Текст книги "Топорок и его друзья"

Автор книги: Владимир Кобликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Разные люди заглядывали в сторожку к лесному объездчику. Кто по лесным делам, а кто просто так посидеть, покурить на просторном крыльце, напиться воды. Часто сюда наведывались лесорубы. И с ними Егор с лиловым шрамом через всю щеку.

Егор все молчал, и Гектор не знал голоса этого человека. Но однажды Егор заговорил с хозяином Гектора.

– Дед, – глухо сказал Егор.

– Чего тебе?

– Продай Шарика.

– Не продам.

– Заплачу хорошо.

– Не все продается, парень, не все покупается на свете. Запомни это.

– Может, и так. Тебе видней. А от хороших денег зря отказываешься. Не прогадай, старый.

После того раза Егор больше никогда не просил старика продать собаку. Он даже перестал вообще замечать Гектора.

Придет на крыльцо, покурит, молча с остальными лесорубами и отправится на делянку.

И вдруг Егор пришел в сторожку один. Старика не было дома. Жены его тоже. Гектор лежал на крыльце. Увидев Егора, он собрался встать и уйти, но не успел. Какое-то мгновение он раздумывал и за это мгновение на голову ему накинули мешок и будто тисками сжали челюсти. Боль парализовала. Потом Гектора везли на санях, везли, не снимая с головы мешка.

– Старый дурак, – говорил кому-то Егор про старика, – отказался от денег. Говорил мне, что не все, дескать, продается на свете...

Гектор по запаху дыма определил, что подъехали к деревне.

– Сколько же дашь за собаку? – спросил кого-то Егор.

– На бутылку, – ответил ему спутник.

– Шутить вздумал!

– Зачем шутить? За ворованную больше тебе никто не даст.

– На-ка! Выкуси!

Егор перехватил ножом веревку, которой к розвальням был привязан Гектор и, не сняв даже мешка с его головы, спихнул в снег, а сам погнал лошадь.

Гектор ничего не мог сообразить и все пытался снять лапами с головы мешок и никак не мог– освободиться от пыльной мешковины.

Его окружили ребятишки, поймали за веревку, сдернули мешок и повели с опаской по деревне.

Набегавшись, ребятишки заспорили, чьим должен стать Гектор.

– Мой Бобик, – сказал один.

– Мой, – потянул за веревку другой.

– Я первый заметил Бобика, – захныкал третий.

Неожиданно огромная немытая рука ухватилась за веревку и хриплый мужской голос приказал:

– Брысь отседова, ворюги!

Ребятишки разбежались, а потом снова собрались стайкой и смотрели, как губастый незнакомец уводил их Бобика.

– Эй, дядь! – крикнул вдогонку самый смелый из мальчишек. – А как кличут твою собаку?

– Злодеем! – прохрипел в ответ новый хозяин Гектора и дурковато засмеялся.

– Брешет он, – сказал приятелям самый смелый мальчишка. – Не его собака. Злодеями собак не называют.

...Злодей был прав: пастух пригнал стадо на Сельский выгон. Луг широкой неровной полосой тянулся вдоль леса и кончался там, где всегда рождалось утро. Злодей хорошо знал, что по всему лугу прогон разрешался после покосов, а в эту пору стаду можно дойти только до того дуба, который стоит на лугу.

Когда-то очень-очень давно этот дуб отбился от леса и остался одинокой вехой на Сельском выгоне. Люди не трогали его, когда он был молодым, сберегали от пилы и топора и теперь, когда дуб стал умирающим старцем.

Умирая, деревья засыхают. Только висляевские старики застали дуб зеленокудрым богатырем, но они забыли про то, и с давние пор стали в деревне говорить: «У сухого дуба». А дуб еще жил. Жил, несмотря на то, что давно уже его кора покрылась пепельным седым налетом, уродливыми трещинами, а когда-то твердую, как слоновая кость, сердцевину время, дожди и солнце превратили в трухлявое дупло.

Давно люди считают дуб засохшим. Но каждую весну несколько его ветвей покрывались зелеными листьями. И пусть они позже распускались, чем у молодых деревьев, пусть они раньше, чем у других, увядали и опадали, все-таки это была жизнь!

