Текст книги "Незамеченное поколение"

Автор книги: Владимир Варшавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Погиб в ноябре 1944 г. во время атаки гор. Друмон. В связи с этим генерал дэ Вернежуль, командир 5 блиндированной дивизии, пишет 5 января 1945 г. отцу убитого: «Ваш сын явился ко мне, ходатайствуя о возвращении в мою дивизию. Я согласился и он должен был явиться к месту новой службы, но в этот момент узнал, что его отряд отправляется на передовые позиции для атаки. Он не захотел покинуть своих товарищей в такой ответственный момент и, хотя и был обязан отправиться к месту своего нового назначения, остался со своими людьми и был убит. Какой пример выполнения долга и храбрости он дал всем. Это, впрочем, не удивило никого – ни его начальников, ни его подчиненных. Я имел удовольствие иметь под моим начальством вашего сына в Марокко, когда командовал полком. Я искренно привязался к нему из-за его прямолинейности, энергии и сознания чувства долга. Вот почему, когда он явился ко мне в октябре 1944 г., я сейчас же заявил ему, что буду очень счастлив снова иметь его под моим начальством. Господь решил иначе…»

Тот же генерал, к этому времени уже командир Блиндированной армией 1-ой Армии, снова пишет отцу убитого (письмо от 5 июля 1945 г.): «Перелистывая «Журналь оффисиель», я прочел прекрасный и волнующий приказ по Армии касательно вашего сына. На случай, если этот приказ вам еще не известен, посылаю вам копию такового. Вы можете быть горды вашим сыном. Он погиб как рыцарь. Его кровь не пролилась напрасно, ибо он был одним из творцов победы».

Что касается упомянутого приказа (посмертного), то он гласит: «Выдающийся офицер, исключительной храбрости и выдержки. Участвовал, как офицер связи, в операциях с 11 по 29 ноября 1944 г. в районах Тилло и Буссанг. Погиб доблестно 29 ноября 1944 г.». Этот приказ сопровождается награждением Военным Крестом.

Стецкевич. Приказ по корпусу от 15.12.1943 г.

«Выдающийся унтер-офицер, исключительной храбрости. Получив сведения, что неприятель заложил мину с часовым механизмом для взрыва полузатонувшего парохода в порту Бастия (Корсика), он поднялся на этот пароход, разыскал часовой механизм, который с минуту на минуту должен был произвести взрыв, и обезвредил мину, чем спас пароход и самый порт от разрушения».

Награжден Военным Крестом с Золотой Звездой.

Приказ по бригаде.

«Во время высадки на острове Эльба 17 июня 1944 г. проявил в полной мере свои отменные боевые качества. Приняв участие в ликвидации одной из вражеских батарей, он немедленно переправился на противоположный берег острова, где его отряд под его воздействием одним из первых достиг намеченной цели, сметая все препятствия. 21 августа 1944 г. при взятии адмиралтейства в Тулоне был ранен пулей в живот и скончался в морском госпитале».

Федоров Кирилл. Приказ по корпусу. Тунис, 22 июня 1943 г. «Сапер, неизменно являвший в продолжение всей кампании доказательства исключительной храбрости и предприимчивости. Командированный для извлечения мин и минных гнезд, он погиб 1 июня 1943 г., взорвавшись на мине. Военный Крест с Золотой Звездой».

Чехов Алексей. Приказ. «Младший лейтенант 1 роты маршевого батальона Луарэ (Ф.Ф.1), прикомандированный к маки Ушамп, в военных действиях с 2 августа 1944 г.

Прекрасный офицер, полный отваги и инициативы, доброволец для наиболее опасных поручений, своей храбростью и примером заслужил уважение своих начальников и подчиненных. Убит на поле битвы 18 августа 1944 г. во время атаки против превосходящих сил немцев на национальной дороге № 451 между Тимори и Лоррис (Луарэ). Кавалер Почетного Легиона и Военный Крест с пальмой.

