормозя движение барж. У некоторых началась морская болезнь. Особенно плохо переносил качку Чурин, который к тому же простыл. Бестужев напоил его чаем с малиной, укрыл двумя одеялами.

Норд-ост пригнал и осенний холод. Постояв на палубе, Бестужев замерз и пошел одеваться. Надев полушубок, зимнюю шапку, толстые шерстяные носки, из-за чего ноги еле вошли в сапоги, он снова вышел на палубу. Вершины угрюмых гор скрывались за пеленой тумана. Что-то недоброе, грозное таилось в глухих лесистых берегах, навевая тревогу и беспокойство. Беспрестанно моросил дождь.

Ночью ветер усилился и дождь стал проливным. Волны качали баржи, грозя сорвать их с якорей. Уснуть никто не мог, и речь зашла о том, что всех беспокоило.

– Слава богу, у острова стоим, – сказал Чурин, которому полегчало. – Да и погода – никто не подойдет.

– Как раз самая варначья, – возразил Павел и предложил проверить посты.

Спустившись с баржи, Бестужев пошел с ним вдоль острова. Охранники не спали, окликая их. Подойдя к последней барже, Бестужев спросил, все ли в порядке. Там ответили, что слышали какие-то посвисты, и каждый раз все ближе. Войдя в будку на барже, Бестужев с Павлом сели у оконца, а охранник – у двери. Через некоторое время на волнах показалось что-то темное, плывущее от левого берега.

– Может, стрелим? – шепнул Павел. Бестужев помолчал и отрицательно качнул головой. Тем временем стали видны три силуэта в лодке. Бестужев попросил Павла незаметно спуститься в трюм, разбудить людей и, как только послышится голос, выставить стволы. Нагнувшись, тот вышел из будки, тихо открыл люк и спустился вниз.

А лодка уже скрылась за кормой баржи. Охранник тревожно глянул на Бестужева, тот приставил палец к губам. Чуть позже у трапа возникла чья-то голова, потом другая. Когда двое поднялись на палубу, Бестужев приоткрыл дверь и спокойно спросил:

– Что, братцы, в гости пришли?

Пришельцы вскинули ружья, но тут с треском откинулись дверцы люка, и из трюма показались три ствола.

– Не стрелять! – приказал Бестужев. – А вы – оружие на пол!

Охранник зажег фонарь. Мужик, что повыше, поздоровее, подал свое ружье соседу, тот наклонился и положил ружья и нож. А первый взялся за конец лезвия своего ножа и метнул его в палубу. Вонзившись в пол, он задрожал, закачался.

– Куда ж вы с кремневками? – увидев ружья, усмехнулся Бестужев. – А где там третий?

– Эй ты! Давай сюда! – крикнул Павел. Тот молча поднялся на баржу. Явно моложе, совсем еще юнец. Ни бороды, ни усов, худощав.

– Что на дожде стоять? – сказал Бестужев. – Какие-никакие, а гости. Пошли вниз.

В трюме зажгли еще две лампы. И тут Бестужев рассмотрел разбойников. Внешне они мало отличались от рабочих каравана, но в облике их была какая-то одичалость. Глаза настороженные, видящие и оценивающие все разом и вовсе не испуганные. Разбойники явно не теряли надежды на выход из положения. Старшему лет пятьдесят, среднему – около сорока, а безусому – лет семнадцать. На более ярком свету проглянули тунгусские черты – глаза и волосы темные, скуласт, но узколиц.

– Ну, сказывайте, кто вы, откуда? – спросил Бестужев. Те, что помоложе, глянули на пожилого. Поняв, что это – старшой, он обратился к нему – Как тебя звать-то?

Тот глянул с прищуром. Ну и глазищи! Явно убивец! Потом качнулся на ногах, словно решая, стоит ли говорить.

– Никифор, – наконец хрипло буркнул он.

– Давно бы так. А меня – Михаил Александрович. – Бестужев протянул руку. Никифор удивленно глянул на нее, потом неуверенно подал свою. Средний назвал себя Архипом, а младший – Семеном.

– Вот и познакомились. Садитесь, в ногах правды нет.

– А где она есть-то? – молвил Никифор, садясь на лавку.

– Знакомые речи правдолюбцев, в грешники подавшихся, – сказал Бестужев. – Давно ли в тайге?

– Так вам и скажи! – видя, что расправы не будет, Никифор осмелел. – Эвон народу сколько, а я тут исповедуйся.

– Не нравится здесь, идем ко мне.

– Михаил Александрович – укоризненно произнес Павел.

– Не бойся! Я им слова генерал-губернатора передам: явитесь с повинной – все грехи долой.

