Текст книги "Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве"

Автор книги: Владимир Бараев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

ВЫХОД НА АМУР

25 июня бестужевская эскадра подошла к Усть-Стрелке. Оморочка быстро неслась по темной ряби слившихся вод Шилки и Аргуни. Недаром монголы называют Амур Хара-Мурэн – Черная река. Бестужев попросил у Павла стакан. Тот подал его и начал откупоривать штоф с водкой.

– Да нет, – усмехнулся Бестужев, – воды амурской попробуем, – черпнув стаканом воды за бортом, он поднял его. – Ну, здравствуй, Амур-батюшка! Почти месяц маялись на Шилке, дай бог, чтоб на Амуре было легче! – и выпил воду…

На Усть-Стрелке Бестужев встретился с Паргачевским, давним знакомым по Селенгинску. Иван Евлампиевич увлекался восточными языками и в свое уже не первое плавание по Амуру отправился не столько из-за денег, сколько для изучения языков амурских племен. В это лето он подрядился открыть торговые лавки Зимина и Серебренникова в новых селениях на Амуре.

Подождав, когда причалили последние баржи, Бестужев направился к Паргачевскому, чтобы расспросить о дальнейшем пути. Тот посоветовал не пользоваться картами, а нанять лоцманов.

– Хорошо знают реку манегры [12]12
  Одно из тунгусских племен.


[Закрыть]и охотно соглашаются проводить баржи. Вообще приамурцы относятся к русским очень радушно. Возвращаясь зимой по льду Амура, я убедился в этом. Останавливался в чумах гиляков и гольдов, в мазанках солонов и дауров. И везде мне отдавали лучшие места, угощали мясом, рыбой. Они говорят, что с русскими торговать гораздо лучше, выгоднее. Маньчжурские купцы буквально обирают их. И теперь приамурские племена целыми стойбищами начали принимать православие…

Паргачевский отплыл на своей лодке с гребцами на рассвете, а Бестужев тронулся в путь, выждав, когда солнце и ветер разгонят туманы. Прорываясь сквозь отроги Большого Хингана, Амур несся мощно, величаво.

Баржи шли по стремнине легко, быстро. Но к вечеру двадцать седьмого июня густой туман, выплыв из горных долин, перекрыл видимость. Глянув на карту, Бестужев понял, что они вышли к устью реки Урки, которая стала сносить баржи вправо, и приказал причалить к левому берегу.

За ужином он сказал, что именно здесь двести семь лет назад вышел на Амур Ерофей Хабаров, а Василий Поярков – на шесть лет раньше по Зее. Снизу донесся чей-то крик.

– Кто-то из наших, – забеспокоился Бестужев. – Может, помощь нужна?

– Сейчас уже поздно, – ответил Павел.

– А вдруг беда какая? Нет, надо съездить.

– Одного вас не пущу, мало ли что? – Павел взял штуцер, видавшее виды ружье.

– Не ждите нас, мы там заночуем, – сказал Бестужев.

– Если все будет хорошо, – мрачно пошутил Павел.

– А как мы узнаем, все ли в порядке? – спросил Чурин.

– Ххак-хак-хак! – вдруг рявкнул по-гураньи Павел.

– Ты что? – отшатнулся Чурин. – Ну чисто гуран!

– Это и будет знак, что все хорошо, – пояснил Павел. – И вы так же ответьте, когда услышите.

Сев в оморочку, Бестужев оттолкнулся от баржи. Несколькими взмахами весла Павел вывел лодку на стремнину. Бестужев попробовал достать дно веслом, но оно, уйдя с рукоятью под воду, не дошло до него. Павел перестал грести: течение несло и без того быстро. Вода журчала на перекатах, ветер шевелил листву, снося недавно появившихся комаров. Вскоре сквозь кусты на левом берегу замелькал огонь костра, послышались голоса. Бестужев бесшумно подрулил лодку к берегу.

– Гуран рядом ходит, – говорил кто-то, – вот бы подстрелить.

Бестужев и Павел вышли из лодки. Подойдя вплотную, Павел вдруг издал ужасный гураний крик. Те, кто стоял, упали на землю, а лежавшие вскочили на ноги. Но, увидев Бестужева с Павлом, успокоились.

– Господи, – перекрестился Пьянков, – да нешто так можно?

