Текст книги "Карфагена не будет"

Автор книги: Владимир Шустов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Громко кричали, – закончила она.

– Это мы, – сознался Костя. – Страх напал. Ну, думаю, или задушат, или с горы сбросят. Мы кричим во все горло, а те молчат… Потом голоса их слышали, только в мешках глухо – ни слова не поняли.

– Я тоже перетрухнул…

– Тут же не было никого.

– Вы с Полканом их спугнули… Смотри-ка, Гоша! – Костя показал на мачту. – Флаг спущен!

– Это, наверно, тоже гости постарались. Иди подними, – ответил Гоша. – А я хворосту принесу: не то костер вовсе погаснет. – Он вытер со лба сажу и провел пятерней по взъерошенным волосам.

Костя ловко связал разрезанный шнур флагштока и потянул его на себя. Красный флаг побежал вверх, развернулся во всю длину и затрепетал огненной полосой в темном небе.

Гоша принес охапку хвороста, бросил ее в тлеющие угли. Взметнулся столб мелких искорок, огонь ожил. Веселые языки его запрыгали с ветки на ветку. Флаг на вершине мачты стал виден ярко. На нем можно было прочесть золотые буквы девиза: «Бороться и побеждать!»

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ, НО… ВЫ И САМИ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВСЕГО НЕ РАССКАЖЕШЬ

Провал операции «Карфаген» Ленька Колычев переживал болезненно: рухнули последние надежды, потерян безвозвратно еще один друг. Дня три Ленька отсиживался на сеновале, не высовывая носа и не желая встречаться с единственным своим единомышленником Толей Карелиным, который после нескольких тщетных попыток проникнуть в убежище вожака бесцельно слонялся по деревне, стараясь не попадаться на глаза пионерам. А по деревне из уст в уста передавались самые фантастические слухи о налете на пионерский лагерь. Взрослые выслушивали их с улыбкой, приписывая случившееся озорству, а ребята верили в них. Больше всего восхищались они геройским поступком Аленки Хворовой. По их словам, Аленка, рискуя жизнью, бросилась на выручку Кости и Гоши, спасла их и отстояла лагерь. О Полкане же никто не вспоминал… Толя узнал, что Никита организовал группу контрразведки и что первостепенная задача этой группы – во что бы то ни стало раскрыть и обезвредить неизвестных налетчиков.

Эти новости Толя хотел немедленно сообщить вожаку. Навестить его в убежище он опасался: вчера Ленька не пожелал видеть приятеля и, когда тот пробрался на сеновал, запустил в него старым ботинком и чуть было в лоб не угадал. «Расстроился человек, – думал Толя. – Но ведь и у меня тоже, между прочим, нервы имеются. Походил бы он по деревне, послушал, что говорят…» А встретиться с вожаком надо было во что бы то ни стало. Вымеривая шагами расстояние от колычевской калитки до угла сеновала и обратно, Толя размышлял о превратностях человеческого счастья. «Не везет Леньке! Сколько раньше друзей было, а теперь я один».

– Толька! Толян!

Толя остановился, прислушался. Кричал Ленька. Он посмотрел на слуховое окно сарая и заметил в нем угрюмую, с всклокоченным чубом физиономию. Ленька!

– Иди сюда.

Толя побежал к воротам, чтобы через дверь пройти на сеновал, но Ленька крикнул:

– Через плетень!.. Через плетень залезай!

Наконец-то приятели могли обсудить события последних дней. Толя выложил все слухи: и про налет на лагерь, и про группу контрразведки.

– Теперь шагу ступить нельзя будет, – сказал он в заключение. – Конец нашим походам! Демка забегал ко мне, – добавил он, помолчав. – «Про то, что вы на лагерь нападали, я, говорит, ни слова. А коли вы еще что плохое сотворите, на себя пеняйте! Чтобы ни слуху ни духу не было слышно. В сады чтоб не лазили, ребят не драли…»

Особо предупредил про школьный сад. «Я, говорит, знаю, что вы осенью мечтаете яблочками да грушами поживиться: сам хотел вместе с вами когда-то на это пойти. Теперь заруби себе на носу и Леньке передай, чтобы забыл про это. Даже если не вы, а кто другой в наш сад залезет, вам отвечать придется. Так что советую охранять!» Вот он какой!

