Текст книги "Избранное"

Автор книги: Владимир Высоцкий

Соавторы: Наталья Крымова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Я пули в лоб не удостоюсь – не за что.

Я весь прозрачен как раскрытое окно

И неприметен как льняное полотно.

На коне – толкани – я с коня.

Только «не», только «ни» – у меня.

Ни философский камень больше не ищу,

Ни корень жизни, – ведь уже нашли женьшень.

Не посягаю, не стремлюсь, не трепещу

И не пытаюсь поразить мишень.

Устал бороться с притяжением земли.

Лежу – так больше расстоянье до петли.

И сердце дёргается, словно не во мне.

Пора туда, где только «ни» и только «не».

Толка нет, толкани – и с коня.

Только «не», только «ни» – у меня.

[1971]

МОИ ПОХОРОНА

Сон мне снится – вот те на:

Гроб среди квартиры.

На мои похорона

Съехались вампиры.

Стали речи говорить —

Всё про долголетие.

Кровь сосать решили погодить,

Вкусное – на третье.

В гроб вогнали кое-как,

Самый сильный вурдалак

Втискивал и всовывал,

Плотно утрамбовывал,

Сопел с натуги, сплевывал

И желтый клык высовывал.

Очень бойкий упырёк

Стукнул по колену,

Подогнал и под шумок

Надкусил мне вену.

Умудрённый кровосос

Встал у изголовия

И вдохновенно произнёс

Речь про полнокровие.

И почётный караул

Для приличия всплакнул,

Но чую взглядов серию

На сонную артерию.

А если кто пронзит артерию,

Мне это сна грозит потерею.

– Погодите, спрячьте крюк!

Да куда же, чёрт, вы?!

Я же слышу, что вокруг,—

Значит, я не мёртвый.

Яду капнули в вино,

Ну, а все набросились.

Опоить меня хотели, но

Опростоволосились.

Тот, кто в зелье губы клал,

В самом деле дуба дал,

Ну, а мне как рвотное

То зелье приворотное.

Здоровье у меня добротное,

И закусил отраву плотно я.

Почему же я лежу,

Дурака валяю?

Почему я не заржу,

Их не напугаю?

Я б их мог прогнать давно

Выходкою смелою.

Мне б пошевелиться, но…

Глупостей не делаю.

Безопасный, как червяк,

Я лежу, а вурдалак

Со стаканом носится —

Сейчас наверняка набросятся.

Ещё один на шею косится…

Ну, гад, он у меня допросится!

Кровожадно вопия,

Высунули жалы,

И кровиночка моя

Полилась в бокалы.

Погодите, сам налью.

Знаю сам, что вкусная.

Нате, пейте кровь мою,

Кровососы гнусные!

Я ни мышцы не напряг,

Не пытался сжать кулак,

Потому что кто не напрягается —

Тот никогда не просыпается,

Тот много меньше подвергается

И много дольше сохраняется.

Вот мурашки по спине Смертные крадутся,

А всего делов-то мне Было – шевельнуться.

Что? Сказать чего боюсь?

А сновиденья тянутся…

Да того, что я проснусь,

А они останутся.

Мне такая мысль страшна,

Что сейчас очнусь от сна

И станут в руку сном мои

Близкие знакомые,

Живые, зримые, весомые,

Мои любимые знакомые.

Вдруг они уже стоят,

Жала наготове.

Очень выпить норовят

По рюмашке крови.

Лучше я еще посплю,—

Способ – не единственный,

Я во сне перетерплю,

Я во сне воинственный.

Пусть мне снится вурдалак —

Я вот как сожму кулак,

И в поддых, и в хрящ ему!

Да где уж мне, ледащему

И спокойно спящему

Бить по-настоящему.

[1969–1971]

ЖЕРТВА ТЕЛЕВИДЕНИЯ

Есть телевизор – подайте трибуну!

Так проору – разнесется на мили.

Он – не окно, я в окно и не плюну.

Мне будто дверь в целый мир прорубили.

Все на дому – самый полный обзор:

Отдых в Крыму, ураган и Кобзон,

Фильм – часть шестая, тут можно поспать —

Я не видал предыдущие пять.

Врубаю первую, а там – ныряют.

Ну, это так себе, а с десяти —

«А ну-ка, девушки!» – что вытворяют!

И все в передничках. С ума сойти!

Я у экрана, мне дом – не квартира.

Я всею скорбью скорблю мировою,

Грудью дышу я всем воздухом мира,

Никсона вижу с его госпожою.

Вот тебе раз! Иностранный глава —

Прямо глаз в глаз, к голове – голова.

Чуть пододвинул ногой табурет —

И оказался с главой тет-а-тет.