– Ну уж! Грехов-то наших не счесть. – Ладно, пошли! – встал Бестужев.

– А вдруг сбежим?

– И бог с вами! Я вас и так отпущу. Зачем вы мне тут? Работники, правда, нужны, но ты же не согласишься. Да и надо, чтоб ты слова Муравьева другим передал. – Спустившись с баржи, Бестужев пошел впереди, за ним – трое пришельцев, а сзади Павел. Охранников, которые хотели сопроводить их, Бестужев не взял.

– Ну, барин! – громко сказал Нпкпфор. – А вдруг дружки мои тебя да конвойного на мушке доржат?

– И пусть держат, – спокойно ответил он. – Порох-то небось отсырел. А сзади не конвойный, а помощник мой.

Сказав так, Бестужев все же почувствовал себя не очень уютно, но виду не подал и даже предупредил о колоде, лежащей на пути. И пока они шли, он несколько раз слышал птичий посвист, но это были явно не птицы, а дружки Никифора, дававшие знать о себе. Поднявшись на свою баржу, он ввел гостей в каюту, разбудил Чурина, попросил его растопить печку.

– А вы раздевайтесь, одежду посушите, промокли ведь.

Более всего озадачивало Никифора спокойствие Бестужева. За долгие годы разбоя он испытал всякое – и отчаянный отпор, и смертельный страх жертвы. Но видя самое простое, почти дружеское обхождение, Никифор не знал, как быть дальше.

– Может, выпьем для сугрева? – спросил Бестужев. Гости в недоумении переглянулись. – Павел, подай-ка чам.

Тот, ворча что-то, достал штоф, рюмки, закуску.

– Давненько не пивали нашу, расейскую, – сказал Никифор, – только шанси, будь она неладна.

– А когда пил нашу, поди, и забыл? – спросил Бестужев.

– Нет, это точно помню – в двадцать девятом в Зерентуе.

– Погоди, а не знал ли ты Сухинова?

– Как не знать? Из-за него все и началось! Я дружков его расстреливал, – видя, как изменился в лице Бестужев, Никифор начал оправдываться, что, мол, не по своей воле, солдатом был – приказали. Но Бестужев попросил подробно рассказать все, как было.

– Этак вот, как сейчас помню, стоят пятеро. Один-то, шестой, уж мертвый был, его сразу в яму столкнули. Так вот, привязывали по одному к столбу. Пальнут по команде, но ружья, сами знаете, какие… Упадет приговоренный, кровью истекает. Офицер велит штыками добивать, чтоб не мучились. Наклонился я над одним, он лежит, стонет, молодой такой. Глаз от меня не отводит, прямо на меня смотрит. – Никифор крутнул головой. – До гроба не забуду. Сколь раз уж спилось! И ткнул штыком… Грех-то какой!.. А потом пересуды среди солдат, кто этот Сухинов да за что его с дружками к смерти приговорили. Узнал, что он против царя в Петербурге вышел…

– Не там, на Украине, – поправил Бестужев.

– А в Петербурге как раз Бестужев с братьями войско вывел, – показал Чурин на него.

– Так вы – Бестужев?! – оторопел Никифор. – Припоминаю, и вашу фамилию называли. Вот че деется-то! Опять судьба свела!

– Кольцо сомкнулось – с Сухинова началось, на мне кончится. Но об этом после, дальше сказывай.

– Да вот… Этого Сухинова пешком в Сибирь пригнали. В кандалах больше года шел. Ноги до костей избил, а пришел сюда и говорит: царь нарочно их сразу не порешил, чтобы в пути да в Сибири сгноить. И надумал Сухинов по Амуру вниз убечь, но выдал их один. После расстрела нам водки, денег дали. И запил я – грех свой залить хотел. Службу нести плохо стал – сквозь строй прогнали. Лежу в лазарете, кое-как выжил и вспомнил мыслю сухиновскую – Амуром убечь. Подбил пятерых солдат да стоко же каторжных. Айдате, говорю, вниз, авось бог поможет. Сели мы в лодки и поплыли. Провизии, конешное дело, едва до Стрелки хватило. Прибили там чью-то корову и дальше, но мясо быстро протухло – жара стояла. Увидели тунгусское стойбище, пугнули их – они от нас. Да что брать-то у них – рыбы вяленой и сушеного мяса чуток. А дальше… вспоминать тошно…

Выпив рюмку, Никифор продолжил рассказ.