На Сельском выгоне пахло росою, травами, цветами. Злодей чутко прислушивался к запахам. Предрассветная сырость, туман перепутали их. Но Злодей уловил запах мяты и цветов зверобоя. Повернув голову к ветру, Злодей подался вперед, вытянул шею и стал внимательно ощупывать носом ветерок. Он дул откуда-то справа, где поля и безлесье, и донес до старого выгона запах цветущего льна. «Лен зацвел – лето под горку пошло». И Злодей знал это.

– Отрава мертвая! – хрипло заругался на корову пастух и пустил вперед себя длинный кнут. Черной молнией полетел распрямляться волосяной наконечник. Он летел, сбивая росу, срубая головы цветам. В то мгновение, когда конец кнута должен был распрямиться, Николай отпрянул назад и изо всех сил рванул короткое кнутовище в сторону: выстрел оглушил предрассвет. Вольное эхо полетело вдоль леса по лугу.

Там, где Сельский выгон сходил на нет, зажглось небо. Торопливо закуковала кукушка. Злодей не любил кукушек.

Николай от нечего делать спросил:

– Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить осталось?

– Ку-ку... ку-ку... ку-ку... – кукушка откуковала семь раз.

– У! Отрава горластая! – обозлился пастух и еще раз хлопнул кнутом.

У края земли вспыхнуло солнце. Родилось новое утро...

К дубу стадо должно подойти не скоро и можно было еще сбегать в лес и напиться в ручье с голубоватой водой, послушать птиц, подышать лесными травами, поискать свежие звериные следы. Но Злодей раздумал идти в лес.

Пастух уселся недалеко от дуба, на бугорке, достал из холщовой сумки кусок сваренного в щах мяса, огурец, ломоть хлеба и стал громко жевать.

Злодей отошел в сторонку, отвернулся, чтобы хозяин не подумал, что он ждет подачки. Пастух, хмурый по утрам, часто забывал поделиться с ним едою. Сегодня такого не случилось: Николай позвал собаку, дал ей порядочный ломоть хлеба, остатки мяса и даже кусок сахару.

После еды пастух закурил и стал ныныкать песню, а Злодей задремал: ночью в сарае ему не дали спать мыши. Грело солнце.

Кузнечики, обсохнув, затрещали, зазвенели, предвещая полуденный зной.

...Во сне Злодей услышал ноющий гул. Собаке показалось, что где-то летят огромные шмели. Злодей так и не успел ничего понять. Он проснулся от пронзительного воя. Вскочил на ноги, Пастух неистово хлопал кнутом, пытаясь загнать в лес мятущихся коров.

Злодей подумал, что на землю упало солнце. Он успел увидеть только ослепительный всполох огня. Страшная сила бросила его к старому дубу.

– Ааааааа! – закричал пастух.

Злодею же почудилось, что его старая хозяйка Зина Лукина наконец-то нашла его и позвала:

– Гекааааа!

...На Сельский луг сбежался народ. Молча смотрели висляевцы на мертвого пастуха, на убитую собаку, на вырванный из земли горящий дуб. Тело и лицо Николая были изуродованы. а на Злодее ни царапинки. Словно лег он и притворился спящим. В траве билась раненая корова. Запричитала ее хозяйка.

– Хватит, Домна, – успокаивали ее, – корова не человек.

– Ох, осталась же я без кормилицы... – голосила Домна.

– Не тревожь людям душу! – прикрикнул на нее старик Лукичев. – Цела останешься: твою корову прирежем сейчас и сдадим на заготовки, а тебе подберем другую. Из колхозного стада.

Домна сразу стихла.

– Вот она какая война, – сказал кто-то из женщин.

– Это только цветики, – ответил Лукичев. – Бабы, а кто знает, откуда родом пастух Николай?

Никто в Висляеве не знал этого...

Вдруг все вздрогнули от плача. Громко, навзрыд, заплакал друг Злодея Вася, худенький, белобрысый, с большими печальными глазами мальчишка.

Поэт

Тиша увез остатки сена. Участок стал голым, колючим.

Митя и Клава уехали с Тишей. На покосе остались Лариса, Топорок и Ваня. Еще сегодня днем каждый из ребят мечтал о том часе, когда будет увезена последняя охапка сена; тогда не надо будет трясти, таскать, копнить, навивать, топтать. Десять дней они были подчинены ему, сену. Сено! Сено! Сено! С росы до росы все сено, сено, сено, душистое, ломкое, колкое. Оно и ночью не давало ребятам покоя, снилось.

