Текст книги "Избранное"

Автор книги: Владимир Высоцкий

Соавторы: Наталья Крымова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Я коней заморил, от волков ускакал,

Укажите мне край, где светло от лампад!

Укажите мне место, какое искал,—

Где поют, а не стонут, где пол не покат!

– О таких домах не слыхали мы.

Долго жить впотьмах привыкали мы.

Испокону мы в зле да шёпоте

Под иконами в чёрной копоти!

И из смрада, где косо висят образа,

Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут,

Куда кони несли да глядели глаза,

И где люди живут и как люди живут…

Сколько кануло, сколько схлынуло!

Жизнь кидала меня – не докинула.

Может, спел про вас неумело я,

Очи чёрные, скатерть белая!

[1973]

* * *

Когда я отпою и отыграю,

Чем кончу я, на чём – не угадать.

Но лишь одно наверняка я знаю —

Мне будет не хотеться умирать!

Посажен на литую цепь почёта,

И звенья славы мне не по зубам…

Эй! Кто стучит в дубовые ворота

Костяшками по кованым скобам?!

Ответа нет. Но там стоят, я знаю,

Кому не так страшны цепные псы, —

И вот над изгородью замечаю

Знакомый серп отточенной косы.

…Я перетру серебряный ошейник

И золотую цепь перегрызу,

Перемахну забор, ворвусь в репейник,

Порву бока – и выбегу в грозу!

[1973]

ПАМЯТНИК

Я при жизни был рослым и стройным,

Не боялся ни слова, ни пули

И в привычные рамки не лез.

Но с тех пор, как считаюсь покойным,

Охромили меня и согнули,

К пьедесталу прибив ахиллес.

Не стряхнуть мне гранитного мяса

И не вытащить из постамента

Ахиллесову эту пяту,

И железные рёбра каркаса

Мёртво схвачены слоем цемента —

Только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью:

Нате, смерьте!

Я не знал, что подвергнусь суженью

После смерти.

Но в привычные рамки я всажен, —

На спор вбили,

А косую неровную сажень

Распрямили.

И с меня, когда взял я да умер,

Живо маску посмертную сняли

Расторопные члены семьи.

И не знаю, кто их надоумил,

Только с гипса вчистую стесали

Азиатские скулы мои.

Мне такое не мнилось, не снилось,

И считал я, что мне не грозило

Оказаться всех мёртвых мертвей,

Но поверхность на слепке лоснилась,

И могильною скукой сквозило

Из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,

В пасти палец.

Подойти ко мне с меркой обычной —

Опасались.

Но по снятии мерки посмертной —

Тут же, в ванной,

Гробовщик подошел ко мне с меркой

Деревянной.

А потом, по прошествии года,

Как венец моего исправленья

Крепко сбитый, литой монумент

При огромном скопленьи народа

Открывали под бодрое пенье,

Под моё – с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась,

Из динамиков хлынули звуки,

С крыш ударил направленный свет,

Мой отчаяньем сорванный голос,

Современные средства науки

Превратили в приятный фальцет.

Я немел, в покрывало упрятан,—

Все там будем!

Я орал в то же время кастратом

В уши людям!

Саван сдёрнули – как я обужен! —

Нате, смерьте!

Неужели такой я вам нужен

После смерти?

Командора шаги злы и гулки!

Я решил: как во времени оном,

Не пройтись ли по плитам, звеня? —

И шарахнулись толпы в проулки,

Когда вырвал я ногу со стоном

И осыпались камни с меня.

Накренился я – гол, безобразен,—

Но и падая, вылез из кожи,

Дотянулся железной клюкой,

И когда уже грохнулся наземь,

Из разодранных рупоров всё же

Прохрипел я: «Похоже – живой!»

И паденье меня и согнуло,

И сломало,

Но торчат мои острые скулы

Из металла!

Не сумел я, как было угодно —

Шито-крыто.

Я, напротив, ушел всенародно

Из гранита.

[1973]

СЛУЧАИ

Мы все живём как будто, но не будоражат нас давно Ни паровозные свистки, ни пароходные гудки.

Иные – те, кому дано, – стремятся вглубь и видят дно, Но – как навозные жуки и мелководные мальки.

А рядом случаи летают, словно пули,

Шальные, запоздалые, слепые, на излёте,

Одни под них подставиться рискнули,

И сразу – кто в могиле, кто в почёте,

Другие – не заметили, а мы – так увернулись:

Нарочно ль, по примете ли – на правую споткнулись.

Средь суеты и кутерьмы, ах, как давно мы не прямы!

То гнемся бить поклоны впрок, а то – завязывать шнурок.

Стремимся вдаль проникнуть мы, но даже светлые умы

Всё излагают между строк – у них расчёт на долгий срок.

