Текст книги "Рассказы провинциального актера"

Автор книги: Владимир Шурупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Рассказы провинциального актера

НА ОЗЕРЕ ТАВАТУЙ

Была ночь, и уличные фонари местного производства, напоминающие по форме кастрюли, подвешенные вверх дном к длинным кронштейнам на деревянных столбах, бросали на мостовую ровные светлые круги.

«Год назад спутник запустили, чудо двадцатого века, – подумал Андрей, – а тут, в этом городишке, еще времена братьев Черепановых…»

Повсюду лежал иней – на деревьях, на домах, на траве, уже пожухшей, но еще не припавшей к земле – невообразимый иней, крупный, пушистый, словно выпавший ночью снег. Казалось, одно дуновение ветра – и он обсыпется тонкими звенящими иглами на асфальт, сверкающий кристаллами, будто посыпанный солью.

«И это – конец сентября, – размышлял Андрей, – что же будет зимой? И такое творится в городе, а каково там, на озере?»

Холод быстро прохватывал тело, находя щели в одежде, пощипывал руки, шею, лицо.

Настроение, и без того невеселое, испортилось вконец, пропало первое восхищение – иней не только красивый наряд зимы, но и прямое следствие холода. Зябко передергивая плечами, Андрей пошел быстрее, ругая себя за легкомыслие, с каким согласился на предложение малознакомого Егора Седова.

Оправдывал себя только тем, что согласился именно из-за невеселого настроения, считая: раз хуже некуда, так почему бы не добавить к этому сомнительную ночную вылазку на охоту?

Две недели, как он – актер музыкально-драматического театра, областного театра города N на Среднем Урале.

На весеннем распределении в институте неожиданностей почти не было, кроме одной – Андрей Рык по собственному желанию ехал работать в провинцию, отказавшись от предложения московского театра.

Отказался от столичного театра!

Сейчас в такое поверить трудно, но тогда его решение хоть и удивило, но не очень, потому что слово «романтика» было нормальным понятием, без иронических кавычек.

Кроме того, никто не знал, что в его решении есть здравый смысл – жить большой семьей из восьми человек в одной комнате коммунальной квартиры, конечно, можно, но не сладко.

Темпераментный человек, приехавший «вербовать» в дальний город, так расписывал репертуар театра и голод по таким, как он, Андрей, молодым актерам, что Рыку стало ясно – не ехать глупо! Поработает несколько лет в провинции, научится ходить по настоящей сцене, а там можно будет и в златоглавую вернуться.

– Наш будущий герой! – говорил «вербовщик» и крепко хлопал Андрея по спине. Человек заразительно смеялся. Андрей ходил с гордо поднятой головой, хотя бы потому, что твердо решил ехать в такую даль. Еще двое его однокурсников поговаривали об этом, но, когда дело дошло до распределения, оказалось, что только он один верен слову, и только его письменное заявление лежит в деканате.

Немалую роль в его решении ехать прочь из Москвы сыграло и то, что человек с Урала на вопрос Рыка: «А охота у вас есть?» только присвистнул – «Охотник? Где охотился?» – «В Подмосковье!»

Человек чуть не закричал от радости:

– Милый! Ты едешь в охотничий рай, люди деньги должны платить, чтобы съездить туда на охоту, а ты там будешь все время…

– Ну, не все! – резонно возразил Андрей.

– Года три-то будешь? – уточнил человек и добавил: – А ты случайно не рыбак? Рыбалка у нас…

И соблазнитель закатил глаза.

– Нет, не рыбак… – ответил Андрей.

В начале сентября приехал Андрей в первый в своей жизни театр, рассчитывая на восторженный прием, на адскую круглосуточную работу, на однокомнатную квартиру, на список ролей, что предстоит ему сыграть в ближайшее время…

Все расчеты полетели кувырком в первый же день.

Ему нужны были деньги, хоть какие-нибудь деньги. Оказалось – не раньше, чем через полмесяца. Пришлось срочно давать сестре телеграмму грустно-иронического содержания:

«Позавтракал обедать буду на твои если вышлешь Андрей».

Это была правда.

