Текст книги "Избранное"

Автор книги: Владимир Высоцкий

Соавторы: Наталья Крымова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Он опять удивился.

откуда такое – в войну?

«Я, браток, – говорит,—

восемь дней как позавтракал в Минске.

Ну, спасибо! Езжай!

Будет время – опять загляну»

Он ушел на восток

со своим поредевшим отрядом.

Снова мирное время

пробилось ко мне сквозь броню.

Это время глядело

единственной женщиной

рядом.

И она мне сказала:

«Устал? Отдохни – я сменю».

Все в порядке. На месте.

Мы едем к границе. Нас двое.

Тридцать лет отделяет

от только что виденных встреч.

Вот забегали щетки —

отмыли стекло лобовое.

Мы увидели знаки,

что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов

ничто на войну не похоже.

Только лес – молодой,

да сквозь снова налипшую грязь

Два огромных штыка

полоснули морозом по коже

Остриями —

по-мирному —

кверху,

а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой,

мне, не знавшему пуль,

показалось,

Что и я где-то здесь

довоевывал невдалеке.

Потому для меня

и шоссе, словно штык, заострялось,

И лохмотия свастик

болтались на этом штыке…

2

Ах, дороги узкие —

Вкось, наперерез!

Версты белорусские

С ухабами и без.

Как орехи грецкие,

Щелкаю я их.

Говорят, немецкие —

Гладко, напрямик.

Там, говорят, дороги – ряда по три,

И нет табличек «Ахтунг!» или «Хальт!».

Ну что же, мы прокатимся, посмотрим,

Понюхаем не порох, а асфальт.

Горочки пологие,

Я их – щелк да щелк!

Но в душе, как в логове,

Затаился волк.

Ату, колеса гончие!

Целюсь под обрез,—

С волком этим кончу я

На отметке «Брест».

Я там напьюсь водички из колодца

И покажу отметки в паспортах.

Потом мне пограничник улыбнется,

Узнав, должно быть, или просто так.

После всякой зауми

Вроде: «Кто таков?»

Поднялись шлагбаумы

Выше облаков.

Взял товарищ в кителе

Снимок для жены —

И… только нас и видели

С нашей стороны!

Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу.

Они – рукой подать! – наискосок.

Так я впервые пересек границу —

И чьи-то там сомнения пресек.

Ах, дороги скользкие —

Вот и ваш черед!

Деревеньки польские —

Стрелочки вперед.

Телеги под навесами,

Булыжник – чешуя.

По-польски – ни бельмеса мы,

Ни жена, ни я.

Потосковав о ломте, о стакане,

Остановились где-то наугад,

И я сказал по-русски: – Прошу, пани! —

И получилось точно и впопад.

Ах, еда дорожная

Из немногих блюд!

Ем неосторожно я

Все, что подают.

Напоследок – сладкое:

Стало быть, – кончай!

И на их хербатку я

Дую, как на чай.

А панночка пощелкала на счетах,

И я, прикинув разницу валют,

Ей отсчитал не помню сколько злотых

И проворчал: «По-божески дерут!»

Где же песни-здравицы?

Ну-ка, подавай!

Польские красавицы —

Для туристов рай.

Рядом на поляночке

С граблями в руках

Веселились панночки —

Души нараспах.

– Да, побывала Польша в самом пекле! —

Сказал старик и лошадей распряг, —

Красавицы полячки не поблекли,

А сгинули в немецких лагерях.

Лемеха въедаются

В землю, как каблук,

Пеплы попадаются

До сих пор под плуг.

Память вдруг разрытая, —

Не живой укор.

Жизни недожитые —

Для колосьев корм.

В мозгу моем, который вдруг сдавило

Как обручем, – но так его! дави! —

Варшавское восстание кровило,

Захлебываясь в собственной крови…

…Дрались худо бедно ли,

А наши корпуса

В пригороде медлили

Целых два часа.

В марш-бросок, в атаку ли Рвались как один,

И танкисты плакали На броню машин…

Военный эпизод – давно преданье,

В историю ушел, порос быльём.

Но не забыто это опозданье,

Коль скоро мы заспорили о нём.

Почему же медлили

Наши корпуса?

Почему обедали

Эти два часа?

Говорят, что танками,

Мокрыми от слез,

Англичанам с янками

Мы утёрли нос.

А может быть, разведка оплошала —

Не доложила. Что теперь гадать!

Но вот сейчас читаю я: «Варшава»—

И еду, и хочу не опоздать.

3

Лес ушёл, и обзор расширяется,

Вот и здания проявляются,

Тени нам под колёса кидаются

И остаться в живых ухитряются.

Перекрёсточки – скорость сбрасывайте!

Паны, здравствуйте! Пани, здравствуйте!