Потом ударники в хлебопекарне

Дают про выпечку до двадцати.

И вот – любимая: «А ну-ка, парни!» —

Стреляют, прыгают. С ума сойти!

Если не смотришь, ну, пусть не болван ты,

Но уж, по крайности – богом убитый.

Ты же не знаешь, что ищут таланты!

Ты же не ведаешь, кто даровитый!

В восемь – футбол: СССР – ФРГ.

С Мюллером я – на короткой ноге.

Судорога, шок, но… уже – интервью.

Ох, хорошо, что с Указу не пью.

Там кто-то выехал на конкурс в Варне,

А мне квартал всего туда идти.

А ну-ка, девушки! А ну-ка, парни!..

Все лезут в первые – с ума сойти!

Как убедить мне упрямую Настю?—

Настя желает в кино, как суббота.

Настя твердит, что проникся я страстью

К глупому ящику для идиота.

Да, я проникся! В квартиру зайду,

Глядь – дома Никсон и Жорж Помпиду.

Вот хорошо – я бутылочку взял.

Жорж – посошок, Ричард, правда, не стал.

А дальше – весело, ещё кошмарней!

Врубил четвёртую – и на балкон!

А ну-ка, девушки а ну-ка, парням

Вручают премию в О-О-ООН.

Ну, а потом, на закрытой на даче,

Где, к сожаленью, навязчивый сервис,

Я и в бреду всё смотрел передачи,

Всё заступался за Анджелу Дэвис.

Слышу – Не плачь, всё в порядке в тайге,

Выигран матч СССР – ФРГ,

Сто негодяев захвачены в плен,

И Магомаев поёт в КВН.

Ну, а действительность – ещё шикарней:

Два телевизора – крути-верти.

А ну-ка, девушки! А ну-ка, парни!

За них не боязно с ума сойти.

[1971]

ДИАЛОГ У ТЕЛЕВИЗОРА

– Ой, Вань! Смотри, какие клоуны!

Рот – хоть завязочки пришей…

Ой! До чего, Вань, размалёваны,

А голос, как у алкашей.

А тот похож – нет, правда, Вань,

На шурина, – такая ж пьянь.

Ну, нет, – ты глянь, нет-нет, – ты глянь,

Я правда, Вань.

– Послушай, Зин, не трогай шурина,

Какой ни есть, а он – родня.

Сама намазана, прокурена,

Гляди, дождёшься у меня!

А чем болтать, взяла бы, Зин,

В антракт сгоняла в магазин.

Что? Не пойдёшь? Ну – я один.

Подвинься, Зин!

– Ой! Вань! Смотри, какие карлики!

В жерси одеты, не в шевьёт…

На нашей пятой швейной фабрике

Такое вряд ли кто пошьёт!

А у тебя, ей-богу, Вань,

Ну, все друзья – такая рвань,

И пьют всегда в такую рань

Такую дрянь.

– Мои друзья хоть не в болоний,

Зато не тащат из семьи,

А гадость пьют из экономии,

Хоть поутру, да на свои.

А у тебя самой-то, Зин,

Приятель был с завода шин,

Так тот вообще хлебал бензин,

Ты вспомни, Зин!

– Ой, Вань, гляди-ка, попугайчики!

Нет! Я, ей-богу, закричу.

А это кто – в короткой маечке?

Я, Вань, такую же хочу.

В конце квартала, правда, Вань,

Ты мне такую же сваргань.

Ну, что «отстань», всегда «отстань»?

Обидно, Вань.

– Уж ты бы лучше помолчала бы!

Накрылась премия в квартал.

Кто мне писал на службу жалобы?

Не ты? Да я же их читал.

К тому же, эту майку, Зин,

Тебе напяль – позор один,

Тебе шитья пойдёт аршин,—

Где деньги, Зин?

– Ой! Вань! Умру от акробатиков!

Смотри! Как вертится, нахал!

Завцеха наш, товарищ Сатиков,

Недавно в клубе так скакал.

А ты придёшь домой, Иван,

Поешь – и сразу на диван,

Или кричишь, когда не пьян.

Ты что, Иван?

– Ты, Зин, на грубость нарываешься!

Всё, Зин, обидеть норовишь!

Тут за день так накувыркаешься,

Придёшь домой – там ты сидишь!

Ну, и меня, конечно, Зин,

Всё время тянет в магазин,

А там друзья, ведь я же, Зин,

Не пью один.

[1971]

МИЛИЦЕЙСКИЙ ПРОТОКОЛ

Считать по-нашему, мы выпили немного.

Не вру, ей-богу! Скажи, Серега!

И если б водку гнать не из опилок —

То что б нам было с пяти бутылок?

