Текст книги "Золото прииска «Медвежий»"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Среди дня заявился полковник Нехаев. Он шумно плюхнулся на стул возле меня. Раскуривая «беломорину» из капитанской пачки, весело спросил:

– Ну, как идут дела?

– Дела идут, контора пишет, – кисло отозвался Катько. – Не хочет Малек колоться. Несет всякую ахинею.

Полковник был настроен благодушно. Через полтора месяца прииск будет закрыт, и он наконец увидит жену и детей, которые уехали в город в начале лета – старшая дочь готовилась к экзаменам в институт. Наверное, Нехаев старался не думать об очередном захолустье, куда его обязательно запрут. Мало кого из офицеров «Медвежьего» оставят в городе, а тем более Нехаева. Штабных писак в городе хватает, а таких, как Василий Васильевич, – единицы. Умеющих держать в руках разношерстный сброд лагерей строгого режима, вышибать любой ценой план и не забивать начальству голову разными заморочками. Все вопросы полковник Нехаев решал сам.

С сорок пятого года, когда принял Нехаев лагерь, не было здесь ни одного массового выступления, с поджогами, захватом заложников и стрельбой, за которыми следуют разборки и приезды комиссий из Москвы. Даже резня, затеянная Алданом два года назад, когда делили власть воровские кланы, прошла незаметно. Мало ли режут в лагерях? Сутки не слезали с вышек усиленные наряды с пулеметами, а когда зековская братва выпустила пар, Нехаев быстро и умело навел порядок. Кого нужно, сунули в штрафной изолятор, раненых – в санчасть, убитых мгновенно похоронили, и даже суд был…

– Так что пишет контора? – жизнерадостно поинтересовался полковник.

– Случайным выстрелом из самодельного пистолета убит заключенный Дягилев…

– Имеющий сколько судимостей? – перебил капитана Нехаев.

– Шесть. Два убийства, бандитизм, грабежи…

– Так это прекрасно, что случайные пули попадают в таких, как Дега, а не в Малькова, который вину свою осознал и старательно трудился на дизеле, зарабатывая досрочное освобождение.

Василий Васильевич смотрел на меня в упор, и я понимал, что Нехаев ни в какие случайные выстрелы не верит.

– Николай Петриков, по кличке Петрик, – продолжал Катько, – сознался, что с помощью покойного Тимченко изготовил пистолет, хранил его у себя в бараке и вчера на берегу реки произвел выстрел, в результате которого был смертельно ранен заключенный Дягилев. Заключенные Казырин, по кличке Шмон, и Мальков этот факт также подтверждают.

– А за что же тогда били Малькова, когда на место происшествия прибежал ефрейтор Сочка?

И Нехаев, и Катько ждали, что я отвечу.

– Да они как взбесились, – выдал я заранее приготовленный ответ. – Видно, пьяные или обкуренные были. Никто ничего не понял, Дега в крови, а Шмон с Петриком на меня кинулись…

– Чтобы, значит, злость сорвать?

– Наверное…

Полковник усмехнулся:

– Врешь, Мальков! Ты чего передо мной, начальником лагеря, дурочку валяешь? Так что тебя связывает с нашими главными урканами?

– Ничего.

Понимая, что от полковника одним словом не отделаешься, стал было объяснять: меня подозревали, что я стукач и заложил Марчу, поэтому хотели избить в бане, но заступился Волков…

– Тогда это ты стрелял в Дегу! – перебил меня Нехаев. – Причины налицо.

– Не я, ей-богу, не я…

Я был готов разрыдаться, завыть от жалости к себе, но пересиливал себя, чувствуя, что полковнику это не понравится. Все в лагере знали, что дядька Нехай слюнтяев не любит.

– Отправьте вы меня куда-нибудь подальше, гражданин начальник! – в отчаянии выкрикнул я. – Не дадут они мне тут житья…

В истории с убийством Деги концы с концами не вязались ни с какой стороны. Но копать глубже Нехаев не стал. И он, и Катько хорошо знали, какую роль выполнял в лагере рецидивист Петр Дягилев по кличке Дега. Теперь Дега был мертв и сожалений по этому поводу никто не испытывал.

На вторую ночь после смерти Деги в камере штрафного изолятора повесился Петрик, главный обвиняемый по делу об убийстве рецидивиста Дягилева.