На вопрос о ролях, он получил твердый ответ – будут!

Когда и какие – дирекции представлялось не столь существенным.

Квартирный вопрос поверг его в полное отчаяние – он так и остался вопросом: получит комнату… через полгода, а пока будет жить в гостинице…

– Очень удобно! – убеждал директор, сверкая золотыми зубами. – Гостиница рядом с театром, готовить самому не надо, всегда покормят… Там толковые девушки, – подмигнул он, – любят театр и вашего брата…

Андрей пытался сострить, что он приехал один и у него нет брата вообще, но директор, рассмеявшись, хлопнул его по спине и хитро добавил:

– За свет, за газ, за квартиру платить не надо… Всё мы оплачиваем. Всё мы… – широко взмахнул он рукой, утверждая свою щедрость.

Андрей подумал, что в этом городе все любят похлопывать друг друга по спине, но подумал с грустью: того человека, который в Москве соблазнил его, простыл и след, так что даже жаловаться было некому, тем более некого было в ответ хлопать по спине!

Бродя по коридорам театра, знакомясь с труппой, Андрей был поражен: в театре были только  в з р о с л ы е  актеры! Его возраста, двадцати с хвостиком, набралось человек пять, и только при балетной труппе оперетты – ребята, пришедшие из уральской самодеятельности! Остальные – взрослые! После института это сбивало с толку, он не мог найти нужный тон в разговоре и первые дни казался мрачным и нелюдимым, еще не зная, что в театре каждый шаг на виду, и режиссеры и дирекция присматриваются к тебе даже тогда, когда, кажется, не обращают на тебя внимания – на что сгодится этот неоперившийся, несложившийся, да еще не растерявший столичной бравады?!

Вероятно, смотрины прошли успешно, потому что через несколько месяцев Андрей с трудом успевал с репетиции на репетицию и стал мечтать, чтобы в ближайшей постановке он не был занят, но то было через несколько месяцев, показавшихся годами, а пока…

Некоторые имена он уже запомнил и, когда к нему подошел щупленький, очкастый мужичок, Андрей вопросительно взглянул на него – этого «мужичка» он еще не знал..

– Давай знакомиться! – сказал подошедший и протянул широкую ладонь. – Егор Седов.

«Наверное, кто-то из рабочих сцены», – подумал Андрей, так не вязалась внешность говорящего с причастностью к актерской братии.

– Андрей… – и он замолчал, не зная, что говорить, не зная, как говорить.

– В какой гримерной дали столик? – спросил Егор.

– В конце коридора…

– Значит соседи… Идем туда..

«Чуть не вляпался! – ужаснулся Андрей, помня обидчивость своих однокурсников, когда на улице их принимали за кого угодно, только не за представителей племени волшебников: он же – Актер! Ну, дела! Что же он может играть с такой внешностью?»

Внешность действительно была не броской – щупленький, только руки и ноги крупные, ботинки носил сорок пятого размера и ходил странно, ходил, как дети, когда они подражают взрослым и идут, растягивая шаг и твердо печатая подошву об пол.

На его носу, узком и остром, сидели очки в тонкой металлической оправе, судя по выпуклости стекол – с большой диоптрией. Глаз из-за этих стекол не было видно.

В гримерной их столики оказались рядом.

Егор бесцеремонно, но коротко выспросил у Андрея: сколько лет? Откуда родом? Надолго ли? И главное:

– Случайно, не охотник?

– Не случайно – охотник! Отец с десяти брал на охоту… Под Можайском…

– Ружье взял?

– О чем разговор?

– Что у тебя?

– «Лефаше».

– Не знаю, – пожал он плечами, – посмотрим…

– Французское, дамасские стволы, удлиненное, вес полтора кг.

– Дамское?

– Может быть, но дальнобойное.

– Хорошо. Посмотрим. Идешь со мной?

– Когда?

– Завтра. На пристани в два буду ждать. Второй причал. Пойдем на лодке по озерам, а там дальше – ногами… Жду…

«Ничего себе, охотник!» – подумал Андрей, глядя вслед размашисто уходящему Егору, вспоминая его выпуклые очки.

