Текст книги "Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы"

Автор книги: Владимир Полудняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– И этому будут верить?

– Да вы же сами почти все подтвердили.

– Что я подтвердил?! – в запале закричал Богданов. – То, что были беседы на житейские темы, а мне-то приписывают антисоветчину! Как можно, оказывается, извратить самые обычные слова! Вызовите Аннушку, она скажет, как было на самом деле!

Губарев оживился и быстро спросил:

– Она не способна на ложные показания?

Богданов, успокоившись, тихо ответил:

– Мы любим друг друга. В последние года полтора, правда, она находится под влиянием отца и брата, но черное назвать белым… Нет, на это Анна не способна.

Богданов, говоря о жене, почувствовал, как у него потеплело на душе от того чувства, которое он сохранил на протяжении шестилетнего супружества. Свой брак он считал счастливым. Познакомились они довольно банально – в кино. Разговорились, он проводил девушку до дома, а потом почти целый год они встречались не реже двух раз в неделю. Сорокалетний Богданов боготворил молодую, красивую Анюту, вел себя сдержанно, боясь ее обидеть неловким словом или жестом. Он долго сомневался в возможности брака между ними, понимая, что большая разница в возрасте в дальнейшем может сказаться на их отношениях.

Анне льстило ухаживание взрослого, сильного мужчины, который полностью соответствовал ее идеальным представлениям о мужчине-защитнике, мужчине-опоре. Его твердость, серьезность и выдержка, его волевое лицо импонировали ей. Она часто ловила взгляды встречных женщин, которые они украдкой бросали на ее спутника. Кроме того, с ним было интересно проводить время, так как это был эрудированный, культурный человек. Она влюбилась в него не сразу. Только через несколько месяцев она поняла, что ей его не хватает ежедневно и что никто другой ей не нужен.

Ворчание отца на безродность Богданова, продолжавшего жить в служебной комнате, прекратилось, когда в 1934 году его назначили начальником инспекции водного транспорта. Они поженились. Семейная жизнь протекала без особых проблем. Порой возникали трудные разговоры – он хотел ребенка, а она возражала, что еще молода и ей надо закончить учебу в институте. Богданов смирился и против воли жены не шел. У каждого сохранился свой круг общения, в этом они друг друга не стесняли. В спорах мужа с отцом и братом она всегда принимала сторону Богданова, гордясь его умом.

В 1940 году, однако, у Анны появились признаки охлаждения к мужу, которым Богданов не придал особого значения, так как настроение жены менялось нередко и раньше, а он полагал, что все, что зависит от него, он сделает. Богданов не подозревал, что за Анной стал ухаживать импозантный тридцатилетний Дорошевич, начальник отдела по месту работы жены. Не скупясь на комплименты и на всяческие проявления восхищения, он соблазнял ее посулами роскошной жизни: профессорской квартирой, дачей в Левашово, ежегодными поездками в Крым и на Кавказ. Все это льстило тщеславию молодой женщины, но грани дозволенного она не переступала, сохраняя видимость благополучия в семье. Она никак не могла найти выхода из двусмысленного положения, в котором оказалась.

Как-то в ее присутствии случилась очередная дискуссия за обеденным столом, когда подвыпивший Богданов и Черкасов заспорили с Гаврилой Васильевичем о недостатках в снабжении населения товарами, об угрозе войны и оснащенности нашей армии.

Анна долго колебалась, но после очередной ссоры с мужем написала письмо в горком партии, изложив высказывания Богданова, а заодно и Черкасова таким образом, чтобы ими заинтересовались соответствующие органы.

Богданов не знал и не мог знать об этом. Думая о жене, он не сомневался в ее преданности и любви.

– Ну, что ж, – прервав мысли Богданова о жене, сказал следователь, – ваша жена допрошена, и она дала аналогичные показания, изобличающие вас в контрреволюционной пропаганде.

– Что-о-о?! – от неожиданности у Богданова перехватило дыхание.

Довольный произведенным на подследственного эффектом, следователь сухо сказал:

– Вы прекрасно слышали, что.

