Текст книги "Владимир Высоцкий"

Автор книги: Владимир Высоцкий

Письмо к другу,
или зарисовка о Париже

 
Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу —
то, что слышу, и то, что вижу, —
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь – издам книжонку
 
 
Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны – как в бане пассатижи.
 
 
Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья:
Они всё путают – и имя, и названья, —
И ты бы, Ваня, у них был – «Ванья».
 
 
А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны – как в русской бане лыжи!
 
 
Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь – и Пьер, и Жан.
Уже плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!
 
 
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!
 

1978

I. Охота на волков

 
Рвусь из сил – и из всех сухожилий,
Но сегодня – опять как вчера:
Обложили меня, обложили —
Гонят весело на номера!
 
 
Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень, —
На снегу кувыркаются волки.
Превратившись в живую мишень.
 
 
Идет охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
 
 
Не на равных играют с волками
Егеря – но не дрогнет рука, —
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.
 
 
Волк не может нарушить традиций, —
Видно, в детстве – слепые щенки —
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
 
 
И вот – охота на волков, идет охота, —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
 
 
Наши ноги и челюсти быстры, —
Почему же, вожак, – дай ответ —
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем – через запрет?!
 
 
Волк не может, не должен иначе.
Вот кончается время мое:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся – и поднял ружье.
 
 
Идет охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
 
 
Я из повиновения вышел —
За флажки, – жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
 
 
Рвусь из сил – и из всех сухожилий.
Но сегодня не так, как вчера:
Обложили меня, обложили —
Но остались ни с чем егеря!
 
 
Идет охота на волков, идет охота—
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу – и пятна красные флажков.
 

1968

II. Конец «Охоты на волков»,
или охота с вертолетов

Михаилу Шемякину

 
Словно бритва, рассвет полоснул по глазам.
Отворились курки, как волшебный сезам,
Появились стрелки, на помине легки, —
И взлетели стрекозы с протухшей реки,
И потеха пошла – в две руки, в две руки!
 
 
Вы легли на живот и убрали клыки.
Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,
Чуял волчие ямы подушками лап;
Тот, кого даже пуля догнать не могла б, —
Тоже в страхе взопрел и прилег – и ослаб.
 
 
Чтобы жизнь улыбалась волкам – не слыхал, —
Зря мы любим ее, однолюбы.
Вот у смерти – красивый широкий оскал
И здоровые, крепкие зубы.
 
 
Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу —
Псам еще не намылены холки!
Но – на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
 
 
Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,
К небесам удивленные морды задрав:
Либо с неба возмездье на нас пролилось,
Либо света конец – ив мозгах перекос, —
Только били нас в рост из железных стрекоз.
 
 
Кровью вымокли мы под свинцовым дождем —
И смирились, решив: все равно не уйдем!
Животами горячими плавили снег.
Эту бойню затеял не Бог – человек:
Улетающим – влет, убегающим – в бег…
 
 
Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,
В равной сваре – за нами удача.
Волки мы – хороша наша волчая жизнь,
Вы собаки – и смерть вам собачья!
 
 
Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу —
Чтобы в корне пресечь кривотолки!
Но – на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
 
 
К лесу – там хоть немногих из вас сберегу!
К лесу, волки, – труднее убить на бегу!
Уносите же ноги, спасайте щенков!
Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
И скликаю заблудшие души волков.
 
 
Те, кто жив, затаились на том берегу.
Что могу я один? Ничего не могу!
Отказали глаза, притупилось чутье…
Где вы, волки, былое лесное зверье,
Где же ты, желтоглазое племя мое?!
 
 
…Я живу, но теперь окружают меня
Звери, волчьих не знавшие кличей, —
Это псы, отдаленная наша родня.
Мы их раньше считали добычей.
 
 
Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу —
Обнажаю гнилые осколки.
Но – на татуированном кровью снегу
Тает роспись: мы больше не волки!
 

1978

Летела жизнь

 
Я сам с Ростова, я вообще подкидыш —
Я мог бы быть с каких угодно мест, —
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.
 
 
Живу – везде, сейчас, к примеру, – в Туле.
Живу – и не считаю ни потерь, ни барышей.
Из детства помню детский дом в ауле
В республике чечено-ишушей.
 
 
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
 
 
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь.
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть что, чего – за нож хватаюсь, —
Которого, по счастью, не ношу.
 