– Дальше, известное дело, ввадишься – не отвадишься. И пошли грабежом жить. Но до поры не убивали, нет. Прошли Зею, Бурею, Сунгари. Дошли до Биры, а дело к осени, как щас вот. Пора, думаем, на зиму став повиться. Вырыли землянки, корьем накрыли, землей закидали. Охотиться не умели, рыбалить тоже. Тут-то и пошли грехи пострашнее. То стойбище тунгусское разорим, то купца с товарами изловим, а концы, ко нешное дело, в воду. Мужикам, известно, баба нужна. Стали мы на их охотиться. Лет семнадцать назад увели трех тунгусок, ну и… этот Семейка появился, – кивнул он на паренька. – Живем этак, стареем, звереем, а дружбы промеж нас никакой: из-за баб дрались, из-за добычи после грабежа. Троих сами зарезали, двое погибли в набеге, одного тигр задрал, трое народилось, да токо Семейка и выжил…

– Сколько же вас сейчас?

– Опять же десять. Приплыли пятеро с Аргуни и Шилки.

– Не вы ли убили Лабрюньера?

– А кто его знает. Когда это было?

– Десять лет назад исчез вместе с проводником-тунгусом.

– Десять годов, с тунгусом? Нет, чужой грех брать не буду, своих хватает. В последние годы трудно стало, купчишки по одному не ходят, да вооруженные. А как ваши сплавы пошли, совсем худо стало. Ден двадцать назад плоты, баржи прошли…

– Это наши передовые отряды, – сказал Бестужев.

– Ну, думаем, другого такого раза не будет. Догнали их, но как-то нескладно все получилось, не поднялась рука на своих. А вот сегодня решились. Куда деваться? Зима на носу – опять с голоду пухнуть?

Вдруг с палубы донесся какой-то шум.

– Наверняка мои на помощь пришли, – усмехнулся Никифор.

Дверь распахнулась, грянул выстрел. Лампа, сбитая метким выстрелом, разлетелась вдребезги. Запахло керосином.

– Не стрелять! – заорал Никифор. – Чуть все не испортили, – спокойнее добавил он. – Мы тут по-доброму решаем.

– Сами отдают товар? – спросил кто-то из-за двери.

– Сами, сами, – ответил Бестужев.

Зачиркало кресало, посыпались искры, заалел трут. Павел зажег кусок бересты и запалил фитиль лампы. Мужики вынули кляп изо рта часового и молча вошли в каюту с ружьями в руках.

– Ружья-то поставьте, – сказал Бестужев, – не понадобятся. Ну что, Никифор, может, пойдете с нами?

– Нет, адмирал, сразу не решусь.

– Ладно, неволить не буду. Напишу про вас записку. Подымитесь к Иннокентьевке, это ближайшая русская станица, найдите там Кукеля, передайте записку, он примет к себе. А на дорогу провизии дадим. Договорились?

Никифор неопределенно мотнул головой.

– Я уж говорил тебе, повторяю при них, – Бестужев кивнул на вошедших. – Генерал-губернатор требует вашей добровольной сдачи. Сейчас решается вопрос о границе по Амуру, и вы тут, как бельмо в глазу. Ничего вам не будет, более того, возьмут на довольствие. А сейчас ешьте, пейте…

Бестужев подошел к конторке и начал писать. Молчание воцарилось в каюте, слышно лишь, как жадно едят, пьют голодные гости. Павел разогрел второй самовар, заварил еще один чайник.

– Господи! Чай-то какой! – вздохнул один из разбойников.

– Вот вам записка, – Бестужев подал лист Никифору. Тот начал читать про себя, медленно шевеля губами. Закончив чтение, он не знал, то ли согнуть лист, то ли скрутить трубкой. Бестужев взял у него записку, сложил и заклеил в конверт.

– А печати нет? Важная для нас бумага, – сказал Никифор.

– Нет, но могу припечатать своим перстнем, его тут все знают. – Растопив в банке сургуч, Бестужев капнул на середину конверта и по углам и начал прикладывать перстень к остывающей массе.

– Интересный перстенек, – прищурился Никнфор, – по золотой и не серебряный, а блестит.

– Он железный – из моих кандалов.

Массивная печатка крест-накрест переплетена жилками металла и напоминала тюремное окно.

– Точно, из железа. А эвон – следы от кандалов, – увидев рубцы на запястьях рук Бестужева, Никифор с уважением посмотрел на него, мол, свой брат, каторжник.

– Ну все, – сказал Бестужев, – Светает уж, пора в путь. И пораскинь мозгами, Никифор, да кончай свое варначье гнездо!

Выйдя на палубу, гости увидели, что рабочие спустили с баржи бочку солонины, два мешка муки и крупы. Никифор ошалело глянул на Бестужева.

