Текст книги "Золото прииска «Медвежий»"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

17

Вертолет появился на третий день после аварии с нашим плотом. Было тихое солнечное утро, и мы разговаривали о еде. Наш вчерашний ужин состоял из испеченной на углях белки, которую я подстрелил на месте ночевки. Другой дичи не попадалось, и в путь мы отправились без завтрака.

Ваганов рассуждал, что надо внимательно глядеть в оба. К реке выходят на водопой олени, и подстрелить их очень просто. Главное – не зевать. Вчера мы прозевали сразу двух оленей. Пока чухались, доставали карабин, олени скрылись в лесу.

– Лучше всего мясо запекать в глине, большим куском. Правда, это долго. Пока углей нажжешь, чтобы жар сильный был, пока пропечешь… Но зато вытащишь, нарежешь кусками, а с них жир так и капает. Пробовал?

– Пробовал когда-то на охоте. Мы так кабанятину делали. Только куски в фольге запекали.

– Кабанятина, это не то…, впрочем, я бы и от грибов не отказался. Смешать с молодой картошкой и на подсолнечном масле хорошенько зажарить. Да по стопке, или лучше… по две.

Ваганов закрутил головой и, прикрыв глаза, пустил слюну. И в этот момент я услыхал гул вертолетного двигателя.

Несколько секунд мы напряженно вслушивались, потом дружно погнали плот к пологому левому берегу. От напряжения затрещало весло. Ваганов, приседая и выпрямляясь, отталкивался шестом. Через несколько минут плот уткнулся в галечную отмель, и мы, подхватив рюкзаки, бросились в лес.

Бело-голубой МИ-8 со знакомым бортовым номером «163» летел на высоте трехсот метров. Бежать дальше не имело смысла – нас бы обязательно увидели. Мы стояли, прижавшись спинами к толстой разлапистой ели, и, тяжело дыша, следили за МИ-8.

Вертолет завис над плотом, затем двинулся вниз по течению реки. Примерно через километр, МИ-8 развернулся и пошел снова в нашу сторону, пронесясь на расстоянии двухсот метров от нас. Вихрь мелких песчинок и хвои поднялся с земли. Наши преследователи, несомненно, понимали, что мы скрываемся где-то неподалеку.

Вертолет описывал круг за кругом, захватывая все большее пространство леса на левом берегу, где стоял плот.

Из иллюминатора МИ-8 вылетела желтая сигнальная ракета, за ней – вторая, третья, и сразу же короткими частыми очередями ударил автомат. Ракеты летели вниз одна за другой. Загорелась сухая трава на поляне, дым, растекаясь, пополз к реке. Вертолет снова пронесся над нашими головами. Красная ракета, рассыпавшись гроздью, упала между елями, шагах в сорока от нас. Влажная хвойная подушка дымилась, языки огня, шипя, вырывались наружу.

В этом месте лес был смешанный. Мы с Андреем прятались в глубине островка старых елей. Но островок был совсем небольшой, редкий по краям, где поодиночке росли молодые елки вместе с березами и ольхой. Если бы мы побежали, нас бы с вертолета сразу засекли, и поэтому оставалось лишь ждать, пока у наших преследователей кончится горючее или терпение. Впрочем, надежды на это было мало.

Выпустив еще с полсотни ракет, МИ-8 опустился метрах в пятистах от нас на каменную проплешину, откуда хорошо просматривалась и река, и прибрежный лес. Мы не видели, сколько человек вышли из вертолета – мешали деревья и дым, поднимающийся над горевшей поляной.

Тлевший участок хвои на краю нашего елового островка вдруг занялся неярким костерком. Горела торчавшая из-под хвои большая ветка. Пламя, шипя, ползло от нее по хвойному ковру к поваленной сухой ели.

Ваганов с «кольтом» в руке напряженно вглядывался в сторону вертолета.

– Уходим вверх по реке, – показал я туда, где снова смыкался еловый лес.

Ваганов молча кивнул, соглашаясь со мной. Горевшая поляна надежно прикрывала нас стеной густого дыма. Пригнувшись, мы побежали к лесу.

Нас опередили. Автоматные очереди и торопливые хлопки самозарядного карабина ввинчивали над нашими головами быстрый свист пролетающих пуль. Пули рванули хвойный пригорок в нескольких шагах перед нами, и мы невольно присели, пока еще не видя, кто и откуда стреляет.

От толстой искривленной березы ударил прицельный выстрел. Пуля прошла рядом с головой. Я разглядел человека в камуфляжной куртке, до него было метров сто пятьдесят. Я выстрелил в ответ. Промахнулся. Рядом дважды выстрелил из «кольта» Ваганов. Снова застучал автомат…

Значит, нас перехватывают уже двое! Еще несколько минут – и подоспеют остальные. Тогда нам конец. Я дважды нажал на спуск, целясь в человека, прячущегося за березой. Тот поспешно присел. В автоматчика несколько раз подряд выстрелил Ваганов. Нам ответили длинной очередью.

Теперь я видел и автоматчика. Он лежал в траве и, повернувшись на бок, перезаряжал АКМ. Пригнувшись, мы опять побежали к лесу. До опушки оставалось не больше двух десятков шагов, когда снова застучал автомат. Ваганов, бежавший рядом со мной, вскрикнул и упал как подкошенный. Я опустился рядом с ним, с ужасом осознавая, что достали они его крепко, но еще не понимая, куда попала пуля.

– Нога…

Подломленная в колене нога была неестественно вывернута. Штанина быстро набухала кровью. Я дотронулся до ноги, хотя уже понял, что кость перебита. Приходя в себя от шока, Андрей дернулся, лицо мгновенно покрылось испариной:

– Не трогай, больно!

Он сдавил пальцами ногу выше колена, хотел приподняться, но лишь крутнулся на месте. В его глазах, помутневших от боли, удивление сменилось ужасом обреченного. Андрей не был трусом, но то, что сейчас нас добьют и жизни нам осталось считанные минуты, он осознал сразу и отчетливо.

Привстав на колено, я поймал в прорезь прицела автоматчика. Виднелась лишь его коротко стриженная голова и верхняя часть груди. Мы выстрелили одновременно. Длинная беспорядочная очередь взбила фонтанчиком землю вокруг меня и Андрея. Автоматчик, запрокидываясь на спину, продолжал нажимать на спуск. Трассеры гасли высоко в небе. Потом автомат смолк.

Андрей Ваганов, друг-бродяга, пытался подняться, загребая ладонями сухую песчаную землю. Вторая пуля пробила ему низ живота и вышла возле позвоночника.

Выходное отверстие было размером с пятак, стреляли, видимо, пулями со сточенной головкой… Через несколько секунд Андрей потерял сознание.

Выпустив остаток обоймы в стрелявшего из-за березы, я перезарядил карабин. Автоматчик был убит или тяжело ранен. Теперь надо было как можно быстрее разделаться со вторым, пока он не достал меня из своего карабина, и уходить в лес, унося с собой тело Ваганова. Преследователи еще не уверены, кого именно они догоняют: бригада Марата бесследно пропала, и что с ней случилось, неизвестно. Для моей семьи будет лучше, если не найдут ни меня, ни Андрея.

Я стащил телогрейку и поднял ее над головой. Уловка самая примитивная, но она сработала. Пуля рванула плотную ткань, выбив клок ваты, еще одна ударила чуть ниже, едва не угодив мне в руку. Я оставил свернутую в комок телогрейку и, откатившись в сторону, поймал на мушку человека в камуфляже, привставшего на колено. Он увлеченно садил по моей телогрейке и прозевал направленный на него ствол. Выстрел отбросил боевика назад. Он выронил карабин, потом тяжело осел в траву.

Я одел излохмаченную пулями телогрейку, сунул пистолет Ваганова в карман и взвалил тело на плечи. Андрей еще дышал, тяжело и прерывисто, кровь из его ран стекала по моей шее и рукам.

Пройдя метров триста (на большее у меня не хватило сил), я опустил тело Андрея на мягкую хвойную подушку. Он был мертв – глаза закатились и помутнели, кожа лица стала желтой. Из прорванной штанины торчал острый осколок кости…

Вдали застрекотал вертолет. Сделав круг, он снова пошел на посадку, возможно, для того, чтобы забрать трупы своих… Я упрямо тащил тело Ваганова, делая передышку через каждую сотню шагов. Обессиленный, мокрый от пота, присел на кочку. У меня оставались две последние сигареты. Я прикурил одну из них и вытряхнул и карманов оставшиеся патроны к карабину. Их было десятка два. Я дозарядил СКС и сменил магазин «кольта». Покойник Марат любил многозарядное оружие. Массивный двойной магазин пистолета вмещал шестнадцать патронов.

Снова заработал вертолетный двигатель. Я достал из рюкзака рубашку и замотал нижнюю часть лица. Впрочем, меня трудно было узнать и без маскировки, обросшего бородой, в копоти, со слипшимися от крови волосами.

Я вышел из-за деревьев и встал, держа у ноги карабин. Сейчас мне оставалось играть ва-банк. Если люди в вертушке не оставят меня в покое хоть на пару дней, то разобьют плот (если уже не разбили), а завтра высадятся целой компанией. С опытным следопытом, с собачкой найдут меня за считанные часы.

Гул вертолета приближался. Бело-голубая машина появилась над деревьями. Сколько до нее метров? Четыреста, не меньше. Теперь триста… Я стоял, продолжая держать карабин у ноги. Стрелять придется навскидку, если они не откроют пальбу раньше. Двести пятьдесят… Пока они меня не видят. Все, пора!

Я много лет охотился на уток, охотничий опыт, возможно, сыграл свою роль и теперь. Быстро прицелясь, я выпустил все десять пуль с интервалом в полсекунды. Последние выстрелы отстучали, когда вертолет был от меня на расстоянии четырехсот метров, и вряд ли попали в цель. Но первые две или три пули угодили в вертолет, я это почувствовал инстинктивно, как чувствовал на охоте попадание в дичь. Тяжелые пули калибра 7,62 мм с легкостью пробивают обшивку и способны причинить вертолету серьезные повреждения. Нет, я не сбил этот чертов МИ-8 и даже не заставил его пойти на посадку. Но мои пули угодили в какое-то уязвимое место машины.

Вертолет развернулся в мою сторону. Автомат продолжал сыпать торопливыми очередями. Я отбежал к деревьям и двумя очередями выпустил обойму «кольта». Вертолет взмыл вверх и завис на высоте пятисот метров. Как я понял, на его борту имелся всего лишь один стрелок. Минуты три он почти безостановочно бил в мою сторону. Скрючившись, я сидел за толстой елью и набивал последние оставшиеся патроны в карабин и магазин «кольта».

Пули щелкали о стволы деревьев, взбивали фонтанчики земли. Крупная ветка, перебитая у основания, воткнулась в хвою метрах в пяти от меня. Автоматчик перенес огонь в глубину ельника, но вскоре стрельбу прекратил. Машина развернулась и полетела к тому месту, где лежали двое убитых боевиков.

Я упрямо тащил тело Ваганова к воде. Оставив его в прибрежном кустарнике, отправился к плоту. Плот стоял на прежнем месте. Я устроился под огромной развесистой елью. У меня оставались восемь патронов в карабине и пять в обойме «кольта». Я приготовился защищать плот до конца – потеря его означала для меня смерть.

Но сидевшие в вертолете, видимо, решили больше со мной не связываться. И МИ-8 ушел на юг в сторону Якутска. Значит, у меня снова появлялись шансы прожить еще день или два?

Я похоронил Андрея в реке, привязав к спине рюкзак, набитый камнями. Пусть простит его душа, но для меня было очень важно, чтобы он исчез бесследно и тело его не нашли. Если исчезновение группы, посланной на Илим, останется тайной – это, возможно, спасет мою семью от мести Монгола.

К вечеру заметно похолодало. Я поджарил на костре два найденных на берегу гриба и, с трудом проглотив жесткие комочки, погрузился на плот.

Теперь, когда я остался один и без груза, плот можно было уменьшить – это облегчило бы управление. Но никаких инструментов, кроме охотничьего ножа, у меня не оставалось, и я не стал терять время. Течение подхватило плот, и меня опять понесло мимо скалистых круч, песчаных и галечных отмелей, нависающих над водой деревьев.

Стемнело, но я продолжал плыть, каким-то чудом избегая подводных камней и водоворотов, кипящих у скал, где Нора сужалась до ширины тридцати-сорока метров. Я не чувствовал холода, постоянно работая шестом и веслами. Но к середине ночи все сильнее давала знать усталость. Я сворачивался клубком на досках и замирал, засыпая на несколько минут. Холод будил меня, и я снова начинал двигаться.

Такое состояние на грани полуобморочного сна не могло длиться долго. Сначала неуправляемый плот налетел на мель, потом с такой силой ударился о скалу, что я едва не свалился в воду. Мне пришлось устраиваться на ночлег.

Я жался к костру, и в густом, как изморось, тумане, стреляли и брызгали огнем смолистые еловые ветки. Мне чудился грохот вертолетного двигателя. На мокрой от крови земле извивался и стонал смертельно раненный Ваганов, и я снова и снова стрелял по несущемуся прямо на меня бело-голубому МИ-8.

На рассвете камни у воды, покрытые тонким слоем льда, блестели, как стеклянные. У меня не было даже котелка, чтобы согреть воды. С трудом спихивая с отмели свой порядком измочаленный плот, я подсчитал, что ел в последние дни: вчера – два полузасохших печеных гриба, позавчера – белка на двоих с покойным Андреем и пять или шесть таких же мелких, побитых морозами грибов. Желудок мучительно ныл.

Я перетряхнул рюкзак. Замшевый мешочек с золотым песком, грязное, испятнанное кровью полотенце… По старой, еще лагерной привычке зачерпнул несколько пригоршней воды и медленно, чтобы не застудить горло, выпил. Обманутый желудок на время затих. Еще день-два, и, если меня не подстрелят с вертолета, я начну терять силы от голода. А на охоту у меня нет времени.

Уже выгребая на стрежень, почувствовал прикосновение ко лбу чего-то влажного и холодного. Подняв голову, увидел редкие мелкие снежинки, кружащиеся в воздухе. Высоко в небе плыло одиноко серо-фиолетовое облако. Снежинки, блестя на солнце, быстро таяли, и северный ветер гнал облако дальше. Это был пока еще не снег. Просто зима наступала мне на пятки.

К полудню я дважды стрелял в оленей, выходивших к реке, и оба раза промазал. Потом мне повезло: в прозрачной обмелевшей заводи я подстрелил большую, как полено, щуку и, зажарив на костре, половину ее съел.

Ветер с севера гнал поперек течения сильную волну, плот раскачивало и швыряло со стороны на сторону. Телогрейка и брюки намокли от постоянных брызг, но я упрямо отталкивался шестом или снова брался за весла.

За одним из поворотов увидел ржавый корпус небольшого колесного парохода с высоко торчащей трубой. Это был «Витязь», налетевший на камни и затонувший на Норе в половодье пятьдесят седьмого года, незадолго до моего прибытия на «Медвежий». На каменистом берегу стоял тяжелый трехпалый якорь. На нем была прикреплена металлическая табличка с фамилиями погибших матросов. Тогда же утонули десятка полтора зеков, но фамилии их никто, конечно, писать на табличке не стал.

Я проплывал мимо «Витязя» дважды: осенью пятьдесят седьмого года, разглядывая обломки через зарешеченный трюмный иллюминатор, и спустя год, стоя на палубе «Анадыря» вместе с ефрейтором Сочкой. Как это было давно!

Ржавый остов «Витязя» остался позади. Я проводил глазами осевшую корму, черные дырки выбитых иллюминаторов. Встреча с погибшим, догнивающим посредине пустынной реки пароходом не прибавила оптимизма. До Нелькана оставалось не менее четырех дней пути, и даже если я одолею эти последние полторы сотни километров, то в поселке меня наверняка ждут люди Монгола. Они знают, что я обязательно там появлюсь, другого пути нет.

Впрочем, я забываю про вертушку. Завтра, в крайнем случае, послезавтра вертолет появится снова и вряд ли мне удастся уйти…

Но мои мрачные предчувствия не сбылись. Я встретил людей, и у меня снова появился шанс вырваться из западни.

18

Стойбище состояло из четырех чумов. Я сидел в самом большом из них, напротив морщинистого, с редкой бородкой якута. Я уже знал, что это глава рода Уланхой, а остальные полтора десятка обитателей стойбища – его жены, дети, племянники и прочая родня.

Я с жадностью съел большую тарелку мясного супа и пил вместе с Уланхоем крепкий, заваренный с травами чай. В центре чума горел небольшой костер, дым вытягивало через отверстие в остроконечной крыше. Женщина, примерно такого же возраста, как Уланхой, и парень в меховой безрукавке курили трубки. Я попросил закурить, и женщина протянула мне свою трубку.

– Может, сигареты есть?

