Текст книги "Царский духовник"

Автор книги: Владимир Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

ПОБЕЖДЕННЫЙ ХАН

Двадцать первого июня царь Иоанн Васильевич с полками своими в Коломне наконец получил весть, что крымские орды появились около Тулы. Поспешили туда с дружинами своими князья-воеводы Щенятев, Хилков да Воротынский; но не дойдя до города, услышали они, что крымцев немного было и что они бежали, прослышав о войске царском. Назад пошли воеводы, не разведав хорошенько, где главная сила татарская.

А через два дня, июня двадцать третьего, когда царь Иоанн Васильевич за обеденной трапезой сидел, прискакал гонец от воеводы-наместника тульского, князя Григория Темкина. В грамотке, с гонцом присланной, писал князь Темкин молодому царю: “Крымский хан здесь, подступает к стенам тульским; а при хане много пушек, и есть в ордах его дружина янычар турецких султанских”.

Тотчас же выступила из Коломны царская дружина, а главная рать получила приказ царский через Оку-реку переправляться. Молодой царь Иоанн Васильевич отслушал молебен в коломенской церкви Успенской, принял благословение от епископа Коломенского Феодосия и, времени не теряя, надел доспехи бранные и выехал из города к полкам своим.

Летописцы говорят в один голос, что никогда еще русское воинство с такою охотою на бой не шло; по их подлинным словам, войско “шло на битву, как на потеху”.

Многочисленно было царское войско: числились в нем и дворяне, и жильцы – лучшие отборные воины, и дети боярские, и новгородская дружина, и прочие дружины из городов да областей северных.

Когда прибыл царь Иоанн Васильевич с полками своими к городу Кашире и на минутный роздых остановился, пришла к нему весть добрая. Только что царь на мягкий персидский ковер прилег, только что походную чару вина выпил, – привели к нему опять гонца от наместника тульского, от князя Григория Темкина. Был гонец измучен, пятна крови виднелись на его кольчуге, а поверх пятен лежала пыль дорожная от пути дальнего. Поклонился гонец царю в ноги и на приказ царский стал добрые вести рассказывать:

– Вчера, царь благоверный, ранним утром приступил хан крымский к Туле. Обилен был у него снаряд огнестрельный и пушкари добрые с собою приведены были.

Поставил хан пушки против ворот Воскресенских, против башни Спасской, против башни Симеоновской и стал палить ядрами калеными. Зашипели ядра, задымились, стали через стены перелетать, кровли рушить, дома зажигать. Разом пожар открылся во многих местах. Но по благости Божией не было робости ни в ком из тульчан.

Стали мы огонь тушить, стали мы со стен нехристей отбивать, и послал нам Господь удачу. Первый налет татарский мы отбили, а потом приступили татары, и думали мы, что наутро они на большой приступ пойдут. Только проведал хан про поход твоих дружин царских и в ночь отвел полки свои от Тулы. На заре мы только последние ряды орды татарской видели – бежать они торопились. Тогда послал князь Григорий в погоню за ними, и многих тут посекли. Убили тульчане много воинов татарских, а меж ними и шурина ханского князя Камбирдея. Через малое время пришли к нам на помогу твои воеводы царские, Щенятев князь да Курбский князь, и стало войско их на том самом месте, где ночью разбиты были шатры ханские. Послал меня князь Григорий Темкин поведать тебе, царь благоверный, о той удаче.

Возликовал царь Иоанн Васильевич, щедро гонца деньгами наградил и уже не стал спешить под Тулу, доехал до Каширы и в том городе ночевать остался.

С вечера до глубокой ночи, обливаясь слезами светлыми, молился молодой царь: благодарил он Господа за первую удачу, просил и еще благословить оружие воинства русского. Когда же окончил царь долгую молитву свою, лег он на ложе походное и таким сладким сном заснул, как будто был еще дитятею. В грезе сонной привиделась ему молодая супруга царица Анастасия Романовна, веселая и радостная; говорила она ему устами нежными, что послал ей Бог наследника престолу Российскому.