И такие, кому не до братства, те

Тоже здравствуйте, тоже здравствуйте!

Я клоню свою голову шалую

Пред Варшавою, пред Варшавою.

К центру – «просто» – стремлюсь, поспешаю я,

Понимаю, дивлюсь, что в Варшаве я.

Вот она, многопослевоенная,

Несравнимая, несравненная,—

Не сровняли с землёй, оглашенные,

Потому она и несравненная.

И порядочек здесь караулится:

Указатели – скоро улица.

Пред старушкой пришлось мне ссутулиться —

Выясняю, чтоб не обмишулиться,

А по-польски – познания хилые,

А старушка мне – Прямо, милые! —

И по-прежнему засеменила и

Повторяла всё: – Прямо, милые…

Хитрованская Речь Посполитая,

Польша панская, Польша битая,

Не единожды кровью умытая,

На Восток и на Запад сердитая,

И Варшава – мечта моя давняя,—

Осквернённая, многострадальная,

Перешедшая в область предания,—

До свидания, до свидания…

4. СОЛНЕЧНЫЕ ПЯТНА, ИЛИ ПЯТНА НА СОЛНЦЕ

Шар огненный все просквозил,

Все перепек, перепалил,

И, как груженый лимузин,

За полдень он перевалил.

Но где-то там в зените был —

Он для того и плыл туда,

Другие головы кружил,

Сжигал другие города

Ещё асфальт не растопило

И не позолотило крыш,

Ещё светило солнце лишь

В одну худую светосилу,

Ещё стыдились нищеты

Поля без всходов, лес без тени,

Ещё тумана лоскуты

Ложились сыростью в колени,

Но диск на тонкую черту

От горизонта отделило.

Меня же фраза посетила:

Не ясен свет, пока светило

Лишь набирает высоту!

Пока гигант ещё на взлёте,

Пока лишь начат марафон,

Пока он только устремлён

К зениту, к пику, к верхней ноте,

И вряд ли астроном-старик

Определит: – На солнце – буря. —

Мы можем всласть глазеть на лик,

Разинув рты и глаз не щуря.

И нам, разиням, на потребу

Уверенно восходит он —

Зачем спешить к зениту Фебу,

Ведь он один бежит по небу —

 Без конкурентов марафон.

Но вот – зенит, – глядеть противно

И больно, и нельзя без слёз.

Но мы – очки себе на нос

И смотрим, смотрим неотрывно,

Задравши головы, как псы,

Все больше жмурясь, скаля зубы,

И нам мерещатся усы,

И мы пугаемся – грозу бы!

Должно быть, древний гунн – Аттила

Был тоже солнышком палим,

И вот при взгляде на светило

Его внезапно осенило,

И он избрал похожий грим.

Всем нам известные уроды

(Уродам имя – легион)

С доисторических времён

Уроки брали у природы.

Им апогеи не претили,

И, глядя вверх, до слепоты

Они искали на светиле

Себе подобные черты.

И если б ведало светило,

Кому в пример встаёт оно,

Оно б затмилось и застыло,

Оно бы бег остановило

Внезапно, как стоп-кадр в кино.

Вон, наблюдая втихомолку

Сквозь закопчённое стекло,

Когда особо припекло,

Один узрел на лике чёлку.

А там другой пустился в пляс,

На солнечном кровоподтёке

Увидев щели узких глаз

И никотиновые щёки…

Взошла луна – вы крепко спите,

Для вас светило тоже спит,

Но где-нибудь оно в зените

(Круговорот, как ни пляшите)

И там палит, и там слепит!

[1973]

* * *

Неправда, над нами не бездна, не мрак, —

Каталог наград и возмездий.

Любуемся мы на ночной зодиак,

На вечное танго созвездий.

Глядим, запрокинули головы вверх,

В безмолвие, в тайну и вечность —

Там трассы судеб и мгновенный наш век

Отмечены в виде невидимых вех,

Что могут хранить и беречь нас.

Горячий нектар в холода февралей,—

Как сладкий елей вместо грога,—

Льёт звёздную воду чудак Водолей

В бездонную пасть Козерога.

Вселенский поток и извилист, и крут,

Окрашен то ртутью, то кровью,

Но, вырвавшись мартовской мглою из пут,

Могучие Рыбы на нерест плывут

По Млечным протокам к верховью.

Декабрьский Стрелец отстрелялся вконец,

Он мается, копья ломая.

И может без страха резвиться Телец

На светлых урочищах мая.

Из августа изголодавшийся Лев

Глядит на Овена в апреле.

В июнь, к Близнецам свои руки воздев,

Нежнейшие девы созвездия Дев

Весы превратили в качели.

Лучи световые пробились сквозь мрак,

Как нить Ариадны конкретны,

Но злой Скорпион и таинственный Рак

От нас далеки и безвредны.