Павел, довольный переполохом, объяснил, что это условный знак.

Послышался ответный крик, поданный Чуриным.

– Во – откликаются! – улыбнулся Павел.

– Три баржи здесь, а где остальные? – спросил Бестужев.

– Прямо не знаю, то ли вперед ушли, то ли отстали, – ответил Пьянков.

– Как же так? Надо держаться вместе!

– Канаты рвутся, два якоря потеряли, – оправдывался Пьянков.

Тут от баржи к костру двинулся какой-то взъерошенный мужик. Прихрамывая на одну ногу, он шел с явной недоброй решимостью.

– А! Господин адмирал пожаловал! – сказал он, приблизившись, и неожиданно, как-то по-рысьи кинулся на Бестужева и схватил за грудки сильными жилистыми руками. – Да я тебя, офицерское отродье, щас при всех кончу!

Павел перехватил руки мужика, хотел вывернуть их, но Бестужев остановил:

– Погоди, Павел, дай поговорить.

Тот нехотя отпустил мужика – ничего себе разговор, – но остался рядом, готовый в любой момент прийти на помощь.

– Об чем говорить-то? – от мужика несло перегаром. – Каторжанин я! Такой, как ты, меня в Сибирь загнал!

– Брось дурить, Митрофан, – вмешался Пьянков. – Они ведь тоже на каторге были!

– Х-ха! Ты его каторгу с моей не равняй! Я вот десять лет в Акатуе отбухал!

– Смотри, Митрофан, – Бестужев показал свои запястья. Тот глянул и, увидев рубцы от кандалов, оторопело заморгал.

– В Акатуе друг мой погиб, Лунин…

– Лунин, говоришь? Дак я могилу ему копал…

– Могилу ему выкопали те, кто тебя мучил!

– Ты в сам-деле его друг?

– Ровно десять лет в Чите и Петровском Заводе с ним отбыл. А он ведь тоже офицер.

– Прости, адмирал, – опустив голову, сказал Митрофан.

– Слава богу, – обрадовался Пьянков. – Да садитесь вы…

– Слушай, Митрофан, а как умер Лунин? – спросил Бестужев.

– Темное дело. Наверняка пособили, живодеры. На вид ему за семьдесят было – беззубый, седой как лунь, а как вкопали крест, гляжу – ему всего пятьдесят восемь…

– Знаешь хоть, за что его сослали?

– Да письма, говорят, какие-то писал.

– Не какие-то, а против царя, да такие, что его во второй раз арестовали.

– Ничего про то мы не знали, но чувствовали – не простой он человек. Его и стражники не то что боялись, но как-то опасались. Глазищи были – глянет, как перед господом богом трепетали некоторые…

– Ладно, давайте ужинать, – Пьянков начал разливать уху.

– Вкусно, – одобрил Бестужев. – Кто ловит-то?

– Да он же, – кивнул на Митрофана Пьянков, – и такой мастак!

– Откуда родом? – спросил Бестужев.

– С Кубани, из Усть-Лабы.

– Как же сюда попал?

– Офицера одного чуть не прикончил, – буркнул Митрофан.

– Оттого ты и «уважаешь» их…

– Шибко лютый был, чуть что – в зубы. Не стерпел однажды, ответил ему. Скрутили, сквозь строй прогнали, еле жив остался…

– Будя прошлое ворошить, сказал Пьянков, – Спать надо.

АЛБАЗИН

Причалив к берегу, Бестужев с Павлом пошли в сторону бывшего острога. Высокий холм, когда-то огороженный крепостным валом, зарос крапивой, буйной полынью.

– Какой маленький острог! – удивился Павел, оглядывая остатки крепости. – Примерно по тридцать саженей валы, – прикинул он на глаз, – Как же албазинцы сдерживали осаду тысячных войск?

Перешагнув через канаву, заполненную тухлой водой с множеством лягушек, они поднялись на вал и увидели обломки кирпича у бывших печей, ржавые ядра, глиняные черенки, остатки полусгоревших трухлявых бревен, между которыми валялись человеческие кости и черепа. Порыв ветра закрутил пыль, закачал стебли конопли. Что-то зловещее почудилось в вихрях древнего пепла и пыли, словно чьи-то потревоженные души взметнулись и отлетели в тень и тишину леса. Судя по останкам крепостной стены, с каждой стороны было всего по четыре амбразуры для пушек.