Привиделся молодому царю снова и старец Сильвестр; благословлял его старый священник и на новые подвиги ободрял…

Ранним утром проснулся царь с легким сердцем и с душою спокойною. Только успел он глаза открыть, как предстал перед ним стольник двора царского и оповестил, что новый гонец от воевод прислан. Поспешно встал царь, оделся, помолился перед иконами и велел гонца позвать.

Еще более радостные вести привез сегодняшний гонец:

– Царь-государь, прислан я от воевод твоей рати передовой, от князей Щенятева да Курбского. Пошли воеводы вчера из-под Тулы на розыски и повстречали они великую силу татар крымских, числом более трех десятков тысяч. Видно, не знали те крымцы, что бежал хан их от стен тульских; грабили они и жгли села да деревни и полон собирали. Было у твоих воевод царских силы вполовину менее. Все же ударили они на татар и разбили их наголову. В той битве жестокой сильно поранен был молодой воевода князь Андрей Курбский. Врезался он с дружиной передовой в самую гущу орды татарской, совсем смял и устрашил нехристей и начало победе нашей положил. Только вынесли из битвы князя Андрея, сильно уязвленного мечами татарскими: вся иссечена у него голова, и плечо глубоко прорублено. Далее еще велели воеводы оповестить твое царское величество, что нещадно гнали они татар поганых до самых берегов Шевроны-реки, встретили и новые орды ханские, и их одним налетом разбили. Хан крымский даже татар своих бросил, на коня степного сел и в крымскую сторону с немногими мурзами погнал. Наши легкие дружины конные доселе еще в погоне за татарами. Хан весь свой обоз бросил, пушки оставил, одних верблюдов порезать велел, других живьем на добычу нам покинул.

Не удивился царь Иоанн Васильевич вести счастливой: еще со вчерашнего дня неведомое предчувствие говорило ему, что ждет его удача великая в деле бранном.

Велел он повернуть полки свои назад в Коломну, одному из бояр ближних – свезти князю Андрею Курбскому, молодому витязю, царскую милость и награду – большую гривну золотую.

Через день прибыл царь Иоанн Васильевич в Коломну; стали туда понемногу стекаться и полки царские. Встретил царя епископ Феодосий с духовенством, с первой победой великой поздравил вождя царственного. Помолился молодой царь в церкви Успенской, вознес хвалу Господу за удачу свою и опять занялся делами казанскими.

Но не забыл он и о Москве: послал к царице-супруге, к брату князю Юрию Васильевичу, к митрополиту Макарию особого гонца, окольничего Яковлева Семена Васильевича, с доброю вестью о победе над крымцами. Кроме того, велел молодой царь свезти в столицу земли русской всю добычу победы великой: многие пушки крымские, верблюдов, чудищ безобразных и густые толпы пленных крымцев. К воеводам свияжским послал царь с вестью о победе Федора Черемисинова.

Настало первое июля. К этому дню возвратились все воеводы с тульского дела и царю поведали, что хан до того испугался и духом пал, что в бегстве своем за день верст по семидесяти летел, коней загонял до издыхания.

Принимал царь воевод своих храбрых в хоромах наместника коломенского; был тут же епископ Феодосий, игумены монастырей коломенских и ближние бояре царские.

Улыбался царь весело, слушая рассказ о бегстве ханском из уст князя Василия Воротынского, который по летам старшим был и с царем от лица всех воевод говорил.

– Спасибо вам, воеводы доблестные! – воскликнул царь Иоанн Васильевич в великой радости. – От одной беды избавили вы Русь Православную, теперь нужно другую напасть избыть…

Хотел молодой царь повести речь о походе казанском, да вдруг вспомнил о князе Андрее Курбском:

– А что князь Андрей? Тяжки ли язвы его? Скоро ли он встанет?

По душе пришлась всем воеводам и боярам забота царя о витязе молодом.

– Не печалься о нем, царь-батюшка, – ответил князь Воротынский. – Богатырь телом и душой князь Андрей. Теперь еще его жар палит и сил у него немного; но сказал лекарь-немчин, что дня через три встанет князь и на коня сядет.

Перешел тогда молодой царь опять к делам казанским:

– Утерли вы, воеводы, вдосталь поту кровавого на поле бранном, а еще скоро придется вам и воинам храбрым кровь пролить под стенами казанскими. Время не терпит, надо скорее в поход выступать.