На свой зодиак человек не роптал, —

Да звёздам страшна ли опала?

Он эти созвездия с неба достал,

Оправил он их в благородный металл,

И тайна доступною стала.

[1973]

ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ В МОРЕ

Морякам теплохода «Шота Руставели»

Когда я спотыкаюсь на стихах,

Когда не до размеров, не до рифм,

Тогда друзьям пою о моряках,

До белых пальцев стискивая гриф.

Всем делам моим на суше вопреки

И назло моим заботам на земле,

Вы за мной пришлите шлюпку, моряки,

Поднесите рюмку водки на весле.

Любая тварь по морю – знай плывет,

Под винт попасть не каждый норовит,

А здесь, на суше, встречный пешеход

Наступит, оттолкнет и убежит.

Всем делам моим на суше вопреки

И назло моим заботам на земле

Вы меня возьмите в море, моряки,

Я все вахты отстою на корабле!

Известно вам – мир не на трёх китах,

А мне известно – он не на троих.

Вам вольничать нельзя в чужих портах,

А я забыл, как вольничать в своих.

Всем делам моим на суше вопреки

И назло моим заботам на земле

Вы за мной пришлите шлюпку, моряки,

Поднесите кружку рома на весле.

[1973]

Я К ВАМ ПИШУ

Спасибо вам, мои корреспонденты,

Все те, кому ответить я не смог, —

Рабочие, узбеки и студенты —

Все, кто писал мне письма – дай вам бог!

Дай бог вам жизни две,

И друга одного,

И света в голове,

И доброго всего.

Найдя стократно вытертые ленты,

Вы хрип мой разбирали по слогам.

Так дай же бог, мои корреспонденты,

И сил в руках, да и удачи вам.

Вот пишут: голос мой неодинаков —

То хриплый, то надрывный, то глухой.

И просит население бараков:

«Володя! Ты не пой заупокой!»

Но что поделать, я и впрямь не звонок —

Звенят другие, я – хриплю слова.

Обилие некачественных плёнок

Вредит мне даже больше, чем молва.

Вот спрашивают: – Попадал ли в плен ты? —

Нет, не бывал – не воевал ни дня!

Спасибо вам, мои корреспонденты,

Что вы неверно поняли меня.

Друзья мои, – жаль, что не боевые, —

От моря, от станка и от сохи,

Спасибо вам за присланные злые

И даже неудачные стихи.

Вот я читаю: «Вышел ты из моды.

Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!

Как глупо, что не месяцы, а годы

Тебя превозносили до небес!»

Ещё письмо: «Вы умерли от водки!»

Да, правда – умер, но потом воскрес.

«А каковы доходы ваши всё-таки?

За песню – трёшник, вы же просто Крез!»

За письма высочайшего пошиба —

Идите, мол, на Темзу и на Нил —

Спасибо, люди добрые, спасибо,

Что не жалели ночи и чернил.

Но только я уже бывал на Темзе,

Собакою на Сене восседал.

Я не грублю, но отвечаю тем же.

А писем до конца не дочитал.

И ваши похвалы и комплименты —

Авансы мне – не отфутболю я.

От ваших строк, мои корреспонденты,

Прямеет путь и сохнет колея.

Сержанты, моряки, интеллигенты —

Простите, что не каждому ответ.

Я вам пишу, мои корреспонденты,

Ночами песни вот уж 10 лет.

[1973]

ДВА СУДНА

Всему на свете выходят сроки,

А соль морская въедлива, как черт,

Два мрачных судна стояли в доке,

Стояли рядом, просто к борту борт.

Та, что поменьше, вбок кривила трубы

И пожимала баком и кормой:

– Какого типа этот тип? Какой он грубый!

Корявый, ржавый, – просто никакой.

В упор не видели друг друга

оба

судна.

И ненавидели друг друга

обо

юдно.

Он в аварийном был состояньи,

Но и она – не новая отнюдь.

Так что увидишь на расстояньи —

С испугу можно взять и затонуть.

Тот, что побольше, мерз от отвращенья,

Хоть был железный малый с крепким дном.

Все двадцать тысяч водоизмещенья

От возмущенья содрогались в нем.

И так обидели друг друга

оба

судна,

Что ненавидели друг друга

обоюдно.

Прошли недели, их подлатали,

По ржавым швам шпаклёвщики прошли

И ватерлинией вдоль талий

Перевязали корабли,

И медь надраили, и краску наложили,

Пар развели, в салонах свет зажгли.

И палубы, и плечи распрямили

К концу ремонта эти корабли.

И в гладкий борт узрели

оба

судна,

Что так похорошели —

обоюдно.

Тот, что побольше, той, что поменьше,

Сказал, вздохнув: – Мы оба не правы!