А рядом случаи летают, словно пули,

Шальные, запоздалые, слепые, на излёте.

Одни под них подставиться рискнули,

И сразу – кто в могиле, кто в почёте,

Другие – не заметили, а мы – так увернулись:

Нарочно ль, по примете ли – на правую споткнулись.

Стремимся мы подняться ввысь, – ведь думы наши

поднялись,

И там парят они, легки, свободны, вечны, высоки.

И так нам захотелось ввысь, что мы вчера перепились,

И, горьким думам вопреки, мы ели сладкие куски.

А рядом случаи летают, словно пули,

Шальные, запоздалые, слепые, на излёте,

Одни под них подставиться рискнули,

И сразу – кто в могиле, кто в почёте,

Другие – не заметили, а мы – так увернулись:

Нарочно ль, по примете ли – на правую споткнулись.

Открытым взломом, без ключа, навзрыд об ужасах крича,

Мы вскрыть хотим подвал чумной, рискуя даже головой.

И трезво, а не сгоряча, мы рубим прошлое сплеча,

Но бьем расслабленной рукой, холодной, дряблой, никакой.

А рядом случаи летают, словно пули,

Шальные, запоздалые, слепые, на излёте.

Одни под них подставиться рискнули,

И сразу – кто в могиле, кто в почёте,

Другие – не заметили, а мы – так увернулись:

Нарочно ль, по примете ли – на правую споткнулись.

Приятно сбросить гору с плеч и всё на Божий суд извлечь,

И руку выпростать, дрожа, и показать – в ней нет ножа,

Не опасаясь, что картечь и безоружных будет сечь!

Но нас, железных, точит ржа и психология ужа.

А рядом случаи летают, словно пули,

Шальные, запоздалые, слепые, на излёте.

Одни под них подставиться рискнули,

И сразу – кто в могиле, кто в почёте,

Другие – не заметили, а мы – так увернулись:

Нарочно ль, по примете ли – на правую споткнулись.

[1974]

* * *

Парад-алле! Не видно кресел, мест.

Оркестр шпарил марш, и вдруг, весь в чёрном,

Эффектно появился шпрехшталмейстер

И крикнул о сегодняшнем ковёрном.

Вот на манеже мощный чёрный слон,

Он показал им свой нерусский норов.

Я раньше был уверен, будто он —

Главою у зверей и у жонглёров.

Я был неправ, – с ним шёл холуй с кнутом,

Кормил его, ласкал, лез целоваться

И на ухо шептал ему… О чём?!

В слоне я сразу начал сомневаться.

Потом слон сделал что-то вроде па

С презреньем, и уведен был куда-то.

И всякая полезла шантрапа

С повадками заправских акробатов.

Вот выскочили трое молодцов,

Одновременно всех подвергли мукам,

Но вышел мужичок из наглецов

И их убрал со сцены ловким трюком.

Потом, когда там кто-то выжимал

Людей ногами, грудью и руками,

Тот мужичок весь цирк увеселял

Своими непонятными делами.

Он всё за что-то брался, что-то клал,

Хватал за всё… Я понял – вот работа.

Весь трюк был в том, что он не то хватал —

И дохватался – на весь цирк икота.

Убрав его – он был навеселе, —

Арену занял сонм эквилибристов.

Ну, все, пора кончать парад-алле

Коверных. Дайте туш, даешь артистов.

(1970-е]

ИНСТРУКЦИЯ ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ ЗА РУБЕЖ

Я вчера закончил ковку,

Я два плана залудил, —

И в загранкомандировку

От завода угодил.

Копоть, сажу смыл под душем,

Съел холодного язя

И инструктора послушал,

Что там можно, что нельзя.

Там, у них, пока что лучше бытово.

Так чтоб я не отчебучил не того,

Он мне дал прочесть брошюру – как наказ,

Чтоб не вздумал жить там сдуру как у нас.

Говорил со мной, как с братом,

Про коварный зарубеж,

Про поездку к демократам

В польский город Будапешт.

«Там, у них, уклад особый, —

Нам – так сразу не понять.

Ты уж их, браток, попробуй

Хоть немного уважать.

Будут с водкою дебаты – отвечай:

«Нет, ребяты-демократы! Только чай».

От подарков их сурово отвернись, —

«У самих добра такого – завались».

Он сказал: «Живя в комфорте —

Экономь, но не дури.

И, гляди, не выкинь фортель,

С сухомятки не помри!

В этом чешском Будапеште, —

Уж такие времена, —

Может, скажут «пейте-ешьте»,

Ну, а может, – ни хрена».

Οχ, я в Венгрии на рынок похожу,

На немецких на румынок погляжу!

