Текст книги "Избранные сочинения. 1. Ошибка живых"

Автор книги: Владимир Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

5

Истленьев тем временем, взволнованный какими-то странными предчувствиями, скитался в смоленских улицах.

Главная часть города лежит на левом крутом берегу Днепра, на 4 холмах, разделенных 6 глубокими оврагами, из которых текут 3 ручья. Из исторических памятников Смоленска замечательна городская стена (1596—1600 г.г.). Первоначально она имела 9 ворот и 29 башен с устроенными в три яруса бойницами. На верху стены, имевшей до 2,5 саженей ширины, по обе стороны возвышались каменные зубцы, на которых укреплена была железная кровля, так что стена представляла собой широкую галлерею, в которую вход был из каждой башни. До 1812 г. по крепостной стене совершались крестные ходы. К началу XX века от этого сооружения, носившего название «дорогого ожерелья России», уцелело 17 башен и 3 ворот: Днепровские с надворотною церковью, в которой помещалась икона Смоленской Божьей Матери, Молоховские, также с церковью, и Никольские. В Иверской башне, взорванной в 1812 г. и восстановленной в 1815 г., была устроена церковь. В некоторых из остальных уцелевших башен хранились архивы.

Истленьев быстро шел мимо деревянных заборов с видневшимися из-за них ветвями деревьев. Несколько тревожных мыслей преследовали его, одна – особенно долго. Но, наконец, и она исчезла, оставила. Он остался один. Теперь он был в том состоянии, которое нельзя описывать, можно только сказать, сколько оно продолжалось. Час, два или больше. Но мне неизвестно.

Гости в темноте. Гости темноты...

 
Сумрак был тих и прилежен так!
Как мальчик с гусиным пером.
И свечка вечерняя неженка
Восходит на бронзовый трон.
Ночь зябко куталась в дали,
Дом мхом сновидений порос,
И синие окна летали
Роями стеклянных стрекоз...
 

1-Й ГОСТЬ

Чай – это словарь молчания звезд.

2-Й ГОСТЬ

Он сам был удивительно молчалив, этот человек. Молчалив настолько, что порой казалось: он понимает, о чем молчат стены... Мария никогда его ни о чем не спрашивала, и он ей всегда на все отвечал.

3-Й ГОСТЬ

Куда же, в самом деле, прятаться темноте, если все прячется в темноту?

4-Й ГОСТЬ

Я смотрю в окно и смело ни о чем не думаю. Что вы на это скажете, Куклин? Вы ведь игрок по национальности.

КУКЛИН

Ах, это было так давно – и игрок, и национальность. Теперь, выражаясь языком жестов, я – только взмах рукой.

5-Й ГОСТЬ (очнувшись)

Что?.. Ах, да! Вы правы. Правота сверкнула. Есть что-то ледяное в каждой правоте.

6-Й ГОСТЬ

В зимней правоте.

7-Й ГОСТЬ

Это мне напомнило одни случай, другой, третий...

Мария! Я пишу Вам письмо из Смоленска, позвольте мне написать его Вам. Я сегодня долго ходил по городу, вдруг начался дождь. Вы знаете крыши, водосточные трубы. Я укрылся в одной каменной подворотне. В ней было темно, шумела вода. Странные бывают дожди. Вот и этот. Я вдруг вспомнил Вас, увидел Ваш облик, и дождь застучал лихорадочно. Все небо наполнилось шумом крыш... Позвольте мне написать Вам еще. Пришлите мне хотя бы две строчки. Пожалуйста, поклонитесь от меня всем Вашим.

Вл. Истленьев

Владимир Иванович! Я надеюсь, что дождь тогда затянулся не очень надолго, и Вы благополучно и сухим добрались до дому. Ваша мысль о странных дождях особенно поправилась Ольге. У Вас удивительно красивый почерк. Косой почерк дождя по небу. Все Вам кланяются.

Мария

Мария! Я был так рад Вашему небольшому письму! Я изучил каждую его букву. Если бы Вы знали, сколько в них таинственного! А что до моего почерка, то я обучался разным приемам письма у одного русского каллиграфа, жившего в Швейцарии вместе со мной в пансионе доктора Иогансона. Это был такой замечательный человек! Я когда-нибудь Вам о нем расскажу. Дождь, и вправду, тогда лил недолго, скоро кончился. Мария, я прочел в Ваших буквах какую-то грусть, или мне показалось?.. Пожалуйста, поклонитесь от меня всем Вашим.