Вторую пили близ прилавка, в закуточке,

Но это были ещё цветочки!

Потом – в скверу, где детские грибочки,

Потом – не помню, дошёл до точки.

Я пил из горлышка, с устатку и не евши,

Но как стекло был – остекленевший.

А уж когда коляска подкатила,

Тогда в нас было семьсот на рыло.

Мы, правда, третьего насильно затащили,

Ну тут – промашка, переборщили.

А что очки товарищу разбили —

Так то портвейном усугубили.

Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,

Что не буяньте, что разойдитесь!

На «разойтись» – я сразу согласился,

И разошелся. И расходился.

Но если я кого ругал – карайте строго!

Но это вряд ли – скажи, Серега!

А что упал – так то от помутненья,

Орал – не с горя, от отупенья.

Теперь дозвольте пару слов без протокола.

Чему нас учат семья и школа?

Что жизнь сама таких накажет строго!

Тут мы согласны – скажи, Серега!

Вот он проснётся утром – он, конечно, скажет: —

Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!

Так отпустите – вам же легче будет!

Чего возиться, коль жизнь осудит?

Вы не глядите, что Сережа всё кивает,—

Он соображает, всё понимает!

А что молчит, так это от волненья,

От осознанья и просветленья.

Не запирайте, люди! Плачут дома детки!

Ему же – в Химки, а мне – в Медведки!

A-а!… Всё равно – автобусы не ходют,

Метро закрыто, в такси не содют.

Приятно всё-таки, что нас тут уважают.

Гляди, подвозют! Гляди, сажают!

Разбудит утром не петух, прокукарекав, —

Сержант поднимет – как человеков.

Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.

Я рупь заначил – опохмелимся!

Но всё же, брат, трудна у нас дорога.

Эх, бедолага! Ну, спи, Серега…

[1971]

ПРЫГУН В ВЫСОТУ

Разбег, толчок! – и стыдно подниматься.

Во рту опилки, слёзы из-под век.

На рубеже проклятом 2.12

Мне планка преградила путь наверх.

Я признаюсь вам как на духу —

Такова вся спортивная жизнь,

Лишь мгновение ты наверху —

И стремительно падаешь вниз.

Но съем плоды запретные с древа я,

И за хвост подёргаю славу я!

Ведь у всех толчковая – левая,

А у меня толчковая – правая.

Разбег, толчок! – свидетели паденья

Свистят и тянут за ноги ко дну.

Мне тренер мой сказал без сожаленья:

«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!

У тебя растяженье в паху!

Прыгать с правой – дурацкий каприз!

Не удержишься ты наверху!

Ты стремительно катишься вниз!»

Но, задыхаясь словно от гнева, я

Объяснил толково я: «Главное,

Что у них толчковая – левая,

А у меня толчковая – правая».

Разбег, толчок – мне не догнать канадца,

Он мне в лицо смеётся на лету.

Я снова планку сбил на 2.12,

И тренер мне сказал напрямоту,

Что начальство в десятом ряду,

И что мне прополощут мозги,

Если враз сей же час не сойду

Я с неправильной правой ноги.

Но лучше выпью зелья с отравою,

Над собою что-нибудь сделаю,

Но свою неправую правую

Я не сменю на правую левую.

Трибуны дружно начали смеяться,

Но пыл мой от насмешек не ослаб:

Разбег, толчок, полет… и 2.12

Теперь уже мой пройденный этап.

Пусть болит моя травма в паху,

Пусть допрыгался до хромоты,

Но я все-таки был наверху,

И меня не спихнуть с высоты.

Съел плоды запретные с древа я,

И за хвост поймал-таки славу я.

Пусть у всех толчковая – левая,

Но у меня толчковая – правая!

[1971]

ЧЕСТЬ ШАХМАТНОЙ КОРОНЫ

1. ПОДГОТОВКА

Я кричал: «Вы что там – обалдели?

Уронили шахматный престиж!»

Ну, а мне сказали в спецотделе:

«Вот! Прекрасно, ты и защитишь!

Но учти, что Фишер очень ярок.

Даже спит с доскою, сила в нем,

Он играет чисто, без помарок».

Ничего, я тоже не подарок —

У меня в запасе ход конем.

Ох вы мускулы стальные,

Пальцы цепкие мои!

Эх, резные, расписные

Деревянные ладьи.

Друг мой, футболист, учил: «Не бойся!

Он к таким партнерам не привык.

За тылы и центр не беспокойся,

А играй по краю напрямик».

Я налег на бег на стометровки,

В бане вес согнал, отлично сплю,

Были по хоккею тренировки —

Словом, после этой подготовки

Я его без мата задавлю!

Ох вы сильные ладони,

Мышцы крепкие спины!

Эх вы кони мои, кони!