При этих словах царских нахмурилось чело у воевод и бояр, потупили они глаза в землю и ни словечка царю не ответили.

В то время не любили ратные люди походов неустанных и трудов непрерывных. Тяжелы были обозы в полках русских, медлительны были откормленные сытые кони; по целым месяцам шли, бывало, полки по худым дорогам, и более, чем от врагов, терпели ратные люди от пути дальнего. Молчали и хмурились бояре…

– Идем на Казань немедля! – говорил далее царь Иоанн Васильевич. – Ждать больше нечего, полки в сборе, мечи наши уже попробовали крови татарской. Завтра в поход, воеводы! А пойдем мы на Казань таким порядком: моя дружина царская, да полк левой руки, да запасной полк пойдут со мною ко Владимиру и Мурому; а другие полки с воеводами главными пусть идут на Рязань да Мещеру. За Алатырем вся рать наша сойдется, оттуда на казанцев и грянем.

Еще более приуныли бояре да воеводы. Приметил царь молодой их смущение и недовольство, и у него на челе грозные складки появились, обвел он своих соратников властным взором.

– Вижу я на лицах ваших, бояре да воеводы, словно скорбь да гнев. Или не хотите вы повиноваться царю своему исконному? Иль робость малодушная закралась в сердца ваши?

Молчали бояре, поглядывая на грозный лик царский; никто не дерзал ответ держать.

Наконец выступил вперед старейший воевода, доблестный князь Василий Воротынский:

– Не на нас гневись, царь-батюшка. Мы за тебя да за Русь Православную хоть сейчас все до единого головы сложим. А смутились мы потому, что ратные люди роптать стали; много уже месяцев, как они на службе, и в последней битве с крымцами потрудились они сверх сил. Ропщут, царь-батюшка, дети боярские, ропщут новгородцы – отдыха хотят. Когда полки наши сюда направлялись, дошла до них весть, что хочет царь тотчас же на Казань идти. Тогда уже запечалились, зароптали воины; тогда уже ко мне прислали они выборных своих – что-де молят они царя-батюшку им роздых дать, что больше недели гнались они за крымцами и мечей в ножны не вкладывали. В твоем гневе, царь-государь, Господь волен, а я не дерзнул скрыть от тебя ропота людей ратных.

Сперва гневом запылал молодой царь, а потом глубокою печалью объят был.

Отвернулся он от воевод и бояр, закрыл лицо руками и скорбным думам предался: “Ужели не свершу я подвига великого, не покорю Казань мятежную?! Ужели покинул меня Господь среди моих трудов государских? Ежели не поспеем вовремя к Казани, придут к ней на помогу орды астраханские да орды ногайские, а тогда, пожалуй, и не взять города крепкого, многолюдной ратью обороненного… Помоги мне, Господи, в этот час трудный, пошли мне силу и мудрость! Помолись обо мне, отец Сильвестр, в Москве далекой!”.

Недолго пробыл молодой царь в смущении да унынии; умом быстрым и мудрым скоро нашел он, как побудить воинов русских на новый подвиг ратный. Повернулся царь опять к боярам и голосом недрогнувшим, покойным молвил:

– Пусть позовут ко мне тех выборных от всех полков моих; хочу я сам с ними говорить.

Забегали, засуетились бояре, и скоро вошли в палату к царю ратные люди выборные.

Были они хмуры и бледны; смешивались во взорах их и боязнь, и упрямство настойчивое. Пали они все в ноги царю, и полились жалобы нескончаемые, раздались мольбы плачевные об отдыхе от трудов бранных. Молча выслушал их молодой царь, молча, движением руки, велел им встать, потом сам со своего места поднялся, на иконы святые перекрестился и стал речь держать кротко и милостиво:

– Верю я вам, воины мои доблестные, что истомились вы в трудах непосильных. Жаль мне вас всей душою, слуги мои верные! Не стану я вам перечить, не стану силою на службе держать… Только знаю я, что есть среди людей ратных и такие, которые не убоятся трудов дальнейших, найдут в сердцах своих силу и мужество. С ними и пойду я на Казань мятежную! Оповестите же, люди выборные, по всем полкам моим, что царь Иоанн клич кличет, зовет к себе витязей храбрых, неутомимых, коим счастье земли русской дорого. Никого я не неволю, а кто со мною охотою пойдет, на тех изольются мои милости великие; будут они мне любезны, как дети, и все я с ними разделю! Остальные же не нужны мне, пускай идут по домам своим; не дорожу я слугами малодушными!