Вл. Истленьев

Владимир Иванович! Вчера Куклин водил Ольгу, меня и Анну в ограду церкви, где Вы так любили сидеть. Мы Вас так живо вдруг представили сидящим на скамейке в Вашем немного необычном пальто, что рассмеялись! Куклин и все наши Вам кланяются.

Мария

Мария! Ах, как я рад был Вашему веселому рассказу, хотя он и такой короткий! Вы удивительная девушка!.. Мне приходилось здесь много ходить по разным делам. Город очень старинный... Мария, позвольте мне поцеловать Вашу руку. Не сердитесь!.. Поклонитесь от меня всем Вашим и, пожалуйста, Куклину, если увидите.

Вл. Истленьев

Истленьев неожиданно заболел (у него давно уже не было болезненных приступов), попал в больницу и пролежал там около месяца. Дела по наследству тем временем сами собою закончились. Истленьев получил наследство (оказавшееся совсем не таким большим, как полагали Куклин и остальные) и вернулся в Москву.

Он заметно осунулся, побледнел, пальцы были тонкие, длинные. Взгляд у него был еще тяжелый, глаза были какой-то болезненной странной голубизны. Он был очень удивлен, не застав в Москве никого: ни Витковских, ни Левицкого, никого. Случайно через старшую дочь Куклина он узнал, что все уехали в Кратово. Это была славная добрая девушка, Истленьев произвел на нее странное впечатление. Она долго еще не могла забыть этой болезненной, почти мучительной голубизны.

Истленьев приехал в Кратово и поселился в одной из комнат обширного куклинского дома. Окно выходило в сад, Истленьев подолгу смотрел.

Старшая дочь Куклина была тихая молчаливая девушка. Она могла часами не проронить ни слова. Но зато ее глаза всегда говорили. Трудно описать этот взгляд, в нем много было от неба, но зато и в небе было много от этого взгляда.

Она заменила мать младшим сестре и братьям. Дети ее так любили, как только можно пожелать. Ее молчаливая доброта привлекала к ней сердца всех. У нее были светлые длинные волосы. Удивительны были их густота, время и цвет! Девушка все никак не могла забыть Истленьева, его бледного сухого лица. Что-то поразило ее в его голосе. Простое слово «здравствуйте» звучало необычно и странно.

На террасе у Куклина собралось несколько человек гостей. Был полдень, стояли светлые прозрачные окна.

ДАМА

Вот уже несколько ночей я вижу странные сны. Вот уже несколько ночей я их вижу... А ведь уже осень наступила. Сколько золота! Сейчас даже нищие и боги могут ходить по нему... Здесь неподалеку – кладбище, я прогуливалась, над каждой могилой – небо.

КУКЛИН

Мы с Алхимовым на днях сидели в погребке, темно, вдруг – туча отошла, и солнце ударило в окно. Ярко осветило лица, руки и деньги. Ммда... А вы, Истленьев, по-прежнему молчите, хотя и получили наследство?

ЛЕВИЦКИЙ

Наоборот, он получил наследство, хотя по-прежнему молчит.

ИСТЛЕНЬЕВ

Нет, почему же... напротив... я охотно... Я в Смоленске шел как-то, и вдруг все мне показалось таким... (пауза)

ЛЕВИЦКИЙ

Так, может быть, все и было таким?

ИСТЛЕНЬЕВ

Да, да, все и было...

КУКЛИН

Ну, это еще что! Вы бы послушали Алхимова! Слушать его – загляденье. Такая смесь правды и лжи, слов и жестов, и прочего, что только диву даешься. Однажды с одной фальшивой ассигнацией он выиграл кучу настоящих денег. Другой раз вся куча была фальшивая, а ассигнация – неизвестно...

ДАМА

Так где же он? Послать за Алхимовым! Я так хочу!

АЛХИМОВ (появляясь)

Я здесь. Добрый день.

ДАМА (растерянно)

Добрый день... Откуда вы?

АЛХИМОВ

Здесь неподалеку есть одно далеко. Я оттуда. Вдруг услышал, как вы позвали, и вдруг явился.

ДАМА

Да, вы действительно ловкий человек! Скажите, а вы знакомы с дьяволом?

АЛХИМОВ

Да, знаком. Но точно не знаю, он ли это.

ДАМА

Каков! А карточные фокусы вы умеете показывать?

АЛХИМОВ

Когда-то не умел.

ДАМА

А а?

АЛХИМОВ

У у.

ДАМА

Пожалуйста, дайте определение свободы.

АЛХИМОВ

Свобода? Это то, что с четырех сторон омывает тюрьмы.

ДАМА

Замечательно! Я удовлетворена... (поеживаясь)Какие холодные часы!

