Текст книги "Карфагена не будет"

Автор книги: Владимир Шустов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Я по правде. Как охранять поля без оружия станем. Ночью враг нападет, а ты… У него, может, пистолет имеется или граната. Оружие нужно!

– Илья Васильевич, неужто поля от диверсантов оборонять?

– Не оборонять, а охранять – разница!

– Все едино!

– Нет, разница!

– Отвечу, отвечу на все вопросы. Посевы надо сохранять от нападения самых настоящих вредителей, а если хотите, и диверсантов. Есть такие жучки-червячки, на вид безобидные и красивые, а на деле – страшнее врагов не найдешь. Нападут жучки-червячки на посевы пшеницы, ржи, ячменя, гречи, налетят на капусту, свеклу, картофель, лук и – прощай богатый урожай! Вы станете бороться с врагами урожая, следить, чтобы не появлялись они на колхозных полях. И оружие будет. Не пулеметы, конечно, не пушки и винтовки, а знания. Наука – очень могучее вооружение. Договоримся о патрулировании, наметим участки и пригласим агронома в лагерь. Пусть вам расскажет, как находить вредителей и как уничтожать их.

– Дядя Илья, вот сверток-то! – сказал подоспевший Славка. – Я тоже против врагов пойду!

Ленька услыхал шелест бумаги: комбайнер разворачивал схему.

– Все поля нашего колхоза обозначены на этом плане. Надо только разбить их на участки и выделить на каждый по два-три человека.

– У Гнилой балки я охранять буду! – выкрикнул кто-то. – Там капуста посажена! Отвечаю за целость!

– Мы с Гошей Свиридовым у мыса за капустой наблюдать станем! У нас получится, вдвоем-то!

– Мы с Подоксеновым – за пшеницей, что у Коровьего брода посеяна! Витька, ты со мной согласен?!

– Буду!

– Меня гречу охранять пошлите!

– Ячмень! Ячмень! Никитка, назначь на ячмень!

– И меня тоже!

– А нас на картошку!

– Лиха беда – начало, – весело рассмеялся Илья Васильевич. – Теперь сами разрабатывайте план. Охотников, я вижу, хоть отбавляй, удача обеспечена. Желаю успехов! И еще, пока не забыл. Иван Полевой будет заниматься со своим кружком на той неделе. Дальше. Уполномочила меня первая бригада механизаторов напомнить вам, что завтра к вечеру ждут вас на полевом стане. Посмотрим, какая в пионерском лагере самодеятельность, какие артисты и музыканты. Сами объявление вешали, так не подведите!

– Уже все готово, – ответил Никита. – Написать частушки осталось.

– Поэты есть?

– Нет. Идти к Колычеву придется: он хорошо сочиняет. Напишет, не откажется.

«Так и разбегусь, – подумал Ленька. – Хоть лбы поразбивайте, писать для вас не стану. Что? Туго без меня?»

– До свиданья, товарищи комбайнеры! – простился Илья Васильевич.

Пионеры, проводив гостя, до темноты спорили, распределяя участки патрулирования и отбирая номера для выступления на полевом стане. Ленька, голодный как волк, лежал под нарами не в состоянии пошевелить затекшими, будто налитыми свинцом, ногами. Ночью, когда в лагере остались одни дежурные, он еле-еле выбрался из шалаша, перебежал поляну и, кубарем скатившись по склону, растворился в густой темноте.

ЛЕНЬКА ДАЕТ СОГЛАСИЕ

– Лео-о-онька-а! Лео-о-о-онька-а-а!

Окно распахнулось. Показался Ленька. Он перегнулся через подоконник и с обычной усмешкой отозвался:

– Пришли жар чужими руками загребать? Идите, я не гордый! Шагайте к воротам, калитку открою.

Ленькина издевка подействовала на ребят, как ушат холодной воды. Торопились, беспокоились за него и вот – нате!

Скрипнул засов, калитка приоткрылась.

– Проходите во двор!

– Цепняк не тронет?

– Ты, Толька, и собак боишься? Попал бы в такой переплет, в каком я вчера побывал, умер бы с перепугу. Не бойся, пса отец с собой взял.

Ленька протолкнул друзей во двор, запер калитку на засов и, ударив кулаком в грудь, показал оттопыренный кверху большой палец.

– Во! Разведочка была правильная…

– Неужто в лагерь пробрался? – с неподдельным восхищением спросил Толя.