Сын русского врача Чехов добровольно пошел в ряды Сопротивления по окончании Земледельческого Института, хотя и был освобожден от военной службы из-за физического недостатка. Окончив высшие военные курсы и будучи произведен в су-лейтенанты, Чехов сражался против немцев, обращая на себя внимание своими организаторскими талантами, спокойствием и храбростью в наиболее опасных поручениях. Его подчиненные обожали его. В годовщину его смерти на поле брани был открыт памятник ему, сооруженный на собранные среди жителей средства и его именем названа улица в г. Бриар, где он проживал некоторое время со своими родителями.

Юргенс. Приказ по армии воздуха (посмертный).

«Сержант-шеф Юргенс Николай, группы дэ масс 1/4 «Наварр». Пилот, молодость, характер и порыв которого обещали исключительно блестящее будущее. Человек необычайной легкости и неутомимости, он был для своих товарищей примером храбрости. 97 часов полета во время военных действий в 59 командировках. Исчез в море 23 февраля 1944 г., возвращаясь из военной командировки ночью в бурю. Награжден Военным Крестом с Пальмой. 12 июня 1945 г.

Генерал де Голль».

Дураков Петр Александрович.

Сын донского офицера, последний прямой потомок Пугачева. – Получил образование в Донском кадетском корпусе и в английском лицее в Турции. Окончил политехнические казачьи курсы в Париже. В 1928 году поступил добровольцем во французский флот. Получил золотую звезду за стрельбу из орудий (только один матрос из всего флота ее носит). Славился прыжками с капитанского мостика, выходя первым на состязаниях. С крейсера Сюффрэн был в Нью-Йорке на Лафайетовских торжествах и объехал с этим крейсером полсвета. В 1939 году, в первый же день войны, был мобилизован конвоировать торговый пароход. В Дакаре забран с пароходом англичанами. Пошел на службу к ген. Леклерку и в день перемирия, вблизи Тулона, сгорел в танке, которым командовал. Имел два креста, медаль за Африку, медаль в память Лафайетовских торжеств. Всеми был любим и уважаем.

Другим источником сведений о русских эмигрантах, погибших в борьбе с немцами, является «Информационный бюллетень» (позднее «Вестник») Содружества русских добровольцев, партизан и участников сопротивления в Западной Европе.

В номере 3-м Бюллетеня помещено письмо вице-адмирала К. П. Иванова-Тринадцатого, прославившегося в бою Порт-Артурской эскадры, когда он сменил на «Рюрике» трех – один за другим – убитых командиров. Вице-адмирал сообщает в этом письме о гибели своего сына Константина Константиновича.

«…Еще в прошлом (т. е. 1943) году, когда я и младший сын были арестованы Гестапо и сидели 2 месяца в Лионском форту Монлюк, он, Контантин Константинович, работая уже давно в Движении Сопротивления, вынужден был покинуть Лион и обретался в окрестностях Нанта, чем и избег совместного ареста. Там он продолжал работать в секретных организациях, а при высадке союзников на севере и их походе к Нанту поступил добровольцем в Ф.Ф.И.

Был назначен агентом для связи французов с американцами (знал отлично английский язык), но, будучи недоволен тем, что ему в этой должности не приходится драться с немцами, бить которых он считал своим долгом где бы то ни было (нельзя у себя на родине – нужно бить здесь и все равно в союзе с кем и в чьих рядах), он, несмотря на противодействие своего начальства, записался в корфран. Там, по словам его капитана, он очень быстро сделался душой всего отряда, был всегда первый и единственный охотник на все опасные и серьезные поручения в боях, был всегда впереди всех и очень быстро (за 2 месяца) выслужился в сержанты-шефы и получил Военную Медаль и Круа де Герр (Военный Крест). Начальство нуждалось в нем, как в переводчике, и ценило за многие военные качества (видно заговорила кровь), видя, что он слишком рискует и бравирует, хотело убрать его в тыл, но он этому всячески противодействовал. Наконец, ему было категорически приказано выехать с фронта в Нант в школу аспирантов и он должен был ехать, но за два дня до назначенного отъезда, 8 сентября 1944 г., после отбития сильной немецкой атаки на то местечко, где они были окружены и остались без продовольствия и патронов, пошел добровольно, взяв одного человека, пробиться за необходимым. Один километр, отделявший их от штаба, он прошел благополучно, но, возвращаясь обратно с припасами, попал в засаду и почти в упор выпущенной обоймой из автомата (в засаде были чины РОА – ирония судьбы) был ранен двумя пулями: одна прошла насквозь грудобрюшную преграду под сердцем, другая на вылет через весь кишечник с раздроблением левого ребра. Услышав выстрел, отряд сделал вылазку и подобрал его раненым (было это в 10 ч. утра), но из-за недостатка скорой помощи его доставили в госпиталь в Нант только в 3 часа, а в 4 с половиной часа он скончался. Перед смертью он видно очень страдал, но крепился, сказал, что умирать ему не жалко, так как чувствует, что исполнил свой долг. Когда католический священник его напутствовал (православного не было), он крестился и читал свои молитвы…»