КУКЛИН

Подуло от зеркал...

Из всех действующих лиц романа только один Пермяков оставался в Москве. Он быстро шел по Москве. Тугие провода и ветер, натянутые крест-накрест, свистели.

1-Й ПРОХОЖИЙ

Я наточил как следует топор, хотел прикончить одну старушонку, адское существо, процентщицу. Деньги бы ее взял и разбогател, а потом облагодетельствовал бы человечество... Но старуха, увидя мой топор, испугалась и съехала... Теперь хожу, мучаюсь страшным раскаянием. Ведь не все ли равно – убить или хотеть убить? Я хотел убить, значит, я – убийца.

2-Й ПРОХОЖИЙ

А человечество?

1-Й ПРОХОЖИЙ

И человечество – тоже... Ах, мне теперь не до него!.. Что делать? Пойти всенародно покаяться? А в чем?

2-Й ПРОХОЖИЙ

Покайтесь в том, что хотели облагодетельствовать человечество.

Пермяков жил в третьем этаже одной из улиц. Стол, стул и железная койка. Он переехал в эту каморку недавно. Окно – настежь. Небо острым углом врезалось в комнату. «Хе-хе! – засмеялся Пермяков, вспомня разговор двух прохожих, – облагодетельствовать захотелось!..»

Пермяков снова на улице. Вечер. Только что прошел дождь. На мокрых мостовых, как в фонарную осень, плавали опавшие золотые огни.

1-Й ГОЛОС

Я все время сдерживаю в себе одно восклицание: мы живем в безбожное время!

2-Й ГОЛОС

В безбожное небо!

3-Й ГОЛОС

Без бога? Так где же он?

ПЕРМЯКОВ (появляясь)

Здравствуйте, я здесь. Я невольно услышал ваш разговор. Вы все правы, особенно вы с вашим вопросительным знаком... (исчезает)

4-Й ГОЛОС

Безумец и трое других.

5-Й ГОЛОС

Странно! Будто бы ночь и день наступили одновременно! Звезды светят на небе – как днем, а все остальное – как ночью.

6-Й ГОЛОС

Что-то случилось с моим 6-м голосом, что-то произошло. Не могу вымолвить ни звука... Гм-гм... Проклятая темень!

7-Й ГОЛОС

Странное свойство памяти: забывать одно и помнить другое. Бог – это третье.

8-Й ГОЛОС

Да, да! Я не противник сторонников, я наоборот.

9-Й ГОЛОС

Где мы? Нет или у края пропасти?

10-Й ГОЛОС

Увы! Вы у.

Однажды вечером Александр Острогский вручил мне для передачи моей бабушке следующее письмо:

Дорогая Татьяна Ивановна, со всей ответственностью должен заявить, что из зернышка, брошенного в кадку с аспарагусом, выросли настоящие стихи (и пьесы, и проза), которые я так же, как и Вы, люблю и так же удивляюсь им.

Когда рядом с нами рождается поэт (наш внук или друг), очень трудно поверить, что он принадлежит уже не только нам, но и богам слова. Но и мы частью принадлежим ему и через него остаемся навсегда. Поэтому-то нам трудно говорить об этом, ведь это и есть мы сами.

Я все-таки осмеливаюсь сказать о своей признательности Вам.

24 мая 1970 А. Острогский

6

Несколько незнакомых улиц образовали лабиринт, выбраться из которого не было никакой возможности. Совершенно выбившийся из сил, Пермяков постучал в первую попавшуюся дверь. Открыло ему странное существо – девушка необыкновенной худобы, с сутулой спиной, с жидкими свисающими на плечи волосами. Глаза были большие светло-голубые, румянец на щеках – болезненный, розоватый. Она смотрела на гостя молча, в глазах ее не было ни вопроса, ни страха – одна покорность.

– Здравствуйте! – сказал Пермяков.

Она чуть прошептала в ответ:

– Здравствуйте!..

Пермяков медленно пошел следом за ней по длинному коридору.

– Кто она? – спрашивал он себя, – больная? юродивая?.. Как ее имя?..

Они, наконец, оказались в небольшой комнате с одним окном. Сумерки жались к стенам. Девушка была худа невообразимо. Волосы бессильно опускались на ее узкие хрупкие плечи. Руки были необыкновенной бледности и худобы. Было что-то детское и болезненное в ее светлых глазах, в сумерках и во всем. Тихие болезненные секунды отсчитывали ходики на стене. Окно пропускало по-детски слабый утренний свет.

Пермяков опустил глаза и увидел свои огромные грубые башмаки. Девушка молчала. Эта голубизна, молчание и слабый румянец вдруг взволновали его необычайно.