 
Как сбитый куст я по ветру волокся.
Питался при дороге, помня зло, но и добро.
Я хорошо усвоил чувство локтя —
Который мне совали под ребро.
 
 
Бывал я там, где и другие были, —
Все те, с кем резал пополам судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
 
 
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чем отказа там.
Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
 
 
А там – Сибирь – лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженых бичей, —
Где место есть для зэков, для евреев
И недоистребленных басмачей.
 
 
В Анадыре что надо мы намыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
 
 
Мы пили всё, включая политуру, —
И лак, и клей, стараясь не взболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру —
Так, что ли, умных нам не обмануть?!
 
 
Пью водку под орехи для потехи.
Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему – пилав, —
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
 
 
Мы дыры в деснах золотом забили.
Состарюсь – выну – денег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
 
 
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не завернули,
Писался я чечено-ингушом.
 
 
Одним досталась рана ножевая,
Другим – дела другие, ну а третьим —
третья треть…
Сибирь, Сибирь – держава бичевая, —
Где есть где жить и есть где помереть.
 
 
Я был кудряв, но кудри истребили —
Семь пядей из-за лысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
 
 
Воспоминанья только потревожь я —
Всегда одно: «На помощь! Караул!..»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы – город Барнаул.
 
 
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя, —
Те и другие были не отсюда,
Но воевали – словно за себя.
 
 
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, —
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный – вылетел в трубу.
 

1978

Райские яблоки

 
Я когда-то умру – мы когда-то всегда умираем, —
Как бы так угадать, чтоб не сам – чтобы
в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, —
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
 
 
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее на бок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах наберу бледно-розовых
яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
 
 
Прискакали – гляжу – пред очами не райское
что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто – беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап – тысяч пять – на коленях сидел.
 
 
Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым
словом.
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик слишком долго возился
с засовом —
И кряхтел, и ворчал, и не смог отворить – и ушел.
 
 
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, – нас встречают малиновым
звоном!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
 
 
Всем нам блага подай, да и много ли требовал
я благ?!
Мне – чтоб были друзья, да жена – чтобы пала
на гроб, —
Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
 
 
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой – он апостол, а я – остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…
Но сады сторожат – и убит я без промаха в лоб.
 
 
И погнал я коней прочь от мест этих гиблых
и зяблых, —
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью
пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!
 

1978

Лекция о международном положении,
прочитанная человеком,
посаженным на 15 суток
за мелкое хулиганство,
своим сокамерникам

 
Я вам, ребяты, на мозги не капаю,
Но вот он перегиб и парадокс:
Ковой-то выбирают римским папою —
Ковой-то запирают в тесный бокс.
 
 
Там все места – блатные расхватали и
Пришипились, надеясь на авось, —
Тем временем во всей честной Италии
На папу кандидата не нашлось.
 
 
Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, —
Я б засосал стакан – ив Ватикан!
 
 
Церковники хлебальники разинули,
Замешкался маленько Ватикан, —
Мы тут им папу римского подкинули —
Из наших, из поляков, из славян.
 
 
Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в папы римские, —
А в мамы взять – естественно, тебя!
 
 
Жаль, на меня не вовремя накинули аркан, —
Я б засосал стакан – и в Ватикан!
 
 
При власти, при деньгах ли, при короне ли —
Судьба людей швыряет как котят.
Но как мы место шаха проворонили?!
Нам этого потомки не простят!
 
 
Шах расписался в полном неумении —
Вот тут его возьми и замени!
Где взять? У нас любой второй в Туркмении —
Аятолла и даже Хомейни.
 
 
Всю жизнь мою в ворота бью рогами,
как баран,—
А мне бы взять Коран – и в Тегеран!
 
 
В Америке ли, в Азии, в Европе ли —
Тот нездоров, а этот вдруг умрет…
Вот место Голды Меир мы прохлопали,—
А там – на четверть бывший наш народ.
 
 
Плывут у нас по Волге ли, по Каме ли
Таланты – все при шпаге, при плаще, —
Руслан Халилов, мой сосед по камере, —
Там Мао делать нечего вообще!
 

1979

I. Москва – Одесса

 
В который раз лечу Москва – Одесса, —
Опять не выпускают самолет.
А вот прошла вся в синем стюардесса
как принцесса —
Надежная, как весь гражданский флот.
 
 
Над Мурманском – ни туч, ни облаков,
И хоть сейчас лети до Ашхабада,
Открыты Киев, Харьков, Кишинев,
И Львов открыт, – но мне туда не надо!
 