Но стоило Тишиной машине, увозившей остатки сена, скрыться за деревьями, как всем троим стало грустно. К каждому пришло неуютное чувство, которое приходит к человеку, когда он расстается с каким-то важным и нужным делом, с делом, которое сближает тебя с другими людьми.

Машина уже скрылась, а они еще долго стояли и смотрели на дорогу, словно ожидая, что машина по каким-то причинам возвратится.

– Пошли купаться, – позвал Лопушок. Если бы кто-нибудь его увидел впервые, то ни за что не подумал бы, что Ваня – жизнерадостный и очень смешливый человек.

– Пошли, – согласилась Лариса.

А Топорок просто кивнул в ответ на предложение друга и первым зашагал к реке.

День был уже на исходе, но все равно было очень жарко. Даже возле реки не было свежести. Травы, цветы, кустарник на берегу – все было вялым и разморенным. И облака, казалось, плыли ленивее, чем всегда. И даже Сожа разомлела и несла свои воды, устало задевая поникшие тростники и теплые берега.

Они купались нехотя. Просто надо было смыть пыль и труху от сена. А потом они лежали на мягкой душистой траве на крохотной лужайке под березами, которые росли островком на берегу Сожи, лежали и глядели в небо. Думали о разном, но всем троим было грустно.

Высоко в небе парил ястреб. Он будто повис над землею.

– Уметь бы так летать, – сказал Лопушок.

– И что б ты тогда делал? – спросила серьезно Лариса.

– Что? Я залетел бы высоко, высоко и стал бы глядеть на землю.

– На землю ты можешь посмотреть и с самолета. Посмотреть с такой высоты, куда никакой ястреб не залетит, – заметил Федя.

– А ты когда-нибудь летал на самолете? – поинтересовалась Лариса.

– Летал. И на «ТУ-104» и на «ИЛ-18».

– А я никогда не летал даже на «кукурузнике», – со вздохом признался Лопушок.

– И я не летала.

– Страшно, Федь, летать-то? – спросил Лопушок.

– Нет.

– А дорого, Федь, билет на самолет стоит?

– Смотря куда лететь. Для школьников билеты дешевле. В Крым и обратно за меня рублей двадцать, кажется, заплатили.

– Двадцатку, да? – удивился Лопушок. И непонятно было, что означало это удивление: то ли дорогим показался билет на самолет Ване, то ли – дешевым. Он помолчал, что-то подсчитывая, а потом сказал: – Двадцатку за лето заработать можно. И мамка пятерочку даст. А в вашем городе, Федь, аэродром есть?

– Есть.

– А мне билет продадут, если я один полечу?

– Продадут.

– Буду копить деньги. А на то лето приеду к тебе в гости и слетаю в Крым и обратно.

– А мне не хочется лететь на самолете, – сказала Лариса.

– Почему? – удивился Лопушок.

– Мне кажется это совсем не интересно. Сиди себе в кресле, как деревяшка. Вот, если бы самой самолет повести! Тогда было б здорово.

– Самой? Ишь чего захотела! – Лопушок даже усмехнулся.

– А мне все хочется самой делать. Пассажиром быть скучно.

– Разве тетки летчиками сейчас бывают? – усомнился Ваня.

– Что значит – тетки? – вспыхнула Лариса.

– Ну, женщины.

– Конечно, бывают. Сама читала в журнале о женщине, которая капитан воздушного корабля.

– И чего? Ты, значит, хочешь стать летчицей?

Лариса не сразу ответила Лопушку. Она долго и задумчиво смотрела в небо. Ваня не вытерпел и сказал:

– Чего же не отвечаешь-то? Секрет?

– Я не хочу стать летчицей. Я еще не знаю точно, кем хочу стать. Мне хочется быть и путешественницей, и космонавтом, и воспитательницей в детском саду. Как Вспомню Марию Емельяновну из нашего колхозного детского сада, так сразу даю себе слово, что тоже стану воспитательницей. Она мне вместо матери была... И врачом мне хочется быть. Хорошо б, если бы человек мог за свою жизнь разным профессиям обучаться. А то выучится на инженера и всю жизнь одним и тем же занимается. Я разные-преразные работы перепробовала бы тогда. Интересно.

– При коммунизме так и будет, – авторитетно заявил Топорок. – Я лекцию про коммунизм слушал. И там об этом лектор говорил.

