Текст книги "Отдельное поручение (Повесть)"

Автор книги: Владимир Двоеглазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Халэвыт на веллум[10]10
  Завтра еще убью (добуду).


[Закрыть],– виновато пообещал вошедший под конец рассказа Андрюха. Положил ощипанную и выпотрошенную куропатку в деревянную миску и поставил на угли чувала небольшой котел с водой.

– Ясно, – сказал Цветков. – Селты ен емася, анкен лапта, ампытны ки нат лэпылсан[11]11
  Давай старайся, корми мать, раз собаки тебя перехитрили.


[Закрыть]…

Трое сидели рядышком на нурах и в разговор не вступали ни с хозяевами, ни друг с другом. Толстячок напряженно вслушивался в речь хозяйки, но знакомых слов не было, и понять, о чем она говорит, он не мог, однако почувствовал, что речь не о нем, и успокоился. Он знал, что в своем доме ханты плохого о госте не скажут.

Вода в котле закипела. Мальчик бросил туда куропатку. Толстячок удивленно вскинул брови: маловато для такой компании.

Пятаков давно спал, привалившись к стене.

Андрюха извлек из-под шкур маленький квадратный столик на таких низких ножках, что, поставленный на полу возле нур, он казался просто толстой доской. Столик ставят обычно на нуры, но теперь они были заняты. Андрюха выложил несколько сухих галет, которые могут храниться годами, не покрываясь плесенью. Затем опять вышел и, вернувшись, положил на столик десятка два крупных вяленых чебаков, поставил сливочное масло в литровой банке, сахар в ситцевом мешочке и берестяной с орнаментом кукор с брусникой. Налил в четыре кружки чаю.

– Пейте, – предложил толстячку и парню в энцефалитке, а Пятакова тронул за колено и, когда тот оторвался от стены и сел прямо, мотая кудлатой головой, чтобы окончательно проснуться, указал ему на кружку. – Ты тоже пей, дядя Валя, – повернулся к участковому.

Трое уже шелушили чебаков.

– Пивка бы щас, – сказал Пятаков, покрутив рыбой, с которой стекал янтарный жир. – Полжизни бы отдал.

– Не говори, – вздохнул парень в энцефалитке.

Андрюха полез куда-то под шкуры, скрывшись в них с головой, а вылез с красивой фарфоровой чашкой и блюдцем; налил в чашку чаю, положил на блюдце несколько кусочков сахару, две галеты, подал все Ледзинской, скользнув еще раз восхищенным взглядом по ее погонам. Во как!.. Поглавнее даже дяди Вали будет: по две звездочки на каждом погоне, а у него по одной. И если дяде Вале от Ёгана до Пырьи все подчиняются, то она, наверное, на весь район начальник!.. Не-ет, ей простая кружка не подойдет, тут уж старайся, Андрюха! Не каждый день к тебе такие гости жалуют.

– Ям няврем![12]12
  Молодец!


[Закрыть] – сказала сыну Наташа.

– Какая красивая! – сказала Ледзинская, разглядывая чашку. – Настоящий фарфор!

– Один был сервиз в Ёгане, – сказала Наташа. – Мне достался. Иван хотел «Спидолу» взять, я – сервиз. Взяли сервиз. «Спидолу» потом промхоз дал на премию. Иван говорит: правильно, надо жену слушать!.. – Она засмеялась.

«Ям няврем» к тому времени зачерпнул объемистой берестовой плошкой ягод из кукора и поставил рядом с Ледзинской на нуры:

– Ешь бруснику, тетя. Съешь – еще наберу.

– Спасибо. Ты мне подай, пожалуйста, мой портфель, – попросила она мальчика, кинувшегося сразу исполнять. – Нет, другой. – Мальчик поставил Цветковский портфель на место и кинулся к другому. – Спасибо. – Она достала два последних яблока, горсть конфет и большую плитку шоколада, протянула все это Наташе. Та отрицательно покачала головой. – Возьми, возьми! – сказала Ледзинская. – Магазинов у вас тут нет. – Она взяла плошку с ягодами и начала есть, отсыпая на ладошку. – Вкусно!