О русских добровольцах в войсках Свободной Франции сведения общего характера были сообщены в «Вестнике» В. И. Алексинским.

В. И. Алексинский принадлежал как раз к той группе молодых монархистов-демократов, которые объединялись вокруг «Русского временника» и бывали на собраниях у И. И. Фондаминского. Демобилизованный из французской армии после перемирия, В. И. Алексинский перебрался в Марокко, где в 42 году поступил добровольцем в Corps Franc d’Afrique, откуда позднее перешел в войска Свободной Франции; в рядах этих войск проделал африканскую, итальянскую и французскую кампании.

«Об участии русских людей в рядах Войск Свободной Франции (Forces Libres – L.F.F.), – пишет Алексинский, – а также об их участии в Сопротивлении в заморских владениях Франции почти ничего неизвестно. В русских кругах во Франции не знают даже, что, в сущности, представляют из себя F.F.L. Поэтому часто добровольцев в этих войсках смешивают с русскими, мобилизованными во французскую Африканскую Армию. Между тем, не десятки, а сотни русских людей поступали добровольцами в войска Свободной Франции; они принесли тяжелые жертвы и не мало среди них погибло.

Работа в Сопротивлении зачастую труднее, чем участие в боях регулярной армии; но война требует от солдата отречения на долгое время от всего, что ему близко, налагает подчинение строгой дисциплине и заставляет примириться с бесконечными лишениями. Несмотря на это, многие русские отказались от спокойной жизни в странах, даже не оккупированных немцами, и стали записываться в союзные армии для борьбы за свободу против общего врага. Другие, с большим риском пробирались из оккупированной Франции в Испанию, попадали там в тюрьмы и затем все-таки добирались до Англии или до Африки… Они стекались отовсюду. У меня были русские товарищи из Китая, Индии, Сирии, Палестины, Египта, Филиппин и даже из Аргентины.

В 1941 году, когда Сопротивление было еще в самом зачатке и когда внутри страны еще не было партизанских отрядов, в рядах Войск Свободной Франции уже бились и умирали русские люди.

Могилы русских людей, павших на поле брани, разбросаны по всему боевому пути этих войск: Абиссинии, Сирии, Египту, Ливии (есть три русских могилы на кладбище Бир-Акима), Тунисе, Италии, Франции.

Надо сказать, что военные круги Франции, да и Англии, лучше осведомлены об участии русских в Ф.Ф.Л., нежели сами русские во Франции. Процент иностранцев (в особенности в начале) в рядах этой армии был очень велик: так в первой «тысяче» войск генерала де Голля, отправленной под командой генерала Монклара в Дакар, затем в Экваториальную Африку, а оттуда в Судан и Абиссинию, было более половины иностранцев, среди которых немало и русских. В частности, десятым добровольцем, записавшимся в Лондоне 18-го июня, в день призыва ген. де Голля – был русский: Н. В. Вырубов, геройски проделавший впоследствии все кампании войск Свободной Франции; он был тяжело ранен, награжден Крестом Освобождения и Военным Крестом. Русские офицеры в этой армии показали себя в высшей степени блестяще и ген. Де Голль очень ценил русских у себя в войсках. Конечно, многие офицеры Ф.Ф.Л. вели себя героически, но единственный офицер, прозванный легендарным героем, был русский полковник Амилахвари.