– При коммунизме, поди, и на самолетах без билетов летать будут? – заметил Лопушок.

– Конечно, – согласился Топорок.

...На реке раздался сильный всплеск.

– Ух, ты! – поразился Лопушок. – Вот это рыбина! Кило на пять.

– А ты откуда знаешь? – Лариса усмехнулась недоверчиво.

– Не меньше. По бухтению определяю. Это жерех балуется... Ужин-то варить будем?

– Конечно. – Лариса засмеялась. – Очередь-то, Лопушок, сегодня твоя.

– А я чего? Я не отказываюсь. Я бы еще двадцать дней подряд варил, жарил, только бы вместе нам быть. Не хочется, чтобы артель наша распалась. Привык я к вам, – признался Ваня. И вдруг тихо добавил: – Ребя, давайте всегда дружбу водить.

...Закат принес с собою прохладу и множество ярких, чистых красок. Ожили травы, луговые цветы, ожили кустарники, деревья, ожили дали и облака. Очнулась от знойного дурмана река. Закат окрасил реку и берега своими волшебными полутонами... Заиграли рыбы... Проснулись запахи... На землю спустилась мягкая тишина.

Лопушок и Лариса хлопотали возле костра. Топорок пошел к реке. Он сказал, что идет проверить донки, но не рыба его интересовала, нет. Федя спустился к реке, сел возле самой воды и стал сочинять стихи.

Топорок смотрел на реку, на берега, на дали и слышал почему-то музыку. И эта музыка была, как и краски окрест, – чистая, нежная, светлая... Музыка-то и рождала слова, слова необыкновенные, которые становились стихами.

Он писал о солнце, которое тонуло и остужалось в реке, о багровых гаснущих облаках, о тишине, о запахе дыма от костра, возле которого сидят его чудесные друзья – Лопушок и Лариса. И еще о том, что ему не хочется с ними расставаться.

Стихи рождались легко. Федя так увлекся, что не заметил, как к нему подошла Лариса. А она подошла, не таясь и ожидая, что Топорок оглянется, услышав ее шаги. Какой там! Федя строчил и строчил.

Сначала Лариса не поняла, чем это он так увлечен. Заглянув машинально в тетрадь, она все поняла. Девочка удивленно вскинула брови и тихонько отошла от юного поэта.

– Позвала Топорка? – спросил ее Ваня, когда она одна возвратилась к костру.

– Я его не нашла, – ответила Лариса и отвернулась.

– Не нашла? – поразился Лопушок. – Чудно! Куда же он мог деться? Сейчас я его покликаю... Федяяяя!

Когда Топорок отозвался, Лопушок подозрительно поглядел на Ларису и пожал плечами.

– Как же ты его не нашла-то? Он ведь почти рядышком.

– Значит, я его не там искала, – невозмутимо ответила Лариса.

Поужинали уже затемно. Обычно они тут же после ужина засыпали как убитые. А сегодня ни у кого сна не было.

– Давайте всю ночь сегодня просидим у костра, – предложила Лариса.

– Это можно, – бойко согласился Лопушок.

– Я согласен, – сказал и Федя...

Сейчас не верилось, что днем стояла жара. Темнота вокруг была сырая и холодная, но веселый костер спасал ребят от этой холодной и сырой темноты. Она отступила от огня на почтительное расстояние и ждала, когда огонь уснет, чтобы снова захватить пространство, отвоеванное у нее пламенем.

Лариса и Лопушок слушали Топорка, который рассказывал историю про дельфинов. Историю эту Федя узнал от маминого брата.

Ловили наши рыбаки тихоокеанскую сельдь. Только начали тралить, как перед судном стали выпрыгивать дельфины. Капитан приказывает: «Стоп машины!». Команда удивилась. Но еще больше все поразились, когда опытный капитан отдал приказ выбирать трал. И дело это не из легких, да и каждая минута во время лова дорога. Но приказ капитана – закон... Выбрали мрачные матросы трал. Глядят, а там вместе с рыбой – маленький дельфиненок. Вот, оказывается, почему выпрыгивали перед носом тральщика дельфины. Они просили освободить их детеныша.

Моряки освободили его и выпустили в океан. Дельфины поблагодарили людей несколькими прыжками и уплыли от судна.