«Демократки, – уверяли кореша,—

Не берут с советских граждан ни гроша».

«Буржуазная зараза

Всюду ходит по пятам.

Опасайся пуще глаза

Ты внебрачных связей там.

Там шпионки с крепким телом.

Ты их в дверь – они в окно!

Говори, что с этим делом

Мы покончили давно.

Могут действовать они не прямиком:

Шасть в купе – и притворится мужиком,

А сама наложит тола под корсет.

Проверяй, какого пола твой сосед!»

Тут давай его пытать я:

«Опасаюсь – маху дам!

Как проверить – лезть под платье?

Так схлопочешь по мордам…»

Но инструктор – парень дока,

Деловой – попробуй срежь!

И опять пошла морока

Про коварный зарубеж.

Популярно объясняю для невежд:

Я к болгарам уезжаю – в Будапешт.

Если темы там возникнут – сразу снять.

Бить не нужно, а не вникнут – разъяснять!

Я ж по-ихнему ни слова,

Ни в дугу и ни в тую!

Молот мне – так я любого

В своего перекую.

Но ведь я не агитатор,

Я – потомственный кузнец.

Я к полякам в Улан-Батор Не поеду, наконец!

Сплю с женой, а мне не спится:

«Дусь, а Дусь… Может, я без заграницы обойдусь?

Я ж не ихнего замеса – я сбегу.

Я на ихнем ни бельмеса, ни гугу!»

Дуся дремлет, как ребенок,

Накрутивши бигуди.

Отвечает мне спросонок:

«Знаешь, Коля, – не зуди.

Что ты, Коля, больно робок —

Я с тобою разведусь.

Двадцать лет живем бок о бок —

И все время: «Дусь, а Дусь…»

Обещал, – забыл ты, нешто? Ох, хорош!..—

Что клеенку с Бангладешта привезешь.

Сбереги там пару рупий, не бузи.

Мне хоть че! – хоть черта в ступе привези».

Я уснул, обняв супругу,

Дусю нежную мою.

Снилось мне, что я кольчугу,

Щит и меч себе кую.

Там у них другие мерки,

Не поймешь – съедят живьем…

И все снились мне венгерки

С бородами и с ружьем,

Снились дусины клеенки цвета беж

И нахальные шпиенки в Бангладеш,—

Поживу я, воля божья, у румын.

Говорят, они с Поволжья, – как и мы.

Вот же женские замашки!

Провожала – стала петь,

Отутюжила рубашки —

Любо-дорого смотреть.

До свиданья, цех кузнечный,

Аж до гвоздика родной,

До свиданья, план мой встречный,

Перевыполненный мной!

Пили мы – мне спирт в аорту проникал,

Я весь путь к аэропорту проикал.

К трапу я – а сзади в спину будто лай:

«На кого ж ты нас покинул, Николай?!»

[1973—1974]

* * *

На дистанции – четвёрка первачей.

Каждый думает, что он-то побойчей,

Каждый думает, что меньше всех устал,

Каждый хочет на высокий пьедестал.

Кто-то кровью холодней, кто – горячей,

Все наслушались напутственных речей,

Каждый съел примерно поровну харчей, Но судья не зафиксирует ничьей.

А борьба на всём пути,

В общем, равная почти.

– Расскажите, как идут,

бога ради, а?

Телевидение тут

вместе с радио.

– Нет особых новостей —

всё ровнёхонько,

Но зато накал страстей —

о-хо-хо какой!

Номер первый рвёт подмётки как герой,

Как под гору катит, – хочет под горой

Он в победном ореоле и в пылу

Твёрдой поступью приблизиться к котлу.

Почему высоких мыслей не имел?

Потому что в детстве мало каши ел.

Голодал он в этом детстве, не дерзал,

Успевал переодеться – ив спортзал.

Что ж, идеи нам близки:

Первым – лучшие куски,

А вторым – чего уж тут,

он всё выверил —

В утешение дадут

кости с ливером.

Номер два далёк от плотских тех утех.

Он из сытых, он из этих, он из тех,

Он надеется на славу, на успех,

И уж ноги задирает выше всех!

Ох, наклон на вираже! – бетон у щёк,

Краше некуда уже, а он – ещё.

Он стратег, он даже тактик, словом – спец, —

Сила, воля плюс характер – молодец!

Чёток, собран, напряжён

И не лезет на рожон.

Этот будет выступать

на Салониках,

И детишек поучать

в кинохрониках,

И соперничать с Пеле

в закалённости,

И являть пример целеустремленности.

Номер третий убелён и умудрён,—

Он всегда второй надёжный эшелон.

Вероятно, кто-то в первом заболел,

Ну, а может, его тренер пожалел.