– Вы сказали, что Анна меня изобличает?! – выдохнул Богданов, но тут же успокоился и махнул рукой на Губарева, как на человека, который неумно пошутил. – Да нет. На пушку берете. Как это жена может дать такие показания? Абсурд! Такого быть не может.

– Тем не менее это факт.

Богданов, резко наклонясь вперед, ударился грудью о стол и закричал:

– Покажите, не верю!

Губарев, поправив сдвинувшийся стол, посмотрел прямо в глаза Богданову, и тот вдруг увидел в глазах следователя сочувствие. Богданов понял, что слова следователя – правда.

– Дайте посмотреть, – упавшим голосом попросил он.

Следователь полистал страницы, вытащил из стопки бумаг несколько листов и положил перед Богдановым.

Тот впился глазами в ровные строки чужого почерка. Его не покидала надежда, что все это прием следователя, которому нужно получить от него соответствующие показания. Увидев незнакомый почерк, он хотел было радостно воскликнуть: «ага, что я говорил!», но внизу каждой страницы чернела знакомая четкая подпись Анны, а в конце протокола были слова, написанные ее рукой «с моих слов записано верно и мною прочитано».

Словно сквозь запотевшее стекло, читал Богданов показания жены: о том, что он говорил о запрещении абортов, о кабальных законах 1940 года, о тяжелом положении мужика на селе, о восхвалении Троцкого и Зиновьева, о его пораженчестве, преклонении перед военной мощью Германии, о желании выйти из рядов ВКП(б).

Он не заметил, что следователь предъявил ему не весь протокол, в нем отсутствовал первый лист, где было записано о заявлении Левантовской в горком партии по поводу его контрреволюционной пропаганды. Когда Богданов кончил читать, лицо его было совсем серым. Он безвольно привалился к спинке стула и сказал:

– Бедная Анюта, не смогла устоять. Эти показания ее вынудили дать, это же совершенно ясно. На очной ставке все прояснится.

Эти слова были сказаны им с интонацией, в которой можно было уловить даже какое-то облегчение, потому что он не допускал и мысли о предательстве жены.

– Вы хотите очной ставки с женой? – удивился Губарев.

– А что здесь удивительного? Свидетель меня уличает, я отрицаю. Без очной ставки, как я понимаю, не обойтись, – Богданов оживился, – я буду настаивать на очной ставке с женой.

Но очной ставки между ними не последовало. Следователь считал достаточными те доказательства, которые были собраны, и в течение двух суток дело завершил. Богданов так до конца и не узнал, что дело против него и Черкасова началось с заявления жены.

Через пятнадцать лет – 24 августа 1956 года Президиум Областного суда рассмотрел протест заместителя Генерального Прокурора СССР по делу Богданова Павла Сергеевича и Черкасова Александра Ивановича, в котором был поставлен вопрос об отсутствии в действиях осужденных состава преступления. Президиум удовлетворил протест, отменив Постановление Особого совещания от 18 июня 1941 года, и указал:

«Богданов и Черкасов виновными себя не признали. Показания свидетелей Левантовских сомнительны, так как каждый из них показал о разных разговорах Богданова и Черкасова, кроме того, свидетели находились в неприязненных отношениях с Богдановым. Объективность и достоверность их показаний вызывает сомнения. По этим же основаниям нельзя признать убедительными и показания свидетеля Уралова в отношении Черкасова».

К делу приобщена справка о смерти Богданова 17 июня 1942 года от туберкулеза легких в лагере в Красноярском Крае и расписка Черкасова в получении реабилитирующего его Постановления Президиума.

…На следующий прием во вторник Левантовская пришла первой. Алексеев с любопытством смотрел в холодное, напряженное лицо пожилой женщины, о прошлом которой он знал все или почти все.

– Я за справкой. Она готова? – не здороваясь и не садясь в кресло, спросила она.

– У меня только один вопрос.

– Никаких вопросов, – сухо осадила Левантовская и нетерпеливо протянула руку к столу, – я не подсудимая, а жена незаконно репрессированного.

– Ну, что ж, как хотите… А справку мы вам, – Алексеев выделил голосом обращение, – выдать не можем.

– Почему? – резко спросила она.

– По материалам дела. Вы прекрасно знаете, почему. Вашей дочери справку уже выдали, и если бы она обратилась за дубликатом, выдали бы снова, а вам – нет.