И никогда я не видел женщин

И кораблей прекраснее, чем вы!

Та, что поменьше, – в том же состояньи,

Шепнула, что и он неотразим:

– Большое видится на расстояньи,

Но лучше, если все-таки вблизи.

Кругом конструкции толпились,

было

Но оба судна объяснились

людно,

обоюдно.

Хотя какой-то портовый дока

Их приписал не в тот же самый порт,

Два корабля так и ушли из дока,

Как и стояли, – вместе, к борту борт.

До горизонта шли в молчаньи рядом,

Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям.

Махала ласково ремонтная бригада

Двум не желающим расстаться кораблям.

Что с ними? Может быть, взбесились

оба

судна,

А может, попросту влюбились

обоюдно!

[1973]

* * *

Мажорный светофор, трёхцветье, трио,

Палитра – партитура цветонот.

Но где же он, мой «голубой период»?

Был? Не был? Канул иль грядёт?

Представьте, чёрный цвет невидим глазу,

Всё то, что мы считаем чёрным, – серо.

Мы черноты не видели ни разу —

Лишь серость пробивает атмосферу.

И ультрафиолет, и инфракрасный —

Ну, словом, всё, что чересчур, – не видно.

Они, как правосудие, беспристрастны,

В них все равны, прозрачны, стекловидны.

И только красный, жёлтый цвет бесспорен,

Зелёный тоже, зелень – в хлорофилле.

Поэтому трёхцветны светофоры

Для тех, кто пеш и кто в автомобиле.

Три этих цвета – в каждом организме,

В любом мозгу, как яркий отпечаток.

Есть, правда, отклоненье в дальтонизме,

Но дальтонизм – порок и недостаток.

Трёхцветны музы, но как будто серы,

А инфра, ультра – как всегда, в загоне.

Гуляют на свободе полумеры,

И «псевдо» ходят, как воры «в законе».

Всё в трёх цветах нашло отображенье,

Лишь изредка меняется порядок.

Три цвета избавляют от броженья,

Незыблемы, как три ряда трёхрядок.

[1973]

* * *

Если где-то в чужой, неспокойной ночи

Ты споткнулся и ходишь по краю,

Не таись, не молчи, до меня докричи —

Я твой голос услышу, узнаю.

Может, с пулей в груди – ты лежишь в спелой ржи.

Потерпи! – я спешу, и усталости ноги не чуют.

Мы вернемся туда, где и воздух, и травы врачуют,

Только ты не умри, только кровь удержи.

Если ж конь под тобой – ты домчи, доскачи, —

Конь дорогу отыщет, буланый,

В те края, где всегда бьют живые ключи,

И они исцелят твои раны.

Где же ты? – взаперти или в долгом пути,

На развилках каких, перепутиях и перекрестках?

Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трех соснах

И не можешь обратно дорогу найти?

Здесь такой чистоты из-под снега ручьи —

Не найдешь, не придумаешь краше.

Здесь цветы, и кусты, и деревья ничьи,

Стоит нам захотеть – будут наши.

Если трудно идешь, по колено в грязи,

Да по острым камням, босиком по воде по студеной,

Постаревший, обветренный, дымный, огнем опаленный,

Хоть какой, – доберись, добреди, доползи.

[1973]

* * *

м. в.

Люблю тебя сейчас,

Не тайно – напоказ.

Не «после» и не «до» в лучах твоих сгораю.

Навзрыд или смеясь,

Но я люблю сейчас,

А в прошлом – не хочу, а в будущем – не знаю.

В прошедшем – «я любил» —

Печальнее могил,—

Всё нежное во мне бескрылит и стреножит.

Хотя поэт поэтов говорил:

«Я вас любил: любовь ещё, быть может…»

Так говорят о брошенном, отцветшем —

И в этом жалость есть и снисходительность,

Как к свергнутому с трона королю.

Есть в этом сожаленье об ушедшем

Стремленьи, где утеряна стремительность,

И как бы недоверье к «я люблю».

Люблю тебя теперь,

Без обещаний: «Верь!»

Мой век стоит сейчас – я вен не перережу!

Во время, в продолжении, теперь

Я прошлым не дышу и будущим не брежу.

Приду и вброд и вплавь

К тебе – хоть обезглавь! —

С цепями на ногах и с гирями по пуду.

Ты только по ошибке не заставь,

Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду».

Есть горечь в этом «буду», как ни странно,

Подделанная подпись, червоточина

И лаз для отступленья, про запас,

Бесцветный яд на самом дне стакана

И, словно настоящему пощёчина,—

Сомненье в том, что я люблю сейчас.

Смотрю французский сон С обилием времён,

Где в будущем – не так, и в прошлом – по-другому.

К позорному столбу я пригвождён,

К барьеру вызван я – языковому.