И назойливо в ушах звенит струна:

У тебя последний шанс, эх, старина!

Он в азарте как мальчишка, как шпана,

Нужен спурт – иначе крышка и хана!

Переходит сразу он В задний старенький вагон,

Где былые имена —

предынфарктные,

Где местам одна цена —

все плацкартные.

А четвёртый – тот, что крайний, боковой, —

Так бежит – ни для чего, ни для кого:

То приблизится – мол, пятки оттопчу,

То отстанет, постоит – мол, так хочу.

(Не проглотит первый лакомый кусок,

Не надеть второму лавровый венок,

Ну, а третьему – ползти На запасные пути.)

…Сколько всё-таки систем в беге нынешнем,—

Он вдруг взял да сбавил темп перед финишем,

Майку сбросил – вот те на! —

Не противно ли?

Поведенье бегуна —

неспортивное.

На дистанции – четвёрка первачей,

Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.

Кто из них что исповедует, кто чей?

…Отделяются лопатки от плечей —

И летит уже четвёрка первачей.

[1974]

* * *

Сначала было слово печали и тоски.

Рождалась в муках творчества планета.

Рвались от суши в никуда огромные куски

И островами становились где-то.

И странствуя по свету без фрахта и без флага,

Сквозь миллионолетья, эпохи и века,

Менял свой облик остров – отшельник и бродяга,

Но сохранял природу и дух материка.

Сначала было слово, но кончились слова.

Уже матросы землю населяли.

И ринулись они по сходням вверх на острова,

Для простоты назвав их кораблями.

Но цепко держит берег, – надёжней мёртвой хватки,

И острова вернутся назад наверняка.

На них царят морские особые порядки,

На них хранят законы и честь материка.

Простит ли нас наука за эту параллель,

За вольность в толковании теорий,

Но если уж сначала было слово на земле,

То это, безусловно, слово – «море».

[1974]

МОЙ ГАМЛЕТ

Я только малость объясню в стихе,

На всё я не имею полномочий…

Я был зачат, как нужно, во грехе,—

В поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли,

Чем выше мы – тем жёстче и суровей.

Я шёл спокойно прямо в короли

И вёл себя наследным принцем крови.

Я знал – всё будет так, как я хочу.

Я не бывал внакладе и в уроне.

Мои друзья по школе и мечу

Служили мне, как их отцы – короне.

Не думал я над тем, что говорю,

И с легкостью слова бросал на ветер.

Мне верили и так, как главарю,

Все высокопоставленные дети.

Путались нас ночные сторожа,

Как оспою, болело время нами.

Я спал на кожах, мясо ел с ножа

И злую лошадь мучил стременами.

Я знал, мне будет сказано: «Царуй!» —

Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,

И я пьянел среди чеканных сбруй,

Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,

А тайный взгляд, когда он зол и горек,

Умел скрывать, воспитанный шутом.

Шут мёртв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик!

Но отказался я от дележа

Наград, добычи, славы, привилегий.

Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа.

Я объезжал зелёные побеги.

Я позабыл охотничий азарт,

Возненавидел и борзых, и гончих.

Я от подранка гнал коня назад

И плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел – наши игры с каждым днём

Всё больше походили на бесчинства.

В проточных водах, по ночам, тайком

Я отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днём,

Я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век, и люди в нём

Не нравились. И я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный как паук,

Всё постигал: недвижность и движенье,

Но толка нет от мыслей и наук,

Когда повсюду им опроверженье.

С друзьями детства перетёрлась нить,

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над словами «быть, не быть»,

Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед.

В него мы стрелы мечем, – в сито просо,

Отсеивая призрачный ответ

От вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,

Пошёл на зов, – сомненья крались с тылу,

Груз тяжких дум наверх меня тянул,

А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —

Едва застыв, он начал расползаться.

Я пролил кровь, как все, и, как они,

Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъём пред смертью – есть провал.

Офелия! Я тленья не приемлю.

Но я себя убийством уравнял

С тем, с кем я лёг в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал,

Я наплевал на Датскую корону,

Но в их глазах – за трон я глотку рвал

И убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,

В рожденьи смерть проглядывает косо.

А мы все ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса.

[1973–1974]

* * *

Как во городе во главном,

Как известно – златоглавом,

В белокаменных палатах,

Знаменитых на весь свет,

Выразители эпохи

Лицедеи-скоморохи,—

У кого дела неплохи, —

Собирались на банкет.

Для веселья есть причина:

Ну, во-первых – дармовщина,

Во-вторых – любой мужчина

Может даму пригласить

И, потискав даму эту,

По паркету весть к буфету

И без денег, по билету,

Накормить и напоить.

И стоят в дверном проёме

На великом том приёме

На дежурстве, как на стреме,

Тридцать три богатыря.