– Это все вам, – подтвердил он. – Только вот распишись, имя, фамилию укажи. – Бестужев протянул квитанцию, которую подготовил Чурин. Никифор взял перо и, прислонившись к ящику, с трудом выцарапал буквы.

– Ну, барин, не знаю ишшо, что да как выйдет, но век тебя не забуду, – потом вдруг улыбнулся. – А бог тебя бережет! Ты в сам-деле на прицеле был. Стоило мне токо свистнуть!

– И на том спасибо! – усмехнулся Бестужев.

УССУРИ

Крепко уснув после бессонной ночи, Бестужев проспал до трех часов пополудни. Погода по-прежнему стояла пасмурная. Дождя, правда, не было, но встречный ветер пронизывал насквозь. Взяв в руки карту и прикинув время, Бестужев понял, что они приближаются к Уссури. В сумерках, пройдя мимо высокого утеса, баржи ошвартовались у его подножия.

– Удивляет меня, как вы с людьми язык находите, – сказал за ужином Павел, – и с тунгусами, и с маньчжурами, и с губернатором, и с этими вот варнаками. Кто бы мог подумать, что их можно взять, и чем – словом?

– Ох, сомневаюсь в Никифоре, – сказал Чурин. – Глянешь – оторопь берет, ну чистый вурдалак!

– Полжизни разбоя – это, брат, так не проходит, – сказал Бестужев.

– И я о том же. Легко ли теперь за соху взяться?

– Возьмутся, деваться им некуда…

Отправив вперед отряды Пьянкова и Шишлова, Бестужев выжидал, когда они уйдут вперед. И тут сверху показались плоты со скотом.

– Встреть их Никифор раньше нас, – сказал Павел, – половину скота отбил бы, а концы, как он говорит, в воду.

Увидев Бестужева, Крутицкий остановил плот, сошел на берег. На лице еще видны следы от плети Муравьева.

– Слава богу, настиг вас, – сказал он, – Провиант кончился. Муравьев дал для завершения сплава полмесяца и продуктов – на этот же срок, а нам еще плыть да плыть.

Бестужев распорядился выдать ему продукты и подошел к плоту. Тучи оводов и слепней кружились над ним. Коровы, шумно дыша, мотали головами, били копытами по животам, отмахиваясь хвостами. Спины и бока их почти сплошь покрыты шарообразными пузырьками. Бестужев подошел к одной из коров, надавил пальца ми вокруг разбухшей ранки и, подцепив ногтями, извлек личинку из-под кожи, брезгливо бросил ее в воду.

Крутицкий сказал, что и дегтем мазали, и кeросином – ничто не помогает. В это время одна из корон одурев от укусов, боднула другую в бок, та шарахнулась проломила ограду из жердей и упала в воду. Мужики бросились в лодку, поплыли за ней. Но было поздно: уйдя во время падения с головой под воду, корова захлебнулась. Крутицкий вздохнул и сказал, что это уже двести пятнадцатая, те пали от болезней и истощения.

Погрузка продуктов на плот закончилась, Бестужев взял у Крутицкого квитанцию, распрощался с ним и пошел в каюту. Чурин хмуро глянул на расписку.

– Сколько их уже! Примут ли? Эту еще куда ни шло, а вот никифоровскую. Гляньте, подпись – ничего не разберешь. Кстати, как его фамилия?

Бестужев глянул в квитанцию, и действительно, ничего не мог понять, только первая буква чем-то напоминала букву В.

_ Чего ж сам-то не спросил? Напиши – Васильев.

– Написатьто напишу, но кто оплатит квитанцию? Не возьмет компания эту филькину грамоту.

– Ничего, поговорю с Муравьевым, – сказал Бестужев, но голос его прозвучал неуверенно.

У ГОЛЬДОВ

После впадения Уссури Амур был очень широк и быстр. Но из-за встречного ветра баржи шли медленно. Потом ветер усилился настолько, что вовсе остановил их. Выждав несколько часов, когда он стихнет, отряд тронулся в путь и в сумерках подошел к селению Дондон.

Едва баржи причалили к берегу, со всех сторон сбежались гольды. У мужчин голова спереди обрита, сзади волосы заплетены в косичку, а в ушах – большие серебряные серьги. У женщин серьги были в носу. Один гольд принес несколько корзин свежей рыбы. Чурин вынес старую рубаху. Гольд пощупал ее, сказал что-то жене. Та показала на три корзины, заполненные сазанами, стерлядью.

Чурин удивился. Гольд истолковал это по-своему и добавил еще одну корзину.

– Почти что даром, – шепнул Чурин, – рубаха-то дырявая.