Наташа засмеялась. Ей очень нравилась красивая русская женщина с бледным лицом. Будто в избе от нее стало светлее, подумала она на хантыйский манер, очень, впрочем, напоминающий и русское сравнение.

Толстячок, облизывая губы от рыбьего жира, поднял голову и, встретив неожиданно напряженный взгляд мальчика, быстро опустил глаза.

Что-то неладно, снова подумал Цветков, луща чебака. Спросил как можно спокойнее и переключив все внимание на рыбу, будто вопрос относился к ней:

– Сыры войтантыилсытны?[13]13
  Встречались раньше?


[Закрыть]

– Аа[14]14
  Да.


[Закрыть],– глядя тоже на Цветковского чебака, ответил мальчик.

Толстячок забеспокоился.

– Да! Уж что жирные, то жирные! – произвел он разведку (может, действительно, все-таки о рыбе говорят?). – Так и течет!.. Сам ловил?

Мальчик кивнул.

– Молодец! – похвалил толстячок.

Мальчик вздохнул.

– Опять же ежели, допустим, с пивком, дак вовсе мы уже и на задержанных-то походить не будем, – здраво рассудил Пятаков. – Уж в КПЗ такого не поднесут, – снова покрутил чебаком перед носом.

– Да, – поддержал парень в энцефалитке. – Да, все хочу у тебя спросить: что такое КПЗ? Я так-то представляю, вот только как расшифровывается? Так и не знаю.

– А посидишь – узнаешь, – ответил Пятаков. – Штука, по сути, не хитрая, но ежли, допустим…

– Помолчите-ка! – сказала Ледзинская.

Пятаков внимательно посмотрел на нее.

– Бу сделано, – сказал парень в энцефалитке, и они действительно надолго умолкли.

Наташа удивленно и как бы заново оглядела троих.

Своими нелегкими мыслями был занят и Андрюха. Сказать или не сказать дяде Вале-милиционеру, какой плохой человек этот толстый? Сказать – значит, нарушить древний закон: в своем доме плохо говорить о госте. Да еще о каком госте! Пант ехлан – путник, человек с дороги – самый дорогой гость. Нельзя говорить о нем плохо. Но не сказать – худо поступить с дядей Валей и тетей-милиционером, ведь они едут с толстым в одной шлюпке! Второго мотора не слышно было на Итья-Ахе. Дядя Валя и тетя-милиционер должны знать, что толстый способен на худое. И почему они едут в одной шлюпке? В ту сторону – вверх по Итья-Аху – ехали двое: толстый и этот высокий, одетый, как геолог, а обратно, вниз, спускаются уже впятером. Высокий человек, одетый, как геолог, тоже, наверное, способен на худое, а то зачем бы он поехал с толстым? Надо сказать дяде Вале… Только что обо мне тогда подумают? Похвалят ли отец, дед?.. Я в своем доме не дал человеку с дороги спокойно попить чаю! Облил его болотной водой. Нехорошо. Если толстый – нехороший человек, то и я должен быть нехорошим человеком? Нет. Нельзя равняться на плохих людей. Это и дедушка Алексей говорит. Но как не сказать? Ведь и дядя Валя, и тетя-милиционер – тоже пант ехлан – люди с дороги! Похвалят ли отец, дед, вся деревня Ёган, если я обману дядю Валю, не скажу ему, что толстый – нехороший человек? Как поступить?..

Если бы дядя Валя сам спросил! Тогда было бы легче. Потому что обманывать нельзя. Но как же дядя Валя спросит, если он не знает, о чем спросить?..

Нет, не трудно одному оставаться в урмане и быть опорой семье. Он завтра убьет куропатку или глухаря и накормит мать. Сходит на ключ за водой. Заготовит дров для чувала. Это все не трудно. Можно прожить, когда отец в отъезде. Но как обойтись без отца, когда нужно решить: сказать худое про человека с дороги или не сказать? Вот когда не обойтись без отца! Уж онто бы знал, как поступить.