Им потеха – где шумиха,

Там ребята эти лихо

Крутят рученьки, но – тихо,

Ничего не говоря.

Но ханыга, прощелыга,

Забулдыга и сквалыга

От монгольского от ига

К нам в наследство перешли,

И они входящим – в спину,

Хором, враз: – Даёшь Мазину!

Дармовую лососину!

И Мишеля Пиколи!

…В кабаке старинном «Каме»

Парень кушал с мужиками.

Все ворочали мозгами —

Кто хорош, а кто и плох.

А когда кабак закрыли,

Все решили: недопили.

И – кого-то снарядили,

Чтоб чего-то приволок.

Парень этот для начала

Чуть пошастал у вокзала,—

Там милиция терзала

Сердобольных шоферов.

Он рванул тогда накатом

К белокаменным палатам

Прямо в лапы к тем ребятам —

По мосту, что через ров.

Под дверьми всё непролазней

(Как у Лобного на казни,

Но толпа побезобразней —

Вся колышется, гудёт…),

Не прорвёшься, хоть ты тресни!

Но узнал один ровесник:

– Это тот, который песни…

Пропустите, пусть идёт!

– Не толкайте – не подвинусь! —

Думал он, – а вдруг навынос

Не дадут? Вот будет минус…

Ах – красотка на пути! —

Но парнишке не до крали,—

Лишь бы только торговали,

Лишь бы дали, лишь бы дали!

Время – два без десяти.

У буфета всё нехитро:

– Пять «четвёрок», два пол-литра!

Эй, мамаша, что сердита?

Сдачи можешь не давать!.. —

Повернулся – а средь зала

Краля эта танцевала!

Вся блистала, вся сияла,

Как звезда – ни дать ни взять!

И – упали из подмышек

Две больших и пять малышек

(Жалко, жалко ребятишек —

Тех, что бросил он в беде),

И осколки, как из улья,

Разлетелись – и под стулья…

А пред ним мелькала тулья

Золотая на звезде.

Он за воздухом к балконам —

Поздно! Вырвались со звоном

И из сердца по салонам

Покатились клапана…

И, назло другим принцессам,

Та – взглянула с интересом,

Хоть она, писала пресса,

Хороша, но холодна.

Одуревшие от рвенья,

Рвались к месту преступленья

Люди плотного сложенья,

Засучивши рукава.

Но – не сделалось скандала.

Все вокруг затанцевало, —

Знать, скандала не желала

Предрассветная Москва.

И заморские ехидны

Говорили – Ах, как стыдно!

Это просто несолидно,

Глупо так себя держать!.. —

Только негр на эту новость

Укусил себя за наготь,—

В Конго принято, должно быть,

Так восторги выражать.

Оказал ему услугу

И оркестр с перепугу,

И толкнуло их друг к другу —

Говорят, что сквозняком.

И ушли они, не тронув

Любопытных микрофонов,

Так как не было талонов

Вспрыснуть встречу коньяком.

Говорят, живут же люди

В этом самом Голливуде!

И в Париже!.. Но – не будем,

Пусть болтают куркули!

Кстати, те, с кем был я в «Каме»,

Оказались мужиками —

Не махали кулаками,

Улыбнулись и ушли.

И пошли летать в столице

Нежилые небылицы:

Молодицы – не девицы —

Словно деньгами сорят.

В подворотнях, где потише,

И в мансардах, возле крыши,

И в местах ещё повыше

Разговоры говорят.

[1974]

* * *

Памяти В. Шукшина

Ещё – ни холодов, ни льдин.

Земля тепла. Красна калина.

А в землю лёг ещё один

На Новодевичьем мужчина.

«Должно быть, он примет не знал, —

Народец праздный суесловит, —

Смерть тех из нас всех прежде ловит,

Кто понарошку умирал».

Коль так, Макарыч, – не спеши,

Спусти колки, ослабь зажимы,

Пересними, перепиши,

Переиграй – останься живым!

Но, в слёзы мужиков вгоняя,

Он пулю в животе понёс,

Припал к земле, как верный пёс.

А рядом куст калины рос.

Калина – красная такая…

Смерть самых лучших намечает

И дергает по одному.

Такой наш брат ушёл во тьму!..

Не буйствует и не скучает.

А был бы «Разин» в этот год.

Натура где – Онега, Нарочь?

Всё печки-лавочки, Макарыч!

Такой твой парень не живёт.

Вот после временной заминки

Рок процедил через губу:

«Снять со скуластого табу

За то, что он видал в гробу

Все панихиды и поминки.

Того, с большой душою в теле

И с тяжким грузом на горбу,

Чтоб не испытывал судьбу,

Взять утром тёпленьким с постели!»