В книге, посвященной 1-ere D.F.L. только под его фотографией написано «Un heros de Legende», в другой книге («De Montmartre a Tripoli» «От Монмартра до Триполи») рассказ об его смерти при Эль-Аламейне озаглавлен: «La mort d’un grand soldat» («Смерть великого бойца»), А с какой любовью и уважением отзываются о нем все старые солдаты Ф.Ф.Л., которые знали его при жизни! Среди солдат Свободной Франции создался настоящий культ памяти полковника Амилахвари.

Вообще, все солдаты Свободной Франции, имевшие дело с русскими офицерами, сходятся на том, что именно русский офицер наиболее чуток к солдату, лучше всего понимает его нужды, и совсем по-товарищески относится к нему и в то же время не теряет своего достоинства, не умаляет дисциплины.

Но если этих русских офицеров все же помнят и знают, помнят ли о русских солдатах, хотя бы о тех из них, которые погибли на полях сражений?

В войсках Свободной Франции не было никакого набора по мобилизации, люди записывались в армию исключительно по убеждению».

Пример этих эмигрантских сыновей, со всех концов света стремившихся к Де Голлю, чтобы вступить в войска Свободной Франции после того, как Франция потерпела катастрофическое поражение, показывает, что в эмиграции еще было живо то мистическое вдохновение русской идеи, которое заставляло великих русских писателей и мыслителей, подобно пророкам Израиля, возвышать голос, когда где-нибудь в мире совершалась несправедливость, и которое вело смелых и жертвенных постоянно проявлявшихся в русском обществе людей повсюду, где шла борьба против угнетения, будь то революционное подполье, война за свободу славян, Трансвааль, или Добровольческая армия. Эти люди, следуя таинственному призыву, не останавливались ни перед какими опасностями, наоборот, они словно искали смерти, не рассудком, а сердцем зная, что, только разделив страдания и гибель тех, кого убивают, человек перестает участвовать в несправедливости.

В вестибюле парижского Музея Человека висит мраморная доска с гравированными портретами двух русских молодых людей.

Надпись под первым портретом:

«Борис Вильде (1908–42), Русский, принявший французское гражданство, окончил Историко-филологический факультет и Этнографический институт, работал при европейском отделе Музея Человека, выполнил две научные командировки в Эстонию и Финляндию. Был мобилизован в 1939–40 г.г. Во время оккупации был судим по делу «Резистанс» и расстрелян на Мон-Валерьен 23 февраля 1942 года. Генерал Де Голль наградил его Медалью Сопротивления, согласно следующему приказу: «Вильде. Оставлен при университете, выдающийся пионер науки, целиком посвятил себя делу подпольного Сопротивления с 1940 г. Будучи арестован чинами Гестапо и приговорен к смертной казни, явил своим поведением во время суда и под пулями палачей высший пример храбрости и самоотречения.

Алжир, 3 ноября 1943 г.».

Надпись под вторым портретом:

«Анатолий Левицкий (1901–42). Русский, принявший французское гражданство, окончил Историко-филологический факультет и Этнологический институт, заведующий одним из отделов Музея Человека; был одним из самых деятельных организаторов этого Музея, известен своими трудами о шаманизме. Был мобилизован в 1939–40 г. г. Во время оккупации был судим по делу «Резистанс» и расстрелян на Мон-Валериен 23 февраля 1942 года. Генерал Де Голль наградил его Медалью Сопротивления, согласно следующему приказу: «Левицкий. Выдающийся молодой ученый, с самого начала оккупации в 1940 г. принял деятельное участие в подпольном Сопротивлении. Арестованный чинами Гестапо, держал себя перед немцами с ислючительным достоинством и храбростью, вызывающими восхищение.

Алжир. 3 ноября 1943 г.».

В вышедшем после войны в Париже «Русском сборнике» Георгий Адамович писал:

«Бывают люди, которых всегда радостно встречать, хотя они ничего для этого не делают: что было в Вильде? Северная, будто скандинавская чистота, странно-светлый взгляд, крепкое пожатие руки. Он мог и не улыбнуться, здороваясь или прощаясь, как улыбались другие, но лицо его излучало благожелательность и готовность оказать любую услугу.