Но гольд был доволен обменом. Прикинув ее на себя, он завернул рубаху и отдал жене. Увидев это, другие гольды побежали к чумам и принесли рыбу. До самой тьмы шла бойкая мена. Один из рабочих обменял блестящую пуговицу на большого осетра.

– Ну, брат, обнаглел, – укорил его Бестужев.

– А чо! Он, как увидел, сам вырвал ее.

– Не знают цены своему товару, – покачал головой Павел.

Ужин получился на славу.

Вечером серп месяца закатился, облитый кровавыв цветом. Глянув на узкую в просвете туч полоску зари, Чурин сказал, что на Байкале такие закаты к буре. И буря действительно пришла. Во втором часу ночи ветер сорвал с якоря бестужевскую баржу и понес ее от берега. К счастью, якорь вскоре вновь зацепился за дно.

А под утро разразилась гроза. Бестужев несколько раз выходил на палубу и при свете молний пытался пересчитать баржи, но из-за дождя ничего не видел. Утром, когда ветер и дождь утихли, выяснилось, что одну из ньянковских барж унесло. Бестужев послал Пьянкова на поиск, а сам решил подождать отставшего Шишлова. Тут к барже подошли гольды. На этот раз кроме рыбы они принесли связки собольих шкурок, за которые просили серебряные монеты. Стоили они в пять раз дешевле, чем у Хиигана.

– Жаль, все серебро оставил у Радде, – вздохнул Бестужев.

Часа в три подошли баржи Шишлова. Бестужев велел ему наменять рыбы и идти дальше. А Пьянкова все не было. Тут снизу показался какой-то маленький пароходик, который с трудом шел против течения. И ветер, как на грех, дул навстречу. От места, где он появился, до барж он шел целых пять часов. Вблизи все увидели его название – «Шилка». Словно стесняясь за свой пароход, капитан даже не поприветствовал баржи гудком и причалил верстой выше. Вскоре оттуда пришел человек и сказал, что Пьянков нашел свою баржу и ждет их в десяти верстах ниже. Но плыть уже было поздно.

Ночью снова разыгралась буря с грозой. Чтобы избавить Чурина от морской болезни и новой простуды, Бестужев решил отвести его к гольдам. Подойдя к ближайшему чуму, они увидели внутри горящий костер.

– Дождем покрыто, ветром огорожено, – мрачно пошутил Чурин.

Пожилой гольд обрадовался поздним гостям. Бестужев объяснил, что болеет товарищ, и попросился па ночлег. Старик глянул на Чурина и сказал, что здесь ему будет плохо и предложил пойти в зимнюю юрту.

Версты три пришлось пройти под дождем и ветром, но, войдя в зимник, они поняли – шли не зря. Отверстия вверху юрты не было, дождь не капал сверху. Дым из печурки выходил по таким же нарам, которые Бестужев видел у Радде. Здесь жили сын старика с женой и детьми. Молодые встали, приготовили еду, а детишки спали крепким сном.

Четыре высоких столба посреди юрты внизу соединялись площадкой, на которой лежали две собаки. Они, как ни странно, равнодушно встретили незнакомцев, даже не облаяв их. Из-под настила слышалась какая-то возня, звон цепи, и вскоре оттуда показалось что-то темное, мохнатое. Бестужеву показалось: еще одна собака, но это был медвежонок. Чурин спросил, зачем они держат его. Хозяин растолковал, что дети играют с ним, а когда он вырастет, продадут гилякам, а те устроят в честь него праздник. Выяснив, что во время этого праздника медведь будет убит, Чурин усмехнулся: «Ничего себе – в честь!»

– У многих племен в этих местах есть такой обычай, – сказал Бестужев.

Гости с удовольствием поужинали печеной рыбой. Потом хозяева уложили Чурина на теплые нары, уступив ему свое место. Ветер шумел над юртой, дождь барабанил, а они спали, укрытые легкой оленьей шку рой.

Утром Бестужев проснулся от возни детей с медвежонком. Иван еще спал, хозяев не было дома. Выйдя из юрты, он увидел большую толпу гольдов. Один за другим они входили в центр круга, кланялись кому-то и уступали место другим. Подойдя ближе, он увидел недавно убитого огромного тигра. Хозяин юрты, в которой он ночевал, сказал, что амба ночью приходил сюда, а утром его нагнали по следам.

– Так он мог и нас придавить? – спросил Бестужев.

– Мог, мог, его лапа рядом ваш след был.

Бестужев спросил, где отец, сын показал в толпу. Старик как раз подошел к тигру, низко поклонился и сказал что-то.

– Его говори: извиняй нас, господин амба, ты сам виноват, что сюда ходи…