Левантовская все поняла. Ее надежда на то, что дело никто читать не будет, рухнула. Она еще сделала слабую попытку объяснить мотивы своего тогдашнего поступка: «…Время было такое… Я не могла поступить иначе…», но Алексеев, разволновавшись, сказал ей то, что она хотела скрыть от самой себя. То, что это она посадила, а фактически убила мужа. Что именно она, Левантовская, непосредственно причастна к тому страшному времени, когда решающее значение имели и ее доносы.

Хорошо зная свои права, Левантовская еще пыталась требовать справку о реабилитации мужа, грозить, что будет жаловаться в газеты и в вышестоящие инстанции, но Алексеев предупредил ее, что в таком случае он всем объяснит, почему ей отказано в выдаче справки.

Левантовская молча повернулась и вышла из кабинета. В дальнейшем, ни через месяц, ни через год жалоб от Левантовской не поступало.

Не твори дела в субботу

Процесс прошел быстро и для подсудимого и для других участников судебного заседания – всего за два часа. Только что состав суда ушел в совещательную комнату, и огромный зал Городского суда, в котором-то и было всего полтора десятка человек, опустел. Люди, среди которых в основном были допрошенные судом свидетели, вышли кто покурить, кто пройтись по набережной Фонтанки, а кто и посудачить о деле и судьбе подсудимого. Выходили они тихо, говорили вполголоса, будто с похорон, явно сочувствуя подсудимому, который остался там, в зале суда в ожидании приговора.

Последними шли прокурор с адвокатом. Они перебрасывались какими-то незначащими словами, не имеющими к делу ни малейшего отношения, и делали это не из вежливости, а скорее от неловкости и досады. Вина подсудимого была полностью доказана, но они оба понимали, что все, что случилось, было для подсудимого лишь роковым стечением обстоятельств, которого могло бы и не быть.

Проходя мимо первой скамьи, адвокат ободряюще похлопал по плечу подсудимого, но тот никак на это не отреагировал. Вадим Алмазов, высокий тридцатилетний парень, талантливый инженер, быстро продвигался по службе и недавно был назначен начальником отдела в институте, который в народе называют «ящиком». Сейчас он сидел в зале суда, опершись локтями в колени и обхватив голову руками. Казалось, что Вадим был в состоянии полной прострации и совершенно не воспринимал окружающее… Совещание судей должно было кончиться не раньше чем через сорок минут. Из выступлений прокурора и адвоката Вадим понял, что самое страшное, чего он боялся, – тюрьма – наверное миновало его. Ему стало от этого легче, но не намного. Он понимал, что судимость ломала всю его, так успешно начатую научную и профессиональную карьеру. Увлекательная работа, причастность к созданию новейшей техники, совершенство которой напрямую зависело и от его интеллектуальных усилий, талантливый коллектив, в котором он работал, – все это теперь становилось прошлым. И впереди – неясное будущее. А жена и дочка?

Теперь в анкетах, которые приходится заполнять время от времени, Ирише надо будет указывать, что ее муж судим за государственное преступление. А лет через десять и Оленьке придется то же самое писать о своем отце.

Жена на суд не пошла, не смогла, а вернее не захотела быть свидетелем его позора и слабости. Ведь она привыкла видеть его совсем другим – удачливым, уверенным в себе и в будущем. А как она была нужна ему сейчас, чтобы дать ему надежду на то, что не все рухнуло, что не ослабла его главная опора в жизни – семья.

Вадим ждал решения судей. Адвокат, милый интеллигентный человек, как мог, внушал Вадиму надежду на мягкий исход, убеждал не отчаиваться и, видимо, был прав в отношении меры наказания. Все уже было позади, на все вопросы были получены ответы, но абсурдность событий, главным участником которых стал Вадим и которые привели его на скамью подсудимых, не давала покоя. Заставляли все время прокручивать и прокручивать в голове, уже вхолостую, воспоминания тех дней. Не задержался бы Вадим на работе на полчаса – и не было бы этих двух месяцев расследования, не было бы суда, не было бы приговора.