Ах, разность в языках!

Не положенье – крах.

Но выход мы вдвоём поищем и обрящем.

Люблю тебя и в сложных временах —

И в будущем, и в прошлом настоящем!

[1973]

СМОТРИНЫ

Там у соседа пир горой

И гость солидный, налитой.

Ну, а хозяйка – хвост трубой —

Идёт к подвалам.

В замок врезаются ключи,

И вынимаются харчи,

И с тягой ладится в печи,

И с поддувалом.

А у меня сплошные передряги —

То в огороде недород, то скот падет,

То печь чадит от нехорошей тяги,

А то щеку на сторону ведет.

Там у соседа мясо в щах,

На всю деревню хруст в хрящах.

И дочь-невеста вся в прыщах —

Дозрела, значит.

Смотрины, стало быть, у них, —

На сто рублей гостей одних,

И даже тощенький жених

Поет и скачет.

А у меня цепные псы взбесились, —

Средь ночи с лая перешли на вой.

И на ногах мозоли прохудились

От топотни по комнате пустой.

Ох! У соседа быстро пьют.

А что не пить, когда дают?

А что не петь, когда уют

И не накладно?

А тут вон – баба на сносях,

Гусей некормленых косяк,

Да дело, в общем, не в гусях,

А все неладно.

Тут у меня постены появились,

Я их гоню и так, и сяк – они опять.

Да в неудобном месте чирей вылез,

Пора пахать, а тут – ни сесть, ни встать.

Сосед маленочка прислал —

Он от щедрот меня позвал.

Ну, я, понятно, отказал,

А он – сначала.

Должно, литровую огрел,

Ну, и, конечно, подобрел.

И я пошел – попил, поел,—

Не полегчало.

И посредине этого разгула

Я пошептал на ухо жениху.

И жениха как будто ветром сдуло,

Невеста вся рыдает наверху.

Сосед орет, что он – народ,

Что основной закон блюдет,

Мол, кто не ест, тот и не пьет, – И выпил, кстати.

Все сразу повскакали с мест…

Но тут малец с поправкой влез:

«Кто не работает – не ест,—

Ты спутал, батя!»

А я сидел с засаленною трешкой,

Чтоб завтра гнать похмелие мое,

В обнимочку с обшарпанной гармошкой, —

Меня и пригласили за нее.

Сосед другую литру съел —

И осовел, и опсовел.

Он захотел, чтоб я попел,—

Зря, что ль, поили?

Меня схватили за бока

Два здоровенных паренька:

«Играй, паскуда, пой, пока

Не удавили!»

Уже дошло веселие до точки,

Уже невеста брагу пьёт тайком,

И я запел про светлые денёчки,

Когда служил на почте ямщиком.

Потом у них была уха

И заливные потроха,

Потом поймали жениха

И долго били.

Потом пошли плясать в избе,

Потом дрались не по злобе

И всё хорошее в себе

Доистребили.

А я стонал в углу болотной выпью,

Набычась, а потом и подбочась,

И думал я: а с кем я завтра выпью

Из тех, с которыми я пью сейчас?

Наутро там всегда покой

И хлебный мякиш за щекой,

И без похмелья перепой,

Еды навалом.

Никто не лается в сердцах,

Собачка мается в сенцах,

И печка – в синих изразцах

И с поддувалом.

А у меня и в ясную погоду

Хмарь на душе, которая горит.

Хлебаю я колодезную воду,

Чиню гармошку, а жена корит.

[1973]

ТОВАРИЩИ УЧЁНЫЕ

– Товарищи учёные! Доценты с кандидатами!

Замучились вы с иксами, запутались в нулях!

Сидите, разлагаете молекулы на атомы,

Забыв, что разлагается картофель на полях.

Из гнили да из плесени бальзам извлечь пытаетесь

И корни извлекаете по десять раз на дню.

Ох, вы там добалуетесь! Ох, вы доизвлекаетесь,

Пока сгниёт, заплесневет картофель на корню!

Автобусом до Сходни доезжаем,

А там – рысцой, и не стонать!

Небось, картошку все мы уважаем,

Когда с сольцой её намять!

Вы можете прославиться почти на всю Европу, коль

С лопатами проявите здесь свой патриотизм.

А то вы всем кагалом там набросились на опухоль,

Собак ножами режете, а это – бандитизм.

Товарищи учёные, кончайте поножовщину,

Бросайте ваши опыты, гидрит и ангидрит!

Садитесь вон в полуторки, валяйте к нам, в Тамбовщину,

А гамма-излучение денёк повременит.

Автобусом к Тамбову подъезжаем,

А там – рысцой, и не стонать!

Небось, картошку все мы уважаем,

Когда с сольцой её намять!

К нам можно даже с семьями, с друзьями и знакомыми.