Ах вы, милые слоны!

«Не спеши и главное – не горбись!—

Так боксёр беседовал со мной.—

В ближний бой не лезь, работай в корпус:

Помни, что коронный твой – прямой».

Честь короны шахматной на карте!

Он от пораженья не уйдёт!

Мы сыграли с Талем десять партий —

В преферанс, в очко и на бильярде, —

Таль сказал: «Такой не подведет!»

Будет тихо всё и глухо.

А на всякий там цейтнот

Существует сила духа

И красивый аперкот.

И в буфете для других закрытом

Повар успокоил: «Не робей!

Да с таким прекрасным аппетитом

Ты проглотишь всех его коней!

Ты присядь перед дорогой дальней

И бери с питанием рюкзак.

На двоих готовь пирог пасхальный —

Этот Шифер хоть и гениальный,

А небось покушать не дурак!»

Ох мы крепкие орешки!

Мы корону привезем.

Спать ложимся вроде – пешки,

Просыпаемся ферзём.

2. ИГРА

Только прилетели – сразу сели.

Фишки все заранее стоят.

Фоторепортёры налетели —

И слепят, и с толку сбить хотят.

Но меня и дома – кто положит?

Репортёрам с ног меня не сбить!

Мне же неумение поможет —

Этот Шифер ни за что не сможет

Угадать, чем буду я ходить.

Выпало ходить ему, задире.

Говорят, он белыми мастак.

Сделал ход с е2 на е4 —

Что-то мне знакомое, так-так!

Ход за мной. Что делать – надо,

Сева! Наугад, как ночью по тайге.

Помню: всех главнее королева,

Ходит взад-вперед и вправо-влево.

Ну а кони – только буквой «Г».

Эх, спасибо заводскому другу —

Научил, как ходят, как сдают.

Выяснилось позже – я с испугу

Разыграл классический дебют.

Всё слежу, чтоб не было промашки,

Вспоминаю повара в тоске.

Эх! Сменить бы пешки на рюмашки —

Живо б прояснилось на доске!

Вижу – он нацеливает вилку,

Хочет есть. И я бы съел ферзя.

Под такой бы закусь – да бутылку!

Но во время матча пить нельзя.

Я голодный – посудите сами:

Здесь у них лишь кофе да омлет.

Клетки как круги перед глазами.

Королей я путаю с тузами

И с дебютом путаю дуплет.

Есть примета, вот я и рискую:

В первый раз всегда должно везти.

Я его замучу, зашахую —

Мне бы только дамку провести!

Не мычу, не телюсь. Весь как вата.

Надо что-то бить – уже пора.

Чем же бить? Ладьёю – страшновато,

Справа в челюсть – вроде рановато,

Неудобно – первая игра.

Он мою защиту разрушает —

Старую, индийскую – в момент!

Это смутно мне напоминает

Индо-пакистанский инцидент.

Только зря он шутит с нашим братом

У меня есть мера, даже две.

Если он меня прикончит матом,

Я его – через бедро с захватом

Или ход конём по голове.

Я ещё чуток добавил прыти —

Всё не так уж сумрачно вблизи.

В мире шахмат пешка может выйти —

Если тренируется – в ферзи!

Шифер стал на хитрости пускаться —

Встанет, пробежится – и назад.

Предложил турами поменяться —

Ну, еще б меня не опасаться!—

Я же лёжа жму сто пятьдесят!

Я его фигурку смерил оком,

И когда он объявил мне шах,

Обнажил я бицепс ненароком,

Даже снял для верности пиджак.

И мгновенно в зале стало тише.

Он заметил, что я привстаю,

Видно, ему стало не до фишек,

И хвалёный пресловутый Фишер

Тут же согласился на ничью!

* * *

Так дымно, что в зеркале нет отраженья

И даже напротив не видно лица.

И пары успели устать от круженья.

И всё-таки я допою до конца.

Все нужные ноты давно сыграли.

Сгорело, погасло вино в бокале.

Минутный порыв говорить – пропал.

И лучше мне молча допить бокал.

Полгода не балует солнцем погода.

И души застыли под коркою льда.

И, видно, напрасно я жду ледохода.

И память не в силах согреть в холода.

Все нужные ноты давно сыграли.

Сгорело, погасло вино в бокале.

Минутный порыв говорить – пропал.

И лучше мне молча допить бокал.

В оркестре играют устало, сбиваясь!

Смыкается круг, не порвать мне кольца!

Спокойно! Мне нужно уйти, улыбаясь.

И всё-таки я подожду до конца.

Все нужные ноты давно сыграли.

Сгорело, погасло вино в бокале.

Тусклей, равнодушней оскал зеркал.