И еще он пожалел, что не спросил, как называть его: по имени или по имени-отчеству, судя по внешности ему было далеко за тридцать, а в возрасте Андрея такие разрывы казались непреодолимыми временем.

Гостиница была рядом с театром и, бродя вокруг массивного здания, Андрей изучил дорогу во все точки небольшого города.

Дорогу к озеру он тоже знал: достаточно сразу за театром подняться в гору, перевалить ее и дальше вниз – прямой путь через железнодорожное полотно узкой каменистой тропой между валунов и редких сосен.

Егор еще говорил, чтоб одевался теплее, поэтому Андрей выпросил в костюмерной потертый ватник. Свитер, рюкзак, сапоги приготовил заранее, поставил будильник и не успел, казалось, прилечь, как будильник поднял его…

Он шел все быстрее, стараясь согреться, и проклинал себя в который уже раз за легкомыслие: согласился, хотя позвал его малознакомый и на вид малоприятный человек, да еще добираться до места охоты несколько часов, да еще погода!

Все было незнакомо – и город, и люди, и климат!

Через полчаса быстрой ходьбы и невеселых размышлений Андрей спустился по невзрачной тропе вниз к озеру, к лодочной станции.

Наверху увала, где он только что был, дул резкий ветер, и это нагнало еще большее уныние. Даже такое примитивное украшение, как иней, и то обманчиво в этом городе – внизу, как на новогодней елке, а на продувном увале, где только что он был, – ни искринки!

Холодные огромные валуны, каменистая тропа под ногами, чахлая жесткая трава, каменистые проплешины с худосочными соснами – вот и все украшение знаменитого Урала.

Возвращаться не хотелось, потому что холод и раздражение так взбаламутили его, что сна и в помине не было, да и гостиница не казалась райским уголком, куда тянет возвратиться – его номер был чист, пуст и неуютен.

Еще наверху, на увале, он услышал тихое позванивание, но не понял, что это, и только спустившись, разгадал, что в ясной морозной ночи так далеко слышны переговоры цепей, держащих лодки у пристани.

Подойдя ближе, он расслышал и хлюпанье воды под днищами приподнятых носов широченных плоскодонных лодок. Даже эти звуки, негромкие и однообразные, усугубляли его недовольство собой и всем миром, и никак не вдохновляли на охоту.

Он пошел вдоль берега.

Лодки иногда покачивались, причмокивая днищами, и от этого казались живыми, дремлющими животными, волны водили их из стороны в сторону, и тогда они, словно во сне, ворочались, будто вздыхали, устраиваясь поудобнее в подвижной постели.

Вода была холодной и тяжелой на вид, иней исчез, обнажив корявую каменистую почву и неказистость тощих сосен. Сильно жалел Андрей, что согласился идти на охоту: все вокруг непривычно, некрасиво, неуютно.

Озеро вдавалось в берег у железной дороги ровным и широким полукругом, образуя удобную бухту.

Эту бухту рассекали два настила – деревянные длинные мостки на сваях уходили далеко от берега, а к ним, как поросята к матке, прицепились лодки. Их было много. Дальше, в стороне от причалов, на чистой воде стояли катера на якорях, зачехленные, молчаливые, сумрачные…

Вокруг тихо и пустынно, и только на одном из причалов шевелился человек – Егор Седов.

Он сидел на корточках и возился с мотором при свете тусклой, одинокой лампочки, торчащей на столбе, между двумя причалами. Ее свечение было условным – неяркой точкой в темноте, чтобы можно было отыскать стоянку лодок.

Седов молча протянул руку Андрею, и тот понял, что ему не надо мешать, и поэтому прошел вперед по настилу, к непроглядной тьме озера.

Холодные, редкие, мощные вздохи ветра заставляли его поеживаться и самыми нелестными словами оценивать свое согласие на участие в этой охоте, которая в самом деле оказалась – «пуще неволи»!

Андрей вернулся к Седову, когда тот подвесил мотор к лодке и стал колдовать над ним.

На широченной и неуклюжей на вид корме, мотор был так мал и неказист, что казалось немыслимым ему, маленькому чудику из железа, тащить по хмурому озеру огромное плоское деревянное сооружение.