– Что это за странное существо? – спрашивал он себя, – и что со мной происходит?..

Она положила руку на спинку железной кровати. Он никогда еще не был взволнован так.

Наконец, кто-то спросил девушку странным далеким голосом:

– Как вас зовут?..

Наступило молчание. Пермяков вдруг понял, что вопрос задал он.

– Соня... – тихо вымолвил сумрак.

Девушка вздрогнула от звука своего голоса. В ее бледном лице со слабым румянцем было столько беспомощного! Она и этот утренний свет казались двумя болезненными детьми.

– Соня? – повторил Пермяков, – какое славное имя!..

Окно чуть дрогнуло, губы девушки чуть дрогнули, вот-вот улыбка покажется в сумраке этой комнаты...

Бездомное время, темнея, горбилось под косым ливнем. Набережные стали пустынными, река пугала холодом своей черной волнующейся поверхности. Только ветер да два-три случайных прохожих с неслучайно безумным выражением глаз – вот и все, кого там можно было увидеть.

В один из таких дней Екатерина Васильевна Витковская с дочерьми вернулись в Москву. У них по-прежнему собирались. Истленьев стал частым гостем в их доме. Появились даже слухи, что он – жених Марии, но это было неверно.

Истленьев всегда молчал, а когда и заговаривал вдруг, то казалось, что это заговорило молчание.

МАРИЯ

Ах, что это с дождем?

ЛЕВИЦКИЙ

Разбился о каменную мостовую...

Прошло несколько минут молчания.

МАРИЯ

Который час?

ЛЕВИЦКИЙ

Никакого.

МАРИЯ

Так поздно?

ЛЕВИЦКИЙ

И так рано.

МАРИЯ (Левицкому)

Истленьев, окна и вы – какая странная компания.

ЛЕВИЦКИЙ

И какая прозрачная, если не считать окон.

МАРИЯ (Истленьеву)

О чем вы задумались?

ИСТЛЕНЬЕВ

Я?.. Я только хотел задуматься, и... право же, ни о чем... (умолкает)

МАРИЯ (Левицкому)

Где он?

ЛЕВИЦКИЙ

Между небом и выше...

После короткого стука вошли шумной ватагой Куклин, дама и прочие.

ДАМА

Как здесь тихо! А мы только что из-под дождя, привыкли к грохоту, стонам и железу. На улице – не души. Одни булыжники... Нет, по как здесь тихо! Куклин, скажите хоть что-нибудь!

КУКЛИН

Да, да, вы совершенно правы... Я счастлив, что промок...

ДАМА (ко всем)

А вы обращали внимание на то, что у часов – лицо слепого?

МАРИЯ

И правда, они идут наощупь.

КУКЛИН

И так же стучат...

Зажгли яркий свет, принесли чай, наступило оживление. При свете яркой лампы волосы дамы и остатки дождя на них засверкали. Все были поражены.

МАРИЯ ( в сторону)

Какое чудо! Какая божественная красота! Еще мгновение – и зеркала встанут на колени...

ЛЕВИЦКИЙ (в сторону)

Черт возьми! Неужели мое лицо сейчас не бесстрастно?

КУКЛИН

Такого безумного золота я не видел даже в погребке... такой безумной груды!

ИСТЛЕНЬЕВ

Да... и какое прекрасное лицо, безмятежное... и вдруг – эти волосы...

КУКЛИН

Во время дождя всегда случаются какие-нибудь чудеса. То вдруг фонарь наденет на себя светящиеся струи, то вдруг – такое.

ЛЕВИЦКИЙ

Я никогда еще не видел у Истленьева такого лица... И увижу ли?

МАРИЯ

Он изменил своему обыкновению – никогда не изменять своему обыкновению.

КУКЛИН (Левицкому)

Бедный Истленьев! – он сейчас что-то скажет или захлебнется молчанием.

ЛЕВИЦКИЙ

Бедный? Еще ни в один вопросительный знак я не вкладывал столько сомнения...

Эвелина (так звали даму) вскрикнула от неожиданности, увидев бледное лицо Пермякова и его неподвижно уставленные на нее глаза. Никто не заметил, как и когда он появился. Никто не слышал ни звука двери, ни звука шагов...