Нет! Лучше мне просто разбить бокал.

[1971]

* * *

Я все вопросы освещу сполна,

Дам любопытству удовлетворенье.

Да! У меня француженка жена,

Но русского она происхожденья.

Нет! У меня сейчас любовниц нет.

А будут ли? Пока что не намерен.

Не пью примерно около двух лет.

Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.

Да нет! Живу не возле «Сокола»,

В Париж пока что не проник…

Да что вы всё вокруг да около!

Да спрашивайте напрямик!

Я все вопросы освещу сполна,

Как на духу – попу в исповедальне.

В блокноты ваши капает слюна —

Вопросы будут, видимо, о спальне?

Да, так и есть! Вот густо покраснел

Интервьюер: «Вы изменяли женам?» —

Как будто за портьеру подсмотрел

Иль под кровать залег с магнитофоном.

Да нет! Живу не возле «Сокола»,

В Париж пока что не проник…

Да что вы все вокруг да около!

Да спрашивайте напрямик!

Теперь я к основному перейду.

Один, стоявший скромно в уголочке,

Спросил – А что имели вы в виду

В такой-то песне и такой-то строчке? —

Ответ – Во мне Эзоп не воскресал.

В кармане фиги нет, не суетитесь!

А что имел в виду, то написал.

Вот, вывернул карманы – убедитесь!

Да нет! Живу не возле «Сокола»

В Париж пока что не проник…

Да что вы все вокруг да около!

Да спрашивайте напрямик!

[1971]

* * *

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица.

А память, как колодец, глубока.

Попробуй заглянуть – наверняка

Лицо – и то неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно,

Может только беспристрастный суд.

Осторожно с прошлым, осторожно, —

Не разбейте глиняный сосуд.

Одни его лениво ворошат,

Другие – неохотно вспоминают,

А третьи даже помнить не хотят, —

И прошлое лежит, как старый клад,

Который никогда не раскопают.

И поток годов унес с границы

Стрелки – указатели пути.

Очень просто в прошлом заблудиться

И назад дороги не найти.

С налета не вини – повремени!

Есть у людей на все свои причины.

Не скрыть, а позабыть хотят они

Ведь в толще лет еще лежат в тени

Забытые заржавленные мины.

В минном поле прошлого копаться

Лучше без ошибок, потому,

Что на минном поле ошибаться…

Нет! Не удавалось никому.

Один толчок – и стрелки побегут,

А нервы у людей не из каната,

И будет взрыв, и перетрётся жгут…

Ах, если люди вовремя найдут

И извлекут до взрыва детонатор!

Спит Земля спокойно под цветами,

Но еще находят мины в ней.

Их берут умелыми руками

И взрывают дальше от людей.

[1971]

* * *

Так случилось – мужчины ушли,

Побросали посевы до срока.

Вот их больше не видно из окон —

Растворились в дорожной пыли.

Вытекают из колоса зерна —

Эти слёзы несжатых полей,

И холодные ветры проворно

Потекли из щелей.

Мы вас ждём – торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.

А потом возвращайтесь скорей!

Ивы плачут по вас,

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

Мы в высоких живём теремах,

Хода нет никому в эти зданья —

Одиночество и ожиданье

Вместо вас поселились в домах.

Потеряла и свежесть, и прелесть

Белизна ненадетых рубах,

Даже старые песни приелись

И навязли в зубах.

Мы вас ждем – торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.

А потом возвращайтесь скорей!

Ивы плачут по вас,

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

Всё единою болью болит,

И звучит с каждым днем непрестанней

Вековечный надрыв причитаний

Отголоском старинных молитв.

Мы вас встретим и пеших, и конных,

Утомленных, нецелых, – любых.

Только б не пустота похоронных,

Не предчувствие их.

Мы вас ждем – торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.

А потом возвращайтесь скорей!

Ибо плачут по вас

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

[1971]

О МОЁМ СТАРШИНЕ

Я помню райвоенкомат:

«В десант не годен. Так-то, брат!

Таким, как ты, там невпротык», – и дальше смех, —

Мол, из тебя какой солдат?

Тебя хоть сразу в медсанбат.

А из меня такой солдат, как изо всех.

А на войне как на войне.

А мне и вовсе – мне вдвойне,

Присохла к телу гимнастёрка на спине.

Я отставал, сбоил в строю,

Но как-то раз в одном бою,

Не знаю чем, я приглянулся старшине.

Шумит окопная братва:

«Студент! А сколько – дважды два?

Эй, холостой, а правда, графом был Толстой?

А кто у Гоголя жена?»

Но тут встревал мой старшина:

«Иди поспи, ты не святой, а утром бой».