На тральщике уже забыли про историю с дельфиненком, когда вдруг за бортом опять появились, дельфины. Это были те же самые дельфины. Моряки узнали их по детенышу, которого спасли.

Дельфины опять стали выпрыгивать из воды. Они словно бы звали людей плыть за ними.

Капитан приказал изменить курс. Увидав это, дельфины перестали выпрыгивать и повели тральщик за собою.

Команда не пожалела о том, что капитан послушался дельфинов. Они привели тральщик к месту, где находились огромные косяки рыбы. Еще никогда моряки тральщика не видали таких уловов, как в тот рейс.

Лопушок, слушая Топорка, долго и искренне ахал и охал.

Когда же Лариса тоже стала рассказывать о дельфинах, Лопушок сначала с интересом слушал ее, а потом вдруг уронил голову на руку и мгновенно заснул.

– А собирался просидеть всю ночь у костра, – с сожалением заметил Топорок.

– Он очень устал, – тихо сказала Лариса. – Он все время работал за двоих.

– Это правда...

Они долго молчали и глядели на огонь.

– Федя, – позвала Лариса.

– Что?

– Почитай, пожалуйста, стихи, которые ты писал сегодня на берегу.

– Стихи? Какие стихи?

Лариса с укором поглядела ему в глаза и отвернулась.

– Это я просто так, – Топорок чувствовал, что даже разгоряченные от костра щеки его все равно краснеют. Он извинительно попросил: – Не обижайся. Я не хотел тебя обманывать... Если хочешь, то я прочту тебе их... Только они плохие.

Никому еще Федя не читал своих стихов, поэтому голос его срывался, Федя захлебывался словами, спешил. А когда кончил читать, то вздохнул так, словно только что вагон камней разгрузил.

Он стал подбрасывать в костер сучья, поправлять головешки. Этим он хотел показать, что его совсем не интересует мнение Ларисы. На самом же деле он ждал Ларисиного приговора. А она все чего-то медлила, о чем-то думала. А чего думать? Надо просто сказать, нравятся стихи или не нравятся.

– Хорошие ты стихи написал, – сказала, наконец, она.

– Хорошие? – Топорок не верил своим ушам. – Хорошие?

– Мне они нравятся. А вот читаешь ты очень плохо.

– Торопился я.

– А зачем торопиться-то?

– Да так. А хочешь, я тебе еще почитаю?

– Хочу.

Иностранцы ?..

Первым проснулся Топорок. Его разбудило солнце. Тепло солнечных лучей щекотало лицо. Пели птицы. Тлели угли от прогоревшего костра. Утренний ветерок сдувал пепел.

Топорок огляделся. Рядом спал Лопушок. Ларисы возле них не было. Топорку стало казаться, что ему все приснилось: и костер, и Лариса, и стихи, которые он читал. «Нет! Не приснилось!» – с радостью подумал Топорок, когда увидел на дороге Ларису. Она медленно шла к стану.

...Лопушок проснулся и стал хохотать.

– Чего ты, Вань? – спросила Лариса.

– Сон смешной приснился.

– Какой?

– Да на лягушке я по реке гонялся за дельфинами.

– На лягушке? – переспросил Топорок.

– Ага. Знаешь, какую скорость квакуша развила. У меня даже дух захватило... А чья сегодня очередь кашеварить?

– Кажется, моя, – без энтузиазма признался Топорок.

– Посмотрим, чем ты нас накормишь?

– Пшенной кашкой.

– Топорок, – взмолился Ваня. – Не надо пшенки. Топорочек, что-нибудь еще придумай. Топорочек...

Феде не пришлось угодить Лапушку. Он успел только разжечь костер.

Приехал Тиша на председательском «газике».

– Здорово, косари! – поздоровался Тиша бодро. – Приказано доставить вас срочно в Ореховку.

– Кто приказал? – удивился Лопушок. – Кому мы нужны– то?

– Хозяин приказал.

– Какой хозяин?

– Ты что? Спал, что ли, много? Не знаешь, кто у нас в колхозе главный?

– Правление, – невозмутимо сказала Лариса.

– Хватит мне голову дурить, – заявил обиженно Тиша. – Собирайтесь! Петр Петрович приказал срочным порядком явиться вам домой.

– Тиша, нам же надо барахлишко собрать.

– Долго его, что ли, собирать? Раз-два – и готово.

– Долго.