 
Сказали мне: «Сегодня не надейся —
Не стоит уповать на небеса!»
И вот опять дают задержку рейса на Одессу
Теперь – обледенела полоса.
 
 
А в Ленинграде – с крыши потекло, —
И что мне не лететь до Ленинграда?!
В Тбилиси – там все ясно, там тепло.
Там чай растет – но мне туда не надо!
 
 
Я слышу: ростовчане вылетают, —
А мне в Одессу надо позарез!
Но надо мне туда, куда меня не принимают, —
И потому откладывают рейс.
 
 
Мне надо – где сугробы намело,
Где завтра ожидают снегопада!..
А где-нибудь все ясно и светло —
Там хорошо – но мне туда не надо!
 
 
Отсюда не пускают, а туда не принимают, —
Несправедливо – грустно мне, – но вот
Нас на посадку скучно стюардесса приглашает,
Доступная, как весь гражданский флот.
 
 
Открыли самый дальний закуток,
В который не заманят и награды,
Открыт закрытый порт Владивосток,
Париж открыт – но мне туда не надо!
 
 
Взлетим мы, распогодится – теперь запреты
снимут!
Напрягся лайнер, слышен визг турбин…
А я уже не верю ни во что – меня не примут, —
Опять найдется множество причин.
 
 
Мне надо – где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада!..
Открыли Лондон, Дели, Магадан —
Открыто все – но мне туда не надо!
 
 
Я прав, хоть плачь, хоть смейся, – но опять
задержка рейса —
И нас обратно к прошлому ведет
Вся стройная, как «Ту», та стюардесса
мисс Одесса, —
Похожая на весь гражданский флот.
 
 
Опять дают задержку до восьми —
И граждане покорно засыпают…
Мне это надоело, черт возьми, —
И я лечу туда, где принимают!
 

1968

II. Через десять лет

 
Еще бы – не бояться мне полетов,
Когда начальник мой, Е. Б. Изотов,
Жалея вроде, колет как игла:
«Эх, – говорит, – бедняга!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была!..»
 
 
Хотя бы сплюнул: всё же люди – братья,
И мы вдвоем и не под кумачом, —
Но знает, черт, и так для предприятья
Я – хоть куда, хоть как и хоть на чем!
 
 
Мне не страшно: я навеселе, —
Чтоб по трапу пройти не моргнув.
Тренируюсь, уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
 
 
Но, слава богу, я не вылетаю —
В аэропорте время коротаю
Еще с одним таким же – побратим, —
Мы пьем седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И может быть – туда, куда летим.
 
 
Пусть в ресторане не дают навынос,
Там радио молчит – там благодать, —
Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на
Вильнюс!..
Спокойно продолжайте выпивать!»
 
 
Мне летать – острый нож и петля:
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И еще – безопасности для —
Должен я сам себя пристегнуть!
 
 
У автомата – в нем ума палата —
Стою я, улыбаюсь глуповато:
Такое мне ответил автомат!..
Невероятно – в Ейске —
Почти по-европейски:
Свобода слова, – если это мат.
 
 
Мой умный друг к полудню стал ломаться —
Уже наряд милиции зовут:
Он гнул винты у «Ила-18»
И требовал немедля парашют.
 
 
Я приятеля стал вразумлять:
«Пепла, Пашенька, Пепла, Пашут!
Если нам по чуть-чуть добавлять.
Тебе на кой тебе шут пареппют!..»
 
 
Он пояснил – такие врать не стешут:
Летел он раз, ремнями не затянут.
Вдруг – взрыв! Но он был к этому готов:
И тут нашел лазейку —
Распрешил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов…
 
 
Мы от его рассказа обалдели!
А здесь всё переносят – и не зря —
Все рейсы за последние недели
На завтра – тридцать третье декабря.
 
 
Я напрасно верчусь на пупе,
Я напрасно волнуюсь вообще:
Если в воздухе будет ЧП —
Приземлюсь на китайском плаще!
 
 
Но, смутно беспокойство ощущая.
Припоминаю: вышел без плаща я, —
Ну что ж ты натворила, Кать, а Кать!
Вот только две соседки —
С едой всучили сетки,
А сетки воздух будут пропускать…
 
 
Мой вылет объявили, что ли? Я бы
Не встал – теперь меня не подымай!
Я слышу: «Пассажиры на ноябрь!
Ваш вылет переносится на май!»
 