И после непременной бани,

Чист перед Богом и тверёз,

Взял да и умер он всерьёз.

Решительней, чем на экране.

Гроб в грунт разрытый опуская

Средь новодевичьих берёз,

Мы выли, друга отпуская

В загул без времени и края…

А рядом куст сирени рос.

Сирень осенняя. Нагая…

[1974]

«И В А Н – Д А – М А Р Ь Я»

ПЕСНЯ НЕЧИСТИ

Как да во лесу дремучем,

По сырым дуплам да сучьям

И по норам по барсучьим

Мы скучаем и канючим.

Так зачем сидим мы сиднем,

Скуку да тоску наводим?

Ну-кася, ребята, выйдем —

Весело поколобродим!

Мы – ребята битые,

Тёртые, учёные,

Во болотах мытые,

В омутах мочёные.

Как да во лесу дремучем

Что-нибудь да отчубучим —

Добра молодца прищучим,

Пощекочем и помучим,

Воду во реке замутим,

Пугал на кустах навесим,

Пакостных шутих нашутим —

Весело покуролесим!

Водяные, лешие!

Души забубённые!

Ваше дело – пешие,

Наше дело – конные.

Первый соловей в округе —

Я гуляю бесшабашно.

У меня такие слуги,

Что и самому мне страшно.

Цикл песен к фильму.

К их проказам не привыкну —

До того хитры ребятки.

Да и сам я свистну-гикну —

Аж душа уходит в пятки.

Не боюсь тоски-муры,

Если есть русалочки!

Выходи, кикиморы!

Поиграем в салочки!

Ты не жди, купец, подмоги —

Мы из чащи повылазим

Да и на большой дороге

Вволюшку побезобразим.

Ну-ка, рукава засучим,

Путника во тьме прижучим,

Свалим и в песке зыбучем

Пропесочим и проучим.

Зря на нас клевещете,

Умники речистые!

Всё путём у нечисти,

Даже совесть чистая.

СОЛДАТ И ПРИВИДЕНИЕ

– Во груди душа словно ёрзает,

Сердце в ней горит, будто свечка.

И в судьбе, как в ружье – то затвор заест,

То в плечо отдаст, то осечка.

Ах ты, долюшка несчастливая,

Воля царская – несправедливая!

– Я привидение, я призрак, но

Я от сидения давно больно.

Темница тесная, везде сквозит.

Хоть бестелесно я – а всё ж знобит.

Может, кто-нибудь обидится,

Но я, право, не шучу.

Испугать, в углу привидеться

Совершенно не хочу.

Жаль, что вдруг тебя казнят —

Ты с душой хорошею.

Можешь запросто, солдат,

Звать меня Тимошею.

СОЛДАТСКАЯ

Ну, чем же мы, солдаты, виноваты,

Что наши пушки не зачехлены?

Пока ещё ершатся супостаты,

Не обойтись без рати и войны.

Я бы пушки и мортиры

Никогда не заряжал,

Не ходил бы даже в тиры —

Детям ёлки наряжал.

– Напра!.. – нале!..

Ружьё на пле!..

Бегом в расположение! —

А я пою:

– Ать-два, ать-два,

Усталость – трын-трава,

Хоть тяжело в учении —

Легко в бою!

Раззудись, плечо, если наших бьют!

Сбитых, сваленных оттаскивай!

Я пред боем тих, а в атаке лют,

Ну, а после боя – ласковый.

На голом на плацу, на вахт-параде,

В казарме, на часах – все дни подряд —

Безвестный, не представленный к награде,

Справляет службу ратную солдат.

И какие бы ни дули

Ураганные ветра,

Он – в дозоре, в карауле

От утра и до утра.

– Ружьё к ноги!

Равняйсь! Беги!

Ползком в расположение! —

А я пою:

– Ать-два, ать-два,

Живём мы однова,

Хоть тяжело в учении —

Легко в бою!

Если ломит враг, бабы слёзы льют, —

Ядра к пушечкам подтаскивай!

Я пред боем тих, я в атаке лют,

Ну, а после боя – ласковый.

* * *

Подходи, народ, смелее!

Слушай, переспрашивай!

Мы споём про Евстигнея —

Государя нашего.

Вы себе представьте сцену,

Как папаша Евстигней

Дочь – царевну Аграфену —

Хочет сплавить поскорей.

Но не получается,

Царевна не сплавляется!

Как-то ехал царь из леса

Весело, спокойненько,

Вдруг услышал свист, балбес,

Соловья-Разбойника.

С той поры царя корёжит,

Словно кость застряла в нём.

Пальцы в рот себе заложит —

Хочет свистнуть соловьём.

Надо с этим бой начать,

А то начнёт разбойничать!