Это была пятница. День оказался тяжелым, но вовсе не потому, что была тяжела работа или ее оказалось неожиданно много. От работы Вадим никогда не уставал. Наоборот, она была настолько интересна и увлекательна, что держала Вадима, да и всех его сослуживцев, всегда в тонусе и напряжении. Каждое утро на работу хотелось бежать. Насыщенный до предела рабочий день зачастую кончался уже поздним вечером. Но эта пятница проходила тяжело, потому что Вадим спал накануне только два часа. Обычно преферанс у него был по субботам, но Лев Макарович, его сослуживец, собирался в отпуск, и решили организовать прощальную пульку в четверг. Думали сыграть одну, посидеть вечерок, а получилось три и закончили около пяти утра. Взбодрив себя двойной дозой кофе, Вадим чувствовал себя с утра неважно, но постепенно вошел в обычный стремительный ритм – звонки, совещания, обсуждение заданий, десятки контактов, эмоциональных диалогов, – все это отодвинуло усталость от бессонной ночи на задний план. Завтра суббота, поездка с семьей на дачу, два выходных – в любом случае будет время выспаться.

Около пяти вечера, когда все засобирались домой, к Вадиму заглянул руководитель группы Евгений Томский, Женя, лысоватый крепыш, ровесник Алмазова. Медлительный тугодум, долго вникавший в поставленные задачи, но, как правило, предлагающий неординарные, блестящие решения, – он вызывал уважение и у сотрудников и у начальства. Образец педантичного упорства, Томский был надежен именно тем, что для него качество всегда стояло на первом месте, сроки – только на втором.

– Ты домой? Может, сгоняем партию в теннис? – предложил Женя – Рабочий день кончился. Все уже ушли.

Вадим согласился не сразу. День прошел тяжело, недосып давал себя знать. Но и взбодриться было явно не лишним. Они составили два стола, вместо сетки соорудили заборчик из книг, и теннисный шарик застучал туда-сюда…

Неожиданно раздался телефонный звонок. Женя снял трубку: «Да, это десятый отдел… Руководитель группы Томский… Задержались немного, Павел Петрович.» Вадим насторожился – это звонил директор института – и вопросительно посмотрел на Женю. Тот недоуменно пожал плечами и продолжал в трубку: «В отделе никого, я да начальник отдела… Хорошо, передаю ему трубку, Павел Петрович». Зажав ладонью трубку, Томский сказал, что шеф мрачный какой-то и чего-то от Вадима хочет. У Алмазова не было настроения сейчас, когда рабочая неделя фактически кончилась, снова общаться с начальством. «Не мог сказать, что меня нет,» – проворчал он Томскому, но тот только махнул рукой, поздно, мол, не сообразил.

Директор поинтересовался, как Алмазов относится к командировке в Москву. Ездить по делам в Москву Вадиму приходилось часто, примерно раз в месяц. Он ответил, что относится к этому положительно, и спросил, надолго ли? И тут Петр Петрович сообщил, что ехать надо на один день и сегодня. Но это совсем не укладывалось в планы Алмазова, и он попытался возразить: мол, жена… семья… обстоятельства… Однако директор, жестко прервав разговор, пригласил его немедленно зайти к себе и прихватить с собой Томского.

Они подошли к приемной директора. Прошло уже полчаса, как закончился рабочий день, но, к их удивлению, в приемной на своем обычном месте сидела секретарь директора Алла Георгиевна и здесь же находилась Трушина – старший инспектор спецотдела. Алла Георгиевна попросила Алмазова и Томского немного подождать, Павел Петрович сейчас как раз говорит с Москвой. Через какое-то время директор пригласил их зайти. Алле Георгиевне он приказал ни с кем его не соединять, за исключением Главка. В кабинете он сел за поперечный стол напротив них, улыбнулся, предложил сигареты, устало взглянул на электронные часы, стоящие на телевизоре, и спросил, как дела. Не дожидаясь ответа, привстал, дотянулся до своего стола, взял узкую полоску бумаги и положил ее перед Алмазовым. Это была телеграмма: Саврасову. 19-го к 10 часам представить в Главк разработки по теме А-2713. Гордеев.

– Вот, получил час назад. Звонил туда, подтвердили. Надо везти, – сказал директор.