Из-за любви к числам Пермяков стал банковским служащим бухгалтером. Родители не одобряли этого романтического выбора. Им хотелось видеть сына художником или бродячим музыкантом. Что числа дают опьянение такое же, как вино или звезды, они не знали. Родители хотели видеть его поэтом, бродячим или оседлым – все равно. Когда он сообщил им о своем намерении стать банковским клерком, они чуть было не отвернулись от него (на северо-восток). Но его непреклонность вскоре смягчила их. Возвращаясь из мира чисел в мир нулей, он оставался наружно бесстрастным и спокойным. Когда однажды ему сказали, что даже по мнению ученых близится конец света, он произнес насмешливо: «Какого еще света?»...

ЭВЕЛИНА

Откуда вы? И как вы здесь оказались? Через дверь вы появиться не могли, я видела. Через окно – тоже. Разве, через зеркало?

ПЕРМЯКОВ

Нет, вы, Эвелина, забыли про часы. Я бесшумно вышел... Вот даже букетик секунд в петлице на память.

ЭВЕЛИНА

Да, и на щеке – царапина... должно быть, стрелка.

ПЕРМЯКОВ

Кажется, была ночь, я о чем-то задумался вдоль набережной, остановился, смотрел в воду... В мире что-то происходило, но я не видел... Очнулся здесь... и вот, добрый вечер!

ЭВЕЛИНА

Но вы так смотрели на меня, словно никакого доброго вечера не существует.

ПЕРМЯКОВ

Да, вы правы... Увидя ваши волосы, я подумал, что не существует...

Все забыли об Истленьеве, и он сам. Мария грустно смотрела. Куклин, кажется, тоже грустно смотрел. За окнами дождь падал целыми крышами.

КУКЛИН (неожиданно)

Хотите петиже? Я знаю одно новое и великолепное петиже! Пусть каждый из нас расскажет свой самый благородный поступок. А?.. Самый благородный поступок за всю жизнь... А?..

Но никто не решился. Петиже было всеми отвергнуто.

ЛЕВИЦКИЙ

Я знаю, Мария, вы не любите чай. Что вас в нем отпугивает – вкус, цвет или время?

МАРИЯ

Что-то четвертое.

ЭВЕЛИНА

Китайский разрез глаз?

МАРИЯ

Тогда что-то пятое.

ЕКАТ. ВАС.

Мне нынче удивительный сон снился ночью. Кто из присутствующих мастер толковать сны?

МАРИЯ

Левицкий, конечно же, Левицкий!

ЕКАТ. ВАС.

Александр Григорьевич, мне снился экватор. Он представлял собой огненный раскаленный обруч, опоясавший весь земной шар. Пересечь его – означало неминуемую гибель... Мир был разделен этим страшным обручем.

ЛЕВИЦКИЙ

Что ж, сон очень актуальный... Это, пожалуй, к путешествию.

МАРИЯ

Через экватор?

ЛЕВИЦКИЙ

Нет, вдоль...

Мария была рослая красивая девушка лет двадцати. Она имела характер счастливый, веселый, но иногда вдруг хмурила, как ребенок, брови и становилась печальной – уж очень ей хотелось побыть! Только зеркало могло не рассмеяться от подобного зрелища... Но когда она смотрела на Истленьева (начиная с первого дня знакомства), самая неподдельная грусть появлялась у пей на лице.

ЛЕВИЦКИЙ

Мария, не думайте о нем или, хотя бы, не смотрите.

МАРИЯ

Но о ком же? Или, хотя бы, на кого?

Куклин, человек лет пятидесяти пяти. Красный нос, седые виски. Несколько его афоризмов да лампа – вот и все тусклое освещение погребка.

Дождь то усиливался, то усиливался. Куклин и окно оторвали взгляд друг от друга.

КУКЛИН

Странная картина: потерявшие рассудок ночь и фонарь утешают друг друга...

ЭВЕЛИНА

Вы видели? Это поразительно!.. Я шла куда-то стремительно, чего-то боясь, и забыла про волосы...

КУКЛИН

Да! И ветер стал золотым...

ПЕРМЯКОВ

И улица, и окна... Фонарный рассудок – не крепкий.

МАРИЯ

 
И ночь обожает, немая,
И льнет к голубому стеклу,
И тени, как пальцы, ломает
И грезит в безумном углу...
 

ЭВЕЛИНА (Истленьеву)

Что вы сказали?

ИСТЛЕНЬЕВ

Я?.. Ах, что-то неразборчивое!..

ЛЕВИЦКИЙ (Куклину)

Так вы хотели, чтобы каждый рассказал свой самый благородный поступок? Не больше и не меньше? Экая странная идея! Вы перещеголяли даже Фердыщенко из «Идиота».

КУКЛИН

Полноте, Александр Григорьевич! Какое там!.. Я занят тем, что изучаю наше отражение в часах. Я вижу прошлое и будущее, и то, что после... А сейчас все мы – без 17-ти полночь.