Если бы мы знали, что каждого из нас в жизни ждет, человеческие отношения складывались бы, вероятно, иначе, чем складываются они на деле. Если бы я знал, как Вильде умрет, я, конечно, помнил бы о нем больше, чем помню теперь. Несомненно, это был замечательный человек. Немецкий офицер, сказавший на суде, к смущению своих коллег, что если бы он не был врагом Вильде, то хотел бы быть его другом, не ошибся в оценке. Но все мы поражены слепотой, Вильде был для меня очень милым, очень приятным молодым человеком, только и всего. Чувствовался в нем искатель приключений, гумилевского романтического склада: мечты о походе в Индию или об охоте на белого носорога. Но слишком часто такие мечты кончаются успешной, долголетней службой в нотариальной конторе, чтобы внушать доверие и внимание… Впервые я почувствовал, что Вильде не «просто приятный» молодой человек весной 1940 г., нежданно негаданно получив от него на фронте длинное письмо. Ответить на это письмо я уже не успел, и никогда больше Вильде не видел. Писал он несколько простодушно по стилю – «я рад, что мы с вами оба боремся за культуру»; – но с такой прямотой и простотой, с таким неподдельным подъемом, что представление о нем тогда же изменилось. Вполне верным, однако, оно стало лишь позднее, после его смерти».

Все, знавшие Вильде, согласятся, я думаю, с каждым словом Адамовича. На Монпарнассе Бориса Вильде, Дикого, действительно все любили, но вряд ли кто понимал. Любили за открытый, веселый и дружеский нрав. Он никогда не участвовал ни в каких ссорах, легко, даже в годы, когда сам нуждался, давал в долг и никогда потом не напоминал об отдаче. Был верный товарищ. Не понимали, так как он совсем не походил на монпарнасского героя, на одинокого неудачника и мечтателя, перекочевавшего, с удесятерившимся в груди чувством отверженности, из Петербурга в Париж, из «Белых ночей» в романы Поплавского и Шаршуна. Нет, в Вильде не было и тени эмигрантской униженности. Он появился в Париже откуда-то из Прибалтики бесстрашным провинциальным русским мальчиком, «жадным к жизни и счастливым, несмотря на нищету и мировую скорбь». [47]47
  Из предсмертных тюремных записок Вильде.


[Закрыть]Ум, огромная воля, железная выносливость, смелость и дар нравиться людям открывали перед ним дорогу к завоеванию успеха на любом поприще. Науки давались ему необыкновенно легко. После пьяной бессонной ночи он шел на лекцию или на экзамен с головой совершенно ясной. Уже в тюрьме, в ожидании суда и казни, в течение восьми недель, занимаясь по 2 по 3 часа в день, научился по древнегречески, достаточно, чтобы при помощи словаря разобрать любой текст. Но многие друзья Вильде чувствовали, что под этой поверхностью «умного человека», делавшего ученую и житейскую карьеру, в нем было что-то более глубокое и оригинальное, какое-то непосредственное интуитивное знание: как если бы ему что-то приоткрылось в загадке жизни и смерти. Он редко об этом говорил, никогда не вмешивался в монпарнасские беспардонные метафизические споры и не занимался формальной философией. Только по некоторым его замечаниям можно было догадаться об его «идее». Однажды он сказал мне: «Я всегда живу так, как если бы завтра я должен был умереть». Быть может, этим и объяснялось поражавшее в нем соединение двух крайностей – жадной радости, с какой он дышал воздухом земли, и отрешенной готовности в любое мгновение все оставить. Невыносимая для большинства людей разумная очевидность, что наше существование ничем не охранено от произвола судьбы и смерти, казалось, не только его не пугала, а, наоборот, веселила опьяняющим сознанием, что все живое рождено для опасного приключения. Это освобождение от страха и инстинкта самосохранения и всегдашняя готовность идти на риск открывали перед ним возможность необыкновенного успеха.