– До полночи у Никиты гостевал, – самодовольно проговорил Ленька. – Я слов на ветер не кидаю, не отказываюсь ни от чего!

– Расскажи!

– Расскажи!

– Да интересно ль?

Демка смотрел на вожака и думал: «Чего ломается? У самого язык, поди, чешется от нетерпения».

– Не томи, – приставал Толя.

– Разведку я произвел по всем правилам военного устава, – Ленька горделиво выпятил грудь, обтянутую неизменной тельняшкой, поддернул штаны-клеш и гоголем прошелся по двору, будоража куриный выводок. – Мое слово – алмаз! – Жирный боров, спрятавшийся от зноя в тени плетня, приподнял вислоухую тупорылую морду с заплывшими сонными глазками и хрюкнул. – Вот и Князь подтверждает, что правдивые слова говорю. Только вы думаете, что я жар чужими руками загребаю. Коротки у вас руки, чтобы ими жар грести. В разведку-то я ходил, а не вы. Медвежьей болезнью боитесь занемочь. Мне отец говорил, что, коли напугать медведя, заболевает он, понос его прошибает до смерти…

– Мы ведь и уйти можем, – сказал Демка. – Твое бахвальство слушать неинтересно!

– Не серчайте! Я против вас никогда…

– О разведке давай, – еще раз попросил Толя.

– Трудненько было, – возобновил рассказ Ленька. – Подобрался к лагерю, залег возле валуна. Лежу, смотрю преспокойно вокруг и думаю: «В каждом лагере штаб имеется, наверняка и у них есть. Найду-ка штаб, залезу в него: лучшего места для разведки не сыскать!» Разузнал, где шалаш, в котором Никита расположился, забрался под нары и слушал все, что говорили…

– В лагере кто-нибудь был? – спросил Демка.

– Все ребята ихние были! И Гошка, и Костя, и Витька Подоксенов, и Никита…

– Костиного Полкана не было?

– Нет.

– Повезло. Он бы живо тебя из-под нар выволок. Значит, не заметили?

– Куда им… Секрет один знаю, чтобы никто не видел. На меня смотреть будут и не увидят!..

– Со своим секретом ты уже раз попался, – сказал Демка.

Ленька вскипел.

– Почему на Лысую не пошел? – надвинулся он на Демку. – Трусил? Точно говорю, трусил!

– Незачем было…

– А Карфаген? От этого тоже отказываешься? Может, дома отсидишься, а мы с Толькой одни пойдем? Вот оно, доказательство, что в шалаше штабном был! На, читай!

Демка подобрал брошенную к ногам бумажку, развернул и прочел:

– «Двадцать пятого июля в ночное дежурство по лагерю назначаются из первого звена К. Клюев и Г. Свиридов…»

– Веришь теперь? Я список в штабе раздобыл! Гоша с Костей завтра в ночь дежурят. Вот их и накроем! Завтра проведем операцию «Карфаген». Ждать нельзя дольше. Кроме списков еще кое-что имеется. Знаю, что сегодня к нам Никита придет и просить будет, чтоб я стихи написал! Сами увидите.

– И вправду под нарами хоронился? Вот это да-а-а! – Толя был восхищен неустрашимостью и ловкостью вожака. – Смелый!

– Знаю, не новость! Слушайте!

Ленька нарисовал приятелям картину беспросветной лагерной жизни. Он говорил о кружках трактористов и комбайнеров, о звеньях помощи животноводам, полеводам и овощеводам, о покосе, о создании пионерских патрулей, которые будут оберегать посевы от вредителей, о концерте.

– Дела у них по горло, – заключил он. – Работают день и ночь, как трактора на пахоте. До того дошло, что и поспать некогда. Гошку Свиридова вчера среди ночи с постели стянули, чтобы воду на скотный двор возил. Десять бочек доставил, а ему говорят: еще давай – мало. Запарился Гошка…

– Силком заставили? – спросил Толя.

– Известное дело!

– Врешь! Гошке и всем другим за работу трудодни начислят, – вмешался Демка.

– Держи карман шире…

– Ты, Ленька, злой, как цепняк ваш. На всех бросаешься.

– Хочешь знать, Гоша при мне Илье Васильевичу жаловался, что сил у него больше нет работать, с ног валится.

– Опять врешь! Гошка не дурак Герою Социалистического Труда говорить, что работать лень.

– Думаешь?

– Каждому ясно!