Ленька с осунувшимся от бессонницы лицом хмурил темные брови. Временами на его губах появлялась не презрительная, как прежде, а виноватая усмешка. Выслушав Толю, он чуть оживился:

– Значит, Никита не знает, кто на лагерь нападал?

– Нет.

– Так вот… – Ленька осекся. Было видно, что он борется с собой, прежде чем высказать другу все. Три дня он думал над этим и решил, решил твердо и бесповоротно сказать об этом вслух… – Я, Толька, – продолжал он, – тоже думаю, что все эти штучки, которые раньше были, бросать надо: плетью обуха не перешибешь!

– К Никите подадимся?

– Видно будет! Давай повременим самую малость. – Ленька потер ладонями виски. – Пойдем рыбачить на Зеленый плес? Пойдем? Шагай тогда домой, забирай удочки, котелок… Картошка и лук припасены. Черви накопаны…

– С ночевкой?

– Заночуем.

– Знаешь, Ленька, завтра Глухих практику с кружком проводит. У Зеленого плеса. Комбайном управлять будут. Там на одном участке хлеб созрел.

– Но-о!

– Слово!

– Да… – не договорив, Ленька нахмурился и сказал: – Дуй за удочками, клев прозеваем.

Толя спустился во двор, перелез через плетень и, мелькнув сиреневой майкой, скрылся за поворотом дороги. Ленька не успел собраться, а короткие свистки на улице уже извещали его, что друг в полной боевой готовности.

– Скоро управился, – похвалил Ленька.

– Удочки забрать – дело не трудное.

– Шагаем!

За деревней, у березовой рощи, приятели чуть не столкнулись с пионерами. Юркнув в рожь, пропустили их мимо. Отряд с песней шагал по пыльной дороге, сверкая десятками босых ног. В голове колонны рядом с Никитой и Гошей Свиридовым – Демка. Глаза его – радостны и счастливы. Он пел самозабвенно, широко раскрывая рот:

Дорогая земля без конца и без края…

Серебряный голосок Аленки выделялся из общего хора, выводил замысловатые, переливчатые и удивительно приятные трели, невольно вызывал восхищение.

– На полевой стан пошли, – сказал Толя. – На практику.

– Веселые…

– С чего плакать-то.

Переждав опасность, приятели двинулись к реке. Они поставили переметы, несколько жерлиц и, снарядив удочки, уселись в камышах. Из-за кустарника, что гривкой топорщился на крутояре, до реки долетал рокот моторов и голоса прибывших на практику пионеров.

– С утра хлеб убирать начнут, – проговорил Толя, прислушиваясь к разноголосому шуму.

– На поплавок смотри. Видишь, ныряет…

Прохладно на реке ночью. Прохладно и комаров уйма, но зато красиво. Сонно плещется о берег черная вода, перечеркнутая светящейся лунной дорожкой. Темные камыши под крутояром забрели по колени в воду и замерли, задремали над ней. На той стороне безмолвный ночной лес. И веет от него какой-то необъяснимой сказочной таинственностью. Вот-вот, кажется, раздвинутся вековые сосны и ели, пропуская громоздкую ступу с длинноволосой и страшной бабой-ягой, или там, в глубине, в самой чащобе, вспыхнет волшебным оперением своим красавица жар-птица.

– Замерз, – сказал Толя, передернув плечами, и поплотнее закутался в широкий отцовский ватник. – Костер-то вовсе не греет. Сядешь лицом – спереди жара, сзади холод. Спиной повернешься – наоборот получается.

– Ухой согреемся, – ответил Ленька, помешивая деревянной ложкой бурлящую в котелке воду. – Должно быть, готова.

Нарезав хлеб, они прилегли у котелка. Толя зачерпнул в ложку наваристой ухи, подул на нее и, откусив хлеба, принялся с фырканьем схлебывать запашистый солоноватый бульон.

Уха, как и говорил Ленька, согрела их, вернула бодрое настроение. Толя спустился к реке, вымыл котелок, набрал чистой воды и повесил на костер.

– Чай будет.