Мы славно здесь разместимся, и скажете потом,

Что бог, мол, с ними, с генами!

Бог с ними, с хромосомами!

Мы славно поработали и славно отдохнём.

Товарищи учёные, Эйнштейны драгоценные,

Ньютоны ненаглядные, любимые до слёз!

Ведь лягут в землю общую останки наши бренные,

Земле – ей всё едино: апатиты и навоз.

Автобусом до Сходни доезжаем,

А там – рысцой, и не стонать!

Небось, картошку все мы уважаем,

Когда с сольцой её намять!

Так приезжайте, милые, рядами и колоннами.

Хотя вы все там химики и нет на вас креста,

Но вы же там задохнетесь за синхрофазотронами —

А здесь места отменные, воздушные места!

Товарищи учёные! Не сумлевайтесь, милые:

Коль что у вас не ладится – ну, там, не тот аффект,

Мы мигом к вам заявимся с лопатами и вилами,

Денёчек покумекаем – и выправим дефект.

[1973]

* * *

Зря ты, Ванечка, бредёшь

Вдоль оврага.

На пути – каменья сплошь,

Резвы ножки обобьёшь,

Бедолага!

Тело в эдакой ходьбе

Ты измучил,

И похоже, что себе

Сам наскучил.

Стал на беглого похож

Аль на странничка.

Может, сядешь, отдохнёшь,

Ваня-Ванечка?!

Что, Ванюша, путь трудней?

Хворь напала?

Вьётся тропка меж корней,—

До конца пройти по ней —

Жизни мало.

Славно, коль судьбу узнал

Распрекрасну,

Ну, а вдруг коней загнал

Понапрасну?!

Али вольное жильё

Слаще пряничка?

Ах, ты горюшко моё,

Ваня-Ванечка!

Ходют слухи, будто сник

Да бедуешь.

Кудри сбросил, как без них?

Сыт ли ты, или привык —

Голодуешь?

Хорошо ли бобылём

Да без крова?

Это, Ваня, не путём,—

Непутёво!

Горемычный мой, дошел

Ты до краешка!

Тополь твой уже отцвёл,

Ваня-Ванюшка!

[1973]

АГЕНТ 07

Себя от надоевшей славы спрятав

В одном из их соединенных штатов,

В глуши и в дебрях чуждых нам систем

Жил-был – известный больше, чем Иуда,

Живое порожденье Голливуда —

Артист, шпион, Джеймс Бонд, агент 07.

Был этот самый парень —

Звезда, ни дать ни взять.

Настолько популярен,

Что страшно рассказать.

Да шуточное ль дело —

Почти что полубог.

Известный всем Марчелло

В сравненьи с ним – щенок.

Он на своей на загородной вилле

Скрывался, чтоб его не подловили,

И умирал от скуки и тоски.

А то, бывало, встретят у квартиры,

Набросятся – и рвут на сувениры

Последние штаны и пиджаки.

Вот так и жил, как в клетке,

Ну, а в кино – потел,

Различные разведки

Дурачил как хотел:

То ходит в чьей-то шкуре,

То в пепельнице спит,

А то на абажуре Кого-то соблазнит.

И вот артиста этого, Джеймс Бонда,

Товарищи из Госа-фильмо-фонда

В совместную картину к нам зовут.

Чтоб граждане его не узнавали,

Он к нам решил приехать в одеяле —

Мол, все равно на клочья разорвут.

Вы посудите сами:

На проводах в ЮСА

Все хиппи с волосами

Побрили волоса.

С него сорвали свитер,

Отгрызли вмиг часы

И растащили плиты

Со взлетной полосы.

И вот в Москве нисходит он по трапу,

Дает доллар носильщику на лапу

И прикрывает личность на ходу.

Вдруг кто-то – шасть на газике к агенту

И – киноленту, вместо документу,

Что, мол, свои, мол, хау-ду-ю-ду.

Огромная колонна

Стоит сама в себе —

Встречает чемпиона

По стендовой стрельбе.

Попал во все, что было,

Он выстрелом с руки.

Бабьё с ума сходило

И даже мужики.

Довольный, что его не узнавали,

Он одеяло снял в «Национале»,

Но, несмотря на личность и акцент,

Его там обозвали оборванцем,

Который притворялся иностранцем

И заявлял, что, дескать, он – агент.

Швейцар его – за ворот.

Решил открыться он:

– 07—я!

– Вам межгород?

Так надо взять талон!

Во рту скопилась пена

И горькая слюна,

Он в позе супермена

Уселся у окна.

Но тут киношестерки прибежали

И недоразумение замяли,

И разменяли фунты на рубли.

Уборщица ворчала: – Вот же пройда!

Подумаешь – агентишка какой-то!

У нас в десятом – принц из Сомали!