После войны была опубликована его «духовная автобиография», написанная им по-французски в тюрьме. Автобиография эта начинается записью от 24-го октября 1941 г.. [48]48
  Цитирую по русскому переводу, помещенному в Вестнике русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления во Франции,


[Закрыть]

«Этой ночью я размышлял о смерти. Это было нечто вроде внутреннего диалога между двумя я, обоими одинаково подлинными. Их трудно точно определить, поэтому я просто обозначаю их, как первое и второе я.

1. Итак, дорогой друг, нужно серьезно учесть возможность смертного приговора…

2. Нет, нет, я не хочу этого. Все мое существо этому противится, я хочу жить. Будем бороться, убудем защищаться, попробуем бежать. Все, только не смерть.

Первое я старается убедить второе примириться со смертью.

«Тебе тридцать три года. Это прекрасный возраст для смерти… Редкие и краткие минуты – как блеск молнии, когда ты познавал «вечную жизнь» (я пользуюсь твоим выражением, за недостатком подходящих слов), только усилили твое равнодушие к земной жизни…»

Последние фразы в диалоге:

«1. Я ничего не знаю о потустороннем. У меня есть только сомнения. Жизнь вечная, однако, существует. Или это страх перед небытием заставляет меня веровать в вечность? Но небытие не существует. Что ты об этом думаешь?

2. Я? Я знаю лишь одно: я люблю жизнь.

1. Следовательно, существует любовь. Остальное неважно. Раз существует смерть, она не может быть ничем иным, как любовь».

Среди этих рассуждений дневниковые записи:

«29-ое октября.

Становится холодно и сыро. Дни делаются короткими и нам не дают света. Я учусь спать двенадцать часов и более. Много снов. Синтетический характер людей, которых я вижу во сне. Вот уже четыре дня, как я с трудом пишу мой диалог. С трудом, так как холодно рукам, я должен беречь бумагу, у меня нет папирос, и, в особенности, потому, что трудно не впадать в литературность. Я не смог отделаться от этого искушения в начале. Не нужно писать много сразу и позволять себе увлекаться. А между тем, я совершенно ясно вижу, что должен передать словами: это очень просто, несмотря на все противоречия в чувствах».

«31-ое октября.

Этой ночью мне снилось, что я посетил поле сражения. Между Меш и Шарлемон, там, где мы похоронили Dewailly, Ciasture, Kohl. Я нашел лишь два креста, сделанных из досок от ящика со снарядами. На одном я прочел: Michael Devail (почему то вместо Michel Dewailly) на другом, кстати без большего удивления, я прочел свое имя».

Последнее письмо Вильде к жене, [49]49
  Ирэн Лот, дочь известного французского историка Ф. Лота и М. Лот-Бороднной, сотрудницы многих русских богословских и религиозно-философских журналов.


[Закрыть]написанное им утром в день казни, является как бы продолжением и заключением диалога двух я:

«Простите, что я обманул Вас: когда я спустился, чтобы еще раз поцеловать Вас, я знал уже, что это будет сегодня. Сказать правду, я горжусь своей ложью: Вы могли убедиться, что я не дрожал, а улыбался, как всегда. Да, я с улыбкой встречаю смерть, как некое новое приключение, с известным сожалением, но без раскаяния и страха. Я так уже утвердился на этом пути смерти, что возвращение к жизни мне представляется очень трудным, пожалуй, даже невозможным. Моя дорогая, думайте обо мне, как о живом, а не как о мертвом. Я не боюсь за Вас. Наступит день, когда Вы более не будете нуждаться во мне: ни в моих письмах, ни в воспоминаниях обо мне. В этот день Вы соединитесь со мной в вечности, в подлинной любви.

До этого дня мое духовное присутствие единственно подлинно реальное, будет всегда с Вами неразлучно.

…Вы знаете, как я люблю Ваших родителей: они мне стали родными. Благодаря таким французам, как они, я узнал и полюбил Францию. Пусть моя смерть будет для них скорее предметом гордости, чем скорби.