Нет, нелегко быть в доме за главного: самому все решать надо.

Впрочем, о том, что он, Андрюха Хоров, здесь главный, заставил позабыть окрик матери:

– Пойтэк нюхен вантэ! Кавырмыс муй антом?[15]15
  Мясо куропатки смотри! Сварилось ли?


[Закрыть]

Мальчик метнулся к чувалу, снял тяжелую крышку с котла и потыкал тушку большим ножом с костяной рукояткой.

– Етшис![16]16
  Готово!


[Закрыть]

Он поддел тушку своим разбойничьим ножом и положил на мелкое деревянное блюдо. В избе вкусно запахло мясом. Толстячок, не переставая жевать, отодвинул от себя шелуху, чтобы сюда поставили блюдо: больше все равно некуда – весь столик занят. Парень в энцефалитке презрительно посмотрел на толстячка. Мальчик выпрямился с дымящимся блюдом и встал как бы на распутье: на стол подавать или…

– Тыв мие![17]17
  Давай сюда!


[Закрыть] – приказала мать. Он облегченно вздохнул и передал блюдо матери.

– Гха! – громко кашлянул толстячок, напоминая о себе, но на него никто не обратил внимания, только парень в энцефалитке посмотрел с уже нескрываемым отвращением.

– Ешь, – сказала Наташа, отдавая блюдо Ледзинской. – Пожалуйста, ешь, Ольга. – Ледзинская перехватила тяжелое блюдо, потому что Наташе трудно было держать его одной рукой (второй она качала онтуп), но и есть одной было неловко. – Ольга, ешь! – строго повторила женщина.

Толстячок шумно и возмущенно вздохнул: вот они – ломки добрых национальных традиций! Раньше разговору бы не было: лучшее – мужчинам, особенно если они гости. По странной случайности толстячок числился в мужчинах. Парень в энцефалитке отодвинулся от него ближе к Пятакову.

Женщина продолжала строго глядеть на Ледзинскую. И та вдруг поняла, что нужно есть. И куропатка, по правде говоря, пахла очень вкусно. Какие они люди, подумала Ледзинская. Какие они люди… Ей уже не было неудобно, что она ест одна, потому что Наташе и мальчику нравилось это, Цветков одобрял, а остальные ее не интересовали. Только почему они сварили всего одну? Неужели пожалели для остальных? Такого не может быть. Тогда, может, она у них последняя? Она перестала жевать и посмотрела на Наташу.

– Не нравится, Ольга? – спросила женщина.

– Н-нет… нравится…

– Тогда ешь.

47

Парень в энцефалитке допил чай, достал сигарету и начал хлопать по своим многочисленным карманам, ища спички.

– А ну, не курить тут! – сказала Ледзинская.

– Пусть курят, – сказала Наташа. – Чувал уносит дым.

– Ну да! Зачадят сейчас в четыре глотки. Выметайся, выметайся! – грубо сказала она парню в энцефалитке, и Наташа опять удивилась. – Не видишь – ребенок!

Толстячок, держа спички наготове, посмотрел на Цветкова.

– Покурите, – сказал, помедлив, инспектор. – Я тоже выйду покурю.

Парень в энцефалитке усмехнулся:

– Уж это само собой, что выйдете.

Участковый пристально посмотрел на него:

– Ваша как фамилия вообще-то?

Тот насмешливо ответил:

– Онегин.

– Онегин? – переспросил Цветков. – А второй, – кивнул на толстячка, – уж не Печорин ли? Ладно. Пошли покурим.

Парень в энцефалитке побледнел.

– Я… я… – пробормотал он. – Извините… если…

– Пошли, пошли, – сказал лейтенант.

Первым выбрался толстячок, за ним, оглядываясь на лейтенанта, парень в энцефалитке. Последним, вслед за Цветковым, выходил Пятаков. У двери он обернулся и так комично подмигнул Ледзинской, что та едва не рассмеялась. Наташа проводила их взглядом. Потом, повернувшись к Ледзинской, хотела что-то сказать или спросить, но не успела. Ледзинская, опередив ее, спросила, наклонившись над онтупом:

– Что это у нее на щечках?