[1973]

* * *

Штормит весь вечер, и, пока

Заплаты пенные латают

Разорванные швы песка,

Я наблюдаю свысока,

Как волны головы ломают.

И я сочувствую – слегка —

Погибшим, но издалека.

Я слышу хрип и смертный стон,

И ярость, что не уцелели.

Еще бы! Взять такой разгон,

Набраться сил, пробить заслон —

И голову сломать у цели!

И я сочувствую – слегка —

Погибшим, но издалека.

Ах, гривы белые судьбы!

Пред смертью, словно хорошея,

По зову боевой трубы

Взлетают волны на дыбы,

Ломают выгнутые шеи

И мы сочувствуем – слегка —

Погибшим, им, издалека.

А ветер снова в гребни бьет

И гривы пенные ерошит.

Волна барьера не возьмет,

Ей кто-то ноги подсечет —

И рухнет взмыленная лошадь.

И посочувствуют – слегка —

Погибшей, ей, издалека.

Придет и мой черед вослед.

Мне дуют в спину, гонят к краю.

В душе предчувствие, как бред,

Что надломлю себе хребет

И тоже голову сломаю.

Мне посочувствуют – слегка —

Погибшему – издалека.

Так многие сидят в веках

На берегах и наблюдают,

Внимательно и зорко, как

Другие рядом на камнях

Хребты и головы ломают.

Они сочувствуют – слегка —

Погибшим. Но издалека.

Но в сумерках морского дна,

В глубинах тайных, кашалотьих,

Родится и взойдет одна

Неимоверная волна…

На берег ринется она

И наблюдающих поглотит!

Я посочувствую – слегка —

Погибшим, им, издалека.

[1973]

* * *

Дурацкий сон, как кистенём,

Избил нещадно.

Невнятно выглядел я в нём

И неприглядно.

Во сне я лгал и предавал,

И льстил легко я…

А я и не подозревал

В себе такое.

Ещё сжимал я кулаки

И бил с натугой,

Но мягкой кистию руки,

А не упругой.

Тускнело сновиденье, но

Опять являлось.

Смыкались веки, и оно

Возобновлялось.

Я не шагал, а семенил

На ровном брусе,

Ни разу ногу не сменил, —

Трусил и трусил.

Я перед сильным лебезил,

Пред злобным гнулся.

И сам себе я мерзок был,

Но не проснулся.

Да это бред – я свой же стон

Слыхал сквозь дрёму.

Но это мне приснился сон,

А не другому.

Очнулся я и разобрал

Обрывок стона,

И с болью веки разодрал,

Но облегченно.

И сон повис на потолке

И распластался.

Сон в руку ли? И вот в руке

Вопрос остался.

Я вымыл руки – он в спине

Холодной дрожью.

Что было правдою во сне,

Что было ложью?

Коль это сновиденье – мне

Ещё везенье.

Но если было мне во сне

Ясновиденье?

Сон – отраженье мыслей дня?

Нет! Быть не может!

Но вспомню – и всего меня

Перекорёжит.

А вдруг – в костёр?! И нет во мне

Шагнуть к костру сил.

Мне будет стыдно, как во сне,

В котором струсил.

Но скажут мне: – Пой в унисон!

Жми что есть духу! —

И я пойму: вот это сон,

Который в руку.

[1973]

* * *

Я из дела ушёл, из такого хорошего дела.

Ничего не унёс, отвалился в чём мать родила.

Не затем, что приспичило мне, просто время приспело,

Из-за синей горы понагнало другие дела.

Мы многое из книжек узнаём,

А истины передают изустно:

– Пророков нет в отечестве своём,

Да и в других отечествах не густо…

Я не продал друзей, без меня даже выиграл кто-то.

Лишь подвёл одного, ненадолго, сочтёмся потом.

Я из дела исчез, не оставил ни крови, ни пота,

И оно без меня покатилось своим чередом.

Незаменимых нет, и пропоём

Заупокой ушедшим – будь им пусто,

Пророков нет в отечестве своём,

Да и в других отечествах не густо…

Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю

Получили лишь те, кому я б её отдал и так.

Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю,

Поднимаюсь по лестнице и прохожу на чердак.

Пророков нет – не сыщешь днём с огнём,

Ушли и Магомет, и Заратустра.

Пророков нет в отечестве своём,

Да и в других отечествах не густо…

А внизу говорят – от добра ли, от зла ли, не знаю:

– Хорошо, что ушёл! Без него стало дело верней. —

Паутину в углу с образов я ногтями сдираю,

Тороплюсь, потому что за домом седлают коней.

Открылся Лик – я встал к нему лицом,

И Он поведал мне светло и грустно:

– Пророков нет в отечестве своем,

Но и в других отечествах не густо…

Я взлетаю в седло, я врастаю в коня, тело в тело,

Конь падёт подо мной, но и я закусил удила.