Ленька, подперев кулаком подбородок, лежал на груде веток и наблюдал за тем, как огонь, причудливо играя, пожирал сушняк.

– Ты, Ленька, порядочного подъязочка вытащил. Я думал, сломается удилище.

– Бамбуковая?

– И они ломаются…

– Толька, – перебил его Ленька. – Пойдет Никита на мировую?

– Должен…

– Тогда мириться будем! Хватит! Я сам Никите расскажу про то, как подговорил Володьку на них напасть! Расскажу, все расскажу! Решили?

– Давно пора.

– Доставай из сумки сахар, чай пить будем! – Ленька весело вскочил на ноги и метнулся в кусты.

– Куда?

– Заварку искать!

Скоро он принес пучок листьев черной смородины и бросил в котелок.

– Завтра, Толька, пойдем смотреть, как они практикуются. Там и помиримся! Жалко, что мы с тобой не можем практиковаться: не знаем машину.

– Время есть, можно выучиться.

– Оба в кружок запишемся.

Толя достал из Ленькиной сумки мешочек с сахаром, положил его на траву поближе к котелку, хитро ухмыльнулся и спросил:

– А это зачем в сумке носишь?

На ладони у Толи был знаменитый свинцовый козон, который Никита подарил Косте, а тот потерял во время пожара.

– Нужно, Толька! Для дел нужно… – Ленька взял биту и сунул в карман.

После чая ребята задремали. Ленька проснулся от холода. На востоке занималась заря. Подбросив на костер несколько хворостин, Ленька поднялся. «Сделаю сейчас, как задумал, – решил он, – подберусь к машине, положу свинчатку на видное место. Утром найдут ребята, обрадуются». Через кусты прямиком вышел на поле, подполз к комбайну с красным флажком и положил козон на ленту транспортера. Вернулся к реке, разбудил Толю:

– Умываться давай!

Уничтожив остатки провизии, они спрятали рыболовные снасти под берегом в камышах и зашагали к механизаторам.

Пионеры были уже на ногах. Они неотступно следовали за Ильей Васильевичем и поэтому не заметили двух приятелей, стоящих в сторонке. Глухих подвел кружковцев к «Коммунару» с флажком и махнул рукой Ивану Полевому:

– Заводи трактор!

Илья Васильевич стал экзаменовать Костю, который, как староста кружка юных комбайнеров, должен был первым начать практику. Ленька и Толя с восхищением слушали бойкие ответы молодого комбайнера. Слова, произносимые Костей, были непонятны им. «Барабан», «дека», «штифт», «транспортер», «хедер» – что к чему?

– Назубок машину знает, – проговорил Толя. – Такому смело комбайн доверить можно.

– Учился, потому и знает! Мы с тобой подналяжем, в месяц изучим не хуже его.

Глухих вместе с Костей поднялся к штурвалу. Ребята следили за ними. «Костя должен заметить козон, – думал Ленька. – Видит! Нет, отвернулся!» А Костя стоял на площадке и восторженно смотрел на раскинувшиеся перед ним хлеба. Золотые тяжелые волны приветливо колыхались на легком утреннем ветерке и звали, звали его – Костю Клюева! – в свои просторы: «Пожалуйте к нам, капитан степного корабля!»

– Трогаем! – крикнул Иван Полевой.

– Не волнуйся, Константин: теперь ты, брат, комбайнер! – напутствовал старосту Илья Васильевич, спрыгивая на жнивье. – Вперед!

Трактор взревел мотором. Комбайн дрогнул и медленно двинулся на густую рожь. По полотняному транспортеру хедера в приемную камеру молотилки потекли срезанные стебли. Костя упивался счастьем. «Сбывается вещий сон, – говорил он себе. – Пройдет год, два, три… и по Латрушам прогуляется Герой Социалистического Труда Константин Георгиевич Клюев». Вдруг внутри комбайна что-то сильно стукнуло. Стукнуло еще и еще раз. Костя насторожился. Удары не прекращались, а следовали один за другим. Условным сигналом остановив трактор, староста быстро спустился на землю.

– В чем дело? Почему остановился? – спросил, подбегая, Илья Васильевич.

– Стучит, – виновато сообщил Костя, опуская глаза.