– Расцарапала, – ответила Наташа. Затем развязала узел – онтуп скользнул ей на колени, и женщина, высвободив грудь, принялась кормить ребенка. – Ручками царапает и царапает… Вот связала – заживать начинает…

– Чем-нибудь лечила?

– Старухи говорят: нужно ребенка голым в снегу покачать. А я боюсь…

– Что ты! – ужаснулась Ледзинская. – У тебя тут лекарство какое-нибудь есть?

Женщина что-то сказала мальчику по-хантыйски, тот нырнул под шкуры и извлек пластмассовую коробку-аптечку, какие выдают в промхозе охотникам вместе с длиннющей инструкцией что и от чего. Инструкцию Ледзинская читать не стала.

– Вот, – сказала она. – Стрептоцид есть. Давай присыплем.

– Хорошо.

Ребенок заплакал.

– Ну-ну-ну, – сказала Ледзинская. – Что же ты плачешь, Оринька… Кто тебя обидел?.. Вот видишь, уже и все… Вот. Хорошо… Двое у тебя?

– Ой! – сказала Наташа. – Четверо.

– Четверо?!

– Трое в Ёгане живут. Двое с дедом, а этот, – кивнула на Андрюху, – в интернате. Спать тебе надо, Ольга. Устала ты. Зачем на такую работу пошла? По тайге ходишь. Мужики пускай по тайге ходят. Муж у тебя есть?

Ледзинская вздохнула:

– Есть…

– Где работает? Тоже в милиции?

– Нет, он адвокат… Ну, это когда в суде…

– Я знаю, – улыбнулась Наташа. – Я педучилище в Хантах закончила.

– Педучи-и-и-лище?!

– Да. Год работала в Ёгане учительницей. Потом за Ивана вышла, ушла в тайгу. Не пускали. Комсомол выговор объявил. Я депутат была, председатель исполкома в город позвонил. Секретарь райкома говорит: Ивану в Ёгане найдем работу, не уходи из школы. Ты – национальная интеллигенция, в институт Герцена пошлем… Как можно? Иван – охотник. И отец – охотник. И дед. Ему в тайгу надо. Ушла.

– Полюбила, – сказала Ледзинская.

– Знаешь, теперь не верится даже, что полюбила.

– Почему?

– Выпить любит. Стал много денег получать – охотник хороший, все хвалят, премии дают, а пьет! Никуда не годится. Как в лесу живем – хорошо. В Ёган приехали – побежал в магазин. Денег не даю – в долг берет. Пошла к продавщице: зачем в долг даешь? Опять дает. Валентину Михайловичу пожаловалась, тогда прекратилось. Опять друзей много. Все поят. Ищи пьяного! Как трезвый – хороший человек. Водку, спирт увидел – побежал телок за маткой. – Она помолчала. – Шибко пьют мужики. Делать что-то надо…

– Так делают, – сказала Ледзинская. – Указ вот вышел…

– Надо еще Указ. Башки им поотрубать. Вот… – Она вдруг осеклась, бросив взгляд на дверь.

– Знаешь их? – быстро спросила Ледзинская. – Я заметила, что знаешь.

Наташа помолчала.

– Иди за дровами, – сказала она мальчику. Тот вышел, натягивая на ходу интернатское пальто. – Приезжали неделю назад.

– Зачем?

– Со спиртом. На спирт – давай шкурки. Суют Ивану бутылку. Сама взяла бутылку – по голове хотела этого… полного – промазала, попала по спине. Потом уехали.

– Сюда приходили? – спросила Ледзинская. – Как же они нашли?

– Нет. Не сюда. На берегу мы были: Андрюшка как раз с капканами приехал. И они едут. Увидели – пристали.

– Спирту у них много было?

– Много. Полный мешок. И так еще.

– Какой мешок?

– Ну, вот такой… за плечами носить.

– Рюкзак?

– Да.