– Я тебе дам «долго». Свяжу сейчас вас и в машину побросаю. «Долго»! Никакой дисциплины.

– Слабо связать-то, – стал раздразнивать своего дальнего родственника Лопушок.

– Ванька, кончай подрывать мой авторитет. Уши надеру.

– Сразу – уши надеру...

– Быстрей собирайтесь. Если вовремя вас не доставлю, нагорит мне от председателя.

– А что случилось-то, Тихон Михайлович? – спросила ласковым голоском Лариса.

Тишу редко кто называл по имени и отчеству, хотя все знали, что он это очень любит. Когда к нему обращались по имени и отчеству, он не мог отказать в просьбе.

– Дело важное, Лариса Петровна. – Тиша вдруг понял уловку девочки и стал официальным. – Вот тебе записочка от отца. Записочка лично тебе. Читать надо без свидетелей.

Тиша отвел в сторону Ларису и вручил ей записку от Петра Петровича. Федя и Ваня стояли в сторонке и с любопытством глядели на Ларису. Она прочла записку и сказала:

– Собирайтесь, ребята. Правда, надо быстрее ехать.

– Чего там стряслось-то? – полюбопытствовал Лопушок.

– Не знаю, но отец велит скорее ехать в деревню.

Тиша гнал «с ветерком». Лопушок пробовал с ним заговорить, но Тиша отмалчивался: делал вид, что очень уж обижен.

Возле дома Храмовых шофер резко затормозил и сказал Топорку:

– Начальник, срочно приведи себя в порядок. Умойся, причешись. Надень парадный костюм. Десять минут тебе на сборы. Стариков твоих дома нет.

И укатил на другой край Заречья: повез Лопушка.

Топорок стоял, опешивший, и ничего не понимал.

– Иди переодевайся, – сказала Лариса. – Через десять минут выходи на улицу.

– Зачем переодеваться-то?

– Не знаю. Но папа пишет, чтобы слушали Тишу.

Лариса заторопилась домой.

Когда Топорок вышел из дому, Лариса уже ждала его. Она переоделась, причесалась. Федя невольно загляделся на нее. Лариса смутилась и спросила:

– Чего ты?

– Да так. – Топорок радостно улыбнулся.

Распугивая кур и нетерпеливо сигналя, к ним подъехал «газик». Тиша лихо развернулся и затормозил.

– Прошу, – шофер распахнул дверцу.

На заднем сиденьи сидел Лопушок. Он был в новой рубашке.

– На людей стали похожи, – сказал с усмешкой Тиша, оглядев оценивающе всех своих пассажиров. – Теперь помчались, а то опоздаем.

– Куда ты нас везешь-то? – спросил Лопушок.

– Везу, куда надо. Много будешь знать, скоро состаришься.

– Лучше скажи, а то не поеду. Выпрыгну на ходу. Ты меня знаешь.

– Чего ты ко мне пристал? Я сам не знаю, куда и зачем вас везу. Велено доставить вас на большак. Там Петр Петрович ждать будет. Может, в райцентр зачем-нибудь повезут вас. Цирк, говорят, туда приехал.

Тиша «выжимал» из «газика» самую предельную скорость. Теперь он не разговаривал с ребятами, а врос в баранку и весь превратился во внимание.

Вот уже позади луговая дорога, вот уже въехали в лес и помчались по большаку. Мелькали деревья, столбы... Состояние шофера передалось ребятам. Они тоже стали серьезными и сосредоточенными и также пристально следили за дорогой. Наконец, за деревьями стало проглядываться шоссе. В обе стороны по нему мчались автомобили. И сейчас казалось, что Тишин «газик» торопится к широкой асфальтовой дороге, чтобы побежать вместе со своими собратьями. Ему надоели будни на трудных проселках.

Но Тиша не пустил «газик» на шоссе, где пели автомобильные колеса. Шофер заставил автомобиль въехать на лесную придорожную опушку, сбавить скорость и послушно остановиться напротив автобусной остановки. На опушке уже стоял колхозный агитавтобус. «Газик» подъехал к нему, остановился, недовольно задрожал и обиженно затих.

– Приехали, господа, – сказал Тиша. – Можете выходить.

Первое, на что ребята обратили внимание, – это на яркий плакат на борту автомашины. На плакате написано: «Добро пожаловать, дорогие гости!»