ЭВЕЛИНА

А Истленьев?

КУКЛИН

Он – без 17-ти минут он.

ЭВЕЛИНА

Как все странно! Чай даст удивительный толчок часам и звездам... какую-то новую энергию... И зеркалам.

ЕКАТ. ВАС.

Полночь – время призраков. А где же они?

ЛЕВИЦКИЙ

Полночь – время воображения. А где же оно?

КУКЛИН

Алхимов однажды сказал: «Алхимов однажды скажет!»...

Вот первое письмо, полученное мною от Николая Ивановича Вологдова:

Дорогой Володя, мне понравилось все: и угрюмый рыбак-северянин, притащивший свое заполярье на берег южного моря, и огромные кубы, пугающие нарядную курортную нечисть отсутствием привычных приветственных надписей («добро пожаловать» и т. п.), и просторное безлюдье, где мысленно я брожу и молодею. Если вы встретите там моего молчаливого Ка, то, пожалуйста, кивните ему: он вас узнает!

Я не отказываюсь от отцовства, но должен признаться, что предпочел бы быть вашей бабушкой-колдуньей, сидящей под волшебным навесом птичьего пения.

С нескрываемой завистью

Н. И. Вологдов

P. S. Начинается лето, для меня – пора безвоздушья и удушья. О моих работах ничего утешительного сообщить не могу: по всей вероятности они обречены участи новобрачных в ледяном доме.

7

Из дневника Пермякова

13 сентября.

Я вышел ровно в 9 часов. Дождь стоял за углом. Я по-военному сухо приветствовал его. Я изучаю каменные углы домов. Я хочу их изучить так же, как они меня изучили.

1-Й ПРОХОЖИЙ

Что это, дождь или нет? Если дождь, то почему так косо? А если нет, то почему так да?

2-Й ПРОХОЖИЙ

Ах, не говорите! Все покосилось... Это наклонный почерк судьбы...

Я прошел мимо них так стремительно – стремительно так их мимо прошел я.

День не хотел быть, а для ночи еще было рано. Я резко остановился, все промчалось мимо меня.

15 сентября.

Сказав «вперед», я сказал. Я твердо помолился... Проходя через окно, солнечные лучи что-то теряют, что-то оставляют в стекле. Они из диких становятся домашними.

Уже которую ночь мне снится один и тот же сон. Я вижу себя монгольским воином времен Батыя. Нас тысячи, и мы мчимся на выносливых копях... Интересно, что сказал бы Левицкий? Сказал бы, верно: «Что ж, актуальный сон... Это к нашествию».

17 сентября.

Слово «нет» – вот мое любимое слово. Говорят: «На отрицании долго не протянешь». А зачем нам тянуть долго?

Я подошел к стеклам и увидел улицу. Нету ни ночи, ни дня. Я смотрю на часы: и вправду – не время.

20 сентября.

Сестра хочет познакомить меня со своим женихом. Я прихожу. При свете лампы виден жених. В нем нет ничего жениховского, кроме манеры сидеть, немного подавшись вперед. Где-то рядом с ним воздух пересечен шрамом. Тройное молчание: мое, жениха и часов. Только невеста чуть слышно: тик-так, тик-так... Долго так продолжаться не могло. Оно и не продолжалось. Он назвал свое имя. Имя назвало себя. Я что-то буркнул в ответ, что-то вроде трех гласных: е-у-ы...

Сестра принесла чай. Окна были враждебны. Жених улыбнулся, но улыбка была такой мучительной, что зеркало застонало.

Я пил чай глоток за глотком. Жених оглянулся на окна. Они засверкали от ненависти. Сестра неподвижно сидела. Улыбка, как слепая, брела по ее губам. Сестра мне напомнила безумную. Жених втянул голову в плечи. В воздухе голубел шрам.

От окон подуло льдом. Сестра задернула шторы. Мы сидели при свете часов. Воздух прислонился к стене. В глубине темнел чай. Молчание сгорало медленно, как свеча.

НЕВЕСТА

Как тихо!.. Давайте во что-нибудь играть! В вопросы и молчание?

ПЕРМЯКОВ

Ты меня натолкнула на мысль! Чай – это игра. С кем? – в вопросы и молчание. Во что? – с временем.

ЖЕНИХ

Мне кажется, вы правы... Мне всегда кажется...

ПЕРМЯКОВ

Что я прав?

НЕВЕСТА (Пермякову)

Не говори так холодно!.. Я боюсь окон.

ПЕРМЯКОВ

Ну вот, мы и играем... Какие-то нити протянулись от чая к звездам.