– Где?

– В барабане….

Илья Васильевич немного успокоился и, обращаясь к ребятам, задал вопрос: – Что может случиться с барабаном во время работы? Кто ответит?

– Я! – Гоша Свиридов уверенно проговорил: – Если в барабан молотилки комбайна попадет какой-нибудь твердый предмет, произойдет авария.

– Совершенно точно. Как ее устранить?

– Осмотреть барабан, проверить целость штифтов…

– Правильный ответ. Давайте-ка раздобудем этот самый твердый предмет.

Глухих стал копаться в машине. Толя и Ленька, заинтересовавшись заминкой, подошли поближе и, вытягиваясь, смотрели через головы пионеров на то, как Илья Васильевич что-то достает из квадратного отверстия. Наконец он распрямился и показал ребятам свинцовый козон.

Удивлению присутствующих не было предела. Костя вытаращил глаза, челюсть у него отвисла, Никита тоже замер. Лицо его покрылось бледностью.

Все молчали.

Толя сразу узнал знаменитую бабку. Возмущение и гнев охватили его. «Так вот зачем Ленька принес на рыбалку свинцовый козон?.. Он знал, что ребята будут практиковаться у Зеленого плеса. Опять он врал ему в глаза про мировую, опять лицемерил?» Ни слова не говоря, Толя повернулся к вожаку. Ленька виновато опустил глаза.

Толя размахнулся и влепил вожаку звонкую увесистую пощечину.

Ленька закрыл руками лицо, отшатнулся и, ломая кусты, бросился прочь.

ЭПИЛОГ

Странные случаи стали происходить в лагере. Началось это дней через десять-пятнадцать после того, как на поле у Зеленого плеса разыгрался последний акт колычевской трагедии и его покинул единственный и самый надежный друг. Для Кости Клюева история с козоном, попавшим в барабан комбайна, тоже чуть-чуть не закончилась плачевно. Он не мог доказать свою невиновность: ведь бита была подарена ему. Аленка долго не разговаривала с Костей и даже внесла предложение переизбрать «негодного старосту».

Если бы Илья Васильевич Глухих не встал на его защиту, разжаловали бы старосту мгновенно. Но все это – второстепенное.

Настоящие странности начались с того, что в «классной комнате» лагеря на стенде рядом с Костиными появились подлинные чертежи комбайна «Коммунар», утерянные безвозвратно еще зимой. Чертежи были аккуратно приколоты кнопками к фанерным щитам. Как попали они в лагерь – никто не знал.

– Завелись опять таинственные невидимки, – сказал Никита, обращаясь к руководителю группы контрразведки Гоше Свиридову. – Спим, значит?

– И дежурных четверо было, – добавил Костя.

– Дежурил я! – откликнулся Демка. – Готов ручаться – ночью в лагере не было никого! Не мог быть посторонний у нас.

– С луны чертежи упали, – пошутил Костя. – Разведчи-ки-и-и!..

– Мы действуем, как положено, – с обидой сказал Гоша. – Вчера троих из огорода вытащили. К Емельянихе забрались…

– А позавчера?.. – лукаво спросила Аленка.

Гоша насупился: ему напомнили о досадном промахе. Установив за Ленькой слежку, группа контрразведки вечером засела в кустах черной смородины неподалеку от дома Колычевых.

Ждали терпеливо. Смотрели во все глаза. И вот, когда совсем стемнело, от палисадника кто-то юркнул к плетню и, крадучись, двинулся к околице.

Разведчики за ним. Они подбирались неслышно и, как только неизвестный задумал перескочить прясло, набросились на него, подмяли.

– Не уйдешь! – кричал Гоша. – Попался, голубчик!

– Поймали!

– Вставай, Ленька!

Но вместо Леньки они увидели перед собой Костю Клюева.

– Чуть не задавили, – протянул тот, одергивая измятую рубашку, – обрадовались, навалились…

– Не шляйся по ночам, – только и мог ответить Гоша.

Теперь перед пионерами возникла новая задача: надо было узнать, кто же все-таки был в лагере и принес чертежи.

– Усилить охрану, – сказал Никита.

На том и порешили.