– Павел Петрович, а почему же вы не отправили спецсвязью, – еще произнося вопрос, Вадим уже понял его бессмысленность. – Да и почему так спешно?

– Вадим Александрович, ну, какая спецсвязь в шесть вечера, ты же понимаешь. Что же ты думаешь, я не возмутился? Звонил Гордееву, что мы не пожарная команда. Ну, и что же? Да ничего… Завтра, в субботу, совещание в Главке. Сбор экстренный, указание свыше. Что-то там у них стряслось. Да и не могу я вам сказать. Одним словом, – надо, так мне было приказано, так и я говорю вам – надо!

– Павел Петрович, – возразил Алмазов, – для всех ясно, что это за документация. Как же можно ее вот так, просто, переправлять? Где же гарантия безопасности, сохранности. Я на себя это взять не могу!

Саврасов встал, обошел вокруг стола, поднял одну телефонную трубку, другую, третью, взял пепельницу, хотя одна уже стояла около Вадима и Евгения, затем поправил календарь с ослепительно улыбающейся стюардессой, постучал ногтем по корпусу часов. Все это он делал как-то замедленно, автоматически, думал о своем, не глядя на подчиненных. Утопив кнопку селектора, отрывисто спросил: «Алла Георгиевна, как с билетами?» Секретарь сообщила, что с билетами все в порядке и что в приемной ждет Трушина, – что ей передать? С трудом сдержав раздражение, директор велел всем быть на месте и ждать, пока не будет отбоя.

– Вот что, ребята, – Саврасов снова сел напротив них, закурил и продолжил, – бывает так, что приходится действовать вопреки своим принципам, чем-то жертвовать. Разве у вас не бывало случаев, когда приходилось делать не то и не так, как положено? Я, конечно, исключаю криминал. Вынужденность поступков – явление распространенное, верно же? Вспомнил я сейчас одну историю, сам в ней участвовал.

В сорок пятом под Берлином я, двадцатидвухлетний капитан, командовал батальоном. Помню, все уже жили в предчувствии близкой победы, думая о мире, о возвращении домой, и в эти последние недели каждая новая смерть была особенно страшной и бессмысленной. Нам казалось, что дожать фашиста можно малой кровью, но не тут-то было, дрался он зверски, остервенело. Наш полк застрял на пересечении двух дорог: фаустники крепко засели в разрушенном каменном строении, пулеметным огнем и гранатометами остановили нашу колонну. Технику не развернуть, вокруг дорог открытая местность, густо пересеченная оврагами, а перед развалинами – как на биллиардном столе. Командир полка, подполковник Седов, собрал комбатов и приказал мне: «Капитан, полчаса тебе: эту огневую точку уничтожить.» Я попытался возразить и предложил подождать до темноты, когда взять фрицев будет несложно. Куда там!.. Седов как гаркнет: «Ты что, не понимаешь задачи?! К семнадцати ноль-ноль мы должны с соседними полками замкнуть линию охвата, перекрыть наше направление. Полчаса тебе, не больше! Иначе трибунал. Все! Любой ценой взять объект, понял?!»

Дорого нам обошлись эти полчаса. Четырех парней послал на пулеметы, на верную смерть. Помню каждого: Саша Вихров, Галимзян Бахтияров, Ваня Клецко, Сережа Мягков. Сережа был сразу же убит, а Саша, Галимзян и Ваня доползли, хотя двое из них уже были ранены. Забросали фанатами немцев. В живых остался только Вихров. Вот так. И тогда и сейчас понимаю, что без жертв не обойтись, но когда заведомо идешь на это, да к тому же не сам, а других посылаешь, – худо на душе становится.

– Так то было в военное время, – сказал Вадим, – разве можно сравнивать.

– Но ведь и я вас не под пулеметы посылаю.

– Не могу взять на себя ответственность за эти документы, – твердо заявил Вадим.

– Ты сколько времени начальник отдела? – зло спросил директор.

– Это удар ниже пояса, Павел Петрович. Вы же прекрасно знаете, что совсем недавно. Понимаю вашу угрозу.