Егор молча вылез на причал, молча достал сигареты и все так же молча протянул пачку Андрею. Сигареты у него были половинные, в узкой упаковке – сейчас такие не выпускают.

Андрей стал было отказываться, потом согласился и начал неумело прилаживать куцый огрызок к губам.

Егор вставил сигарету в самодельный мундштук, порылся в кармане и предложил Андрею пластмассовый, «покупной».

Наконец он стал складывать в лодку рюкзаки, брезент, какие-то тряпки, что лежали у него под ногами. Покончив с этим, легко шагнул в лодку и придержался за край причала, потому что ее стало отводить в сторону.

Но стоило Андрею переступить невысокий борт, лодка так закачалась, что он чуть не вывалился: упав на колени, стукнулся о скамейку, тут же вскинул голову в сторону Егора, готовый что-то сказать…

Седов опередил его:

– С непривычки все так!

Тон был успокаивающий.

Из причального лабиринта они выбирались на веслах, неуклюжих и тяжелых. Лодка трудно слушалась, приходилось руками отталкивать «соседей», которые пытались увязаться за ними, притираясь бортами, жалобно позванивая.

Андрей не сумел сделать и двух гребков – весла цеплялись за причал, и Седов сам стал выводить свое сооружение в сторону от берега.

– После острова пойдем на моторе! – утешил он Андрея, – прямо-таки побежим, а не пойдем…

Причал кончился, но никакого острова впереди не виделось.

– А почему только после острова?

– Ночью по озеру за сто верст слышно, когда ветра нет… Вода-то скользкая, вот по ней звуки и бегают, – неожиданно тихо рассмеялся Егор. – А город рядом, – продолжал он, – людишек легко разбудить… А зачем их будить?

– Запрещают, что ли? – резко спросил Андрей.

Непривычность ощущений, холод и тьма – все угнетало его, да и сам Егор раздражал, пожалуй, более всего замедленностью речи, будто говорит человек сам с собой.

Но Седов не ответил.

– А где остров? – спросил Андрей, молчать ему было невмоготу.

– Там.

Егор неопределенно кивнул куда-то вперед, где нельзя было различить не только сам остров, но даже гладь черной воды: там впереди, куда не доставал свет береговой лампочки, вода не отблескивала.

Андрей не долго сидел молча. Опять заворочался:

– А почему мы только вдвоем?

Ему казалось, что он умело скрывает неприязнь и невесть откуда взявшуюся обиду естественностью и незаинтересованностью голоса, эдакой нейтральностью – «просто спрашиваю!»

– А кто тебе нужен? – не сразу ответил Седов.

– Вообще… – неопределенно протянул Андрей.

– В театре мало охотников. Да и много людей на охоте – плохо… Суеты много…

Он бросил весла, лодка скользила по инерции, сам опять закурил, минуты две спустя закончил:

– Вдвоем спокойнее.

– Так одному – совсем хорошо… – съязвил Рык.

– Плохо, – коротко ответил охотник и пояснил: – Одному плохо – помочь некому, если что…

Тихая, вальяжная охота в Подмосковье не сулила опасностей, и воспоминания не подсказывали Андрею, что значит «помочь, если что…»

Егор определенно не нравился Рыку, но он себя успокаивал тем, что на охоте вовсе не обязательно дружески общаться: приличная дистанция, побольше ружейного выстрела, даже необходима.

Наконец Седов убрал весла в лодку, положив их вдоль бортов, намотал на макушку мотора кожаный ремешок, дернул его, мотор сразу завелся, и лодка пошла, переваливаясь с боку на бок, как тяжелая гусыня, пока не успокоилась на скорости, выровнялась и заскользила в темный простор ночи и неба.

– Озеро большое? – поинтересовался Андрей.

– Порядочное…

Егор говорил медленно, с большими паузами, но странным образом эти паузы делали каждое его слово весомее, будто возвращали ему первоначальный объемный смысл, стершийся в нашей скороговорной современной речи.

Не поясняя ничего, он продолжал говорить спустя минуту, а то и две, с того слова, где остановился.