* * *

Если кровь у кого горяча —

Саблей бей, пикой лихо коли!

Царь дарует вам шубу с плеча

Из естественной выхухоли.

Сей указ без обману-коварства,

За печатью, по форме, точь-в-точь:

В бой – за восемь шестнадцатых царства

И за целую царскую дочь!

КУПЛЕТЫ НЕЧИСТИ

– Я – Баба-Яга, вот и вся недолга.

Я езжу в немазаной ступе.

Я к русскому духу не очень строга,

Люблю его сваренным в супе.

Ох, надоело с метёлкой гонять,

Зелье я переварила.

Что-то нам стала совсем изменять

Наша нечистая сила.

– Привет, добрый тень, я дак – Оборотень.

Неловко на днях обернулся.

Хотел превратиться в дырявый плетень,

Да вот посерёдке запнулся.

Кто я теперь – самому не понять.

Эк меня, братцы, скривило!

Нет, что-то стала нам всем изменять

Наша нечистая сила.

– Я – старый больной озорной Водяной,

Но мне надоела квартира.

Лежу под корягой простуженный, злой,

А в омуте мокро и сыро.

Вижу намедни – утопленник. Хвать!

А он меня – пяткой по рылу.

Ой, перестали совсем уважать

Нашу нечистую силу!

– Такие дела: Лешачиха со зла,

Лишив меня лешевелюры,

Вчера из дупла на мороз прогнала —

У ней с Водяным шуры-муры.

Стали вдвоём старика притеснять,

С фланга заходят и с тылу.

Как в обстановке такой сохранять

Нашу нечистую силу?!

ЯРМАРКА

Эй! Народ честной, незадачливый!

Эй, вы, купчики да служивый люд!

Живо к городу поворачивай,—

Зря ли в колокол с колоколен бьют!

Все ряды уже с утра

Позахвачены,

Уйма всякого добра,

Всякой всячины.

Там точильные круги

Точат лясы,

Там лихие сапоги – Самоплясы.

Тагарга-матагарга,

Во столице ярмарка!

Сказочно-реальная,

Цвето-музыкальная!

Богачи и голь перекатная!

Покупатели все, однако, вы,

И, хоть ярмарка не бесплатная,

Раз в году вы все одинаковы!

За едою в закрома

Спозараночка

Скатерть сбегает сама —

Самобраночка.

Кто не схочет есть и пить

Тем – изнанка.

Их начнёт сама бранить

Самобранка!

Тагарга-матагарга,

Во какая ярмарка!

Праздничная, вольная,

Бело-хлебосольная!

Вот и шапочки-невидимочки,

Кто наденет их – станет барином.

Леденцы во рту, словно льдиночки,

И жар-птица есть в виде жареном!

Прилетали год назад

Гуси-лебеди,

А теперь они лежат

На столе, гляди!

Эй! Слезайте с облучка,

Добры люди!

Да из белого бычка

Ешьте студень!

Тагарга-матагарга,

Всем богата ярмарка!

Вон орехи рядышком

С изумрудным ядрышком!

Скоморохи здесь – все хорошие,

Скачут-прыгают через палочку.

Прибауточки скоморошие,

Смех и грех от них – все вповалочку!

По традиции, как встарь,

Вплавь и волоком,

Привезли царь-самовар,

Как царь-колокол.

Скороварный самовар,

Он – на торфе,

Вам на выбор сварит вар

Или кофий.

Тагарга-матагарга,

Удалая ярмарка!

С плясунами резвыми,

Большей частью трезвыми!

Вот Балда пришёл, поработать чтоб.

Безработный он, киснет-квасится.

Тут как тут и Поп – толоконный лоб,

Но Балда ему – кукиш с маслицем.

Разновесые весы —

Проторгуешься!

В скороходики-часы Не обуешься.

Скороходы-сапоги Не залапьте!

А для стужи да пурги —

Лучше лапти!

Тагарга-матагарга,

Что за чудо-ярмарка!

Звонкая, не сонная,

Нетрадиционная!

Вон Емелюшка щуку мнёт в руке,

Щуке быть ухой – вкусным варевом.

Черномор кота продаёт в мешке, —

Слишком много кот разговаривал.

Говорил он без сучка

Без задорины,—

Все мы сказками слегка

Объегорены.

Не скупись, не стой, народ,

За ценою.

Продаётся с цепью кот

С золотою!

Тагарга-матагарга,

Упоенье – ярмарка!

Общее, повальное,

Эмоциональное!

Будет смехом-то рвать животики!

Кто отважится, разохотится

Да на коврике-самолётике

Не откажется, а прокотится?

Разрешите сделать вам

Примечание —

Никаких воздушных ям

И качания.