– Вадим Александрович, угрожают малым детям, а взрослым людям надо знать реальность. Ты руководитель отдела, пусть молодой, но уровень задач у тебя другой и спрос с тебя особый. Мы не в детском саду в игрушки играем, а сам знаешь, чем занимаемся!

Раздался сигнал селектора. Саврасов резко схватил трубку и, не слушая, рявкнул:

– Я занят. Ни с кем не соединять! – он, не глядя, швырнул трубку на рычаг и продолжал:

– Тема – вашего отдела, ситуация экстремальная, тебе все ясно?! – полуутвердительно, полувопросительно закончил он.

– Да я сегодня не могу…

– А что такое?

– Ночь не спал совсем.

– Болен, что ли?

– Да нет…

– Вадим, поезд ночной, выспишься. Утром в Москве будешь в порядке. День – там, ночным – обратно. В воскресенье – дома. Даю отгулы в понедельник и вторник. Договорились?

Алмазов, понимая всю ответственность возлагаемого на него дела, все еще пытался найти лазейку, чтобы отказаться от этой командировки.

Он поинтересовался, как будет организована поездка: ведь на него могут напасть хулиганы, ему может стать плохо или еще что-то случится, никто же не застрахован от этого. Но оказалось, что директор уже все предусмотрел. Понимая, что всякое может случиться в жизни, он сказал, что Вадима будет сопровождать Томский. «Как, вы не против, Евгений?» – обратился он к Томскому. Томский кивнул в знак согласия. Он понимал, что возражать бесполезно, да и не нужно. Директор поставил их в такие же условия, в которых находился сам, – Саврасов не мог не выполнить указание Главка.

– Ну и отлично, – заключил директор, – лучшего спутника не найти. Теперь дальше. Из брони горисполкома для вас взяты билеты на «Стрелу» в спальном вагоне, купе на двоих, посторонних не будет. В Москве, у вокзала, как уже договорено с Главком, вас будет ждать в 8 часов 30 минут утра «Волга», номер 30–18 ММТ. Командировочные и билеты получите у моего секретаря. Пакет – у Трушиной. Что еще?… Да, чуть не забыл. Сейчас тебя, Вадим Александрович, отвезет домой мой шофер. Он же отвезет тебя с пакетом и на вокзал, к поезду. Вот теперь, пожалуй, действительно все, – закончил он и ободряюще улыбнулся.

Через десять минут Вадим ехал домой в директорской машине. В дипломате он вез большой голубой пакет с пятью тяжелыми сургучными печатями и с грифом «совершенно секретно». В половине двенадцатого, за двадцать пять минут до отхода поезда Вадим и Евгений встретились в своем купе, маленькой уютной вагонной клетке на двоих. Алмазов был все с тем же дипломатом и с непрозрачной полиэтиленовой сумкой, на которой была изображена реклама Дома Ленинградской торговли. Евгений с шумом опустил на столик толстый портфель и спросил: «А эта сумка тебе зачем? Или купить чего-нибудь в Москве хочешь?» Вадим сказал, что ему не до покупок, а в сумке у него те самые, секретные материалы. Томский был удивлен и заметил, что это все равно, что нести пакет на виду у всех.

– В этом-то весь смысл, – удовлетворенный произведенным эффектом, убежденно сказал Вадим и спросил: – Если у меня в руках дипломат и вот такой полиэтиленовый пакет, то, поставь себя на место преступника, что тебя привлечет прежде всего?

– Ну, ты молоток, старик, – засмеялся Томский, – конечно, дипломат. Кому нужны какие-то газеты и журналы, лежащие в пакете.

– Вот и я так думаю, – устало улыбнулся Вадим, – куда бы его положить?

Он осмотрел купе, закрыл и снова открыл дверь, постучал по стенам, опустил и вновь поднял раму окна и только после этого положил пакет под подушку застеленной на ночь полки.

Евгений в это время доставал из портфеля продукты, деловито расставляя их на столике: сыр, колбасу, помидоры, огурцы, бутылку лимонада. Вадим добавил бутерброды с ветчиной, открыл банку сайры. Не без колебаний Томский извлек из портфеля плоскую фляжку коньяка и, аккуратно водрузив ее среди аппетитной закуски, вопросительно взглянул на Вадима.