– Километров пятнадцать. Оно соединено протокой с другим – Таватуй. Озеро Ветров. Серьезное. Туда путь держим.

Опять молчание и новый вопрос:

– А как э́то называется?

– Никак. Искусственное, в каждой деревне – по-своему зовут. В городе – называют «наше» Официальных имен нету.

– Как это – искусственное?

– Запруду на малой речке поставили – вот и озеро… С Таватуем соединилось.

Через паузу добавил:

– Демидовская запруда!

– Не может быть! – удивился Андрей.

– Демидовская.

– Еще тех?

– Тех. Старая запруда.

– Почти триста лет? – быстро подсчитал Рык. – Да этого просто быть не может.

– Может и не Демидовская. Но старая… Работает.

Стрекочущий звук мотора уходил куда-то в сторону невидимых берегов и не возвращался эхом, глох там, оттого казался негромким и неясным.

Из-за их спин, со стороны города, из-за увалов, закрывших город, сразу и сильно брызнули первые лучи солнца.

Занятый разговором с напарником Андрей пропустил момент перед рассветом, или еще не умел его улавливать, и теперь чуть не вскрикнул, так неожиданно изменилось все вокруг.

Лучи ударили по озеру, и глаза человека, беспомощные ночью и в затаенности рассвета, не замеченного им, стали зрячими.

Это не было похоже ни на что виденное прежде: спала серая густая пелена и проявились чистые, яростные, без всяких примесей, краски…

Голубые, бордовые, золотые, зеленые…

Стали видны берега… Берега черные и синие, и, что вовсе казалось немыслимым, – розовые!

Небо словно взметнулось и уходило все выше и выше, пока не исчезло совсем – ни одного облачка, ни даже перьев высотных! – чистое и бесконечное, не голубое, не серое – просто его не было!

Егор уверенно вел лодку в темноте, а теперь она как бы сама выбирала кратчайшие пути от острова к острову – их было много! – в сторону протоки в озеро Таватуй, к заманчивому великому Озеру Ветров!

Андрей забыл о напускной солидности, придуманной им себе с первого дня прихода в театр, стал вертеться в лодке, раскачивая ее, вскрикивал, что-то говорил своему напарнику, показывая то одно яркое пятно, то другое, отчего стал вполне похож на двадцатидвухлетнего восторженного человека, удравшего из Москвы за две тысячи верст – за тридевять земель! – чтобы научиться «ходить по сцене».

Позднее Андрей научился вбирать красоту озера и чередование увалов и впадин рассудительно и покойно, не суетясь и не суесловя, как бы откладывая про запас. Но в тот первый день охоты ему казалось, что он должен быть противен Егору своими причитаниями, восторгами, которые к лицу необстрелянному первокурснику, не умеющему владеть своими чувствами, но уж никак не выпускнику, но ничего поделать с собой не мог.

То, что два часа назад вызывало в нем неудовольствие, теперь стало казаться естественным и необходимым преддверием к этому празднику: он начинал понимать, ради чего можно встать ночью или вовсе не ложиться, чертыхаясь одеваться в тяжелые охотничьи доспехи, бежать по замерзшему пустому городу ко второму причалу на пристани.

Даже ледяная вода, обжигающая опущенные в нее ладони, была единственной, неповторимой, до той поры невиданной…

– Егор! – кричал он в тишине, именно в тишине, потому что стрекот мотора, тихий и ненавязчивый, давно стал привычным, и ухо выключило его из сознания, как выключается тиканье часов, когда к нему привыкают. – Егор! – кричал он и наклонялся к воде, пытаясь уловить эхо хотя бы своего голоса.

Седов сосредоточенно молчал.

Андрей ликовал:

– Когда я ночью шел по городу, был иней – была зима! Понимаешь? Иней-то, как снег январский! Просто зима! А сейчас? Да что же это такое? Сейчас – осень! Роскошная осень, золотая осень! Ночью – зима, утром осень. Все наоборот…

– Днем лето будет, – спокойно сказал Егор.