А на другой день – новое чудо. Утром, придя в лагерь, Никита обнаружил в штабе на столе записку. Измятый клочок бумаги был измазан землей и порван во многих местах. Видимо, с большим трудом был доставлен он по адресу. Никита прочел несколько слов, выведенных крупными печатными буквами: «Никита! Куда смотрит Демка Рябинин? На его участке появилась капустная белянка. Сходите, проверьте! Таких людей, как Демка, в патруль не назначайте: проворонят все на свете!»

Никита осмотрел штаб – никого. Выбежав на песчаную дорожку, ведущую к центральной площадке, он внезапно остановился: от штабных дверей к спуску горы вилась цепочка следов, ясно различимых на песке, смоченном утренней росой. Следы эти Никита мог узнать из тысячи других: на носках – подковки, на каблуках – пластинки для крепления коньков. «Он! Тот незнакомец с черными глазами!» Но волнения, как прежде, Никита не испытывал.

Вернувшись в шалаш, взял горн и протрубил сбор. Перед собравшимися пионерами прочитал записку.

– Врет, врет! – выкрикнул Демка. – Вчера проверял участок!

– Посмотрим еще раз, – спокойно сказал Никита.

– Кто ее писал?

– Неважно…

– Нет, важно! Пусть выйдет и скажет!

– Демка, не спорь! – вмешалась Аленка. – Ты до сих пор вредителей различать не умеешь. А в кружке юннатов значишься, груши и яблоки выращиваешь. Скажи, как узнать капустную белянку?

– На капусте! – не моргнув глазом, выпалил Демка.

– Я бы тебя за версту к школьному саду не допустила… А еще в патруль назначен. Слушай, яички капустной белянки – их называют бляшками – на нижней стороне листа капустного находятся. Яички эти давить надо. А если гусеницы есть, ядом опрыскивать.

Пионеры направились на участок. В лагере осталась только группа контрразведки.

Никита и Костя, спускаясь с горы, заметили движение в зарослях лопуха. Ребята осторожно подобрались к подозрительному месту.

Раздвинув кусты, они увидели полосатую тельняшку и ботинки. «Вот он!» На подошве ясно были видны и подковки и пластинки для коньков. «Ленька!» И еще увидели Никита и Костя лицо Леньки. Оно было грустным. С болью и хорошей завистью смотрел Ленька на лагерь, на собравшуюся в кружок группу контрразведки.

– Надо будет поговорить с ним, – сказал Никита.

– Чего рассусоливать. Схватим его и наподдаем как следует, – горячился Костя. – Он сколько нам крови испортил. Вредил! Я… – Костя привстал, намереваясь броситься к Леньке, но Никита рванул его за ремень.

– Сиди!

Ребята поползли обратно и, обойдя Леньку, поднялись в лагерь.

– Заседание кончайте, – сказал Никита Гоше. – Не надо нам группы. Пусть останется один дежурный, а остальные – на участок с гусеницами воевать.

– А неизвестный?

– Все ясно!.. Пошли! – позвал Костя.

Недоумевая, все двинулись за Никитой и Костей

Вечером пионеры, одержав полную победу над прожорливым врагом, собрались у правления колхоза.

Председатель, только что возвратившийся с поля, поблагодарил ребят за помощь.

– Большое дело вы сделали, – говорил он. – Урожай капусты для колхоза уберегли. Спасибо!

– Это не мы открыли белянку, – сказал Никита.

– Как? А кто же целый день с ней воевал?

– Боролись мы, а нашли не мы. Кто-то записку в штаб подбросил. Вот, прочитайте!

Председатель пробежал записку, улыбнулся и сказал твердо:

– Ее написал тоже хороший человек. Болит у него душа за наше общее колхозное добро. Спасибо и этому человеку, большое спасибо!

А за плетнем, что примыкал к самому крыльцу правления, стоял Ленька Колычев и слушал слова председателя. Непрошеные слезы выступили на его глазах, теплый комок подкатился к самому горлу. «Я это! – хотелось крикнуть Леньке. – Я нашел белянку!»

Но он молчал и только смотрел на ребят. В его черных глазах не было ни зависти, ни злобы. Больно, ой больно выслушивать горячие слова благодарности от людей, которым стыдишься показаться на глаза.