Ковролётчики вчера

Ночь не спали —

Пыль из этого ковра

Выбивали.

Тагарга-матагарга,

Удалася ярмарка!

Тагарга-матагарга,

Хорошо бы – надолго!

Здесь река течёт – вся молочная,

Берега над ней – сплошь кисельные.

Мы вобьём во дно сваи прочные,

Запрудим её – дело дельное!

Запрудили мы реку —

Это плохо ли?!

На кисельном берегу Пляж отгрохали.

Но купаться нам пока Нету смысла,

Потому – у нас река Вся прокисла!

Тагарга-матагарга,

Не в обиде ярмарка!

Хоть залейся нашею

Кислой простоквашею!

Мы беду-напасть подожгём огнём,

 Распрямим хребты втрое сложенным,

Мёда хмельного до краёв нальём

Всем скучающим и скукоженным.

Много тыщ имеет кто —

Тратьте тыщи те!

Даже то – не знаю что —

Здесь отыщете!

Коль на ярмарку пришли —

Так гуляйте!

Неразменные рубли —

Разменяйте!

Тагарга-матагарга,

Во какая ярмарка!

Подходи, подваливай,

Сахари-присаливай!

СЕРЕНАДА СОЛОВЬЯ-РАЗБОЙНИКА

Выходи, я тебе посвищу серенаду!

Кто тебе серенаду еще посвистит?

Сутки кряду могу до упаду,

Если Муза меня посетит.

Я пока еще только шутю и шалю,

Я пока на себя не похож.

Я обиду терплю, но когда я вспылю —

Я дворец подпилю, подпалю, развалю,

Если ты на балкон не придешь!

Ты отвечай мне прямо, откровенно,

Разбойничую душу не трави.

О, выйди, выйди, выйди, Аграфена!

Послушай серенаду о любви!

Ей-ей-ей, трали-вали,

Кабы красна-девица жила в полуподвале,

Я б тогда на корточки Приседал у форточки —

Мы бы до утра проворковали!

Во лесных кладовых моих уйма товара —

Два уютных дупла, три пенечка гнилых.

Чем же я тебе, Груня, не пара?

Чем я, Феня, тебе не жених?

Так тебя я люблю, что ночами не сплю,

Сохну с горя у всех на виду.

Вон и голос сорвал, и хриплю, и сиплю…

Ох, я дров нарублю, я себя погублю,

Но тебя украду, уведу!

Я женихов твоих – через колено,

Я папе твоему попорчу кровь.

О, выйди, выйди, выйди, Аграфена!

О, не губи разбойничью любовь!

Ей-ей-ей, трали-вали,

Кабы красна-девица жила в полуподвале,

Я б тогда на корточки Приседал у форточки —

Мы бы до утра проворковали!

СВАДЕБНАЯ

Ты, звонарь-пономарь, не кемарь!

Звонкий колокол раскочегаривай.

Ты очнись, встрепенись, гармонист,

Переливами щедро одаривай!

Мы беду навек спровадили,

В грудь ей вбили кол осиновый.

Перебор сегодня – свадебный,

Звон над городом – малиновый.

Эй! Гармошечка – дразни,

Не спеши, подманивай…

Главный колокол, звони!

Маленький – подзванивай!

Крикуны, певуны, плясуны!

Оглашенные, неугомонные!

Нынче пир, буйный пир на весь мир,

Все – желанные, все приглашённые.

Как на ярмарочной площади

Вы веселие обрящете,

Там и горло прополощете,

Там споёте да попляшете!

Не серчай, а получай

Чашу полновесную!

Подходи да привечай

Жениха с невестою!

Топочи, хлопочи, хохочи!

Хороводы води развесёлые.

По бокам, по углам, к старикам

Разойдись, недоёные, квёлые!

Поздравляй, да с пониманием,

За застольною беседою —

Со счастливым сочетанием

Да с законною победою.

Наша свадьба – не конец

Дельцу пустяковому,

Делу доброму – венец,

Да начало – новому.

ПЕСНЯ МАРЬИ

Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты,

Что же не замолкла-то навсегда ты,

Как забрали милого в рекруты,

Как ушёл твой суженый во солдаты?

Я слезами горькими горницу вымою

И на годы долгие дверь закрою,

Наклонюсь над озером ивою,

Высмотрю, как в зеркале, что с тобою.

Травушка-муравушка сочная, мятная

Без тебя ломается, ветры дуют.

Долюшка солдатская ратная,—

Что, как пули грудь твою не минуют?

Тропочку глубокую протопчу по полю

И венок свой свадебный впрок совью,

Дивну косу девичью до полу

Сберегу для милого с проседью.

Вот возьмут кольцо моё с белого блюдица,

Хоровод завертится – грустно в нём.