…Постарайтесь смягчить известие о моей смерти моей матери и сестре. Я часто вспоминал о них и о моем детстве. Передайте всем друзьям мою благодарность и мою любовь…

…Моя дорогая, я уношу с собой воспоминание о Вашей улыбке. Постарайтесь улыбаться, когда Вы получите это письмо, как улыбаюсь я в то время, как пишу его (я только что взглянул в зеркало и увидел в нем свое обычное лицо). Мне припоминается четверостишие, которое я сочинил несколько недель тому назад:

 
Comme toujours impassible
Et courageux inutilement,
Je servirai de cible
Aux douze fusils allemands [50]50
Невозмутимый как всегда,С отвагой никому ненужной,Так послужу мишенью яДля дюжины немецких ружей.

[Закрыть]).
 

Да, по правде сказать, в моем мужестве нет большой заслуги. Смерть для меня есть лишь осуществление великой любви, вступление в подлинную реальность. На земле возможностью такой реализации были для меня Вы. Гордитесь этим. Сохраните, как последнее воспоминание, мое обручальное кольцо.

Умереть совершенно здоровым, с ясным рассудком, с полным обладанием всеми своими духовными способностями, – бесспорно такой конец более по мне, разве это не лучше, чем пасть внезапно на поле сражения или же медленно угаснуть от мучительной болезни. Я думаю, это – все, что я хочу сказать. К тому же, скоро пора. Я видел некоторых моих товарищей: они бодры, это меня радует.

Бесконечная нежность поднимается к Вам из глубины моей души. Не будем жалеть о нашем бедном счастьи, это так ничтожно в сравнении с нашей радостью. Как все ясно! Вечное солнце любви всходит из бездны смерти… Я готов, я иду. Я покидаю Вас, чтобы встретить Вас снова в вечности. Я благославляю жизнь за дары, которыми она меня осыпала…»

Диалог в тюрьме и это письмо, будто написанное героем какого-то романа Моргана (к сожалению, русский перевод неверно передает интонации подлинника) несколько приоткрывают миросозерцание Вильде. Но если правда, что для того, чтобы узнать, что человек думает на самом деле, нужно обращать внимание не на его слова, а на его поступки, то, как умер Вильде, больше чем все им написанное, говорит нам о том, кем он был на самом деле, во что верил и что хотел сказать.

Возвращаюсь к статье Адамовича в «Русском сборнике»:

«Вильде не только мученик. Вильде – герой. При аресте, на судебных заседаниях, в тюрьме, перед самым расстрелом – он держался, по свидетельству очевидцев, с бесстрашием и каким-то сияющим спокойствием, всех поразившим. Ничего большего требовать от человека нельзя. Смерть Вильде уже окруженная легендой, по-своему есть творческий акт, возвеличивающий и очищающий душу. За урок, за пример, за сохранение чести, за напоминание о том, что такое достоинство – чем теперь отблагодарить его? Чем искупить прежнюю рассеянность? «Он далеко, он не услышит». Услышит ли слова, которые не догадались мы сказать ему при жизни, ощутит ли запоздалое, «крепкое», хотя бы и мысленное только рукопожатие, в ответ на его подвиг, каждому из нас нужный»?

О «деле Музея Человека» и в связи с этим делом о Вильде и Анатолии Левицком писали многие французские публицисты. Особенно интересны воспоминания Аньес Гюмбер, помогавшей Вильде и Левицкому составлять и распространять первую нелегальную газету «Резистанс» и приговоренной военным немецким судом к депортации в Германию на каторжные работы. В ее книге «Наша война» много волнующих записей о встречах с Вильде и Левицким. Вот несколько выдержек.

«Париж, 25-го сентября 1940 г.

Доктор Ривэ [51]51
  Директор «Музея Человека».


[Закрыть]устроил мне встречу со своим помощником Борисом Вильде, зачинщиком всей анти-немецкой деятельности в Музее Человека.

Я уже раньше немного знала Вильде и ценила его холодный блестящий ум и всю исключительность его личности.

Русский – дитя революции – ему всего 33 года Он зарабатывает на жизнь с 11-ти летнего возраста. Натурализованный француз, он проделал всю кампанию. Несмотря на ранение в колено, бежал из плена. Прошел 300 кил. пешком. Ривэ сказал мне: «Вильде сын революции… он знает революционную технику».