ЖЕНИХ

А я, знаете, то сижу, то вдруг начинаю слышать. То холод, то вдруг темнота... Когда я шел сюда, мне окна сказали, что я живым не выйду. Я улыбнулся, думая, что это шутка. А это, и вправду, оказалось шуткой.

НЕВЕСТА

Что это ты говоришь? Я насчитала 33 слова и все их смешала... Меня все куда-то влечет улыбнуться... куда-то влечет в темноту.

ПЕРМЯКОВ

Двое, вы во что-то играете... Зеркала любят женскую наготу.

НЕВЕСТА

Ты сказал: «прощайте!» Или ты так и уйдешь не поздоровавшись?..

23 сентября.

Я нигде. Ищут и не могут найти. Странный колесный звук у дождя.

 
Словно телеги и обозы
Скрипят о мертвых и о босых...
 

Я видел Истленьева. Он меня не заметил. Шел куда-то один. Я задумался о нем и не увидел, как попал на вечернюю улицу. Светил осенний фонарь. Странная участь неба – заполнять собой темные подворотни... Где-то во дворе на скамейке я сел. Сколько так прошло времени – бог знает. Полуоторванный жестяный номер, мотаясь, стучал на ветру, как номер ветра... Вдруг – странная фигура!.. Соня приблизилась...

ПЕРМЯКОВ

Здравствуйте, Соня!

СОНЯ

Здравствуйте!..Это вы?

ПЕРМЯКОВ

Да, Соня, это я. Пожалуйста, не бойтесь!.. Вы узнали меня по этой скамейке?

СОНЯ

Нет, по лицу... и рукам.

ПЕРМЯКОВ

Ах, милая Соня!.. Но, пожалуйста, пойдемте отсюда скорее! Здесь очень темно... Я так часто думал о вас!..

Мы пошли. Фонарь освещал девушку болезненно-золотым светом. Ее светлые волосы струились к плечам... Большие глаза сверкали, а шаги были почти не слышны.

Мы снова оказались в тесной сониной комнате. На дворе была ночь. Мы не говорили ни слова. Я гладил светлые волосы, пока утро не осветило нашего молчания. Девушка была такой хрупкой! Такие хрупкие секунды звучали из темноты!

И вдруг все исчезло. Я снова оказался один на низкой дворовой скамье. Но я быстро взглянул на небо: оно еще не успело спрятать детской болезненной голубизны!

24 сентября.

Я пользуюсь окном, как часами. Если темно, значит, на дворе ночь. Если светло – день. Если никак, значит – третье. Мне не для кого соблюдать точность.

Вчера я оказался в гостях у Витковских. Мой приход никого не удивил. Зеркала держатся со мной подчеркнуто холодно. Я сел, стал пить чай, держался молчаливо и скромно. В другом углу комнаты теми же качествами отличался Истленьев. Говорили Левицкий, Екатерина Васильевна и Куклин. Эвелины не было. На лицах зеркал было ожидание. Часы отсчитывали минуты ее отсутствия. Какая-то звезда неловко повисла в ночном небе. У Марии темные волосы, бледна, молчалива. Несколько оцепенений стояло вдоль стен. Истленьев беззвучен до полного растворения в воздухе. Отсутствие Эвелины заставляет его грустить. Однажды я видел близко его лицо. Кто он – больной призрак? Странно! Какие могут быть болезни у призраков? Разве что – тучность?..

Я был сдержан, я не проронил ни секунды, ни слова. Обо мне успокоились и забыли.

И вот вошла Эвелина. Часы, зеркала, окна, чай – все пришло в состояние крайнего волнения. Только двое оставались неподвижными: я и Истленьев.

Она всегда входит стремительно и так же исчезает, оставляя пустой мир – без себя, без своих волшебных волос.

Неподвижность Истленьева и моя сковывала зеркала. Наше молчание сковывало часы. Наше мы сковывало остальных. Эвелина оживлена, в ее движениях столько ночи! В ее – столько звезд! Волосы рассыпаются по плечам, глаза зеркал вспыхивают золотым огнем, неловкая звезда срывается с неба... Я смотрю на Истленьева, тут есть на что посмотреть. Он так бледен, что страшно подумать, что он будет еще бледнее.

1 октября.

Я думаю о Соне. Город обращен к дождю железными крышами и каменными мостовыми. Я обращен к дождю... чем? Я иду, наступая прямо в глаза лужам. Я думаю: «День или ночь?» День указывает на часы, часы указывают на ночь.