– Я не буду, а ты как хочешь, – решительно отказался Вадим.

– Неважно себя чувствуешь? – с участием спросил Томский.

– Дело не в этом.

– А в чем же тогда? – удивился Евгений. Он с хрустом открутил колпачок и плеснул из фляжки в две пластмассовые стопки. – По пять грамм, а? Взбодриться надо.

– Нет, Женя, ты выпей, если хочешь, только немного, а я не буду. Понимаешь, я ведь так и не поспал. Вечером дел хватало по хозяйству.

– Так от коньячку крепче спать будешь, – обрадовался Женя, найдя, по его мнению, убедительный довод для Вадима составить ему компанию.

– Именно поэтому-то и не буду, – возразил Вадим, – не забывай, какое у нас с тобой дело. Но отказываюсь я не только поэтому, а потому что как-то раз, давно, я провел бессонную ночь, потом чуть-чуть выпил, и в результате все это едва не закончилось трагедией.

И Вадим рассказал свою историю.

…Это было четырнадцать лет назад, когда он закончил девятый класс и наступили летние каникулы. Вадим напросился на рыбалку с родственником, дядей Федей, и прихватил с собой своего закадычного дружка Серегу. Рыбачить они ехали на Вуоксу. Собирались тщательно, готовились основательно и, кроме рыболовных снастей, соответствующей экипировки и запаса продуктов, взяли с собой, по инициативе Сереги, «маленькую». Железнодорожное депо, где работал дядя Федя, имело свою базу отдыха на живописном берегу Вуоксы, там была лодка с подвесным мотором. Лодка была неплохая, устойчивая на беспокойной волне, вместительная – на пять человек. Движок, правда, старенький, но для подстраховки имелись весла.

Вадим, Сережа и дядя Федя приехали на базу днем. Было жарко, июньское солнце палило нещадно. Искупавшись, они на лодке переправились на один из многочисленных островков – всего шагов в сотню размером, поросший смешанным лесом пятачок, усеянный замшелыми валунами самой разной величины и формы. Разбили палатку, приготовили все необходимое для костра – бересту, валежник, поставили треножник для варки будущей ухи.

Раскаленный воздух гудел, наполненный летними звуками: жужжанием шмелей, писком комаров, стрекотом кузнечиков, на реке плескалась рыба, шелестели крылышками стрекозы. У воды было жарко так же, как и на лесной поляне. Дно круто уходило вниз, а на узкой полоске мелководья, у самого берега, вода была так прозрачна, что отчетливо видны были стайки мальков с вибрирующими плавниками и какие-то букашки, рывками передвигавшиеся в воде.

К вечеру жара спала. Улов за день оказался небольшой, но уха получилась отменная. Ароматный дух вареной рыбы, сдобренной специями, смешивался с запахом сосен и речной воды. К ночи погода переменилась: небо затянуло крупными облаками, «белая ночь» стала «серой», подул северный ветер, стало прохладно, но у костра было тепло и хорошо. Спать не хотелось, и ребята то болтали о том, о сем, то играли в карты и дорожные шахматы. Лишь под утро Вадим и Сережа задремали, но через пару часов их разбудил мелкий моросящий дождик. Вчерашнего зноя как не бывало, и все трое со спиннингами поплыли на середину реки рыбачить. Клев был хороший, и день пролетел незаметно. К вечеру они вернулись на островок. Снова забурлила уха в котелке, и, несмотря на непогоду и бессонную ночь, настроение было бодрым. Хотелось бегать, кричать, петь, что ребята и делали, пока дядя Федя готовил ужин. Дождь прекратился, но наплывающие с севера тучи предвещали мощный ливень.