И только раз, когда я встал

Под пули в рост, он закричал:

«Ложись!» – и дальше пару слов без падежей,—

К чему, мол, дырка в голове?

И вдруг спросил: «А что, в Москве

Неужто вправду есть дома в пять этажей?»

Над нами шквал – он застонал,

И в нём осколок остывал.

И на вопрос его ответить я не смог.

Он в землю лёг за пять шагов,

За пять ночей и за пять снов —

Лицом на Запад и ногами на Восток.

[1971]

РАЗВЕДКА БОЕМ

Я стою, стою спиною к строю.

Только добровольцы – шаг вперёд.

Нужно провести разведку боем.

Для чего – да кто ж там разберёт.

Кто со мной, с кем идти?

Так – Борисов, так – Леонов,

И еще один тип

Из второго батальона.

Мы ползём, к ромашкам припадая.

Ну-ка, старшина, не отставай!

Ведь на фронте два передних края —

Наш, а вот он – их передний край.

Кто со мной, с кем идти?

Так – Борисов, здесь Леонов,

И ещё этот тип

Из второго батальона.

Проволоку грызли без опаски.

Ночь. Туман. И не видать ни зги.

В двадцати шагах чужие каски

С той же целью – защитить мозги.

Кто со мной, с кем идти?

Здесь Борисов, здесь Леонов.

Ох, ещё этот тип

Из второго батальона!..

Скоро будет «Надя с шоколадом»:

В шесть они подавят нас огнём.

Хорошо! Нам этого и надо.

С богом! Потихонечку начнём.

Ну! Кому пофартит?

Вот – Борисов, вот – Леонов.

Да! Ещё этот тип

Из второго батальона.

Пулю для себя не оставляю!

Всё нормально, рассекречен дзот.

Этот тип, которого не знаю,

Очень хорошо себя ведёт.

С кем обратно ползти?

Где Борисов? Где Леонов?

Правда, жив этот тип

Из второго батальона.

На НП, наверное, в восторге,

Но фуражки сняли из-за нас.

Правильно, считай, что двое в морге,

Двое остаются про запас.

С кем ещё раз идти?

Где Борисов? Где Леонов?

Ранен в голову тип

Из второго батальона.

Я стою спокойно перед строем.

В этот раз стою к нему лицом.

Кажется, чего-то удостоен,

Награждён и назван молодцом.

С кем в другой раз идти?

Где Борисов, где Леонов?

И парнишка затих

Из второго батальона.

[1971]

ЧЁРНЫЕ БУШЛАТЫ

Евпаторийскому десанту

За нашей спиною остались

паденья,

закаты.

Ну, хоть бы ничтожный,

ну, хоть бы

невидимый

взлёт!

Мне хочется верить,

что чёрные

наши

бушлаты

Дадут нам возможность

сегодня

увидеть

восход.

Сегодня на людях

сказали:

«Умрите

геройски!»

Попробуем – ладно!

Увидим,

какой

оборот.

Я только подумал,

чужие

куря

папироски:

«Тут кто как сумеет, —

мне важно

увидеть

восход».

Особая рота —

особый

почёт

для сапера.

Не прыгайте с финкой

на спину

мою

из ветвей,

Напрасно стараться, —

я и

с перерезанным

горлом

Сегодня увижу

восход

до развязки

своей.

Прошли по тылам мы,

держась,

чтоб не резать их

сонных,

И тут я заметил,

когда

прокусили

проход,—

Еще несмышлёный,

зелёный,

но чуткий

подсолнух

Уже повернулся

верхушкой

своей

на восход.

За нашей спиною

в 6.30

остались —

я знаю,—

Не только паденья,

закаты,

но взлёт

и восход.

Два провода голых,

зубами

скрипя,

зачищаю,—

Восхода не видел,

но понял:

вот-вот —

и взойдёт.

…Уходит обратно

на нас

поредевшая

рота.

Что было – неважно,

а важен

лишь взорванный

форт.

Мне хочется верить,

что грубая

наша

работа

Вам дарит возможность

беспошлинно

видеть

восход.

[1972]

МЫ ВРАЩАЕМ ЗЕМЛЮ

От границы мы Землю вертели назад —

Было дело сначала.

Но обратно её закрутил наш комбат,

Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,

Отбирать наши пяди и крохи,

Но мы помним, как солнце отправилось вспять

И едва не зашло на Востоке.

Мы не меряем Землю шагами,

Понапрасну цветы теребя,

Мы толкаем её сапогами —

От себя! От себя.

И от ветра с Востока пригнулись стога,

Жмётся к скалам отара.

Ось земную мы сдвинули без рычага,

Изменив направленье удара.

Не пугайтесь, когда не на месте закат.

Судный день – это сказки для старших.