Полный рюкзак, подумала Ледзинская. И так еще. Нет, столько спирту они выпить не могли. Значит, обменяли на пушнину. Вот почему они второй полушубок не достают.

– Кто-то им отдал все же шкурки, – сказала Ледзинская.

– Отдал, – подтвердила Наташа. – Он показывал.

– Показывал? Шкурки?

– Да. Говорит: смотри – другие дают. Чего боишься? И ты давай, ничего не будет. Деньги предлагал. Говорит: ничего не бойся. Меня самого, говорит, все боятся. Я сам, говорит…

– Что?

– Говорит… сам в прокуратуре работаю. Это правда?

Это теперь на весь район разнесется, подумала Ледзинская, что работник прокуратуры ездил и выменивал на спирт пушнину. Ну, погоди, Шалагин!..

– Да что ты! – возмущенно сказала она. – Как ты могла подумать! Никакого отношения к прокуратуре он не имеет! Просто шофером там… работал.

– Ой! – сказала Наташа. – А я его бутылкой по спине. По голове хотела – не попала.

– Жаль, что не попала, – рассеянно сказала Ледзинская. – Слушай, а у кого они шкурки взяли, не говорили?

– Нет.

Вошел Андрюха с дровами. Они замолчали. Ледзинская вдруг почувствовала, что очень устала.

– Ложись, Ольга, – сразу это заметив, сказала Наташа.

Мальчик вдруг спросил:

– Тетя, а вы хорошо в школе учились?

– Что? В школе? – Она засмеялась. – Да, хорошо. С медалью окончила. А что?

Андрюха опустил голову. А Ледзинской вдруг все показалось таким далеким: мама, Москва, дом за плотиной, школа, медаль, выпускной бал, Красная площадь, юридический факультет на Герцена – все мелькало, как в калейдоскопе, в ее усталом мозгу, и она подумала, что все реже и реже вспоминает об этом, и эти картины уже не стоят перед глазами с такой отчетливостью, как прежде, когда она только что приехала на Север. Но, может, ей казалось так потому, что она очень устала.

– Тетя, – решился Андрюха на второй вопрос. – А меня возьмут милиционером?

– Что? Милиционером? Возьмут.

Мальчик просиял.

– Вот! А дядя Валя сказал, что не возьмут! А возьмут!.. А он говорит, что не возьмут!

– Почему? – спросила Ледзинская.

– Он говорит… – запнулся Андрюха. – Говорит… что я в школе плохо учусь…

– Да, это правильно, – подтвердила Ледзинская. – Надо хорошо учиться.

– А я…

– Все, оставь тетю в покое! – сказала Наташа, потом добавила что-то по-хантыйски, и Андрюха, бросившись к нурам, принялся разворачивать оленьи шкуры. Ледзинская потянулась снять сапоги, но женщина опять что-то быстро сказала мальчику, и он, не взирая на вялые протесты Ледзинской, присел на одно колено и стащил с нее сапоги. Придвинул их подошвами к глиняной стенке чувала. – Ложись, Ольга, спи, – повторила Наташа.

Ледзинская взяла сверток пальто с пистолетом, пролезла в широкий мешок из оленьей шкуры, положила пальто под голову и закрыла глаза. Пистолет упирался в щеку рукояткой. Она дотянулась до портфеля, развернула пальто и, достав пистолет, затолкала в портфель. Потом сунула портфель поглубже в мешок, так что он оказался в ногах, и опять улеглась.

Андрюха поставил в чувал дрова (поленья в чувале горят стоя), помог матери поднять и закрепить онтуп на крюке.

– Ты тоже давай спать, – сказала Наташа. – Милиционер. Жалко дневника твоего нету, я бы тете показала, как ты учишься. Почему не привез?

– Я забыл…

– Забыл! Знаю, как ты забыл. Одни двойки, небось…

Потом они тихо заговорили по-хантыйски.

Когда четверо вернулись в избу, Ледзинская уже спала.

48

«Начальнику отделения БХСС ГРОВД капитану милиции Коробатову.

ОТДЕЛЬНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

В моем производстве находятся материалы проверки по заявлению рабочей Итья-Ахского сплавного участка Лямзиной. По этому заявлению в возбуждении уголовного дела отказано.

В ходе проверки выявились обстоятельства в отношении не указанных в заявлении лиц, действия которых подпадают под признаки преступления, предусмотренного ст. 92 УК РСФСР и Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 15 декабря 1972 года «Об усилении ответственности за нарушение правил охоты, уклонение от обязательной сдачи государству, незаконную продажу, скупку и переработку пушнины».

Так, установлено, что 2 октября 197… года двое неизвестных, совершая вояж на моторной лодке по реке Итья-Ах, пристали к берегу близ поселка Итья-Ахского сплавного участка Кедровского отделения сплавной конторы, где обменяли на спирт около 70 килограммов бензина. Указанные лица в разговоре с рабочими сплавучастка Пятаковым Ф. И. и Фоминым М. М. выразили готовность приобрести за спиртное или за деньги пушнину, если таковая окажется у рабочих.

По поступившим в ГРОВД материалам прокуратуры известно, что в конце сентября – начале октября текущего года двое неизвестных скупали и обменивали на спирт пушнину у охотников Ёганского отделения госпромхоза, промышляющих в бассейне реки Итья-Ах. По приметам, указанным рабочим сплавучастка Фоминым и сообщившим о скупке пушнины у охотников Хоровой Н. С. и Хоровым А. И., следует предположить, что речь идет об одних и тех же лицах.

Те же приметы указывают жители расположенных по Итья-Аху юрт Лозямова, у которых неизвестные также пытались приобрести пушнину.

На основании изложенного и руководствуясь ст. 127 УПК РСФСР, прошу:

1. Установить лиц, занимающихся незаконной скупкой пушнины, выявить места хранения или сбыта приобретенных мехов и изъять в порядке, предусмотренном УПК.

2. Установить охотников госпромхоза, совершающих хищения государственного имущества путем незаконной продажи частным лицам.

Для оперативного использования прилагаю справку о приметах указанных лиц и лодки, составленную со слов очевидцев.

Исполнение прошу ускорить.

Следователь СО ГРОВД ст. л-нт милиции Коваль».

49

Ночью ей опять стало плохо. Она приподнялась на локте, вдохнула глубже похолодавший за ночь воздух, но тошнота только ближе подкатилась к горлу. Она быстро выбралась из оленьего мешка, развернула лежавшее в головах пальто, накинула на плечи и натянула сапоги, сушившиеся у чувала.

В онтупе захныкал ребенок. Ледзинская качнула люльку, но дурнота все подступала, и она облегченно вздохнула, когда Наташа зашевелилась в своем мешке.

– Зачем встала? Холодно? Сейчас растоплю чувал.

– Нет… ничего, – с трудом выговорила Ледзинская и, стараясь не покачнуться, пошла к выходу. У двери она запнулась об ногу Цветкова, который сразу подхватился и уставился в угол, где спали браконьеры. Тут она вспомнила, что пистолет остался в мешке. А, ничего с ним не случится, подумала Ледзинская.

Густой холодный воздух кедровой рощи сразу освежил ее. Она поглядела на небо. Звезды постепенно угасали, а самые яркие мигали, будто сквозь серую пелену. Скоро рассветет, а потом опять целый день езды на проклятой шлюпке, целый день тряски, монотонного, укачивающего кружения плёсов, шума в ушах и бог знает чего еще.

Скрипнула дверь. Не оборачиваясь, Ледзинская поняла, что вышла Наташа.

– Что с тобой?

– Ничего.

Наташа левой рукой обняла ее за плечи, а правую мягко положила на живот.

– Ребенок будет?

– Бу… будет. – Ледзинская вдруг заплакала.

– Ох ты, господи! – совсем как русская женщина, сказала Наташа. – И надо же было тебе в лес-то ехать… Пройдет… Сейчас пройдет… Вот видишь, уже и хорошо… Хорошо?

– Хоро… шо, – всхлипнула Ледзинская.