От правления пионеры зашагали вдоль по деревне.

Все уже знали, что ребята спасли урожай капусты. На победную песню юных комбайнеров из домов выбегали ребятишки, выходили взрослые.

– Спасибо, ребята!

– Молодцы!

– Герои!

Слова благодарности сыпались со всех сторон.

– Что я говорил? – спросил Костя у Демки. – Про сон-то? Сбылось.

– А Золотая Звезда?

– Комбайнерами станем и Героя Труда заслужим.

– Верно, пожалуй, – поддакнул Толя Карелин.

Ленька пробирался задворками вслед за отрядом. И не терпелось ему выйти сейчас из-за плетня, встать в одну колонну с Демкой, Толей, со всеми ребятами и вместе с ними порадоваться победе, но…

Никаких «но». Это будет и будет очень скоро!

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

Когда берешь в руки книгу, всегда хочется узнать о человеке, который ее написал. И уж совсем интересно это, если за плечами у него немалая жизнь.

За плечами Владимира Николаевича Шустова пятьдесят лет. И более половины этого срока мы с ним знакомы. Вместе сидели в тесных редакционных, комнатах, вместе ходили по уральским лесам, наслаждались теплой голубизной Японского моря и штормовали в Охотском, заседали в Союзе писателей, выступали на читательских конференциях, сидели над шахматными партиями.

Поэтому, наверное, у меня есть право рассказать о гражданине, имя которого впервые появилось в загсовской книге города Ветлуги Горьковской области под датой 24 июля 1924 года. Впрочем, гражданин сей, названный Шустовым Владимиром, в Ветлуге жил очень недолго. Его отца, советского работника, вскоре направили на Дальний Восток, и детство Володи прошло в городе Александрове на Сахалине, в Хабаровске и Владивостоке.

Мальчишкой он был как мальчишка: не очень послушный, подчас отчаянный, очень преданный товариществу, мечтатель-фантазер. Подвижный и быстрый, он был неутомим в забавах, выдумках и мальчишечьих приключениях. В Амур он прыгал с самой верхней площадки ныряльной вышки.

Конечно, те годы заполнены были не только забавами. Непоседливый, шустрый парнишка, учился охотно и хорошо, а главное – пристрастился к чтению. Книги стали его друзьями навсегда. С четвертого класса он пописывал стихи, но это было еще не серьезно. Серьезнее были две страсти: морское дело и авиамоделизм.

В разгар этих увлечений переехал четырнадцатилетний Володя Шустов с семьей в Свердловск. Море здесь, как известно, отсутствует, о нем можно только мечтать. И паренек с товарищами садится за коллективную повесть о морских похождениях. Повесть осталась незаконченной, было не до нее: опять начались походы на рыбалку и в лес. Прочитав о том, как уралец Ерофей Марков первым открыл в России золото, ребята решили мыть на берегах озера Шарташ драгоценный металл. Ни золотника они не добыли, зато песка перелопатили немало, ладони затвердели от мозолей, и одежда пропахла потом и костровым дымом.

А второе увлечение продолжалось: в школе на Эльмаше Володя вел занятия кружка авиамоделистов, и скоро был определен в специальную школу военно-воздушных сил. Учение в ней шло по-особому. Кроме обычных уроков ребята проходили азы военного дела, изучали самолеты, прыгали с парашютом, на лето выезжали в военизированные лагеря.

И вот 1941 год. Десятый класс спецшколы Владимир Шустов закончил в дни, когда на нас обрушилась фашистская орда. Семнадцатилетний парень пошел в военкомат и подал заявление с просьбой отправить его на фронт.

 
О первых днях войны он позже вспоминал:
Мы присягали не на площади,
Не на казарменном плацу…
Над степью алое полотнище,
И вьюга хлещет по лицу
В строю, как надолбы, ребята
За рядом ряд, за рядом ряд…
Еще минута и —
солдаты,
еще полдня и —
Сталинград.
 

…Пожалуй, самое серьезное боевое крещение он принял на Центральном фронте под Понырями в дни Курской битвы. Он был тогда корректировщиком огня в батарее 120-миллиметровых минометов. Это значит: всегда впереди, всегда на линии огня, всегда глаза в глаза с врагом.