Кончил царь пылкую речь свою и махнул рукой людям выборным, чтобы они уходили.

Но не двинулись те с места: до самого сердца их проникла речь царя молодого…

Еще несколько мгновений простояла их толпа в смущении и нерешительности, а потом в один голос воскликнули все люди выборные:

– Прости нас, государь великий! Пойдем мы, куда повелишь! Слово тебе даем и за себя, и за товарищей наших. Не оставь и нас своею царской милостью!

Радостно шевельнулось сердце царское при виде их готовности, и взором гордым, торжествующим обвел он своих бояр да воевод. Велел затем молодой царь оделить выборных людей деньгами, а во все полки послать угощение из обоза царского – вина крепкого да пирогов белых.

Веселье царило в этот вечер в стане царском. Каждый воин рядовой слышал про милостивые слова молодого царя, каждый пылал отвагою; все позабыли трудности похода и боя недавнего.

НА ПУТИ К КАЗАНИ

Третьего июля вся великая рать государева начала второй поход трудный, начала его с великим усердием, с охотою и радостью. Никогда еще дружины русские, кроме давних времен Святославовых, не двигались так быстро и неустанно. Все способствовало скорому ходу рати мужественной, все согласовалось с волей молодого царя. Перед отъездом царь Иоанн Васильевич со слезами благочестивыми помолился перед святою иконою Божией Матери: та святыня была еще с его предком славным, князем московским Димитрием Донским, во время кровавой битвы, именуемой в летописях Мамаевым побоищем; стояла она в коломенском храме Успенском…

Летописцы, передавшие потомству повествование о походе казанском, описывают его кратко, потому что ничто не преграждало пути царю, ничто не останавливало его стремления доблестного, и весь поход был для царственного вождя рати русской одною удачею.

На пути, по словам летописца, царь с умилением лобызал гроб древнего героя России Александра Невского и почтил память святых муромских угодников: князя Петра и княгини Февронии. Во Владимире донесли ему из Свияжска, что болезнь там прекратилась, что войско одушевлено ревностью; что князья Микулинский, Серебряный и боярин Данила Романович ходили на мятежников горной стороны, смирили многих и новой клятвою обязали быть верными подданными России. В Муроме уведомили государя из Москвы, что супруга его тверда и спокойна надеждою на Провидение; что духовенство и народ непрестанно молят Всевышнего о здравии царя и воинства. Митрополит писал к Иоанну с ласкою друга и с ревностью церковного учителя: “Будь чист и целомудрен, смиряйся в славе и бодрствуй в печали.

Добродетели царя спасительны для царства”. И государь, и воеводы читали сию грамоту с любовью. “Благодарим тебя, – ответствовал Иоанн митрополиту, – за пастырское учение, вписанное у меня в сердце. Помогай нам всегда наставлением и молитвою. Идем далее. Да сподобит нас Господь возвратиться с миром для христиан” .

От Мурома так же быстро двинулась царская рать, как и шла к нему. Царь Иоанн Васильевич как воевода опытный, несмотря на годы юные, в дружинах своих порядок наводил: велел он расписать детей боярских по сотням и над каждой сотнею поставил н'абольшего, того, кто родом знатнее был; от Мурома же отпустил царь Шиг-Алея – бывшего царя казанского – на судах с князем Петром Булгаковым и стрельцами к Казани. Послал также царь дружину Яртоульную – передовую легкую, – чтобы она мосты навела для рати главной. Двадцатого июля царь Иоанн Васильевич переправился через Оку-реку, а потом далее двинулся с тою же неутомимостью.

Пришли тут к царю московскому князья касимовские со своими татарами, пришел князь Темниковский со своею мордвой.