Просто Землю вращают, куда захотят,

Наши сменные роты на марше.

Мы ползём, бугорки обнимаем,

Кочки тискаем зло, не любя,

И коленями Землю толкаем —

От себя! От себя.

Не отыщет средь нас и Особый отдел

Руки кверху поднявших.

Всем живым – ощутимая польза от тел:

Как прикрытье используем павших.

Этот глупый свинец всех ли сразу найдёт,

Где настигнет – в упор или с тыла?

Кто-то там впереди навалился на дот —

И Земля на мгновенье застыла.

Я ступни свои сзади оставил,

Мимоходом по мёртвым скорбя,

Шар земной я вращаю локтями —

На себя! На себя.

Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,

Принял пулю на вдохе,

Но на Запад, на Запад ползёт батальон,

Чтобы Солнце взошло на Востоке.

Животом – по грязи, дышим смрадом болот,

Но глаза закрываем на запах.

Нынче по небу солнце нормально идёт,

Потому что мы рвёмся на Запад!

Руки, ноги – на месте ли? Нет ли?

Как на свадьбе росу пригубя,

Землю тянем зубами за стебли —

На себя! На себя!

[1972]

* * *

Я полмира почти через злые бои

Прошагал и прополз с батальоном,

А обратно меня за заслуги мои

Санитарным везли эшелоном.

Подвезли на родимый порог,

На полуторке к самому дому.

Я стоял – и немел, а над крышей дымок

Подымался не так – по-другому.

Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.

И хозяйка не рада солдату —

Не припала в слезах на могучую грудь,

А руками всплеснула – ив хату.

И залаяли псы на цепях.

Я шагнул в полутёмные сени,

За чужое за что-то запнулся в сенях,

Дверь рванул – подкосились колени.

Там сидел за столом, да на месте моём,

Неприветливый новый хозяин.

И фуфайка на нём, и хозяйка при нём,

Потому я и псами облаян.

Это значит, пока под огнём

Я спешил, ни минуты не весел,

Он все вещи в дому переставил моём

И по-своему всё перевесил.

Мы ходили под богом – под богом войны,

Артиллерия нас накрывала,

Но смертельная пуля нашла со спины

И изменою в сердце застряла.

Я себя в пояснице согнул,

Силу-волю позвал на подмогу:

«Извините, товарищи, что завернул

По ошибке к чужому порогу».

Дескать, мир да любовь вам, да хлеба на стол,

Чтоб согласье по дому ходило,

Ну, а он даже ухом в ответ не повёл,

Вроде так и положено было.

Зашатался некрашеный пол,

Я не хлопнул дверьми, как когда-то.

Только окна раскрылись, когда я ушёл,

И взглянули мне вслед виновато.

[1972]

* * *

Как по Волге-матушке, по реке-кормилице,

Всё суда с товарами, струги да ладьи.

И не надорвалася, и не притомилася —

Ноша не тяжёлая, корабли свои.

Вниз по Волге плавая,

Прохожу пороги я

И гляжу на правые

Берега пологие.

Там камыш шевелится,

Поперёк ломается,

Справа берег стелется,

Слева – поднимается.

Волга песни слышала хлеще, чем «Дубинушка»,

В ней вода исхлёстана пулями врагов.

И плыла по матушке наша кровь-кровинушка,

Стыла бурой пеною возле берегов.

Долго в воды пресные

Лили слёзы строгие

Берега отвесные,

Берега пологие,

Плакали, измызганы

Острыми подковами,

Но теперь зализаны

Злые раны волнами.

Что-то с вами сделалось, города старинные?

Там, где стены древние, церкви да кремли,

Словно пробудилися молодцы былинные

И, числом несметные, встали из земли.

Лапами грабастая,

Корабли стараются,

Тянут баржи с Каспия,

Тянут, надрываются,

Тянут, не оглянутся,

И на вёрсты многие

За крутыми тянутся

Берега пологие.

[1972]

БЕДА

Я несла свою Беду

По весеннему по льду.

Обломился лёд – душа оборвалася,

Камнем под воду пошла,

А Беда, хоть тяжела,—

А за острые края задержалася.

И Беда с того вот дня

Ищет по свету меня.

Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками.

А что я не умерла,

Знала голая ветла

Да ещё перепела с перепёлками.

Кто ж из них сказал ему,

Господину моему,—

Только выдали меня, проболталися.

И от страсти сам не свой

Он отправился за мной,

А за ним – Беда с Молвой увязалися.

Он настиг меня, догнал,

Обнял, на руки поднял,

Рядом с ним в седле Беда ухмылялася…

Но остаться он не мог —

Был всего один денёк,

А Беда на вечный срок задержалася.