Борис убедил меня, что прежде всего нужна газета. Жан Кассу будет главным редактором.

Жан Кассу очень сошелся с Вильде. Клод Авелин тоже с ним познакомился. Они оба, так же как и я, чувствуют, что Вильде связан с очень могущественной организацией. Может быть, это Интеллидженс Сервис, может быть Второе Бюро или какая-то французская группа, порожденная событиями? Мы ничего не знаем. Мы доверяем Вильде, предоставляем ему нами руководить. Нашей верой в него мы заражаем и наших товарищей, которые его не знают».

«Париж, конец ноября 1940 г.

Редакционный комитет нашей газеты образован. Вильде говорит, что мы сможем располагать тремя страницами. Первая страница будет редактироваться таинственными людьми, предоставляющими бумагу и типографию. Какое название дать газете? «Мы решили, – говорит Вильде – (кто это мы?., никто из нас не знает) – газета будет называться «Резистанс» [52]52
  Это придуманное Борисом Вильде название «Сопротивление» (Resistance) впоследствии было принято для обозначения всего французского партизанского движения.


[Закрыть]).

В конце дня Вильде сказал мне, что за рукописями придет Левицкий. Левицкий? Ну, конечно, – говорит Вильде, – он с нами с самого начала. Меня это обрадовало. Я знала Левицкого по работе в Palais de Chaillot. Это к нему я обращалась всякий раз, когда мне нужны были справки от Музея Человека. Я ценила его вежливость, умную вежливость русских».

Аньес Гюмбер и в голову тогда не приходило, что таинственные «мы», предоставлявшие бумагу и бравшие на себя печатание газеты, это и были Вильде и Левицкий, вдвоем собственноручно тайно набравшие и напечатавшие два первых номера «Резистанс» в типографии Музея Человека.

Любопытно почти гипнотическое влияние, какое имел Вильде на французских интеллигентов, входивших в эту первую ячейку Сопротивления. Все эти люди были немного старше Вильде и «имели положение» во французской интеллигентской среде. Тем не менее они слепо подчинялись неизвестному молодому человеку, говорившему по-французски с сильным русским акцентом. Свое инстинктивное доверие и подчинение они, как мы видели, объясняли себе тем, что Вильде «дитя революции» и «знает революционную технику», хотя они должны были понимать, зная возраст Вильде, что в 1917 г. он не мог научиться революционной технике, так как в то время ему было всего 9 лет.

Аньес Гюмбер принимала участие в редактировании и распределении газеты «Резистанс», в разбрасывании летучек и в расклеивании по стенам «бабочек», этикеток с надписью: «Да здравствует генерал Де Голль», и в укрывании застрявших на севере англичан, которых Вильде переправлял в свободную зону. О других сторонах подпольной деятельности Вильде она только догадывалась.

«Париж, январь 1941 г.

Вчера Марсель Абрам показал мне номер «Утра». На первой странице известие об аресте адвоката Нордмана за распространение «Резистанс». Мы все волнуемся. Только что видела в кафе Вильде. Он сказал мне, что Нордман был действительно наш. Оставив меня на несколько минут, он подошел к молодому человеку маленького роста, явно его поджидавшему. Я наблюдаю за ними: Вильде дает ему приказания, маленький слушает его почтительно и внимательно. Вернувшись к моему столику, Вильде объясняет мне в нескольких словах, что молодой человек, с которым он только что разговаривал, известен под кличкой «Мальчуган» [53]53
  Ренэ Сенешаль.


[Закрыть]

«Мальчуган» доставляет документы англичанам. Завтра он уезжает в Свободную Зону.

Париж, 14-го февраля 1941 г.

Левицкий и его невеста Ивонн Оддон, библиотекарша Музея Человека арестованы… [54]54
  На допросах Левнцкий подвергался жестоким избиениям и пыткам, но никого и ничего не выдал.


[Закрыть]Доктор Ривэ успел бежать. Он теперь в безопасности в свободной зоне.