– Проверить хочешь? Хорошо, я тебе, Демка, докажу…

Настойчивый стук в калитку оборвал спор на полуслове. Ленька сделал рукой презрительный жест, показывая им, что ни в грош не ценит рассуждения приятеля, и заспешил к воротам. Открыв калитку, растерялся: перед ним стоял Никита. На бронзовом, загорелом скуластом лице его играла улыбка, серые глаза смотрели миролюбиво. Из-за его спины выглядывала чуть побледневшая и осунувшаяся за время болезни Аленка Хворова. Несмотря на то что колычевцы ждали гостей, появление их вызвало некоторое замешательство. Ленька не знал, как ему вести себя. Толя и Демка разом вскочили с крылечка и вытянули руки по швам, словно солдаты при встрече с генералом.

– Здравствуй, Ленька! Мы по делу к тебе, – сказал Никита.

– Пройти можно? – спросила Аленка.

– Заходите.

– Выручи, – продолжал Никита, – сегодня идем художественную самодеятельность показывать механизаторам первой бригады. Все приготовили, а частушек нет! Старые-то есть, да надо бы новые сочинить про людей из бригады. Понимаешь?

Колычев незаметно переглянулся с приятелями, как бы говоря: «Видите? А что я говорил?»

– Поможешь? – еще раз спросил Никита.

И Ленька вдруг почувствовал, что не может отказаться. Все его существо было против, а сознание подсказывало обратное. Ведь это дело не одних только пионеров, но и взрослых, механизаторов первой бригады.

– Выручить товарищей не отказываюсь. Можно и сочинить.

– Никита, покажи ему, про кого писать, – сказала Аленка.

Никита протянул тетрадь, ту самую, из которой Колычев вырвал лист бумаги, когда переписывал дежурных.

– Тут – записи и о хороших работниках бригады, и о плохих. Что еще понадобится, расскажу.

«Кабинет» для поэта оборудовали в два счета. Демка прикатил деревянную кадушку, поставил ее на «попа», и получился вполне приличный круглый стол. Толя вытащил из поленницы березовую чурку, удобную для сидения.

– Кресло, – сказал он, – настоящее. Спинки, жаль, нету.

По тому, как заботились о «кабинете» ребята, было видно, что они очень довольны решением своего вожака: хватит в конце концов ругаться и враждовать. Это согласие они восприняли как первый шаг к примирению, а его ждали оба. Кружки, звенья помощи, патрули – пусть и высмеивал их Ленька – притягивали ребят, как магнит железо.

Чтобы не мешать поэту, Никита, Демка, Аленка и Толя уселись на крылечко. Ленька принес из дома карандаш, сосредоточился и притих.

– Леня, – предупредила его Аленка, – ты стихи на мотив сочиняй, чтобы петь можно было.

Нежное обращение удивило и тронуло Леньку. Он вскинул на девочку черные глаза и, убедившись, что та не шутит, кивнул чубатой головой.

– Напиши про хорошую работу первой бригады, – сказал Никита.

Колычев, схватив его мысль, лихорадочно заводил карандашом. Он писал, зачеркивал, снова писал и, наконец, прочел:

Не сложить такой частушки.

Чтоб воспеть, как надо,

Честный труд, геройский труд

Первой мехбригады!..

– Начало есть! – обрадованно воскликнул Никита.

– Петь можно, – поддакнул Демка.

На смуглых щеках поэта выступил румянец. Одобрение вдохновило его. Бегло пробежав заметки в тетради, он моментально сочинил вторую частушку:

Смотрит рожь на тракториста

С гордостью и вызовом:

«Лень отбросив, потрудись ты –

Выше леса вызрею!»

– Это – да-а-а, – восхитился Демка. – Это – клас-с-с!

– Можно я пропою? – попросила Аленка. – Дай?!

– Подожди, – остановил ее Никита. – У него сейчас хорошо получается, а мы разговорами сбиваем. Про тракториста Ивана Полевого напиши. Он больше всех горючего сберег. Про него надо сочинить обязательно: Илья Васильевич просил.

Ленька прикусил зубами кончик карандаша и, уставившись в одну точку, беззвучно зашевелил губами. Иногда, очевидно, подыскав удачную рифму, поэт удовлетворенно кивал головой, отчего кудрявый чуб колыхался. Колычеву и самому понравилась новая частушка. Он записал ее на отдельном листке и подал Аленке, спросив:

– Подойдет?

– Ой, как хорошо! – девочка вскочила. – Послушайте, ребята! – Она подбоченилась и, словно это было на клубной сцене, прошлась по двору:

 
У Ивана Полевого
Трактор ходит, как часы!
Он бензина сэкономил —
Не поместишь на весы!..
 

– Здорово! – За калиткой кто-то захлопал в ладоши. – Сильно!

– Костя! – узнал Никита. – Иди, Костя, сюда!

Клюев появился во дворе, поздоровался и сел рядом о Демкой.

– Мешать не буду, – сказал он, поправляя на голове кепку. – Сочиняй, Ленька… – И, сняв кепку, положил на колени так, чтобы ребята обратили на нее внимание.

– Где раздобыл такое чудо? – спросил Никита, разглядывая промасленную до черноты серую кепку с прожженным козырьком.

Круглое, розовощекое лицо старосты кружка юных комбайнеров расплылось в улыбке, карие раскосые глаза плутовски прищурились.

– Кепку? – как бы не понимая, переспросил он, хотя прекрасно знал, о чем идет речь. – Ее мне механизатор подарил, тракторист… Почти новая кепочка-то.

– Угу, – сдерживая смех, согласился Никита. – Только кто-то успел твоей кепкой мазут почерпать.

– Мазут, мазут! Подкладка новая. Глянь…

– Кто подарил-то?

– Говорю, тракторист! Отдал мне кепку и сказал: «Носи на полное здоровье, если нравится. Не жалко убора. Только учти, под этой заслуженной кепкой голова должна работать точнее секундомера». Я ее и взял.

Аленка сначала прыснула в кулак, а затем, не выдержав, разразилась громким смехом. Ее поддержали Демка с Толей и Ленька с Никитой.

– Смешно? – надулся Костя. – Я пойду, пожалуй…

– Брось ерепениться! Помогай стихи сочинять!

Дело обратили в шутку, и Костя успокоился.

На сочинение частушек ребята потратили часа полтора. Время клонилось к обеду, а предстояло сделать еще многое. Главное – разучить новые частушки.

Никита поторапливал. Чтобы не возвращаться в деревню дважды, он попросил Демку сходить вместе с Костей в клуб и забрать все необходимое.

– Не давай ему по сторонам зевать, – предупредил он Демку. – Костя любит ворон считать и природой интересоваться. Подгоняй его.

– Идем, Костя, – сказал Демка, польщенный доверием.

Костя приложил руку к козырьку чудо-кепки и круто повернулся на пятках.

Аленка, прихватив тетрадь, побежала в лагерь проводить спевку. Толя направился домой переодеваться. Во дворе остались Никита и Ленька. О многом хотелось Никите поговорить со своим соперником, но все как-то не представлялось возможности. «Теперь, – думал Никита, – вроде бы и откровенно потолкуем. Раз Ленька согласился частушки сочинять, значит, пойдет на мировую». Он не боялся Ленькиных происков и доказал это на деле, предупреждая его набеги на сады и огороды, срывая их. Сколько ребят добровольно перешло на Никитину сторону, разочаровавшись в Леньке, не счесть! Теперь Никита решил добиться самого заветного. Он хотел, чтобы Ленька сам осознал неблаговидность поступков, совершаемых его друзьями, понял и постарался исправиться. Конечно, трудностей будет много: дурная слава, что смола – прилипает быстро, а отмывается не сразу.

– Ленька, – сказал Никита. – Делить нам вроде нечего… Приходите в лагерь.

Ленька потупился. Признаться, он ожидал этого приглашения и заранее готовился ответить решительным отказом, но искренность, с какой говорил Никита, обезоружила его, он растерялся.

– Согласен? – переспросил Никита.

– Попробуем, – ответил Ленька, слабо пожимая протянутую руку.

– Иди на Лысую, а я домой забегу: кое-что взять надо. До встречи!

Только успел Никита скрыться за калиткой, как пришла Аграфена Петровна. Заметив, что сын достал из сундука бархатную куртку с «молнией» и новые брюки, она сурово спросила:

– Куда собираешься? Не думай, трепать новое не дам. По огородам лазить и в старом сойдет. И что мне, горюшко мое, с тобой делать? Вечор опять плакались на тебя. Что, у Меланьи в огороде морковь слаще нашей? И в кого ты такой уродился! Зачем вас туда черт занес?

Ленька слушал причитания матери и молча одевался.

– Сымай, – решительно заявила Аграфена Петровна, подступая к сыну. – Не дозволю новое трепать! Был бы ты путный, как остальные… Говорят, Якишев-то Никитка лагерь для ребят построил, помогает колхозу. А ты?

– Мам, не ругайся… Видишь, дело какое… Нужно получше одеться. Мы сегодня всем лагерем на полевом стана у механизаторов концерт ставить будем.

– В лагерь ходишь? – недоверчиво спросила мать.

– К Никите, – подтвердил Ленька.

Все еще с недоверием поглядывая на сына, Аграфена Петровна уже мягче проговорила:

– Наконец-то за ум взялся… По всей деревне о лагере добрый слух идет. Скинь-ка брюки: подглажу.

Ленька раньше никогда не думал, что только одна фраза может изменить отношение к человеку. Мать, которую он считал сварливой и придирчивой, преобразилась на глазах, когда узнала, что он, Ленька, будет ходить в лагерь. Если прежде он постоянно выслушивал от матери многочисленные упреки, то теперь сразу почувствовал ее заботу.

– Долго на поле-то пробудете? – суетилась Аграфена Петровна. – Сунь-ка в карман, – она подала сверток.

– Не надо!..

– Бери, с устатку поешь!

Ленька не стал перечить и сунул сверток в карман.

КОНЦЕРТ

Лагерь был похож на готовый к отъезду цыганский табор. На вершине Лысой не осталось ни одного человека – все собрались у самого озера на небольшой поляне с редкой низкорослой травой. Хор под управлением Аленки усердно разучивал частушки. На берегу мастера художественного слова декламировали друг другу стихи, то и дело вступая в жаркие перепалки с дирижером струнного оркестра (оркестр мешал чтецам отрабатывать дикцию). Но подчиненные Гоши Свиридова не обращали никакого внимания на слезные просьбы и лихо наигрывали «Барыню».

Дежурный по лагерю, сухопарый и длинноногий, как журавль, метался по лужайке и кричал во весь голос:

– Кончайте репетировать! Стройтесь!

Появление Леньки не вызвало ни насмешек, ни ехидных замечаний, ни обидных шуток. И все же Ленька чувствовал себя неважно. Отвечая на вопросы, а их было много, он то краснел, то бледнел и часто говорил невпопад.

Подбежал Гоша Свиридов. Ни слова не говоря, сунул ему руку, стиснул его ладонь крепкими пальцами и помчался к струнному оркестру, который в полном составе шел в решительное наступление на чтецов.

– Прекратить свалку! Витька! Витька, балалайку разобьешь…

Леньку окружили хористы. Они наперебой расхваливали частушки, а одна девочка пропела:

 
Плачет Зверев: – Я страдаю,
Хворь меня давно грызет…
Знать, картошку утром рано
Он на рынок повезет!
 

– Разозлится он, как услышит, – сказал дежурный по лагерю.

– Для того и сочинено, – заметил подоспевший Гоша Свиридов. – Ленька, ты знаешь, что мы охрану полей наладили, патрулируем. Завтра к нам агроном придет, лекцию про вредителей читать будет. Сегодня из правления плакат принесли. На этом плакате все вредные букашки-таракашки нарисованы! Все, как есть!..

– Вы с Костей у мыса капусту охраняете, – начал было Ленька, но вовремя спохватился и умолк.

– Откуда знаешь? – удивился Гоша.

– Слыхал…

– Станови-и-ись! – крикнул дежурный, заметив приближающихся Никиту, Демку, Толю и Костю.

И вот колонна тронулась. Обогнув озеро, она вышла на лесную опушку.

Приятно идти такой вот проселочной дорогой: с одной стороны зеленый лес, а с другой – бескрайние поля золотистых хлебов. И дышится легко, и ноги сами несут тебя вперед, и хочется песню запеть, так запеть, чтобы разнеслась она далеко-далеко по всему белому свету.

– Девочки, – крикнула Аленка, – споем!

– И мы не хуже вас! – звонко возразил Гоша Свиридов и затянул:

 
Солнечные дали, вольные просторы,
Нет конца, нет края у родной земли.
 

Подхватили ребята песню, и зазвенели над лесом и полями чистые голоса. Ленька, Толя и Демка пели вместе со всеми.

– Спасайся! – тревожно вспыхнуло где-то в середине колонны. – Дождик начинается! Дождик!..

Откуда он мог взяться – дождик? Над головой синее небо, солнце светит и – на тебе! – проливной. Как в сказке, право. Неужели крохотные, словно клочочки ваты, облака могут вылить на землю такое большое количество воды? Прозрачные упругие струи ударяли в траву, шелестели по хвое сосен и елей, сгибали хлеба. Выбоины на дорогах и колея заполнились мутной водой.

– Грибной! Грибной поливает!

Спасаясь от ливня, колонна пионеров разбилась на две группы. Одна спряталась под деревьями, другая, во главе с Ленькой Колычевым, стремглав бросилась к огромному деревянному сараю, который стоял на краю поля у дороги. Дождь безжалостно стегал беглецов и, пока они добирались до сарая, вымочил до пят. Ребята будто похудели: мокрые рубашки и брюки обвисли, прилипли к телу.

В сарае было пусто. Земляной пол устилали остатки прошлогодней соломы. Ленька стащил через голову бархатную куртку, огляделся и скомандовал:

– Раздевайтесь! Девчат в нашей группе нет – будем воду выжимать! Костя, держи! – Он протянул Клюеву конец свернутой жгутом куртки. – Тянем-потянем…

– Не порвется?

– Знай тяни!

– Ишь, воды-то сколько впиталось…

– Смотри, почти сухая стала… Теперь штаны!

Соблюдая очередность, все выжали одежду, сели на солому и заговорили, пережидая дождь.

– Достанется тем, кто под деревьями спрятался, – высказал кто-то предположение. – Насквозь промокнут!

– Точно! – поддакнул Костя, снял кепку и, проведя рукой по белокурым вихрам, изумился: – Волосы-то сухие? Пощупайте! Вот, какая у меня кепочка…

– Зато остальное прополоскало.

– Голова – самое важное…

– Предложение есть! – перебил Костю Гоша Свиридов. – Будем рассказывать истории всякие, пока дождь не кончится. Согласны? Тогда пойдем по кругу. Начинай, Ленька.

– Про что?

– Сам придумывай. Ты ведь много сказок знаешь.

Ленька посмотрел на дорогу, перевел взгляд на поля. Хлеб наклонил смоченные дождем колосья и, как будто ровные водяные валы, покрыл поле.

– Знаете, – проговорил он, – есть на свете страны, где хлеб растет прямо на деревьях. Честное слово! Называются такие деревья артокарпус, по-нашему – хлебное дерево…

– Как? – полюбопытствовал Костя.

– Артокарпус. Плоды на нем большие, что тыква. До двадцати килограммов тянут. Растут они и на ветках, и на стволе, и возле корней. Девять месяцев в году без перерыва растут. Их рвут, а новые вырастают. Хлебное дерево дает плоды без отдыха лет семьдесят подряд. Жители собирают плоды, толкут в ступках и делают тесто для запаса. А если есть охота, нарежут и пекут на углях. Получается хлеб, как пшеничный.

– А где такие деревья?

– На островах. В Тихом и Индийском океанах.

– Не знаешь, какие они на вид?

– Вроде дуба.

– На те острова надо письмо написать, – предложил Костя. – Попросим, чтобы семян прислали. В школьном саду вырастим эти самые, как их…

– Артокарпусы!

– Вот-вот. А потом везде понасадим. Хорошо было бы! Иди, куда глаза глядят, и ничего в дорогу не бери. Захотел поесть – сорвал с дерева плод побольше, нажарил кусочков, подзаправился и дальше…

– Да бы-ы-ы…

– Никак дождь-то перестал, – заметил Гоша. – Выходи!

Сухая, потрескавшаяся земля быстро впитала влагу. Грязи почти не было, и лишь кое-где в глубоких дорожных ухабах, будто зеркала, мерцали лужи. Пионеры гуськом двигались по тропке. Косте наскучило созерцать спину идущего впереди Гоши, и он придумал забаву. Как только кто-нибудь проходил под деревом, Костя палкой ударял по стволу. С ветвей на зазевавшегося нерасторопного пешехода низвергался каскад воды. Костина «жертва» или приседала от неожиданности, или, взвизгнув, устремлялась прочь, накликая на голову обидчика все имеющиеся кары.

– Не балуй, Костя, – предупредил друга Никита.

– Пока до стана доберемся, просохнут, – похохатывал староста и намечал новую «жертву».

Демка и Никита переглянулись и, перемигнувшись, бросились на Костю. Схватив его на руки, они выбрали густой куст и понесли к нему барахтающегося озорника.

– Мы тебя в са-а-амую середину куста посадим, – успокаивали они старосту.

– Не буду! Отпустите!

– Ну нет! Терпи.

Костя очутился в гуще ветвей, которые покрыли его с головой. Раздвигая листья и тем самым вызывая новые ливни, староста выполз на тропу в самом жалком виде.

– А голова-то сухая, – желая хоть чем-нибудь досадить торжествующим победителям, громко провозгласил он, снимая чудо-кепку. – Прошу пощупать, если не верите!

– Дойдем до места, остальное просохнет, – сказал Никита.

Вдали над кудрявой и после дождя очень зеленой березовой рощей вился дымок. Он был еле заметен на фоне прикрытых сизой пеленой лесистых гор. Отряд подходил к полевому стану. После ливня ветер утих. Не шумел ветвями сосновый бор. Приклонив колосья к земле, замерла безмолвная золотая рожь.

– Аленка, как до поворота дойдем, песню начнешь! – крикнул Никита. – Про комбайнеров!

– Запою! – охотно откликнулась Аленка.

Вот и поворот. Скоро покажутся домики полевого стана. Пионеры притихли. Аленка завела песню:

 
Дорогая земля без конца и без края,
Принимай капитанов степных кораблей!
Принимай сыновей – мастеров урожая,
Что росли под заботливой лаской твоей…
 

Первая бригада механизаторов встречала гостей в полном составе.

– Молодому поколению комбайнеров и трактористов пламенный комсомольский привет! – выкрикнул, сияя ослепительной улыбкой, Иван Полевой, широкоплечий тракторист в аккуратно пригнанной военной гимнастерке. Он сорвал с головы замасленную фуражку, подбросил ее вверх и громко добавил: – Ура-а-а!

– Ура-а-! – прокатилось над станом.

– Заметь кепочку, – сказал Костя Демке Рябинину. – Точь-в-точь моя. А он – лучший тракторист Зареченской МТС.

– Про него Ленька частушку сочинил?

– Заслуженный…

К ребятам подошел Илья Васильевич, шутливо поклонился пионерам и спросил:

– Ну, дорогие артисты! Голоса в дороге не отсырели? Нет? Хорошо! Просим быть, как дома. Познакомьтесь с нашим городом. На картах он еще не отмечен, но, как видите, стоит на земле прочно!

Гости группами и поодиночке разбрелись по городку. В сборных легких домиках было уютно и светло. На свежевымытых полах – чистые половики. Широкие окна занавешены марлей – защита от комаров и мошек. Кровати заправлены по-военному – одеяла и подушки в одну линию. На тумбочках – книги, тетради. У березовой рощи, шагах в сорока от реки – тесовый навес. Под ним – готовые к уборочным работам трактора, комбайны, жнейки… Чуть поодаль, на отшибе у холма – землянка с табличкой над входом. На табличке строгая надпись: «Брось папиросу! Курить нельзя!» И рядом вторая, крупная: «Бензин!»

«Дон-н-н… Дон-н-н… Дон-н-н…» – прозвучал сигнал.

– Обед! – крикнул кто-то. – На обед идите!

Вместе со взрослыми пионеры уселись за длинные столы, разоставленные прямо под открытым небом, с аппетитом поели жирных щей с бараниной, гречневой каши с молоком, выпили до кружке кофе и, немного отдохнув, стали готовиться к выступлению. Иван Полевой, отобрав несколько комсомольцев, оборудовал сцену. Механизаторы принесли и растянули на лужайке перед кухней новый брезент, поставили стулья для оркестра. Один за другим со всех сторон к театру собирались зрители и рассаживались прямо на траве. Концерт самодеятельности начался. Косте было поручено вести программу.

Вспотевшие от смущения музыканты, налетая друг на друга, кое-как вышли на сцену, сели, пошептались и взялись за инструменты. Играли они неплохо, а поборов смущение, так разошлись, так разохотились, что вместо трех исполнили пять песен.

– Теперь послушайте пение, – возвестил Костя. – Выступает хор под руководством Аленки… Алены Хворовой!

Певцы стали полукругом. Аленка вышла вперед, огляделась и совсем было собралась заводить частушки, да вдруг заволновалась. Конферансье выслушал ее шепот и забегал: оказывается, не было баяниста.

– Как получилось такое… – ахал Костя. – Что делать-то будем? Отменять номер?

– Обеспечьте немедленно, – наступала девочка. – Хоть из-под земли доставайте баяниста!

– Не умею я играть, – отрезал Никита, когда раскрасневшаяся хористка напустилась на него. – Пусть играет струнный!

– Баян для хора нужен!

Зрители зашумели. Смятение артистов породило массу веселых шуток. Многие механизаторы закурили. Над поляной повисли нити табачного дыма. И тут на глаза Аленке попался Демка Рябинин. Она обрадовалась, схватила его за рукав и без лишних слов потащила на сцену.

– Куда тянешь? – слабо сопротивлялся Демка.

– На баяне будешь играть! Говорю, что будешь!..

– Не выйдет…

– На школьном вечере играл? Играл! Будешь и здесь!..

– Демка, выручай, – шепнул ему на ухо подоспевший Костя. – Конфуз получается: люди ждут, а мы тянем.

И Демка повиновался. Он вышел на сцену, взял со стула баян, привычно перекинул через плечо ремень, легко развел меха, и плавные, мелодичные звуки полились. Баян то грустил о чем-то, то безудержно веселился, позабыв тоску. Аленка расправила складки белого с красными маками праздничного платья, подбоченилась и, взмахнув над головой яркой газовой косынкой, поплыла по кругу.

Все следили за стройной гибкой фигуркой танцовщицы, время от времени подбадривая ее короткими возгласами:

– Это – по нашему!

– Балет!

А баян ударил дробную плясовую, замер на миг и рассыпался замысловатым перебором. Аленка притопнула каблуками желтых туфель, выпрошенных у сестры специально для выступления, и запела:

 
Не сложить такой частушки,
Чтоб воспеть, как надо,
Честный труд, геройский труд
Первой мехбригады!
 

Хор дружно повторил две последние строки, и Аленка снова поплыла по кругу. Ленька Колычев смотрел на нее и не узнавал. Как это он раньше не замечал, что глаза у Аленки золотистые, задорные, с искоркой. И волосы совсем не льняные, а тоже будто золотистые. Слушая запевки, он испытывал неловкость, смущенно оглядывался. Ему казалось, что сидящие обращают внимание на него и шепчут: «Это он сочинил. Деловой парень, молодец!» Каждую новую частушку зрители встречали бурей рукоплесканий. Когда хор пропел об Иване Полевом, тот поспешно спрятался за спины товарищей и, отбиваясь от них – его просили подняться, оправдывался, словно был в чем-то виноват:

– Трактор у меня такой, больше нормы горючего не употребляет!

– Не скромничай, – возражали ему, – слава добрая на месте не стоит! Слушай, что ребятня-то поет! Ха-ха-ха!.. Прямо в самую точку попали.

– Ловко!

Эту частушку исполнял Гоша Свиридов. Чуть покачиваясь, вышел он на середину сцены и, сжимая руками виски, что по замыслу показывало жестокую головную боль, пропел:

 
У Егорова Сереги
Ноют руки, ломит ноги,
В голове – пасхальный звон:
Каждый день с похмелья он!
 

Прицепщик Егоров, рослый парень с одутловатым лицом, заросшим бородой, и красными, как у кролика, глазами не на шутку рассердился. Подхлестываемый смехом всей бригады, он вскочил с места и не вяжущимся с его комплекцией визгливым голосом выкрикнул:

– А вы меня поили, мелюзга пузатая! В какой школе учились над взрослыми зубоскалить? Я потребую…

Сзади его дернули за пиджак. Егоров неловко всплеснул руками и сел.

– Не кричи на гостей, – спокойно и в то же время сурово прозвучал чей-то голос. – Водку хлещешь? Хлещешь. Лежебочничаешь с утра до вечера, значит, умолкни. Давно пора выгнать тебя из бригады, а не носиться, как с писаной торбой.

– Н-но-о-о-о! – протянул Егоров. – Всех поразгоняете, а робить кто будет?

– Этакого фрукта и потерять не жаль.

– Уж сразу и хрукт… Эх! Люди-и-и… – он понуро склонил голову и до конца сидел молча.

Механизаторы остались довольны концертом. Они долго и горячо благодарили пионеров, просили наведываться почаще. Узнав, что автор частушек, Колычев, находится здесь, Иван Полевой разыскал Леньку и увел в красный уголок сочинять стихотворные подписи к карикатурам, помещаемым в стенной газете. Колычев сделал это с большим старанием. Стихи получились хлесткими, едкими.