[1972]

* * *

Проделав брешь в затишьи,

Весна идет в штыки,

И высунули крыши

Из снега языки.

Голодная до драки,

Оскалилась весна,—

Как с языка собаки,

Стекает с крыш слюна.

Весенние армии жаждут успеха,

Всё ясно, и стрелы на карте прямы,

И воины в лёгких небесных доспехах

Врубаются в белые рати зимы.

Но рано веселиться!

Сам зимний генерал

Никак своих позиций

Без боя не сдавал.

Тайком под белым флагом

Он собирал войска,

И вдруг ударил с фланга

Мороз исподтишка.

И битва идет с переменным успехом:

Где – свет и ручьи, где – позёмка и мгла.

И воины в легких небесных доспехах

С потерями вышли назад из котла.

Морозу удирать бы,

А он впадает в раж.

Играет с вьюгой свадьбу —

Не свадьбу, а шабаш.

Окно скрипит фрамугой —

То ветер перебрал.

Но он напрасно с вьюгой

Победу пировал.

А в зимнем тылу говорят об успехах,

И наглые сводки приходят из тьмы,

Но воины в легких небесных доспехах

Врубаются клиньями в царство зимы.

Откуда что берется,—

Сжимается без слов

Рука тепла и солнца

На горле холодов.

Не совершиться чуду —

Снег виден лишь в тылах.

Войска зимы повсюду

Бросают белый флаг.

И дальше на север идет наступленье,

Запела вода, пробуждаясь от сна.

Весна неизбежна, ну, как обновленье,

И необходима, как просто весна.

Кто сладко жил в морозы —

Тот ждет и точит зуб

И проливает слезы

Из водосточных труб.

Но только грош им, нищим,

В базарный день цена —

На эту землю свыше

Ниспослана весна.

Два слова войскам – несмотря на успехи,

Не прячьте в чулан или старый комод

Небесные легкие ваши доспехи,—

Они пригодятся еще через год.

[1972]

БЕЛОЕ БЕЗМОЛВИЕ

Все года и века и эпохи подряд

Все стремится к теплу от морозов и вьюг.

Почему ж эти птицы на север летят,

Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие.

Вот под крыльями кончится лед,

И найдут они счастие птичее,

Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?

Что нас выгнало в путь по высокой волне?

Нам сиянья пока наблюдать не пришлось.

Это редко бывает – сиянья в цене!

Тишина. Только чайки – как молнии.

Пустотой мы их кормим из рук.

Но наградою нам за безмолвие

Обязательно будет звук.

Как давно снятся нам только белые сны,

Все иные оттенки снега замели.

Мы ослепли давно от такой белизны,

Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,

Наша слабость растает как тень.

И наградой за ночи отчаянья

Будет вечный полярный день.

Север, воля, надежда, – страна без границ,

Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.

Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,

Потому что не водится здесь воронья.

Кто не верил в дурные пророчества,

В снег не лег ни на миг отдохнуть,

Тем наградою за одиночество

Должен встретиться кто-нибудь.

[1972]

* * *

В заповеднике, вот в каком – забыл,

Жил да был Козёл – роги длинные.

Хоть с волками жил – не по-волчьи выл,

Блеял песенки всё козлиные.

И пощипывал он травку, и нагуливал бока,

Не услышишь от него худого слова.

Толку было с него, правда, – как с козла молока,

Но вреда, однако, тоже никакого.

Жил на выпасе, возле озерка,

Не вторгаясь в чужие владения,

Но заметили скромного козлика

И избрали в козлы отпущения.

Например, Медведь, баламут и плут,

Обхамит кого-нибудь по-медвежьему,—

Враз Козла найдут, приведут и бьют

По рогам ему, и промеж ему.

Не противился он, серенький, насилию со злом,

А сносил побои весело и гордо.

Сам Медведь сказал: – Ребята, я горжусь Козлом!

Героическая личность козья морда!

Берегли Козла, как наследника.

Вышло даже в лесу запрещение

С территории заповедника

Отпускать Козла отпущения.

А Козел себе все скакал козлом,

Но пошаливать он стал втихомолочку:

Как-то бороду завязал узлом,

Из кустов назвал Волка сволочью.

И когда очередное отпущенье получал,—

Всё за то, что волки лишку откусили,—

Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал,

Но внимания тогда не обратили.

Пока хищники меж собой дрались,

В заповеднике крепло мнение,

Что дороже всех медведей и лис —

Дорогой Козёл отпущения.

Услыхал Козёл, да и стал таков:

– Эй, вы, бурые, – кричит, – светло-пегие!

Отниму у вас рацион волков

И медвежие привилегии!

Покажу вам козью морду настоящую в лесу!

Распишу туда-сюда по трафарету!

Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу,