Текст книги "Царский духовник"

Автор книги: Владимир Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

ДЕЛА КАЗАНСКИЕ

Давая земле русской закон мудрый, стремясь просветить темное неведение народа московского, не забывал молодой царь Иоанн Васильевич, что надо с мечом в руке стоять против давних врагов святой Руси, которые терзали ее набегами. Те враги были крымцы, казанцы и Польша спесивая. Но всех злее и всех опаснее была Казань, где царем сидел Сафа-Гирей.

Один раз юный царь Иоанн Васильевич уже сделал попытку покорить проклятую разбойничью Казань. Сам юный государь встал во главе рати своей, но неудачен был поход зимний. Когда полки царские переправлялись через Волгу-реку, во время оттепели великой треснул лед под тяжестью снаряда огнестрельного: много людей и много пушек потонули в воде ледяной. Из-под Нижнего, потеряв надежду, возвратился молодой царь в Москву. Однако послал он все же конные полки свои с воеводою князем Семеном Микулинским на татар. Близ Казани, на Арском поле, разбил храбрый воевода Микулинский с передовой дружиною царя казанского Сафа-Гирея, много пленных взял и богатыря татарского Азика на Москву привез в оковах, доброму люду на диво.

И второй раз ходил царь Иоанн Васильевич походом на Казань мятежную. Было то в 1549 году, когда царь казанский Сафа-Гирей внезапно умер, а казанцы хотели своим царем сделать царевича крымского, сына Саип-Гирея. Тогда молодой царь, не теряя времени, задумал нагрянуть на казанцев, среди которых великие смуты царили.

Велел царь собраться большому полку в Суздале, передовому полку – в Шуе и Муроме, сторожевому полку – в Юрьеве, правому полку – в Костроме, левому – в Ярославле. Сам государь из Москвы на брань выехал, а править стольным городом оставил брата своего двоюродного, князя Владимира Андреевича. Воеводами в великой рати царской были князья да бояре, в боях испытанные: в большом полку – боярин князь Дмитрий Федорович Бельский да князь Владимир Иванович Воротынский; в передовом полку – князь Петр Иванович Шуйский да князь Василий Федорович Лопатин; в полку правой руки – боярин князь Александр Борисович Горбатый да дворецкий угличский князь Василий Семенович Серебряный, а в полку левой руки – князь Михаил Иванович Воротынский да боярин Борис Иванович Салтыков; в сторожевом полку – боярин Юрий Иванович Кашин. Приехали к полкам царевым во Владимир митрополит Макарий да владыка Крутицкий Савва; благословили святители воинов православных и молитвами напутствовали их на трудное кровавое дело.

Поспешно пошли полки русские к стенам Казани басурманской, осадили ее, стали ядрами осыпать, рушить крепость ее орудиями стенобитными. Но еще не судил Бог на этот раз, чтобы пали твердыни казанские перед воинством православным. Настала непогода страшная, дожди-ливни пошли, испортился снаряд огнестрельный; казанцы крепко защищались, и пришлось царю Иоанну Васильевичу со своими полками вспять идти. Но все же не даром прошел этот поход: при устье реки Свияги нашел молодой царь холм высокий, где задумал поставить город крепкий – оплот сторожевой против казанцев.

В начале весны 1550 года послал царь Иоанн Васильевич по Волге на судах многих рать сильную с воеводами князем Юрием Михайловичем Булгаковым, князем Иваном Семеновичем Микулинским, дворецким Данилой Романовичем Юрьевым, конюшим Иваном Петровичем Федоровым, боярами Морозовым и Хабаровым, князьями Палицким и Нагаевым. С другой стороны шли тоже с полками несильными князь Хилков, князь Петр Серебряный-Оболенский и воевода Бахтияр-Зюзин. Сделали передовые полки набег на Казань, всполохнули татар, а потом стали воины московские строить новый город с острогом крепким близ устья реки Свияги. В четыре недели поставили его, крепкими стенами обвели и назвали Свияжском.

Испугались казанцы, вымолили у царя перемирие и стали к себе на Казань в цари просить Шиг-Алея, любимца государя московского, родом из царевичей казанских.

Согласился царь Иоанн Васильевич, но нагорной стороны волжской, где построен был новый город Свияжск, назад татарам не отдал. Недолго царствовал на Казани Шиг-Алей: скоро ушел он оттуда, не поладив с мятежными вельможами казанскими.

Опять Казань возмутилась против царя московского…

В тот день, как должны были до Москвы дойти вести о новом мятеже казанском, молодой царь Иоанн Васильевич с утра беседовал со своими советчиками неизменными – отцом Сильвестром и Алексеем Адашевым. Сильно возмужал и изменился царь Иоанн Васильевич: гордо смотрели очи, повелительна сделалась речь его. Сознал свою силу могучий владыка государства обширного… Но все же покорно слушал он наставления старого священника и добрые советы Алексея Адашева, еще не разлюбил он бескорыстных приближенных своих, еще доверял им во всем.

– Что ни говори, отец Сильвестр, а придется мне третий раз на коня сесть, меч препоясать и вновь полки вести на Казань. Опять сносятся казанцы с моим недругом жестоким, ханом крымским, хотя и дали мне клятву верными быть и не выходить из моей воли царской.

– Чует мое сердце, царь-батюшка, что на этот раз благословит Господь твое оружие бранное победой, – сказал старец Сильвестр, умиленно глядя на смелое лицо молодого царя.

– Теперь самая пора, – отозвался и Алексей Адашев. – Ослабела Казань, нет в ней согласия и крепости. Великая слава тебе будет, царь Иоанн Васильевич, ежели покоришь ты и с лица земли сотрешь исконного врага земли русской!

– И сам я надеюсь на удачу, с помощью Божией! – сказал молодой царь, раздумчиво нахмурив свои брови соболиные. – С поляками нам теперь войны не вести, крымского хана я не боюсь и недавно еще знатно его проучил. Шведы далеко, и у литовцев на нас боем идти силы не хватит.

Оба советчика государевы глядели очами любовными на молодого царя, что готовился на подвиг великий. Старец Сильвестр до глубины сердца тронут был отвагою молодого государя, что еще недавно все дни свои потехам да забавам отдавал, а теперь стал правителем мудрым, полководцем мужественным. И вспомнились тут невольно старому священнику те мгновения, когда на высоком берегу Волхова-реки неведомая сила подвигнула его идти в Москву и сердце царя молодого к добру обратить. Набожно перекрестился старец и возликовал радостью духовной, как будто даже некая частица гордости земной проникла в душу смиренного пастыря… Но сейчас же опомнился старец Сильвестр и с великим сокрушением покаялся мысленно Богу: “Не моей слабою волею совершена сия перемена чудесная; все от Тебя, Боже! Ты так судил, и Ты устами моими царю говорил”.

Пока предавался старец мышлениям благочестивым, царь Иоанн Васильевич с Алексеем Адашевым беседу вели о ратных делах: обсуждали, кого воеводами послать, где полкам собраться, сколько огнестрельного запаса захватить. Внезапно прервана была их беседа стольником дневальным, что вошел и царю в пояс поклонился.

– Что тебе? – спросил его царь.

– Из-под Казани гонец, великий государь.

Заторопился царь, встрепенулись Адашев и старец Сильвестр.

Вошел в горницу царский молодой сотник стрелецкий в одежде, пылью покрытой, кое-где порванной – видно, что из далекого пути. Отдал гонец земной поклон царю, а когда поднялся, узнал в нем Алексей Адашев своего брата меньшого, удалого Данилу Адашева. Обрадовался Алексей Федорович, да и старец Сильвестр старому знакомцу приветливо улыбнулся; но при царе не смели они о своих делах говорить.

Молодой гонец еще раз поклонился царю в пояс.

– Царь-государь, прислали меня воеводы твои из-под Казани. Велено мне сказать твоему царскому величеству, что совсем взбунтовалась Казань непокорная.

Подъезжали под казанские стены воеводы твои, князь Микулинский да князь Оболенский, и хотели они мятежных казанцев словами разумными успокоить, чтобы те ворота отворили и опять твою царскую власть признали. Не покорились казанцы, грубыми речами поносили воевод и в твою царскую дружину из луков и пищалей стреляли. С таким наказом от воевод послан я к тебе, царь-государь.

Нахмурилось чело царя Иоанна Васильевича, оглянулся он на советчиков своих, словно взором говоря им: “Что, не моя ль правда была?!”. Но потом скоро овладел собою, перекрестился и произнес со вздохом глубоким:

– Видно, так Богу угодно!

Затем зорко глянул он на молодого гонца и ласково молвил ему:

– А ведь я спервоначалу не признал тебя, добрый молодец. Теперь-то вижу – ты брат моего слуги верного Алексея, ты во дворце Воробьевском чернь мятежную разогнал?

– Я, царь-батюшка, – ответил, опять кланяясь в пояс, Данила Адашев.

– Так вот же тебе за твою службу добрую мое спасибо царское и мое пожалование.

Кивнул царь головой стольнику и повелел:

– Ступай к моему боярину дворецкому, пусть принесет он мне гривну золотую, награду ратную; хочу я доброго молодца ею пожаловать.

Упал в ноги царю Данила Адашев.

– Ладно, ладно, – сказал ему ласково царь Иоанн Васильевич. – Поди с братом обнимись, чай, долго не видались.

Отошел молодой воин к Алексею Адашеву; обнялись братья и стали тихо меж собой разговаривать. Тем временем царь Иоанн Васильевич глубокую думу думал.

– Алексей, – вдруг позвал он любимца своего. – Хочу я так полки мои устроить, слушай: велю я собраться войску из дальних областей в Коломне и Кашире; из ближних – в Муроме. Московские полки мои поведут князь Александр Горбатый да князь Петр Шуйский; Михайла Глинского пошлю я на Каму, а будут при нем дети боярские, стрельцы, казаки, устюжане и вятичи. Свияжские воеводы пускай займут дружинами конными перевозы на Волге и главную рать ждут. Ладно ли я придумал?

– Изрядно, государь, – ответил Алексей Адашев.

– Б'ольшими воеводами, – далее стал говорить молодой царь, – поставлю я боярина князя Мстиславского Ивана Федоровича, да князя Воротынского Михайла Ивановича.

Передовой полк поведут князь Иван Турунтай-Пронский да князь Димитрий Хилков. По правой руке воеводами будут боярин князь Петр Щенятев да князь Андрей Михайлович Курбский; по левой руке – князь Микулинский да боярин Плещеев. Сторожевые полки будут под началом у князя Василья Оболенского-Серебряного да Семена Шереметева.

Мою царскую дружину поведут князь Владимир Воротынский да боярин Иван Шереметев.

Ладно ли я удумал, Алексей?

– Ладно, государь, лучше и придумать нельзя.

– А назавтра надо Думу созвать да благословения попросить на подвиг ратный у отца митрополита и у других святителей. Сам я во главе рати моей стану и ее на татар поведу.

Вмешался тут старец Сильвестр:

– Ужели подвергнешь опять себя, государь, невзгодам и трудам бранным? Немало уже ты на пользу земли русской трудов понес. Дважды ходил ты походом на Казань непокорную… Пошли на этот раз лишь воевод избранных, а свою царскую особу обереги.

– Нет, отец Сильвестр, я хочу вместе с воинами моими потрудиться. На глазах царских станут они еще доблестнее и головы своей не пожалеют. Да знает вся земля русская, что готов царь Иоанн Васильевич вместе с последним воином рядовым за нее голову сложить.

В ПОХОД

Через день после того, как получил царь Иоанн Васильевич недобрые вести из-под Казани, собрал он Думу; там возвестил он боярам и духовенству, что пришла пора сломить гордыню Казани мятежной, что пришло время избавить Русь от врага старинного, близкого и опасного. Перечислил молодой царь все обиды, понесенные от казанцев непокорных, изобразил в словах красноречивых долготерпение свое и все милости, оказанные мятежникам. Потом пересчитал перед думцами все силы земли русской, все полки конные и пешие, весь снаряд огнестрельный, всех воевод доблестных. Сказал далее царь, что сам поведет великую рать под стены казанские.

При этом встал с трона своего золотого, перекрестился и, обратясь к митрополиту Макарию, воскликнул голосом потрясенным: “Бог видит мое сердце! Смогу ли некогда без робости сказать Всевышнему: “Се я и люди, Тобою мне данные”, если не спасу их от свирепости вечных недругов земли русской, с коими не будет ни мира, ни отдохновения!“.

Шумными кликами приветствовала Дума царская мудрые и отважные слова государевы.

Долго еще шел совет, много еще говорил молодой царь о походе великом и трудном.

Когда же окончил он речь свою, поднялся с места митрополит Макарий и вынул большую грамоту, церковным уставом писанную.

– Дозволь, государь благоверный, – молвил святитель, – и мне из малых сил моих помочь твоему царскому величеству в трудном подвиге твоем. Дошла до меня весть, что в новом городе поволжском – Свияжске большая неурядица идет, что бесчинствуют ратные люди, что воеводы царские веления плохо слушают. Вот и надумал я послать в те дружины протоиерея Тимофея со святою водой и с таким наставлением, словесным и письменным, к воеводе и ко всем воинам.

Развернул митрополит грамоту и стал читать громким голосом: “Милостию Божиею, мудростию нашего царя и вашим мужеством твердыня христианская поставлена в земле враждебной. Господь дал нам и Казань без кровопролития. Мы благоденствуем и славимся. Литва, Германия ищут нашего дружества. Чем же можем изъявить признательность Всевышнему? Исполнением Его заповедей. А вы исполняете ли их?

Молва народная тревожит сердце государево и мое. Уверяют, что некоторые из вас, забыв страх Божий, утопают в грехах Содома и Гоморры; что многие благообразные девы и жены, освобожденные пленницы казанские, оскверняются развратом между вами; что вы, угождая им, кладете бритву на брады свои и в постыдной неге стыдитесь быть мужами. Верю сему, что Господь казнит вас не только болезнию, но и срамом. Где ваша слава? Быв ужасом врагов, ныне служите для них посмешищем.

Оружие тупо, когда нет добродетели в сердце; крепкие слабеют от пороков.

Злодейство восстало, измена явилась, и вы уклоняете щит пред ними! Бог, Иоанн и Церковь призывают вас к раскаянию. Исправьтесь, или увидите гнев царя, услышите клятву церковную”.

Великое спасибо сказал царь Иоанн Васильевич митрополиту Макарию за его заботливость отеческую. Потом распустил государь свою Думу царскую…

Через несколько недель настал наконец день, когда должен был молодой царь выехать из Москвы в поход казанский. Утром после службы церковной пошел государь к царице молодой проститься.

На верху царицыном были при супруге государевой только две ближние боярыни да старец Сильвестр, что утешал горюющую царицу. Была Анастасия Романовна в наряде простом, печальном, ради скорбного часа расставания с супругом любезным. Вошел государь, тоже невеселый, но скрыл он скорбь свою как витязь мужественный, исполняющий долг царственный. Горько рыдая, бросилась к молодому царю юная супруга, обвила его в отчаянии руками белыми и замерла на груди широкой.

– Полно, Анастасьюшка, – ласково говорил ей молодой царь. – Вспомни, что носишь ты в себе залог нашего супружества царского, надежду всей земли русской. Береги себя и береги дитя наше царское.

– Горько мне, царь мой любимый! Горько мне, супруг мой дорогой! – рыдая, говорила царица. – Когда нам свидеться придется! Сохранит ли тебя Господь на поле бранном? Ночей спать не буду, все о тебе, супруг мой дорогой, мыслить стану, все молиться буду!

– Молись, Анастасьюшка, а скорби излишней не предавайся, – кротко ответил ей царь. – Оставляю на попечение твое всех нищих и несчастных – блюди, милуй и благотвори им без меня. Даю тебе свою волю царскую: отворяй темницы, снимай опалу с самых виновных по хотению твоему – и Всевышний наградит меня за мужество и доблесть, а тебя – за благость и милостыню.

Слушая мудрые речи супруга своего, спокойнее стала молодая царица; осушила она свои слезы светлые, бросилась на колени перед иконами и вслух стала горячо молиться о здравии, о победе, о славе супруга своего… Когда же поднялась царица от молитвы горячей, – великая крепость духовная сияла во взоре ее; ни одной слезы более не пролила она при разлуке.

Не плакала молодая царица, но зато вся скорбь душевная отпечатлелась на ее лике нежном: побелел прекрасный лик царицы, как снег; туман покрыл ее ясные очи; трепетали ее руки белые, обнимая дорогого супруга, юного царя Иоанна Васильевича.

Решительно высвободился молодой стратег войска христианского из объятий супруги и, поцеловав, прощальное слово молвил:

– Блюди себя, супруга дорогая, блюди наше дитя, быть может, наследника престола московского! Бог судил мне идти ратью великою на исконных врагов земли русской…

Защитником тебе будет брат мой родной князь Юрий Васильевич. Каждый день, чуть свет, будешь ты получать вести обо мне – на то у меня гонцов довольно.

Еще раз обнял молодой царь супругу и вышел на крыльцо хором своих, где был уже приготовлен ему боевой конь, для того чтобы выехал он на нем среди народа московского и показал москвичам, что сам царь не гнушается за оружие бранное взяться, сам идет на татар-нехристей избавить Русь Православную от недругов давних.

Как увидел народ московский своего молодого царя в вооружении блестящем, в сопровождении доблестных бояр и воевод, как понял народ московский, что на смерть идет его государь молодой, что себя не щадит, – тогда раздался всеобщий клик, такой клик, каких доселе не слыхали на Москве, каких не слыхали предки царя Иоанна Васильевича, каких и он не слыхал до тех пор, пока не полюбил его народ православный. Не было в толпе народной ни приспешников боярских, коим поручено было бы печалиться об отъезде царском, не было в той толпе подкупленных слуг из челяди дворцовой, не было врагов, что хотели бы навести сомнение на молодого царя в его подвиге великом, – на сей раз кричал и вопил сам народ московский, жалея молодого доброго царя, что столько милостей ему оказал. Знал народ московский, что теперь все его обиды да угнетения ведомы царю через его ближнего любимца, окольничего Алексея Адашева. Знал народ, что честен и неподкупен Алексей Адашев и что через него все обиды и все кривизны доходят до слуха царского.

Но прежде чем отправиться в далекий и опасный поход, пошел молодой царь Иоанн Васильевич в собор Успенский: там горячо молился он и, по сказаниям летописцев, “любезно припадал к чудотворному образу Богоматери и передал в руки Ея град и люди… Приходил же и к мощам Петра чудотворца и Ионы… Митрополит же государя благословил крестом животворящим”.

Выехал наконец государь Иоанн Васильевич из своего любезного града Москвы стольной во главе своей рати христолюбивой. Спешил молодой государь, дабы скорее избегнуть воспоминания о доме дорогом, о своей царице-хозяйке, обо всем, что напоминало бы ему тихое счастье семейное… Спешил он от дому своего, потому что чуял, что не сдержать ему слез горючих, ежели опять увидит он свой терем московский, царский, а там почудится ему светлый лик молодой царицы.

Недалеко было до села Коломенского, но, доехав туда со всеми своими боярами, там царь роздых держал на пути дальнем.

Постарались бояре ближние повеселить молодого царя на прощанье: был уже приготовлен большой пир, для которого еще загодя привезли из Москвы всякие яства и напитки. Перед походом трудным хотели бояре хитрые ублажить молодого царя лакомыми кушаньями да сладкими винами.

Приготовили для царя на вкус, на потеху пирогов пр'яженых, гусей-лебедей жареных, приготовили и кур верченых, и всяких блюд лакомых. А окромя того, стояли на столе, богато убранном, целые стопы вин заморских: были тут и вина фряжские, были тут и вина немецкие, и другие вина иноземные.

Все то приготовили в летнем дворце государевом, во дворце Коломенском. Около дворца толпилась целая уйма слуг боярских, и все они зоркими глазами глядели, скоро ли приедет поезд государев. Велено им было тотчас же послать гонца к боярам, что ждали, заранее приехавши, во дворце Коломенском.

Красиво построен был дворец Коломенский, и ждали там молодого государя самые знатные бояре, только были те бояре из обойденных – ни один из них не был назначен воеводою царским, а потому злобились они за поруху чести своей.

Затрубили в'ершники, заскакали гонцы – и подъехал ко крыльцу летнего дворца царского государь Иоанн Васильевич.

Низко поклонились бояре, а потом даже на колени упали и завопили гласом велиим:

– Прости, царь-государь! Остановили мы тебя на пути бранном! Не гневайся на нас, царь-государь, хотели мы в последний раз твое пресветлое лицо видеть.

Усмехнулся царь Иоанн Васильевич – успел он, благодаря наставлениям старца Сильвестра да Алексея Адашева, хорошо узнать бояр своих, – усмехнулся и сказал толпе боярской с улыбкою ласковою:

– В добрый час, бояре! Перед путем дальним отчего же не отведать меду крепкого московского? Благодарю вас, бояре, что еще раз дали свидеться с вами, дали мне случай вам прощальное слово сказать.

Слез молодой государь с коня и вошел в хоромы, где все было приготовлено для трапезы пышной. Под руки подвели бояре царя Иоанна Васильевича к месту главному, почетному, усадили за стол – и пошел пир обильный, веселый.

Радостен и ласков был царь, перед походом далеким хотел он бояр своих милостью наградить, чтобы ни одного недовольного или обиженного не осталось за ним в Москве. К каждому боярину обращался он со словом ласковым, всех просил крепко стоять за стольный город, за царицу и за брата своего Юрия Васильевича.

Первыми около царского стола сидели воеводы собственной дружины государевой, князь Воротынский да боярин Шереметев. Чаще, чем к другим, обращался к ним молодой царь с речами своими и все говорил о походе трудном, о Казани могучей.

– Что, боярин, – молвил он Ивану Шереметеву, – придется нам вдосталь кровавого пота утереть? Чай, теперь казанцы осердились и крепко свой город защищать будут.

Поделом им, клятвопреступникам! Много уже раз я миловал их народ разбойничий, теперь уж не буду им пощады давать.

Доблестный боярин Шереметев, весело улыбаясь, отвечал молодому царю:

– И давно бы пора, благоверный государь, с лица земли стереть орду казанскую.

Теперь как раз самое время настало – ослабела Казань и духом упала. Навряд ли и крымский хан ей подмогу пошлет.

Нахмурил брови царь Иоанн Васильевич, услышав последние слова своего воеводы.

– Не говори опрометчиво, боярин. Крымский хан лукав и злобен. Только и ждет он случая, чтобы нахлынуть на землю русскую с ордою своею. Да если теперь он на нас войной пойдет, плохо ему будет…

Выпил царь Иоанн Васильевич золотой кубок меду крепкого, опять стал то с тем, то с другим из бояр разговаривать. Кого спрашивал он о делах приказов государских, что тому боярину доверены были; кого просто о делах домашних расспрашивал.

Никого не забыл, никого не обделил молодой царь своей милостью. Много раз уже стольники и слуги, богато наряженные, обносили всех трапезующих переменами блюд лакомых; много раз уже наполнялись кубки и стопы винами заморскими; недалеко уже осталось до конца обеда царского. Взял молодой царь золотой кубок, полный мальвазии сладкой, и хотел пить за здравие своих воевод верных, своих бояр думных, как вдруг приметил, что от дверей пробирается к нему поспешно молодой сотник стрелецкий Данила Адашев. Остановился царь Иоанн Васильевич и подождал, с какою вестью к нему брат любимца его пришел.

– Царь-государь, из Путивля прислан с вестями от воеводы Айдара Волжина станичник путивльский Ивашка!

Следом за сотником царским пробрался к царю загорелый и запыленный воин; упал в ноги государю московскому и стал приказа царского ждать.

– Говори, с чем прислан? – тревожно спросил его царь.

Поднялся станичник и стал молодому царю ответ держать.

– Велел воевода Волжин тебя, государя благоверного, оповестить, что поднялся хан крымский на Русь. С великими ордами идет он от Малого Дона Северского к Путивлю…

Жгут и грабят крымцы на пути, и еще неведомо, куда повернут; должно быть, на Рязань пойдут!

Замолчал гонец и снова царю в ноги поклонился. Шепот и смятение начались за столами; грозная весть всех напугала – два врага появились, да еще с разных сторон! Шептались меж собой воеводы, пугливо переглядывались бояре; весь пир, веселый доселе, омрачился и затих. Только один молодой царь даже чела не нахмурил, даже глаз не опустил. Зоркими очами глянул он на смутившихся бояр да воевод, а потом молвил ласково гонцу от воеводы путивльского:

– Спасибо тебе, добрый молодец, что наказ воеводский исправно выполнил. Налейте ему вина в стопку серебряную и подайте. А ты, добрый молодец, ту стопку себе возьми за службу свою верную!

Велик был почет для простого гонца-станичника получить дар со стола царского!

Много поклонов земных отбил гонец, и когда выпил он вина заморского и стопку пожалованную за пазуху спрятал, сияло лицо его загорелое великою радостью.

Одарив гонца, устремил молодой царь светлый бестрепетный взор на смущенных бояр да воевод и громко сказал им:

– Чего вы трепещете?! Шли же мы на татар с дружинами, а теперь на других пойдем…

Полков да снаряду огнестрельного у нас вдоволь; когда крымцев усмирим да назад прогоним, тогда по-прежнему на Казань пойдем! Господь поможет воинству православному! Чай, не в первый раз схватываться дружинам московским с ордами крымскими… Бывало, что хан крымский нежданно налетал, когда мы к бою не готовы были; т огда разорял он города русские, пол'он великий брал, под самую Москву подступал… А теперь не та пора вышла: полки у нас готовы, воеводы на местах, есть пушкари иноземные, пороху да пушек без числа… Прогоним хана, воеводы, а там на Казань нагрянем!

Ободрились бояре да воеводы, стали веселее глядеть, и отвагою засверкали очи их.

Первый отозвался на речь царя молодого князь Воротынский:

– Вестимо, царь-государь, нечего голову терять! Если встретить хана крымского поскорее, то и труда не будет отбить его и вспять прогнать. Крымцы охочи только беззащитные города сжигать да деревни с селами грабить… Благо, весть пришла вовремя!

Ласково кивнул царь храброму воеводе.

– Исполать тебе, князь Василий! Чует сердце мое, что отойдет хан крымский с великим уроном и с позором великим на этот раз из земли русской…

Устремил молодой царь очи свои на киот с образами, что стоял в переднем углу хором, перекрестился благочестиво и сказал голосом потрясенным:

– Мы хана крымского не трогали; ежели захотел он веру христианскую погубить, тогда грудью станем за нее и за край родной!.. Есть Бог над землей русской, и тот Бог за нас!

Одушевились все бояре да воеводы, видя твердость и мужество молодого царя.

Отовсюду послышались голоса громкие:

– Веди нас, государь благоверный, на казанцев-разбойников! Сложим мы за тебя головы!

– Всех до одного веди, царь-батюшка!

– И старые, и молодые пойдем за тобою!

С радостью слушал царь Иоанн Васильевич эти клики громкие и убеждался он, что победит несметные орды крымские, что покорит Казань мятежную.

Продолжался пир царский; опять заходили по столам кубки, полные вина заморского, опять стали веселиться трапезующие. И молодой царь по-прежнему лицом светел был, по-прежнему ликовал со своими приближенными. Но в глубине души владыки молодого таилась тревога великая: взял он на себя подвиг трудный, решился на дело страшное, от коего зависели счастье и покой всей земли русской. Приходилось ему бороться с врагом могучим и грозным; с давних времен терзал тот враг Русь Православную, и не могли с ним справиться ни дед, ни отец царя Иоанна Васильевича. Поневоле сомнение жуткое проникло в душу царя молодого… Благословит ли Господь оружие его? Оградит ли Бог землю русскую от напасти великой?..

Предаваясь тайком размышлениям скорбным, внезапно увидел молодой царь перед собой взором своим духовным кроткий лик и сияющие очи своего духовника, наставника ближнего, старца Сильвестра… Был тот лик старческий радостен и словно ободрял молодого владыку на подвиг трудный… Среди шума пиршественного почудились царю Иоанну Васильевичу вещие слова, произнесенные голосом знакомым, голосом старого священника: “Начинай, благоверный царь, великий подвиг ратный! За тебя Господь и Пресвятая Богородица, и все Воинство Небесное Ангельское! Дерзай на битву с врагом могучим, благословляет Бог твое оружие”.

Так ясно послышались царю эти слова, что даже оглянулся он, ища очами, не здесь ли старый наставник его, не он ли произнес речь утешительную. Но не было около него старца Сильвестра, и принял благочестивый царь видение свое как предзнаменование доброе. Еще светлее стал лик его, еще большею надеждою засияли его очи отважные.

Скоро кончился пир прощальный в селе Коломенском. Отдохнув после обеда, сел молодой царь Иоанн Васильевич на коня ратного и во главе дружины своей царской направился к старому верному городу Коломне, где ждали его воеводы – князья Щенятев, Курбский, Турунтай-Пронский, Хилков и другой Воротынский. Весело шли дружинники, били в бубны, в трубы играли и похвалялись одним ударом смять несметные орды крымские. Бодро следовал во главе полков своих молодой царь, веря предзнаменованию счастливому, надеясь на победу над врагами исконными.

Озаботился молодой царь и в Москву послать гонца с вестью о походе новом.

Посылал он грамотку особую дорогой супруге царице Анастасии Романовне, где просил ее не печалиться, ждать терпеливо без боязни да молиться Богу об удаче и победе воинов православных. Еще особую грамотку посылал он доброму старцу Сильвестру, извещал его о видении своем, о том, что снизошли на него бодрость и доблесть и что надеется с помощью Божиею победить врага грозного. И просил царь старца Сильвестра не оставить его молитвами святыми.