Возле агитмашины стояли Селиванов, старики Храмовы, секретарь колхозной комсомольской организации Люся Богомолова.

– Смотрите, негры-лесовики пожаловали! – громко сказал Петр Петрович. – Молодцы, вовремя прибыли. Сейчас уже подойдет автобус.

Екатерина Степановна всплеснула руками и, закачав головою, напевно заговорила:

– Погляди, Семен, на нашего внучонка. А! Поджарился-то как на покосе. Это надо ж!

– В самый раз загорел.

– Еле довез, – пожаловался Тиша председателю. И, кивнув в сторону Вани, добавил: – Вот он особенно бунтовал.

– А зачем нас сюда привезли-то? Петр Петрович, зачем?

Селиванов улыбнулся и ответил:

– Делегацию встречать, Ваня.

– Делегацию? Какую-такую делегацию?

– Иностранцы к нам в гости едут.

– Иностранцы?! – Лицо у Лопушка вытянулось от удивления. – А как же мне быть-то?

– А что такое? – заинтересовался Селиванов.

– Да... а... Штаны у меня с латками.

Тиша закатился смехом. Петр Петрович еле удержался.

– Ваня, а где у тебя латки-то? – самым серьезным образом спросил он.

– Где-где? Известно где – на заду.

Теперь уже все засмеялись: и Храмовы, и Топорок, и Лариса, и Люся Богомолова, и сам Лопушок.

Все еще смеясь, старик Храмов посоветовал Лопушку:

– А ты, Вань... того... задом ты к иностранцам не становись.

Из-за поворота выехал рейсовый автобус. И сразу же встречающие забыли про Лопушкову беду. На лицах у всех появилось обостренное любопытство, наступила тишина ожидания. Никто не заметил, как Лопушок забежал за агитмашину и стал воровато выглядывать из-за нее.

Автобус подъехал к остановке. Вздохнули тормоза. Зашипели и открылись двери. Топорок открыл рот от удивления. Из автобуса вышел... их управдом Антон Антонович Горохов. И тут все вздрогнули, потому что из репродуктора агитмашины грянул марш.

Все дальнейшее, казалось Топорку, происходило как в сказочном кинофильме. На дорогу из автобуса стали выпрыгивать Ленька Рыжий, Плотвичка, Щавель-Щавелек, Витя Жихарев, Толя Скачков, Игорь Замятин... Ребята все выпрыгивали и выпрыгивали... А последними вышли родители Топорка и отец Леньки Рыжего. Они стали выгружать рюкзаки, а этим временем обе дворовые команды вдруг выстроились. И только теперь Топорок заметил, что на его друзьях новенькая футбольная форма: его команда в белых майках, на ребятах из Ленькиной команды – майки синие.

Автобус не отъезжал. Пассажирам интересно было посмотреть, что же произойдет дальше.

Ленька Рыжий подал команду:

– Смирно! – И срывающимся фальцетом прокричал: – Капитану нашей сборной Федору Топоркову физкульт-привет!

И обе команды ответили ему дружно, троекратно:

– Физкульт-привет! Привет! Привет!

Прокричав приветствие своему капитану, футболисты бросились к нему. Они стали его обнимать, хлопать по плечам, жать руку.

Автобус все еще стоял на остановке. Из репродуктора неслись бравые звуки маршевой музыки. Федя целовался с мамой и папой, жал руку управдому Горохову и Ленькиному отцу. Потом приехавшие стали знакомиться с Селивановым, Храмовыми, Ларисой, Тишей, Люсей Богомоловой. Было шумно, весело. И в этой праздничной суматохе все забыли про Лопушка. А он стоял, понуро опустив голову, за агитмашиной, еле сдерживал слезы обиды. Ему хотелось уйти отсюда, чтобы не слышать веселых голосов, не слышать счастливого беззаботного смеха, но он все чего-то ждал.

Топорок был счастлив. Он никогда не думал, что Петр Петрович приготовит ему такой неожиданный подарок. Но что-то мешало ему радоваться в полную меру, что-то тревожило его. И вдруг он понял, что именно мешает ему предаться радости без остатка. Рядом с ним нет Лопушка, нет рядом с ним его нового верного друга. Федя стал искать его глазами. Лопушка нигде не было. И тогда, забыв про всех, Топорок неожиданно и громко закричал:

– Ваня-я-я! Лопушо-о-о-к! Где ты?