В небольшой статье не поведаешь о боевых буднях солдата, когда не то что каждый час, а каждую минуту меняется грозная обстановка, и каждую минуту, каждое мгновение прет на тебя смерть, и надо остаться живым, и надо бить врага… Я расскажу только об одном дне – 24 июля 1943 года.

Шел бой под селом Александровкой. Трудно, в дыму и огневом грохоте, продвигались наши вперед. Вдруг, невидимые, ударили по нашим передовым цепям тяжелые немецкие минометы. Шустовская батарея получила приказ накрыть фашистских минометчиков. Для этого корректировщик огня должен был снять буссоль цели – засечь ее. А цель не видна – укрылась где-то в лощине за леском.

Резкими короткими перебежками двинулся Владимир вперед, к позициям врага. Все ближе и ближе. Враги заметили его, ударили из пулемета, рванула рядом одна мина, другая – его отсекали от своих. Хорошо, что вокруг было много глубоких вмятин от танков… Грязный, потный, но невредимый и, главное, с данными о расположении цели вернулся он в свою батарею. Через несколько минут вражеский огонь был подавлен, и тут же, в траншее, командир дивизии приколол к гимнастерке корректировщика медаль «За отвагу».

А вечером ему вручили вторую такую же медаль – за предыдущий бой. Разница в номерах наград составляла только семь.

И никто не знал, что у Шустова тот день был не простым: ведь он ровно 19 лет назад родился.

Назавтра его ранило, три осколка прыгающей мины врезались в ногу. Но в медсанбате он не задержался и снова вернулся на передовую. Там, в сражении на Курской дуге, девятнадцатилетний артиллерийский разведчик стал кандидатом в члены партии. А позднее за подвиги в этом сражении ему вручили орден Красной Звезды.

Потом был Первый Белорусский фронт, форсирование Днепра (под жестоким вражеским огнем он плыл на узенькой калитке, оторванной от ворот). Потом – форсирование Припяти, бои, бои, бои… Он был уже старшим корректировщиком, потом помощником командира взвода управления… В третий раз его ранило летом 1944 года. Ранение оказалось очень серьезным. Долгие месяцы врачи боролись за жизнь бойца. День Победы он встретил в одном из московских госпиталей.

Итак, война окончилась, и юность окончилась. Демобилизованный старший сержант Владимир Шустов вернулся на Урал. Теперь Родине нужен был его труд, а для труда – знания. И он пошел добывать знания.

На факультете журналистики Уральского государственного университета появился кареглазый подвижный студент в поношенной солдатской гимнастерке с нашивками ранений и орденскими планками.

– Шустов Володя, – приветливой скороговоркой представлялся он новым товарищам, и вчерашние школьники с уважением смотрели на парня, который года на три был старше их и, главное, пришел оттуда, с войны.

В студенческие годы, на производственной практике, поработал он в газетах Сахалина, Туркмении и в «Уральском рабочем», а когда закончил университет, был назначен корреспондентом «Пионерской правды» по Уралу.

Это был отличный корреспондент – активный, живой, с зорким, наблюдательным глазом. Дни и недели проводил он в школах, в лагерях, вникал в пионерские дела, ходил с ребятами в походы и ездил по Уралу, его заводам и колхозам, чтобы рассказать в газете о пионерской жизни и созидательной работе советских тружеников. Снова был он во власти Романтики, романтики пионерских дел и трудового подвига страны.

Вот в эти-то годы и появилась его первая книга. Рукопись ее он дал мне прочесть однажды летом 1952 года. Вернувшись с работы ночью, я сел за рукопись, прочел ее не отрываясь и под утро позвонил Владимиру Николаевичу, чтобы высказать свое мнение: повесть получилась!

Это была «Тайна горы Крутой». Она сразу полюбилась читателю. Вся она насыщена яркой романтикой пионерских дел, юношеским задором, светлой возвышенностью мысли. Видно, что автор очень любит жизнь и людей. Обратите внимание, как красивы и хороши в общем-то все герои повести – и ребята, и взрослые.