Четвертого августа, по замыслу государеву, соединилась его рать с другими полками русскими: с князьями воеводами Мстиславским, Щенятевым, Курбским и Хилковым. Вдвое увеличилась рать царя Иоанна Васильевича, пошла она к Казани мятежной густыми лесами дремучими, по берегам рек глубоких и не терпела недостачи в пище. Древний летописец сказывал: “И таковое многое воинство всюду, будто Богом уготованную, пищу обретало на поле, ибо всяких съедобных растений довольно было; из животных же лоси как по собственной воле на заклание приходили; к рекам же множество птиц прилетало и во всех полках на землю падало, будто сами даваясь в руки… Когда же пришел пост, в те дни не видели ни птиц, ни лосей… Черемисы же и мордва все потребное приносили, хлеб, и мед, и мясо, одни дарованием, иные же продавали, и мосты делали”.

Одиннадцатого августа встретили царя воеводы свияжские: князь Александр Горбатый, князь Семен Микулинский да князь Петр Серебряный-Оболенский; были с ними дети боярские, казаки, черемисы и чуваши. Тринадцатого августа прибыла царская рать в новый город Свияжск; встретили царя князь Петр Шуйский да боярин Заполоцкий с дружиною, духовенство вышло с крестами и иконами навстречу царю.

Осмотрел государь острог свияжский, его башни, стены и рвы; объехал весь город новый – и великое спасибо сказал старшему воеводе свияжскому, князю Семену Микулинскому:

– Видно, что ты, князь Семен, не терял времени даром. Изрядно у тебя стены укреплены, да и запасу хлебного и всякого иного вдоволь. Верно служишь ты, князь Семен, царю своему.

Доблестный воевода князь Микулинский сильно обрадован был похвалою царской. И не напрасна была та похвала: князь Микулинский да князь Андрей Курбский из всех воевод русских самые удалые и самые удачливые были. Во время осады казанской еще много они себе славы добыли. В пояс поклонился князь Семен царю и сказал:

– Не по заслугам хвалишь ты меня, царь-батюшка. Нехитрое дело город укрепить, а вот Казань взять труднее будет. Не надобно только времени терять – поскорее бы на татар нагрянуть. Там послужим мы тебе верой и правдой…

Глянул царь на храброго воеводу ласково:

– Не бойся, князь Семен, медлить не станем.

Подошли тут к молодому царю другие воеводы да бояре и стали его звать отдохнуть от похода дальнего:

– Пожалуй, царь-государь, – молвил боярин Заболоцкий. – Изготовили мы для тебя хоромы особые. Есть где тебе отдохнуть и потрапезовать.

– Нет! – сказал царь Иоанн Васильевич, с умыслом возвышая свой голос молодой и звонкий. – Я теперь на походе; не пристало мне в хоромах нежиться, когда вся рать моя в шатрах под открытым небом ночует. Поставьте и мне шатер на лугу под городом среди воинства моего.

Немало удивились бояре, передавали друг другу слова царские, и переходили те слова к меньшим начальникам, а от них разошлись и по всей рати царской. По всем шатрам, по всем полкам многочисленным стало ведомо, что молодой царь захотел разделить с воинами своими житье походное, и немало хвалили доблестного государя.

Было в то время на берегу Свияги-реки великое стечение народное и великое оживление. Вслед за многолюдной ратью царской потянулись к этим местам многие торговые люди из Москвы, Ярославля, Нижнего Новгорода со всякими товарами; десятками и сотнями плыли к берегу свияжскому суда малые и большие, тяжело нагруженные. На берегу песчаном словно новый город вырос: виднелись шатры, шалаши, землянки. Всего в стане царском вдоволь было…

Когда разбили царю Иоанну Васильевичу на холме прибрежном шатер золототканый, направился к нему молодой царь со своими боярами да воеводами; взойдя на холм, остановился он, оглядел стан обширный воинский, луга зеленые, синюю полосу реки глубокой, далекие леса и холмы – и залюбовался.

– Воистину благословил Господь этот край! – молвил он боярам. – Экое здесь приволье, экая краса! С помощью Божией отнимем мы эту землю благодатную у татар-нехристей.