– Сигарет нет, – покачал головой Уланхой. – Кури трубку. Табак хороший, сухой.

Я взял протянутую женщиной обожженную деревянную трубку и жадно затянулся раз – другой. Сразу закружилась голова, и я откинулся на оленьи шкуры.

– Лежи… лежи, – заулыбался Уланхой. – Долго ты по реке плыл. Вон какой худой стал. Карабин твой глянуть можно?

– Гляди.

Обращаться с оружием якут умел. Отведя назад затвор, вытряхнул оставшиеся в магазинной коробке патроны и долго целился вверх. Передвигая прицельную рамку, с уважением заметил:

– Далеко оленей бить можно!

– Далеко, – согласился я.

Уланхой передал карабин парню, и тот тоже долго рассматривал его, примеривая к плечу.

– Продавать не хочешь? – поинтересовался Уланхой.

– Мне надо попасть в Меренгу, – сказал я. – Помоги – и карабин будет твой. Еще добавлю денег на водку, табак.

– Меренга далеко, – подумав, ответил Уланхой. – Тринадцать или пятнадцать дней пути… И столько же дней назад. Мы собираемся кочевать отсюда через неделю. Если я отправлю с тобой сына, нам придется сидеть здесь целый месяц. Давай мы лучше проводим тебя до Нелькана. Через три дня будешь там.

Уланхой говорил не спеша, отхлебывая чай. Но чутье мне подсказывало, что поторговаться можно. Якут задумчиво погладил ложе карабина и вздохнул:

– Нельзя нам месяц ждать.

– Если у вас заканчиваются припасы, я дам тебе прямо сейчас миллион. И ты купишь все необходимое в Нелькане.

– Путь на Меренгу тяжелый. Тайга, горы… через две реки переправляться надо. Скоро снег ляжет.

– Помоги, Уланхой!

Я просительно смотрел в глаза старику. Он не спрашивал меня, почему я не хочу в Нелькан, до которого осталось всего ничего. Видимо, догадывался, что есть на то причины.

Я отсчитал десять стотысячных ассигнаций и придвинул их к Уланхою вместе с карабином.

– Долгий путь до Меренги, – повторил якут. – Девять оленей надо. Четыре ездовых, четыре понесут вьюки, одного съедите в пути, если не попадется дичь. С тобой пойдет Вырка, младший сын. У него быстрые ноги… Когда ты хочешь отправляться?

– Завтра на рассвете.

Якут невозмутимо пыхнул короткой трубкой и заговорил на своем языке вначале с женой, потом с худощавым парнем в безрукавке – это и был его младший сын Вырка.

– У тебя плохая одежда, – снова обратился ко мне Уланхой. – Мы дадим тебе унты и малицу, а за это ты купишь в Меренге сто патронов к карабину. Вырка скажет, где их продают без всяких бумажек. Купишь еще десять бутылок спирту, десять пачек хорошего чая и конфет для женщин.

– Послушай, Уланхой. Если обо мне будут спрашивать какие-нибудь люди, никому не рассказывай, куда я пошел. Хорошо?

– Хорошо, – кивнул в ответ Уланхой.

– И предупреди своих. А спирту я куплю двадцать бутылок. Мне это число больше нравится.

Оценив мой юмор, глава семейства беззвучно засмеялся, показывая желтые прокуренные зубы. Сделка Уланхоя вполне устраивала, а карабин уже лежал на его коленях.

Как и предсказывал старый якут, путь до поселка Меренга занял пятнадцать дней. Дни были похожи один на другой. Мы поднимались с Выркой в темноте, пили чай, доедали остатки вчерашнего ужина и, навьючив оленей, продолжали путь.

Вырка оказался веселым безотказным парнем, хорошо знающим тайгу. Вечерами мы болтали с ним об охоте, о жизни, и он никогда не задавал вопросов, кто я такой и откуда пришел.

Иногда из своей старенькой двуствольной «белки», Вырка стрелял куропаток, попадавшихся на пути. Но одного оленя пришлось все же зарезать. Запасенного в дорогу вяленого мяса и добытых куропаток не хватило для нас и двух лаек, сопровождавших своего хозяина.

Мы добрались до Меренги, когда уже выпал снег. Вырке нравился мой пистолет. Я по глазам видел, что ему очень хочется заиметь его.