И вот что еще важно: все приключения – серьезные, а иногда дурашливые, веселые и опасные, все события, описанные автором, складываются так, что читатель видит: Григорий Лапин не был одинок, великое дело, за которое он беззаветно бился, торжествует по всей стране, и весь народ страны – народ героев.

Вторая повесть Владимира Николаевича, которая вышла в свет в 1957 году, называется «Карфагена не будет!». И эту вторую повесть он посвятил своим любимцам, своим юным друзьям – пионерам. Только на этот раз – речь о жизни сельских школьников.

И в этой повести сюжет столь же увлекателен, в ней тоже есть тайны и много приключений. Но сюжет-то иной, и герои иные, и дела иные.

В обеих этих книгах, особенно в первой, было заложено многое из того, что сейчас известно как движение юных следопытов. И совпадение это вовсе не случайно.

В 1957 году Владимир Николаевич вошел в инициативную группу по созданию нового журнала. Помню, как в одной из комнат книжного издательства собиралась эта группа и часами ломала голову, спорила, обсуждая название будущего печатного органа, его задачи, планы, кандидатуры авторов. А в 1958 году этот журнал появился. Вы, наверное, догадываетесь, что речь идет об «Уральском следопыте».

Два года, с перерывом, Владимир Николаевич заведовал в нем отделом художественной прозы, а затем – с 1961 по 1965 год – был главным редактором журнала. Его трудно было застать за редакторским столом: или он был где-то в поездке, или в других комнатах оживленно беседовал с сотрудниками, писателями, художниками, учеными, журналистами, пионерами. А вечером и ночью в маленьком домашнем кабинете, сплошь уставленном шкафами с книгами, он читал авторские рукописи. Рядом, на письменном столе, томились свои.

Да, подходила очередь новых книг, их ждал читатель и надеялся, что «уж этот Шустов-то» вновь расскажет о славных пионерских делах.

И вот – в 1963 году появилась новая книга. Но была она совсем не о пионерах.

Эта повесть, которую Владимир Николаевич написал совместно с Иваном Галактионовичем Новожиловым, называлась «Королевский гамбит». Она рассказывала о необычайно опасной и сложной работе наших разведчиков и контрразведчиков в фашистском тылу.

Что же – автор изменил своему читателю? Изменил своей теме?

Нет, новая книга продолжала тот же, начатый первыми разговор о советском характере, о чести и достоинстве человека, о смелости и находчивости, о борьбе и подвиге. Изменились герои? Да, они стали взрослыми. Но кто они? Может быть, это старшие братья и отцы прежних героев – ребят. А может быть, это они сами – Тимка Болдырев, Никита Якишев и их друзья, только повзрослевшие и перенесенные писательским воображением в опаленные войной годы.

Так же я смотрю и на повесть «Человек не устает жить», которая дала название этой книге.

Это художественно-документальное произведение. Его герой лицо подлинное – летчик-уралец Аркадий Михайлович Ковязин. Все так и было в жизни.

Осенью 1941 года, возвращаясь с боевого задания, лейтенант А. М. Ковязин совершил вынужденную посадку на территории, оккупированной врагом. Начались долгие голодные скитания по фашистским тылам, попытка пробиться к фронту, партизанские дела. Потом плен. Концлагеря. Побег. Снова плен, и пытки, и концлагеря. И наконец, дерзостный побег на немецком боевом самолете.

Таковы факты.

Работая над повестью, автор ничего не выдумывал, он лишь отбирал наиболее существенное и яркое из боевой жизни своего героя. В книге нет особых сюжетных «закруток», но повествование ведется напряженно, «на нерве», густо и сурово. Со страниц повести встает образ замечательного советского патриота, человека несгибаемого мужества, героической выдержки и дерзкой отваги.

Быть именно таким учат произведения В. Н. Шустова, в том числе и те, которые в эту книгу не вошли. Черты такого человека несут в себе все лучшие герои его повестей, рассказов, очерков и стихов. Юные или взрослые, только начинающие жизнь или лицом к лицу отважно встречающие смерть, они зовут к совершенствованию, к славным делам и подвигам. Они «не устают жить» – искать и находить, находить и бороться, бороться и побеждать.

Олег Коряков.