И днем было лето – жаркое, ватник казался тяжелым и пышущим паром, пришлось его снять и спрятать в рюкзак. Только не было того травяного настоя, что бывает в июле, но воздух был прозрачный и чистый, даже у самых дальних гор не было дымки…

Но это было позже.

Егор сказал, что сегодня хороший ветер.

– Чем хороший?

– Восточный.

– Какая разница?

– Рядом с протокой, в Таватуе есть небольшой остров. Плавучий. Слыхал о таких?

– Не видел ни разу…

– Увидишь. Когда восточный, остров отходит от протоки, и вход в Таватуй – чистый. Когда западный – хана! Метров двести остров длиной… Закупоривает протоку, как пробкой. Пробраться – только волоком. А моя посудина легка на воде, на земле – тяжелее слона… Да и покров не сильно крепок – сросшаяся трава! – хлипко, качливо… По колено в воде тащить приходится… Так что хороший ветер – восточный…

Заливы Озера Ветров удобны для стоянки лодок – плоскодонка легко вылетела широким носом на пологий песчаный берег и уперлась в корни берез, оголенные талой водой и осенними штормами.

Как бы ступенькой от этого песчаного берега начинался плоский каменистый.

Недалеко от берега – опушка редкого березового леса и только дальше, за ней, берег начинал изгибаться вверх к первому увалу.

За ним можно было угадать впадину, потом еще выше виделся следующий увал и так все дальше, и все выше поднимались уральские старые горы, размеженные впадинами и высохшими болотами.

Егор потолкал лодку ногой, кинул носовую цепь на корни берез, не закрывая ее замком, накрыл мотор брезентом, достал ружья и рюкзаки и молча пошел прочь от воды.

На недоуменные вопросы Андрея он объяснил – замок не нужен, еще не было случая, чтобы угнали лодку или сняли мотор. Андрею пришлись по душе нравы местных жителей.

Не зная правил охоты Седова, Андрей старался все принимать как должное, меньше задавать вопросов, чтобы не выглядеть так глупо, как полчаса назад.

С непривычки москвич быстро устал, подъемы давались с трудом, с еще большим – спуски. Колени начали предательски подрагивать.

Они спускались в ложбины, взбирались по каменистым осыпям – мелкие камни выскальзывали из-под ног и ноги пробуксовывали. Перепрыгивали через ручьи, бегущие к озеру, – их было множество! – и, наконец, забрались на самый высокий увал, с него было видно далеко вокруг.

Егор вышел точно к нему, не плутая и не озираясь по сторонам в поисках примет.

Вершина была плоской, как стол, без единого куста и дерева, не было и травы – огромные валуны, словно придавленные куски теста, плотно привалившиеся друг к другу, вздымались над широкой и плоской впадиной, покрытой карликовыми соснами с кривыми стволами, с трудом выросшими на скудном высохшем болоте.

Сверху эти карлики казались кустами, ровными в своей курчавости и окраске, поэтому легко выдавали, даже неопытному глазу, все постороннее среди них.

Андрей сразу разглядел огромную стаю черных птиц, занявшую вершины карликов и образовавшую почти правильный овал.

– Смотри, Егор, смотри вон туда, – радостно закричал он, гордый, что первый увидел такое скопление птиц, – смотри туда, да нет, правее, там грачи!

– Где грачи? – подивился Егор.

Седов протирал очки, привинчивал к стеклам, вернее к дужкам очков дополнительное приспособление, он поднялся на увал позже. Андрей опередил его.

Седов молча поднял ружье и выстрелил в воздух.

Эхо долго дробилось по увалам, его интонации, почти не поврежденные, гонялись друг за другом и медленно затихали, а стая снялась и ровным стремительным лётом ушла к горизонту и растворилась, растаяла, как эхо.

– Хороши грачи! – засмеялся Егор. – Грачи летают размашисто и тяжело, летают неровно – так стремительно как эта стая, могли уйти только косачи, как их зовут на Урале. В Подмосковье они проживают под именем тетеревов.

«Стая тетеревов штук в двести, – подумал Андрей. – зрелище оскорбительное для охотника из Подмосковья, которому за весь сезон попадается один-два».