Я из дела ушёл, из такого хорошего дела!

Из-за синей горы понагнало другие дела.

Скачу, хрустят колосья под конём,

Но ясно различаю из-за хруста:

– Пророков нет в отечестве своём,

Но и в других отечествах не густо.

[1973]

* * *

Я бодрствую, но вещий сон мне снится.

Пилюли пью, надеюсь, что усну.

Не привыкать глотать мне горькую слюну —

Организации, инстанции и лица

Мне объявили явную войну

За то, что я нарушил тишину,

За то, что я хриплю на всю страну,

Чтоб доказать – я в колесе не спица.

За то, что мне неймется и не спится,

За то, что в передачах заграница

Передает мою блатную старину,

Считая своим долгом извиниться:

– Мы сами, без согласья… – Ну и ну!

За что еще? Быть может, за жену —

Что, мол, не мог на нашей подданной жениться?

Что, мол, упрямо лезу в капстрану

И очень не хочу идти ко дну,

Что песню написал, и не одну,

Про то, как мы когда-то били фрица,

Про рядового, что на дзот валится,

А сам – ни сном ни духом про войну.

Кричат, что я у них украл луну

И что-нибудь ещё украсть не премину.

И небылицу догоняет небылица.

Не спится мне… Ну, как же мне не спиться?!

Нет! Не сопьюсь! Я руку протяну

И завещание крестом перечеркну,

И сам я не забуду осениться,

И песню напишу, и не одну,

И в песне той кого-то прокляну,

Но в пояс не забуду поклониться

Всем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!

Пусть чаша горькая – я их не обману.

[1973]

ОЧИ ЧЁРНЫЕ

Погоня

Во хмелю слегка лесом правил я.

Не устал пока – пел за здравие.

А умел я петь песни вздорные,

Как любил я вас, очи черные.

То плелись, то неслись, то трусили рысцой,

И болотную слизь конь швырял мне в лицо.

Только я проглочу вместе с грязью слюну,

Штофу горло скручу и опять затяну.

– Очи черные, как любил я вас!..

Но… прикончил я то, что впрок припас,

Головой тряхнул, чтоб слетела блажь,

И вокруг взглянул, и присвистнул аж.

Лес стеной впереди – не пускает стена,

Кони прядут ушами – назад подают,

Где просвет, где прогал – не видать ни рожна,

Колют иглы меня – до костей достают.

Коренной ты мой, выручай же, брат!

Ты куда, родной, почему назад?!

Дождь, как яд с ветвей, – недобром пропах.

Пристяжной моей волк нырнул под пах!

Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!

Ведь погибель пришла, а бежать – не суметь!

Из колоды моей утащили туза,

Да такого туза, без которого – смерть!

Я ору волкам· «Побери вас прах!..»

А коней моих подгоняет страх.

Шевелю кнутом – бью крученые,

И пою притом «Очи черные!..»

Храп, да цокот, да лязг, да лихой перепляс!

Бубенцы плясовую играют с дуги.

Ах, вы кони мои, погублю же я вас!

Выносите, друзья, выносите, враги!..

От погони той вовсе хмель иссяк.

Мы на кряж крутой – на одних осях!

В хлопьях пены мы – струи в кряж лились.

Отдышались, отхрипелись, да откашлялись.

Я лошадкам забитым, что не подвели,

Поклонился в копыта до самой земли,

Сбросил с воза манатки, повёл в поводу.

Спаси бог вас, лошадки, что целым иду.

Дом

Что за дом притих, погружён во мрак,

На семи лихих продувных ветрах,

Всеми окнами обратясь в овраг,

А воротами – на проезжий тракт?

Хоть устать я устал, а лошадок распряг.

– Эй! Живой кто-нибудь – выходи – помоги! —

Никого – только тень промелькнула в сенях

Да стервятник спустился и сузил круги.

В дом заходишь как всё равно в кабак,

А народишко – каждый третий – враг.

Своротят скулу – гость непрошеный.

Образа в углу – и те перекошены.

И затеялся смутный, чудной разговор.

Кто-то песню стонал и гитару терзал,

А припадочный малый – придурок и вор —

Мне тайком из-под скатерти нож показал.

Кто ответит мне, что за дом такой?

Почему во тьме, как барак чумной?

Свет лампад погас, воздух вылился.

Али жить у вас разучилися?

Двери настежь у вас, а душа взаперти!

Кто хозяином здесь – напоил бы вином!

А в ответ мне: – Видать, был ты долго в пути

И людей позабыл – мы всегда так живём.

Траву кушаем, век на щавеле,

Скисли душами – опрыщавели,

Да ещё вином много тешились,

Разоряли дом – дрались, вешались…