– Не нужен он тебе, Вырка, – сказал я. – От этой штуки только неприятности, а то и тюрьма.

Якут понимающе кивнул, с сожалением наблюдая, как, разобрав «кольт» на части, я бросил их в воду. Напоследок россыпью швырнул оставшиеся патроны.

– Не переживай, я тебе дам денег на новую двустволку.

– Не надо, – мотал головой Вырка. – О двустволке разговора не было.

В Меренге я первым делом купил себе новую одежду, вернув малицу и унты Вырке. Вместе с ним мы купили и погрузили на оленей все, что заказывал Уланхой. Я сунул парню в рукавицу стодолларовую бумажку.

– Это тебе на ружье. Выберешь сам.

Вырка проводил меня до аэровокзала – небольшого бревенчатого дома с башенкой наверху. В углу летного поля торчала неизменная мачта с флюгером. На прощанье мы обнялись.

– Может, выпьем на дорожку? – предложил я.

– Нет, – замотал головой Вырка. – Напьюсь – груз потеряю. Вот из поселка уйду – в тайге выпью. Олени куда надо повезут…

Мое дальнейшее путешествие протекало без приключений. За двойную плату меня посадили без очереди на рейсовый МИ-8 и через несколько часов я был в Якутске…

Но если на МИ-8 меня взяли без всякой проверки и досмотра, то вывезти золото из Якутска было серьезной проблемой. Единственный транспорт в здешних краях – авиация. Пронести золото на борт самолета я бы не смог.

Приборы реагировали на любой кусочек металла, а мои три килограмма золотого песка подняли бы трезвон на весь аэропорт. Если меня поймают с золотом – несколько лет колонии мне обеспечено. Оправдаться я не сумею.

Но и оставлять золото здесь, в Якутске, я не мог. Я знал, что после приезда в Югорск мне придется срочно уезжать оттуда вместе с семьей, бросив дом и хозяйство. Монгол меня не оставит в покое.

Я долго присматривался в аэропорту к пилотам и штурманам, потом подошел к одному из них. Высокий сутулый штурман лет сорока пяти выслушал меня молча.

– Здесь два пакета. В каждом полтора килограмма золотого песка. Помогите мне вывезти их на материк – один пакет будет ваш.

У штурмана было усталое, изрезанное морщинами лицо. Жизненный опыт подсказывал мне, что этот человек не прохиндей и если согласится помочь, то не обманет. Но рискнет ли штурман взяться за дело, которое может обернуться для него тюрьмой?

– Кто вы? – спросил он.

– Шофер-автобусник.

– А как оказались здесь?

– Приезжал подработать на прииски.

– Покажите паспорт.

Я протянул потрепанный, с обгорелым уголком паспорт, который удостоверял мою личность и семейное положение.

– Трое детей? – спросил штурман, сверяя фотографию с моим лицом.

– Да, трое.

– А вдруг это провокация?

Я показал ему свои руки с навечно въевшимся машинным маслом:

– Я всю жизнь крутил баранку. И никого не продавал…

Штурман усмехнулся. Судя по возрасту, на летной работе ему оставалось пробыть недолго. А потом – должность где-нибудь в наземной конторе, урезанная раза в четыре зарплата и проблемы с жильем для детей. Он наверняка нуждался в деньгах и сейчас колебался: довериться мне, рискнуть или послать куда подальше?

– А почему не продал здесь, в Якутске? Деньги везти безопаснее.

– Не рискнул. Знакомых нет, а искать клиентов слишком рискованно. Можно без башки остаться. Да и заплатили бы мне сущие гроши. Я уже справлялся о ценах…

Штурман кивнул, соглашаясь со мной, и сунул в карманы форменного реглана два небольших, но увесистых пакета с золотым песком.

– Покупай билет до Самары, рейс «шестнадцать – ноль три». Деньги на билет есть?

– Есть.

– Тогда до встречи в Самаре.

Штурман не обманул. В Самаре я получил один из своих мешочков с золотом, поездом доехал до Ростова, а оттуда попутными машинами до Югорска. Поздно вечером, обойдя городок стороной, я тайком вернулся в свой дом.

Меня ждали. Я сидел за столом, не веря, что снова дома. Жалея жену и младшего сына, промолчал в тот вечер о том, что в ближайшие дни нам придется бежать куда глаза глядят, оставив на произвол судьбы дом и хозяйство.