 
Зря я дергаюсь: Ейск не Бейрут, —
Пассажиры спокойней ягнят.
Террористов на рейс не берут,
Неполадки к весне устранят.
 
 
Считайте меня полным идиотом.
Но я б и там летал Аэрофлотом:
У них – гуд бай – ив небо, хошь
не хошь.
А здесь – сиди и грейся:
Всегда задержка рейса, —
Хоть день, а все же лишний проживешь!
 
 
Мы взяли пунш и кожу индюка – бр-р!
Снуем теперь до ветру в темноту:
Удобства – во дворе, хотя – декабрь,
И Новый год – летит себе на «Ту».
 
 
Друг мой честью клянется спьяна.
Что он всех, если надо, сместит.
«Как же так. – говорит, – вся страна
Никогда никуда не летит!..»
 
 
…А в это время гдей-то в Красноярске,
На кафеле рассевшись по-татарски,
О промедленье вовсе не скорбя,
Проводит сутки третьи
С шампанским в туалете
Сам Новый год – и пьет сам за себя!
 
 
Помешивая воблою в бокале.
Чтоб вышел газ – от газа он блюет, —
Сидит себе на аэровокзале
И ждет, когда наступит новый год.
 
 
Но в Хабаровске рейс отменен —
Там надежно засел самолет, —
Потому-то и новых времен
В нашем городе не настает!
 

1979

Грусть моя, тоска моя
Вариации на цыганские темы

 
Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, —
Чувствую – дышу и хорошею…
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
 
 
Я ее и знать не знал, меняя города, —
А она мне шепчет: «Как ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.
 
 
Одному идти – куда ни шло, еще могу, —
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу, —
С виду прост, а изнутри – коварен.
 
 
Я не клевещу, подобно вредному клещу
Впился сам в себя, трясу за плечи.
Сам себя бичую я и сам себя хлещу, —
Так что – никаких противоречий.
 
 
Одари, судьба, или за деньги отоварь! —
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя – чахоточная тварь, —
До чего ж живучая хвороба!
 
 
Поутру не пикнет – как бичами ни бичуй,
Ночью – бац! – со мной на боковую.
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй, —
Гадом буду, я не приревную!
 

1980

* * *

 
Люди говорили морю: «До свиданья»,
Чтоб приехать вновь они могли —
В воду медь бросали, загадав желанья, —
Я ж бросал тяжелые рубли.
 
 
Может, это глупо, может быть – не нужно, —
Мне не жаль их – я ведь не Гобсек.
Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!
 
 
Он нырнет, отыщет, радоваться будет.
Удивляться первых пять минут, —
После злиться будет: «Вот ведь, – скажет, – люди!
Видно, денег куры не клюют».
 
 
Будет долго мыслить головою бычей:
«Пятаки – понятно – это медь.
Ишь – рубли кидают, – завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!»
 
 
Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал —
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем боле – что я загадал!
 

<1962 или 1963>

* * *

 
Экспресс Москва-Варшава, тринадцатое место, —
В приметы я не верю – приметы ни при чем:
Ведь я всего до Минска, майор – всего до Бреста, —
Толкуем мы с майором, и каждый – о своем.
 
 
Я ему про свои неполадки.
Но ему незнакома печаль:
Материально – он в полном порядке,
А морально… Плевать на мораль!
 
 
Майор неразговорчив – кончал войну солдатом, —
Но я ему от сердца – и потеплел майор.
Но через час мы оба пошли ругаться матом,
И получился очень конкретный разговор.
 
 
Майор чуть-чуть не плакал, что снова уезжает,
Что снова под Берлином еще на целый год:
Ему без этих немцев своих забот хватает, —
Хотя бы воевали, а то – наоборот…
 
 
Майор сентиментален – не выдержали нервы:
Жена ведь провожала, – я с нею говорил.
Майор сказал мне после: «Сейчас не сорок первый,
А я – поверишь, парень! – как снова пережил».
 

1966

* * *

 
Что сегодня мне суды и заседанья —
Мчусь галопом, закусивши удила:
У меня приехал друг из Магадана —
Так какие же тут могут быть дела!
 
 
Он привез мне про колымскую столицу небылицы, —
Ох, чего-то порасскажет он под водку мне
в охотку! —
Может, даже прослезится долгожданная девица —
Комом в горле ей рассказы про Чукотку.
 