Бестужев рассказал Павлу все, что знал об этой крепости. Основал ее Хабаров. После него здесь атаманил Онуфрий Степанов. Когда он пошел на Сунгари и погиб там, Албазин забросили. Но через несколько лет острог был восстановлен. В тысяча шестьсот восемьдесят пятом году к крепости подошло огромное войско маньчжуров – более пяти тысяч. А острог защищало всего четыреста пятьдесят человек, в основном мирные жители – землепашцы, торговцы. Маньчжуры буквально сровняли Албазин с землей. Помощь из Нерчинска опоздала. Казаки вновь восстановили острог. Узнав об этом, хан Канси на следующий год послал еще большее войско, но и русские подготовились серьезнее. Оборону поначалу возглавлял Толбузин, после его гибели командование взял Бейтон. Несмотря на голод, холод, русские целый год выдерживали осаду многотысячного войска. Маньчжурам тоже было несладко – многие погибли от пуль, ядер защитников крепости, еще больше от голова цинги. Только после подписания Нерчинского трактата русские сами разрушили и покинули Албазин.

– Между прочим, икону, которой нас благословляли в Атамановке, вывезли отсюда.

– А как же те, что до того попали в плен?

– Их заставили служить в Пекине в императорской гвардии. Представляешь, бородатые русские мужики при дворце богдыхана! А другие занялись ремеслом, построили разные мастерские, мыловаренный завод, позже им разрешили возвести церковь и даже целый монастырь. Потомки албазинцев, теряя славянский облик, – женились-то на китаянках, русских женщин не было, – сохраняли свои обычаи, одежды. А однажды отчего-то подняли бунт. Многих казнили, а остальных выслали в Кульджу, к Средней Азии. И вот, говорят, недавно один семипалатинский купец поехал туда и встретился с их потомками. Увидев его, они, по облику совершенные китайцы, со слезами на глазах бросились к нему и стали обнимать…

Пройдя вниз по течению, Бестужев и Павел увидели невысокие могильные холмики, кое-как сколоченные кресты, многие из которых уже покосились и попадали. Некоторые могилы разрыты зверями.

– И похоронить путем не могли, – вздохнул Павел.

– Те, что хоронили, сами еле держались на ногах, долбить землю не могли, – объяснил Бестужев.

На одном из крестов надпись: «Есаул Забелло 1826–1856. Окончил Виленский университет. Служил лекарем Амурского казачьего полка. Умер от цинги и тифа. Мир праху твоему».

– Всего тридцать лет, – качнул головой Павел.

– И лежит рядом с теми, кто погиб почти три века назад, – сказал Бестужев. – Костьми легли за Россию и те и другие…

МАЛЬЯНГА

Ниже Албазина плыть стало труднее. Разлившись в широкой долине бесчисленными протоками, Амур превратился в лабиринт с ловушками, одна коварнее другой. Решив найти проводника, Бестужев с Чуриным поплыли впереди своего отряда. Часа через два он увидел на берегу двух женщин с голыми ребятишками возле них. Бестужев стал подзывать их к себе, но они не тронулись с места. Тут из-за кустов вышел тунгус с жиденькими усами и бородкой. Бестужев объяснил ему, что им нужен проводник, и попросил подойти всех поближе. Однако женщина увела детишек в лес, а та, что помоложе, неуверенно двинулась к ним. Вблизи она оказалась совсем юной девушкой.

– Их шибко боис чужой люди, – пояснил тунгус – Манзура воровай наши женщин.

– Мы вас не обидим, – сказал Бестужев.

– Моя манзура не боис, олосы обиду не давай!

– Правильно, – улыбнулся Бестужев, – русские в обиду не дадут. Ну что, поедешь с нами?

– Твоя вино еся? – спросил тот.

– Есть, есть. Но знаешь ли ты дорогу?

– Холосо знай, но сначала вино давай.

Бестужев послал Чурина к лодке за бутылкой и спросил, как их зовут. Тунгус назвал себя Мальянгой, а дочь – Буриндой. Когда Чурин налил ему вина в кружку, Мальянга попросил и для дочери. Бестужев удивился, не рано ли, сколько ей лет?

– Ее тридцать два год, – ответил отец.

– Да что ты, батя, – изумился Чурин, – девчонка ведь!

– Наши манегри – зима год и лето год.

– А! – догадался Бестужев, – тогда ей шестнадцать. Где пить-то научились?

– Манзура соболь вино меняй. Их кунеза – люди нехолосый, нас обманывай…

Выпив, Мальянга похвастал, что недавно провел Муравьева в Усть-Зею. Бестужев сначала не поверил, но когда Мальянга сказал, что Муравьев – «селдитый, по холосый», стало ясно, что речь действительно о нем и что проводник попался знающий.

Мальянгу посадили на головную баржу. Поджав под себя ноги, он расположился у носовой бабки, время от времени крича: «Лево давай!», «Право давай!» Когда он снова попросил вина, Бестужев велел подать зеленого чаю с баранками. Мальянга кисло глянул на кружку, отхлебнул чуток и сказал:

– Селдитый начальник, но холосый.

– Так вот почему Муравьев сердитый! – засмеялся Чурин.

– Ваша – мало-мало, а Муравьев – о! шибко селдитый!

Кончив пить чай, Мальянга, не меняя позы, раскурил трубку.

– Как ноги не отекут? Ну прямо бурхан! – сказал Павел.

– Бурхан и есть, – подтвердил Бестужев, – бог в своем деле.

– Право гляди! – показал Мальянга на остров, посреди которого виднелось что-то белое.

– Это скелеты, – разглядел в подзорную трубу Бестужев. – Опять солдаты Облеухова. Видать, все замерзли.

Чуть ниже Мальянга показал еще один остров с грудами человеческих костей.

– Нет, не триста погибло, – вздохнул Бестужев, – гораздо больше…

Тягостное молчание воцарилось на барже.

Тишину нарушали лишь команды Мальянги, скрип весел-потесей и плеск воды под их ударами. Более ста верст прошли за день, и лишь туман задержал их вечером.

Насколько хорошо плыли, настолько неудачно причалили. На одной из пьянковских барж оборвался канат с якорем, и она села на мель, преградив путь остальным. Снова едва не столкнулись баржи, но, обходя застрявшую, оказались на другой мели. Поняв, что дело обернется задержкой, Бестужев очень расстроился. Мальянга не решался подступиться к нему, потом все же не выдержал и попросил вина. Бестужев махнул рукой, велел дать бутылку, но чтоб тот не пил все разом. Хмурый Павел, играя желваками, сказал, что его так и колотит от Пьянкова и он готов взять на себя грех – высечь виновных.

– Мое терпение тоже иссякает, – сказал Бестужев, – но, знаешь, никто из нас, пятерых братьев, не бил подчиненных. Не дело это.

– Но увещевания для них, что комариный звон…

Вскоре с баржи спрыгнул Мальянга и направился к костру.

– Моя манзура не боис! – крикнул он, грозя кулаком на правый берег. – Олосы обиду не давай! Олосы – люди холосый!

– Ну-ка, старик, ложись спать! – Бестужев расстелил шинель у костра, Мальянга послушно лег и сразу уснул.

– Смотрю на вас, Михаил Александрович, – сказал Чурин, – и думаю, чего это вы пошли в плавание. У меня ни семьи, ни детей, и то кляну день, когда согласился.

– Потому и пошел, что семья, дети.

– Но как вам удается сохранять спокойствие? Другой давно бы не выдержал…

– И высек, кого надо, – добавил Павел. – Нет, ей-богу пора!

– Как там Митрофан? – спросил Бестужев.

– Словно другой стал. Старается вовсю.

– Вот видите, а избили бы – сбежал бы…

– Он-то понял, – возразил Павел, – но не все доброе слово ценят. Вы с ними по-хорошему, а они над вами же смеются.

– А что, если заменить Пьянкова Митрофаном? – спросил Бестужев.

Чурин удивленно глянул на него, подумал и сказал, что хуже, пожалуй, не будет.

– Лево давай! – вдруг раздался крик. Все вздрогнули, но, поняв, что это кричит Мальянга, засмеялись.

– Молодец, даже во сне правит, – улыбнулся Бестужев.

Утром Бестужев услышал сквозь сон несколько выстрелов. Открыв глаза, он увидел, что Мальянги нет, а остальные еще спят. Через некоторое время тот подошел к костру со связкой крупных крякв.

– Моя вставай рано, бери ружье, стыреляй токо три раз.

– И дюжину уток! Молодец!

– Моя патроны жалей, – довольный похвалой, сказал Мальянга. Не разрезая уток, он стал деревянным крючком вынимать потроха, потом наскреб глины, густо развел ее водой и начал замазывать перья. Бестужев с любопытством смотрел, что будет дальше. А Мальянга выкопал неглубокую квадратную ямку, разложил в ней уток, засыпал слоем золы и песка, наложил сверху дров и развел жаркий костер.

Пока Бестужев ходил к воде умываться, Мальянга поддерживал ровный сильный огонь. Когда дрова прогорели, он разгреб уголья, золу и достал одну из уток, похожую на обугленный горшок из глины. Постучав длинным ножом по затвердевшей, обожженной корке, он секущим ударом развалил утку на две части. Горячий пар вместе с аппетитным запахом повалил из обеих половин. Взяв одну из них, Мальянга подсолил и подал ее Бестужеву. Столь необычное и быстро приготовленное блюдо оказалось очень вкусным. Мальянга поставил уток перед каждым. От удовольствия Павел жмурился, как кот, а потом спросил, как же Мальянга убрал потроха. Тот взял крючок, поднес к заду Павла.

– Сюда толкай, потом обратно.

Дружный хохот раздался в ответ на неожиданную выходку Мальянги.

– Это не мне, а Пьянкову надо сделать.

– А сам-то чего не ешь? – спросил Бестужев. Мальянга замялся, потом робко сказал:

– Моя мало-мало опохмела надо.

– Нальем ему, – сказал Павел. – Сегодня не плыть, а он так ублажил нас.

Позавтракав, Бестужев с Павлом направились к баржам Пьянкова. К удивлению, там еще все спали, лишь Митрофан сидел с удочкой на берегу. Несколько больших сазанов лежало в траве, пошевеливая жабрами и хвостами. Поздоровавшись, Бестужев спросил, чего он не будит людей.

– Пьянков спит, а я-то при чем?

Тут запрыгал поплавок. Митрофан ловко подсек крупную рыбу, осторожно повел ее к себе и, когда она подошла к берегу, поддел ее сачком из прутьев. Полюбовавшись сазаном, рассмотрев сачок и сделанный из булавки крючок, Бестужев сказал:

– Золотые руки у тебя! А не взялся бы ты вместо Льянкова?..

Митрофан прямо-таки оторопел.

– Станут ли меня слушать?

– Отдам приказ – станут!

Из грязи да в князи? Нет, погодите маленько, подумать надо.

Бестужев попросил Павла разбудить людей. Тот поднялся на баржу, открыл люк трюма и отшатнулся.

– Ну и дух, хоть топор вешай! Нет, чего мне травиться.

Встав на четвереньки и сложив ладони рупором, он рявкнул по-гураньи. Звериный крик в гулком трюме прозвучал сильнее, чем тогда, у костра, и вмиг поднял людей. Заспанные мужики стали выбираться на палубу. Пьянков вылез позже всех.

– Истый капитан, – усмехнулся Бестужев, – последним покидаешь корабль.

ПИСЬМА ОТ РОДНЫХ

В это время на реке показалась яхта под парусом. Ветер и течение быстро несли ее по стремнине. Когда она приблизилась, Бестужев узнал в одном из офицеров Юлия Раевского, адъютанта Корсакова.

– Михаил Александрович, мы вас ищем, боялись разминуться в протоках… Знакомьтесь, Бронислав Казимирович Кукель, чиновник по особым поручениям.

– Не брат ли Болеслава Казимировича?

– Разумеется, – отдав честь, сказал тот – Поклон вам от него и Луизы Антуан.

– А вот вам письма, – Юлии достал из сумки два конверта.

Бестужев пригласил Раевского и Кукеля к своей стоянке и, пока они плыли к ней, начал читать письма.

«Дорогой наш Мишель!

Пишем тебе в Читу в надежде, что письмо застанет тебя у Дмитрия Иринарховича до твоего отплытия. Мы живем, слава богу, ничего. Леля и Коля спрашивают, когда приедет папочка. Леля недавно простыла. Не доглядели – забежала в лужу. Но болеет не сильно.

На пасху красили яйца, стряпали куличи, освятили в церкви, в которой малевал иконы наш брат Николай, царство ему небесное. Недавно ходили к нему, холмик поправили. Как сошел снег, Оля посадила луковицы сараны и лилий. Поговорили с ним, поплакали над могилой. Лушниковы и Старцевы хотят заказать крест чугунный в Петровском Заводе, спасибо им за все. Единственный ты остался у нас из пятерых братьев. Да хранит тебя господь в твоем многотрудном плавании!

С Мери ладим, не беспокойся. Правда, иной раз она бранится по пустякам, но мы понимаем, что jto от тоски по тебе. С отъездом в Москву пока обождем, хотя Саша [13]13
  А. В. Бестужев (1836–1899) кузен братьев-декабристов, участник Севастопольской обороны и Русско-турецкой войны 1877 1878 гг. Помогал М. Бестужеву, его сестрам и детям после возвращения их из Сибири. Ему же довелось и хоронить их в Москве.


[Закрыть] зовет к себе. Маша зачем-то написала ему о неладах с Мери, он беспокоится, торопит. Дай бог, не приведется тебе плыть в Америку, тогда мы скорее увидим тебя. Мария и Ольга кланяются. Оля просит прислать семян цветов, каких у нас нет и какие тебе понравятся.

Целую тебя. Елена».

Сложив письмо, Бестужев распечатал второй конверт. Жена написала отдельно от сестер. Значит, что-то не так.

«Здравствуй, дорогой муж Михаил! Пишит тибе твоя жена Мери. Во первых строках своего письма спешу сообщить, что дочь наша Леля выздоравливает, а Коленька – тьфу-тьфу-тьфу – здоров. Спасибо дохтору Кельбергу, по несколько раз в день бывал и сейчас заглядывает каждодневно. Но господь за какие-то грехи ниспослал новое испытание – захворала чахоткой сестра моя Наталья. Келъберг боится, как бы со мной того не вышло. А я думаю, на все воля божья. С сестрами твоими стараюсь ладить, но больно горделивы оне. Елена так из-за ерунды днями на миня не смотрит, а мне каково? Но ты не беспокойся. Получив намедни твое письмо, в коем ты советовал жить в мире и согласии, я пытаюсь исполнять мужний наказ и для того реже разговариваю и не замечаю их. Не пиши ты, Христа ради, по-французски. Все, что ты меня учил, я уж забыла и мне надо лишний раз обращаться к ним. А в энту Америку не езжай, шибко далеко, а я по тибе соскучалась, все молю бога хоть во сне увидеть, а о том, чтоб наяву свидеться, сильно мечтаю.

Крепко целую тибя, твоя жена Мери».

Закончив читать, Бестужев невольно вздохнул: как ни учил жену грамоте, пишет с ошибками. Главное же, нет согласия в доме.

Когда они подплыли к месту стоянки, Бестужев спросил Юлия об отце. С Владимиром Федосеевичем Раевским он лично не был знаком, но много слышал о нем как об отважном воине, участнике Бородинской битвы, награжденном золотой шпагой с надписью «За храбрость», знал о дружбе его с Пушкиным. Став одним из создателей тайного общества, Раевский был арестован за три года до восстания. Некоторое время они находились одновременно в Петропавловской крепости, но судьба не свела их ни там, ни в Сибири.

Юлий сказал, что отец, несмотря на свои шестьдесят два года, еще крепок, ни одного седого волоса, ведет большое хозяйство под Иркутском, собирая с бахчи более двухсот арбузов и дынь.

Накормив Юлия и Кукеля, Бестужев пошел провожать их и расспросил о новостях. Они рассказали, что Путятин морем направился в Печилийский залив, чтобы встретиться с богдыханом. Эскадра адмирала Сеймура обстреляла Кантон с моря, город занят англичанами и французами.

– Как бы Сеймур не грянул на Амур, – скаламбурил Бестужев. – До чего же наглы эти иноземцы! Мало им колоний во всех морях, океанах – еще и Китай подавай! Теперь представьте, как выглядит Путятин в компании с англичанами, американцами, французами в глазах китайцев? Вопросы о границе по Амуру надо ставить здесь, а не там, на борту военного корабля.

Раевский и Кукель переглянулись, удивленные справедливостью этих слов. Юлий спросил, можно ли передать их Муравьеву. Бестужев ответил, что не возражает, и крепко пожал руки молодым офицерам. Они сели в свою яхту и отчалили от берега.