За время моего отсутствия к нам дважды приезжали какие-то незнакомые люди, спрашивали про меня. Последний раз дней двенадцать назад.

– Трое парней на иномарке. Мордастые, в кожаных куртках. Держались вежливо, а я чувствовала: добра от них тебе не будет, – смахивая слезы, рассказывала Валентина. – Они уехали, а я сразу – к Сане Холодову. Спасибо, он распорядился, чтобы участковый у нас подежурил. Да и сам он дня три с помощником ночевал. Оба с автоматами… На прошлой неделе к Пете ездила: он по-прежнему в учебке, на сержанта учится. Никуда его посылать пока не собираются, а в Чечне, хоть и мир заключили, стреляют до сих пор.

– Вы никому не говорите, что я приехал, – предупредил я Валентину и младшего сына. – Завтра переберусь в летнюю кухню, поживу пока там.

– Слава, что происходит? Кто были эти люди?

– Валя, успокойся, – я погладил руку жены. – Все объясню позже… Потерпи. Скоро все образуется.

Это были пустые слова. Но что еще мог сказать я жене?

Ночью у меня поднялась температура, а утром, несмотря на мои протесты, жена вызвала врача. Таежные скитания обернулись воспалением легких и тяжелым нервным расстройством. Вместе с Саней Холодовым мы убедили врача не отправлять меня в больницу. Свою порцию уколов и таблеток я получал дома.

Ночами мне снова снились «Медвежий», глухой распадок на Илиме, выстрелы и трупы на песчаной отмели. Давно умерший Дега с красными выпученными глазами шел на меня, вытягивая из сапога заточенный арматурный прут, и «Медвежий» пятьдесят восьмого года наслаивался в воспаленном мозгу на события месячной давности.

Я ничего не рассказывал Сане Холодову, зная, что по долгу службы ему, как начальнику уголовного розыска, придется докладывать начальству о том, что произошло на Илиме.

На четвертый день я сказал жене, чтобы она начинала готовиться к отъезду. Саня поможет с грузовой машиной и проводит до границы области. Возьмем только самое необходимое. А дом и все остальное позже продаст брат.

– Куда мы поедем? – заплакала Валентина, понимая, что над семьей нависла какая-то серьезная опасность. – А дом? Скотина, птица… В погребе одной картошки почти тонна заготовлена. Мишка школу заканчивает. И его срывать?

Я молчал, и мы начали готовиться к отъезду, собираясь исчезнуть тихо и незаметно для окружающих. Но в один из дней ко мне, как обычно, пришел Саня Холодов.

– Не торопись, – сказал он и протянул мне газету.

В короткой заметке под рубрикой «Криминальная хроника» было напечатано, что утром четырнадцатого октября неизвестными была взорвана автомашина марки «Форд», в которой находился крупный предприниматель Ляшенко Николай Викторович, известный под кличкой Монгол.

Ляшенко, заместитель его фирмы и шофер скончались на месте. Телохранитель умер позже в больнице от ожогов и тяжелых ранений. Осколками были также ранены несколько прохожих.

– От «Форда» одни колеса остались, – уточнил Саня. -

Был Монгол – и нет Монгола…

Он смотрел на меня с сочувствием и грустью, старый мой друг Саня Холодов. Хороший, честный мент, не раз битый и резаный за долгие годы своей собачьей службы. Он пока не знал, что произошло там, в тайге, но догадывался об опасности, нависшей надо мной и моей семьей. Холодов хотел верить, что со смертью Монгола все мои беды закончатся. Хотел и.… не верил. Как и я. Но проходили дни, а никто из чужих возле моего дома не появлялся.

Я вышел на работу. Мне сменили маршрут, и теперь я ездил по району на стареньком «пазике», развозя по хуторам сельчан из наших полуразвалившихся колхозов. Месяца три возил с собой, спрятав за сиденьем, охотничью двустволку, заряженную волчьей картечью. Потом стал оставлять ружье дома.

Однажды, уже в конце зимы, я спросил Валентину, куда она спрятала золото.

– Закопала в саду, – с вызовом ответила Валентина. – Если начнут снова войну, по крайней мере откуплю Володю и Петьку…

Я промолчал, и больше разговор о спрятанном золоте никто из нас не заводил.

Так и течет время. Жизнь катится своим чередом. Но сны «Медвежьего» не оставляют меня до сих пор.