 
Не начну сегодня нового романа,
Плюнь в лицо от злости – только вытрусь я:
У меня не каждый день из Магадана
Приезжают мои лучшие друзья.
 
 
Спросит он меня, конечно, как ребятки, —
всё в порядке! —
И предложит рюмку водки без опаски – я в завязке.
А потом споем на пару – ну конечно, дай гитару! —
«Две гитары», или нет – две новых сказки.
 
 
Не уйду – пускай решит, что прогадала, —
Ну и что же, что она его ждала:
У меня приехал друг из Магадана —
Попрошу не намекать, – что за дела!
 
 
Он приехал не на день – он все успеет, – он умеет! —
У него на двадцать дней командировка —
правда, ловко?
Он посмотрит все хоккей – поболеет, похудеет, —
У него к большому старту подготовка.
 
 
Он стихов привез небось – два чемодана, —
Хорошо, что есть кому его встречать!
У меня приехал друг из Магадана, —
Хорошо, что есть откуда приезжать!
 

1966

* * *

 
Подымайте руки,
в урны суйте
Бюллетени, даже не читав, —
Помереть от скуки!
Голосуйте,
Только, чур, меня не приплюсуйте:
Я не разделяю ваш устав!
 

<1967>

Забыли

 
Икона висит у них в левом углу —
Наверно, они молокане, —
Лежит мешковина у них на полу,
Затоптанная каблуками.
 
 
Кровати да стол – вот и весь их уют, —
И две – в прошлом винные – бочки, —
Я словно попал в инвалидный приют —
Прохожий в крахмальной сорочке.
 
 
Мне дали вино – и откуда оно! —
На рубль – два здоровых кувшина, —
А дед – инвалид без зубов и без ног —
Глядел мне просительно в спину.
 
 
«Желаю удачи!» – сказал я ему.
«Какая там на хрен удача!»
Мы выпили с ним, посидели в дыму, —
И начал он сразу, и начал!..
 
 
«А что, – говорит, – мне дала эта власть
За зубы мои и за ноги!
А дел – до черта, – напиваешься всласть —
И роешь культями дороги.
 
 
Эх, были бы ноги – я б больше успел,
Обил бы я больше порогов!
Да толку, я думаю, – дед просипел, —
Да толку б и было немного».
 
 
«Что надобно, дед?» – я спросил старика.
«А надобно самую малость:
Чтоб – бог с ним, с ЦК, – но хотя бы ЧК
Судьбою интересовалась…»
 

<1967>

* * *

 
Запретили все цари всем царевичам
Строго-настрого ходить
по Гуревичам,
К Рабиновичам не сметь, тоже – к Шифманам, —
Правда. Шифманы нужны лишь для рифмы нам.
 
 
В основном же речь идет за Гуревичей —
Царский род ну так и прет к ихней девичьей:
Там три дочки, три сестры, три красавицы —
За царевичей цари опасаются.
 
 
И Гуревичи всю жизнь озабочены —
Хоть живьем в гроба ложись из-за доченек!
Не устали бы про них песню петь бы мы.
Но назвали всех троих дочек ведьмами.
 
 
И сожгли всех трех – цари – их умеючи, —
И рыдали до зари все царевичи,
Не успел растаять дым от костров еще,
А царевичи пошли к Рабиновичам.
 
 
Там три дочки, три сестры, три красавицы —
И опять, опять цари опасаются.
Ну а Шифманы смекнули – и Жмеринку
Вмиг покинули, – махнули в Америку.
 

<1967 или 1968>

* * *

 
Маринка, слушай, милая Маринка,
Кровиночка моя и половинка, —
Ведь если разорвать, то – рубь за сто —
Вторая будет совершать не то!
 
 
Маринка, слушай, милая Маринка,
Прекрасная, как детская картинка!
Ну кто сейчас ответит – что есть то?
Ты, только ты, ты можешь – и никто!
 
 
Маринка, слушай, милая Маринка,
Далекая, как в сказке Метерлинка,
Ты – птица моя синяя вдали, —
Вот только жаль – ее в раю нашли!
 
 
Маринка, слушай, милая Маринка,
Загадочная, как жилище инка,
Идем со мной! Куда-нибудь, идем, —
Мне все равно куда, но мы найдем!
 
 
Поэт – и слово долго не стареет —
Сказал: «Россия, Лета, Лорелея», —
Россия – ты, и Лета, где мечты.
Но Лорелея – нет. Ты – это ты!
 

1969