Безмолвно внимали бояре словам царя молодого; многие с опаскою поглядывали в ту сторону, где лежала Казань… Поглядел молодой царь и на берег свияжский, на котором раскинулись целые ряды торговые, поглядел и нахмурился.

– А вот это уже не дело, бояре! Вижу я, там навезли всякой всячины; чай, и хмельного много, и всякой еды лакомой. На походе да на рати ублажать себя не след. Глядя на вас, избалуются и простые воины… Мы сюда не для отдыха, не для пиров пришли, да и долго здесь не засидимся…

Те бояре, что постарше да поплотнее были, принахмурились, а молодые воеводы весело переглянулись: поняли они, что юный царь показал опыт и сноровку вождя старого, мудрого.

Все приметил царь Иоанн Васильевич, и усмешка веселая тронула его уста тонкие.

– А теперь, чтобы время не терять, идемте, бояре да воеводы, идем, князь Владимир Андреевич, на совет воинский. Позвать ко мне царя Шиг-Алея и тех воевод, коих здесь не хватает.

Вошел царь Иоанн Васильевич в свой богатый и обширный шатер. На диво была разбита ставка царская: полотно белое чередовалось с парчой золотой; на вершине шатра был водружен стяг царский, над входом сияла золотом икона святая. Был разделен шатер на многие горницы, а в самой передней не менее места было, чем в Думной палате московской. Стояли везде скамьи крытые; проникал свет в шатер из окон многих, по сторонам прорезанных.

Скоро сошлись на совет воинский все воеводы рати царской; пришел и бывший царь казанский Шиг-Алей; был он не в меру дороден и в движениях ленив, но зато в узких глазах его татарских светились ум и сметливость. Издавна был Шиг-Алей верным слугою царей московских, получал от них награды великие, уделы богатые и совсем привык к московскому житью-бытью. Несмотря на свою леность, большую доблесть показал царь Шиг-Алей во многих битвах, и ценил царь его советы и любил самого как воина храброго. И теперь, минуя всех бояр да воевод, минуя своего брата двоюродного, князя Владимира Андреевича, у первого у Шиг-Алея спросил царь Иоанн Васильевич совета мудрого. Недолго думал изгнанный царь казанский: расправил он свою бородку редкую, свои усы жидкие висячие и, хитро улыбаясь, дал совет лукавый:

– Повели мне, царь-государь, грамотку написать к новому царю казанскому Едигеру.

Царь Едигер мне родня и своему родичу более поверит, чем послам твоим. Напишу ему, чтобы не дерзал он на тебя оружие поднимать, перечислю всю великую рать московскую; авось, он смирится и к тебе в стан повинную голову принесет. А когда Казань без головы останется, перессорятся между собою мурзы и мы город голыми руками возьмем.

– Разумен ты, царь Шиг-Алей, – похвалил татарина царь Иоанн Васильевич. – Что же, испробуй… А еще напиши князьям да мурзам казанским, что пришел царь московский не губить их, а только мятежников смирить. Коли выдадут они мне непослушных, тогда помилую и город, и всех казанцев; пусть мирно живут под моей державою. Да ты, царь Шиг-Алей, грамотки-то похитрее да покраснее пиши – чай, тебе лукавства не занимать стать…

Низко поклонился казанский царь царю московскому и опять хитро усмехнулся.

Стал потом царь Иоанн Васильевич своих воевод расспрашивать да наставлять, как полки направить, как удачнее, после переправы через Волгу, Казань окружить, чтобы не пустить к ней помоги от ногайцев да крымцев. Обсудив все дела воинские, молвил государь воеводам своим:

– Через два дня начнем с помощью Божией и через Волгу переправляться.

Все поклонились молодому царю, а он еще что-то вспомнил, оглянулся и подозвал из толпы воевод князя Петра Ивановича Шуйского да князя Михаила Ивановича Воротынского.

– Вы, воеводы, назавтра возьмите дьяков разрядных и перечтите силу рати моей – сколько во всех полках конных и пеших воинов.

Уже под вечер покинули воеводы да бояре богатую ставку царя Иоанна Васильевича.