– А теперь – пошли, и гляди в оба! – сказал Егор. – Тут их великое множество.

Он объяснил, что косач сидит крепко, даже близкий выстрел его не поднимает: не взлетит, пока ты на него не наткнешься, чуть ли на хвост не наступишь. Крепко сидит.

Совсем некстати, как показалось Андрею, Седов добавил:

– Только береги патроны. Бей наверняка.

Имея в рюкзаках по две сотни набитых патронов, да еще в запасе – порох и дробь, чего же их беречь?

«А Седов-то жадный!» – подумал Андрей, пока умевший судить людей только скоро и категорично.

Небогатырская внешность не предполагала в Егоре выносливости и ходкости, но через два часа, таская напарника по увалам и впадинам, по высохшим болотам, Седов загнал Андрея в пот. Колени новичка дрожали, спину ломило, а Егор продолжал, как ни в чем не бывало, отмеривать худыми ногами, что болтались в широких голенищах сапог, все новые и новые метры, дыхание его не стало менее ровным, чем в лодке, когда он сидел на руле.

Время от времени он доставал пачку сигарет с дразнящим названием «Южные», вставлял одну из них в мундштук и, попыхивая синим дымком, устремлялся все дальше.

«Тоже мне, Дерсу Узала!» – проворчал Андрей.

Косачи срывались слева и справа, спереди и сзади, каждый куст в любой миг мог взорваться, и яростное хлопанье крыльев разбивало тишину сентябрьского леса. Постоянное ожидание и все-таки неожиданность взлетов здорово изматывали.

В начале охоты Андрей палил, сотрясая воздух, почти по каждому косачу, где бы он ни привиделся, даже если мелькнул неясной тенью за плотными кустами, но видя, что Седов за это время, идя по склону метрах в двухстах в стороне, много раз прицеливаясь, ни разу не выстрелил, решил поубавить пыл, не преминув проворчать про себя: «Береги, не береги – результат одинаков: оба пустые… Хоть бы душу отвел, скупердяй!» – думал Андрей.

Наконец Седов объявил:

– Привал!

Гордясь умением, обретенным в Подмосковье, Рык быстро – с одной спички! – развел костер. Егор не оценил это, возясь с концентратом каши, или принял как должное. Побродив по ближайшим кустам, он нарвал листьев дикой смородины для чая.

Егор делал все ладно и неторопливо, но изрядно надоел напарнику нравоучениями. Вновь повторил о патронах:

– Надо беречь!

– Жалко, что ли? – вяло огрызнулся Андрей.

– Жалко. И патроны, и птиц. Бить надо только наверняка – иначе подранков оставишь… Без собаки – не сыщешь…

Даже жалость к подранкам не примирила Андрея с ним.

Ему казалось, что не видит Егор ничего, кроме взлетающих перьев будущего жаркого и круглой мушки своей двустволки, не видит всего того, что видит он, пронзенный, потрясенный этим чудом – уральскими россыпями красок и света и точеной формой лирохвостых косачей.

Снисходительность к напарнику изливалась незримым потоком на Егора Седова, не ведавшего этого и потому спокойно хлопотавшего над нехитрым обедом.

«Он несимпатичен! – решил про себя Андрей, – как только найду другого напарника, местного и тоже с лодкой, Седов не будет в той компании, где я буду не только охотиться, но и…»

И так далее. Пожалуй, такие мысли знакомы всем, кто был в подобной ситуации в двадцать два года.

После обеда Андрей вовсе сдал: стал жаловаться Егору на усталость, на то, что с непривычки эти каменюги выдергивают ему ноги, словом, самым разумным будет отправиться домой, тем более, не известно, сможет ли добраться до лодки, для большей убедительности добавил он.

Седов молча кивнул, собрал все, что было разбросано на привале, притушил костер, полдороги к лодке молчал, полдороги поругивался.

«Таскать пустые рюкзаки можно и по городу, незачем было переться в такую даль…» – таков был общий смысл его рассуждений.

Так же мрачно и ворчливо заявил, что завтра он своего не упустит. Андрей принял это как приглашение и наотрез отказался.