– Пойдем, – мягко сказала Наташа. – Отдохнешь до рассвета. Надо еще отдохнуть. Дорога длинная.

В избе тускло горела керосиновая лампа. Андрюха, заспанный, всклокоченный, поджигал бересту между поленьями в чувале; через минуту пламя осветило избу. Андрюха потушил лампу. Цветков, сидя на нурах, что-то говорил мальчику по-хантыйски.

– Я говорю, – повернулся он к Ледзинской, – оставим им лосятины. А то Иван дня через три-четыре только за ними приедет. С нами пойдешь на берег, – сказал он мальчику, – дам тебе мяса. А то с твоей охотой прокормишь мать ровным счетом… Иван пусть потом сдаст несколько килограммов на звероферму, – сказал он Наташе. – Не мое мясо.

– Пусть идет сейчас, – сказала Наташа. – Вам сварю на дорогу.

– Да нам-то не надо, – сказал участковый.

– Тебе не надо, Ольге надо! Иван потом сдаст сколько нужно. Собирайся, Андрей! – Мальчик быстро надел интернатское пальто и шапку. – Быстрее успевай! – сказала вслед Наташа. – Им рано выезжать. – Она взяла ведра.

– Куда ты? – спросила Ледзинская.

– На ключ. Вода кончилась.

– Далеко это?

– Нет, – вмешался Цветков. – Полчаса ходьбы.

– Вот ты и сходи. А ей ребенка нужно кормить.

– Я сама, – запротестовала Наташа.

– Ничего, он сходит… Валя, ну что ты копаешься!

Лейтенант коротко взглянул на нее, сказал негромко:

– Пистолет.

– Тебе его?

– Нет. В порядке?

– Да.

Цветков выразительно глянул в сторону спящих браконьеров. Она кивнула.

– Федор, – позвал участковый.

Пятаков пошевелился:

– Че?

– Айда со мной.

– Куда ишо?

– За водой, куда.

Пятаков нехотя поднялся, натянул шапку и, на ходу вытаскивая пачку «Беломора», вышел из избы. Цветков еще раз выразительно поглядел на браконьеров, потом на Ледзинскую.

– Да ясно! – громко сказала она. – Идите, сколько можно!

Когда Цветков, гремя ведрами, вышел вслед за Пятаковым, Наташа сказала:

– А ты приляг еще, Ольга. Отдохни.

Ледзинская посмотрела на браконьеров – те не шевелились, лежали, как два трупа, – и, скинув сапоги, забралась в мешок. Закрыла глаза – всего на секундочку, но открыть больше не смогла. Ладно, подумала Ледзинская, засыпая, подремлю немного, а пошевелятся – услышу. И Наташа разбудит, если что… Может, предупредить ее?.. Так сама знает…

Через минуту она крепко спала.

Но браконьеры давно уже не спали, что можно было определить по их застывшим напряженным позам. Они прислушивались к тому, что творится и о чем говорится в избе, и делали только вид, что спят.

Едва Ледзинская забралась в олений мешок и затихла, парень в энцефалитке осторожно высвободил из-под головы руку и посмотрел на часы. Потом потянулся и толкнул в бок толстячка. Тот открыл глаза. Парень указал взглядом на дверь.

– У вас папиросы есть, Григорий Нестерович? – спросил он негромко, но достаточно внятно, чтобы женщина-лейтенант, если все же не спит, услышала, что ни о чем крамольном они не говорят.

– Есть, – испуганно пробормотал толстячок, потом удивленно посмотрел на парня. У того с вечера была полная пачка сигарет, и папиросы он не курит.

– Пойдемте покурим, – сказал парень, пристально глядя на толстячка.

Хозяйка, кормившая грудью младенца, подняла голову. Толстячок достал пачку «Беломора» и протянул парню. Тот, задержавшись в дверях, взял помятую пачку, перебрал несколько папирос, выбрал поцелее, вернул пачку и, не спеша доставая спички, гремя коробком, вышел из избы. Толстячок протиснулся следом.