Захожу в третий этаж к сестре. Жениха еще нет. Сестра не понимает моих вопросов. Тогда я прислоняюсь к стене молчать. Она не понимает. Часы не знают, куда идти. Сумерки, темнота и время сбились в углу. Сестра улыбается неподалеку от себя самой. Откуда у нее взялась эта улыбка? Если спросить – улыбнется. Меня это пугает, я шевелюсь и задеваю темень. Часы начинают стучать.

Я мысленно переношусь в комнату Сони. В комнату со светлыми струящимися волосами, с детской боязливостью окон. Соня улыбается, но ее улыбка – другая. В воздухе дрожит и мерцает болезненная голубизна секунд.

Сестра передвигается по комнате, как слепая. Несколько стен окружают ее. Я не знаю, что мне теперь делать. Смотрю на часы: не знают.

Без стука и без двери вошел жених. Сестра замирает. Он не весь, он что-то забыл. Зеркала в ужасе. Стены держатся друг за друга. Жениху нечем улыбнуться, он выделывает па ногой, он умоляюще движется к сестре. Я принимаю от него шляпу и трость, стена принимает от него странную покалеченную тень, сестра смотрит на него, как зачарованная. Мы движемся по комнате, время хрустит у нас под ногами, окна сверкают у нас за спинами.

Ночь.

11 октября.

Я, невеста, жених. Мы молчим уже которую ночь подряд. Измученные стены окружают нас. Темнеет чай. Звезд нет. Окна – спиной к небу, небо – спиной ко всему.

Я мысленно в комнате Сони. Но Сопи в ней нет. По стенам струится свет, кажется – стены струятся. Я вспоминаю сонины волосы. Окно тянет ко мне лучи, как дитя. Голубизна заставляет сжиматься сердце. Часы чуть слышны. Я один в воображаемой комнате.

Жених поднимается, это ему не удастся, но все-таки он поднялся. Улыбка сестры обходит всю комнату. Как слепая, проходит мимо меня. Я неподвижен так, что у меня каменеют мысли.

Соня появляется, но не в своей комнате, а на улице, под холодным небом. Невидимый, я следую за ней вдоль незнакомых домов. «Соня!» – слышит она. Голос – не мой. Она останавливается и смотрит. Вся залитая фонарем, призрачная, с тонкими руками – я вижу ее так отчетливо, что реальный мир в ужасе начинает пятиться от меня.

13 октября.

Я очнулся на улице, под дождем, утром. Был холод и ветер. Редкие прохожие спешили по улицам, сверкая мокрыми булыжниками мостовых.

У Витковских вечерами собирается много народу. Три красавицы-сестры привлекают в гостиную Екатерины Васильевны таких блестящих молодых людей, как Левицкий, Острогский, Мелик-Мелкумов, Львов и другие. Ведутся нескончаемые разговоры (никто не говорит громко и не жестикулирует), говорят о живописи, о поэзии, о другом. Произносятся имена Хлебникова, Крученых, Ларионова, Малевича, Матюшина и др. Наступающие по временам паузы громоздятся друг на друга всей тяжестью великих имен.

ЛЕВИЦКИЙ

Сейчас уже нельзя говорить о Хлебникове и не говорить о Вологдове. Настолько велик его вклад как открывателя Велимира.

ОСТРОГСКИЙ

Да, это так... Вчера я был у Николая Ивановича. Он был какой-то хмурый, неразговорчивый. Я, чтобы немного развлечь его, героически пересказал содержание трех детективных фильмов, но все было напрасно. И вот, поздно, когда уже совсем стемнело, Николай Иванович вдруг оживился и заговорил. Он говорил о Чекрыгине. Это было необыкновенно, то, как он говорил! И я в который уже раз пожалел, что где-нибудь под столом не была спрятана звукозаписывающая машина... В этот вечер Николай Иванович раскрыл мне глаза на Чекрыгина, я стал что-то в нем понимать...

Оба (Л. и О.) горды своей дружбой с Н. И. Вологдовым. Только что вышла его статья о Петре Бромирском – «Неведомые шедевры». В этой гостиной она вызвала оживленный обмен мнениями.

Истленьев робко кашлянул, все на него посмотрели, но ничего не увидели.

Я всегда с восхищением читаю все, что печатает Вологдов, но я не умею быть красноречивым в гостиных.

Я молчу, освещаемый лампой. Истленьев молчит, освещаемый темнотой. Эвелины сегодня нет, и в гостиной царит порядок.

ЛЬВОВ

...черное пальто гостя, сутулый контур его спины были видны очень отчетливо, зато бледные лица хозяев, жены и мужа, выделялись на фоне белой стены только своей растерянностью.