Набежала серая дымка дня и скрыла утреннее буйство красок.

Андрею было зябко и тоскливо.

Усталость корежила тело, угнетали невеселые мысли о гостиничном номере, что стал его домом на ближайшее время, о своей родной и такой далекой Москве, о сумасбродном климате Урала, о душевной скудости коллег, один из которых уже проявил себя…

В неуютном номере он сладко отоспался, ноги забыли о предательской дрожи, в столовой официантки накормили вкусно и недорого, и были по-домашнему добры и приветливы.

К вечернему спектаклю он пришел в театр – «потолкаться»! – поговорить, послушать – словом, убить время!

Он видел, как Егор прошел в свою гримерную, и что-то встряхнуло Андрея, то ли утреннее чудо, то ли мысль о завтрашнем дне, когда он будет до полудня валяться в номере или неприкаянно шляться по коридорам театра.

Он прошел следом за Егором и, неожиданно для себя, попросил взять его опять на охоту.

– Так я же звал уже? – удивился Седов.

– Опять в два?

– Рано? Давай чуть позже.

– Нормально. Там же?

– Второй причал! – лаконично закончил Седов, и не понять было, рад он напарнику или просто вежлив и не отказывает в просьбе.

«Слава богу, не злопамятен!» – подумал Андрей.

Рассвет он встретил на носу лодки посреди озера.

За вчерашний день Андрей свыкся с разноцветьем воды и берегов, далеких и плоских по краям озера, пришла пора разглядеть острова.

Их было много. Словно граненые стаканы темного стекла, с неровными краями, как обрезанные наполовину, высунулись они из воды.

Сверху, как вязаная плоская шапка, накрывала их полоска почвы, а на ней росли тонкие длинноствольные сосны – не такие коротышки, как на высохших болотах.

Андрей видел теперь всю картину в целом, и попросился сесть к мотору, чтобы не чувствовать себя пассажиром и гостем, а ощутить себя хозяином и лодки, и этого озера.

Егор пересел на нос лодки, Андрей примостился к мотору и не удержался – погонял лодку, повилял ею по воде, как виляют хвостом охотничьи собаки, когда весной, после долгой зимы, их выводят в поле – повилял размашисто и затаенно, словно сдерживая бурлящую силу. «Хвост» от лодки был длинный и медленно растворялся, сходил на нет.

Ветер был западный, и Седов решил, что тащиться к Озеру Ветров не следует – протока закрыта.

Он предложил охотиться вдоль берега и несколько раз выгонял лодку на берег, таскал Андрея по ближайшим увалам и опять умотал его так, что тот готов был возненавидеть такую охоту.

Косачей было мало, и охотники вынужденно дошли до Таватуя.

Протоки как не бывало – ровный, поросший сухой острой травой плоский берег был чуть ниже в том месте, где вчера был узкий канал. На глаз трудно было понять, где кончается твердый берег, а где начинается остров. Седов не советовал проверять это опытным путем – в плавучем острове были скрытые травой дыры.

Твердый берег был почти голый. Две-три сосны, две ели, несколько кривых берез, а дальше – до гор! – открытое место, поросшее редкими метелками тростника. Вместо протоки низкий болотистый берег – а за ним просторная вода озера Таватуй, а еще дальше, за нею – серо-синяя ломаная линия гор.

Место казалось некрасивым. Ветреное, открытое со всех сторон, оно было неуютным.

Березы, очищенные от листьев ветрами, стояли голыми, убогими из-за своей кривизны.

Егор развернул лодку к берегу, попросил пересесть Андрея к нему, отчего нос плоскодонки задрался, как у глиссера, и выгнал ее на довольно высокий берег.

Лодка сидела крепко – берег был плотным, торфянистым, сухим.

– Идем! – коротко скомандовал он.

– Куда? – подивился Андрей, считая, что в этом месте может быть только привал.

Егор махнул рукой в сторону, где в нескольких километрах от берега начинались горы.

Как и день назад, сославшись на усталость, Андрей резко сказал ему, что посидит здесь и подождет его столько, сколько нужно Егору, чтобы добыть что-нибудь.