У костра было так же хорошо и уютно, как вчера. За ужином распили «маленькую». Дядя Федя выпил стакан, Вадим и Сережа – граммов по пятьдесят. Тотчас потянуло в сон, но через час их разбудил дядя Федя. Ребята не сразу сообразили, что к чему, настолько все вокруг стало другим. Было совершенно темно, над ними проносились косматые тучи, сильный ветер поднял беспорядочную, но довольно высокую, неровную волну. Дядя Федя велел быстро собираться, чтобы плыть на базу. Вот-вот должен был хлынуть ливень. Побросав свои рюкзаки, удочки, спиннинги в носовую часть лодки, Вадим и Сережа, прижавшись друг к другу, сели на среднюю скамейку, и дядя Федя запустил мотор. Плыть им было недалеко, около двух километров, но где-то минут через пять старенький двигатель заглох. Дядя Федя попробовал кожух рукою и отдернул ее – двигатель был горячий. Он велел ребятам взять весла и грести в сторону темного лесистого мыса, за которым находилась база, а сам стал налаживать мотор. В его голосе была слышна тревога, которая немедленно передалась притихшим пацанам. Лодку бросало из стороны в сторону. Волны били в борта со всех сторон, и брызги летели в лицо, за воротник, в рукава. Укрыться от них было некуда.

С трудом вставив тяжелые, скользкие весла в заржавевшие уключины, ребята начали грести, но в лихорадочных волнах весла то застревали, и казалось, что нет никаких сил вытянуть их из бурлящей массы, либо оказывались между вспухшими водяными буфами, и тогда пацаны больно ударялись локтями друг о друга. Нос лодки водило из стороны в сторону, и через полчаса мыс был так же далеко от них, как и в самом начале. «Весла на нос,» – крикнул дядя Федя. Ребята из последних сил налегли на весла всем телом и с грохотом уронили их на носовую скамью.

Двигатель ровно загудел, и они, несмотря на беспорядочную качку и летящие со всех сторон брызги речной воды, привалившись друг к другу спинами, почти сразу задремали. Минут через пять их снова растолкал дядя Федя. С трудом разлепив глаза, Вадим не сразу понял, где он, и лишь когда услышал команду браться за весла, вспомнил все и услышал, что двигатель опять заглох. Ребята начали вновь грести, в полузабытьи, засыпая и путая реальность со сном. В какой-то момент что-то произошло с сознанием Вадима, и ему стало казаться, что они находятся в Финском заливе, а дядя Федя – враг, использующий ночь и непогоду для перехода государственной границы морем и заодно собирающийся захватить с собой двух ничего не подозревающих парней. Эта фантастическая версия, возникшая в усталом мозгу Вадима, была для него в тот момент реальней любой реальности. Он видел впереди себя на мысу мерцающий огонек костра, но для него это были сигналы фонариков тех, кто на чужой территории ждал дядю Федю. Когда дядя Федя фонариком освещал заглохший двигатель, Вадим оценивал это как ответные сигналы тем, на мысу. Дядя Федя черпал рукой воду за бортом и поливал ею перегретый металл, а Вадим понимал, что дядя Федя что-то отвинчивает от мотора и потихоньку опускает за борт, чтобы мотор не заработал никогда.

Поскольку ветром и течением лодку медленно относило к мысу, Вадим решил, что надо что-то предпринять. Толкнув локтем уснувшего Сережу, он зашептал: «Там Финляндия, видишь сигнал?» Сережа ничего не ответил. «Ребята, беритесь за весла, – раздался усталый голос дяди Феди, – мотор скоро остынет и поплывем, а пока держите лодку носом против волны, а то перевернет». Вадим не поверил ни одному его слову. Как же мог заработать мотор, если его детали выброшены за борт? Он вытащил уключину и, сделав вид, что потерял равновесие, уронил ее в воду. Сытно булькнув, вода проглотила металл. «Что же ты наделал, Вадим… – закричал дядя Федя, но, не видя никакой реакции со стороны ребят, безнадежно махнул рукой. – Нельзя вставать, упадете за борт! Ты хоть, Сергей, будь внимательней, держи веслом положение лодки, чтобы волны не били с бортов, а то перевернемся.» Дядя Федя продолжал возиться с мотором, охлаждая его водой и, как казалось Вадиму, бросал в воду деталь за деталью. Вадим приложился к уху Сергея: «Нас несет на тот берег, видишь? Притормаживай! А я веслом ударю его по голове». Сергей опять ничего не ответил. Положив на борт весло, Вадим приготовился осуществить свой замысел, ожидая подходящего момента. Он разоблачил своего родного дядьку как иностранного лазутчика, преступные цели которого были ясны – побег за границу и захват двух молодых парней.