А на прием к Нехаеву пришли Олейник и Волков:

– Василий Васильевич, уберите Малькова из лагеря. Парнишка неплохой, только жить начинает. Сожрут его урканы.

Про визит Олейника и Волкова мне рассказал ефрейтор Сочка, с которым мы плыли две долгие недели на пароходе «Анадырь». Наш старый «Иртыш» не справлялся, и в помощь ему для вывоза людей прислали «Анадырь».

На пароходе везли семьи охраны, вольнонаемных и шестерых бывших зеков, чей срок закончился в последние дни. Я был на «Анадыре» единственным заключенным и в трюм меня запирать не стали. Как малолетку и больного… У меня нарывали и гноились пальцы, поврежденные разорвавшимся «пистолетом», и я каждый день ходил на перевязку к судовому фельдшеру.

Но все это было ерундой по сравнению с тем, что я все-таки вырвался с «Медвежьего». Невольно поддаваясь настроению людей, уже получивших свободу, я смотрел на проплывающие мимо вершины холмов, прибрежные скалы с елями, нависающими над рекой, и мне казалось, что неволя кончилась и для меня.

– Ничего, хлопец, – говорил Сочка. – Скоро будешь дома, вот увидишь. Они, годы, знаешь, как быстро летят… оглянуться не успеешь.

Часть 2. Тени «Медвежьего»

8

Годы, действительно, летят быстро. Минуло тридцать восемь лет с того времени, как вместе с ефрейтором Сочкой мы плыли вниз по северной реке Норе. Все осталось в прошлом: «Медвежий», золотая россыпь, едва не ставшая причиной моей смерти, друзья и враги, окружавшие меня в Якутлаге строгого режима ЛБ-08/62…

Из пересыльной тюрьмы меня отправили на Урал. Мне повезло, что в пересылке и на этапах я не встретил Алдана, Захара или еще кого-нибудь из их компании. Нигде и ни с кем я не заговаривал о «Медвежьем», как бы вычеркнув его из своего прошлого. Спасибо полковнику Нехаеву – заслал он меня далеко от Якутии.

Из лагеря под Свердловском я освободился на два года раньше срока, как ставший на путь исправления, и сразу же поехал в родную свою Коржевку. По непролазной апрельской грязи, пересаживаясь с попутки на попутку, а где и пешком, я осилил последние сорок километров от станции Инза. Когда с высокой меловой горы увидел наконец бревенчатые дома родной деревни, у меня подкосились ноги, и я, не выдержав, заплакал.

Встретили меня хорошо. Зарезали валуха, наварили самогонки, и мать собрала родню. Два дня отсыпался, а на третий пошел в правление колхоза, где мне сразу же дали старый трактор, который я за месяц перебрал, отремонтировал, а потом выехал на нем в поле.

Все вроде бы складывалось хорошо. По утрам мама поила меня молоком с домашними пышками, и младший брат Петька сбегал с уроков, чтобы помогать мне на тракторе… Но прижиться в родной деревне я не смог.

Среди односельчан считался я парнем вроде как порченым. Людей смущали татуировки на моих руках, жуткие лагерные истории, которые поначалу рассказывал я сдури кому надо и не надо. Ровесники мои служили в армии, ребята помоложе держались своей компанией, а мужики смотрели на меня настороженно и выжидающе: не ровен час, чего-нибудь отмочит! Ничего «отмачивать» я не собирался и добросовестно работал на собранном из старых железок тракторе. Но получалось так, что постоянно чувствовал спиной людские взгляды: вот идет бывший зек, вор!

За полгода участковый дважды возил меня в районное отделение проверять на причастность к кражам из сельских магазинов. Если трактористы в бригаде запивали больше нормы, то и здесь одним из главных организаторов считался я, хотя пил меньше других.

Детская моя любовь, Таня Марфина, простодушно сообщила, что маманя гулять со мной не велит, так как я могу ее испортить.

– Как я тебя испорчу? – обидевшись, буркнул я.

– Откуда я знаю, – пожала плечами Таня. – И отец тоже не велит. Так что ты ко мне больше не приходи.

У меня хватило ума правильно понять настороженную реакцию деревни на мое возвращение. Я терпел, надеясь, что время поставит все на свои места и жизнь наладится.

За полгода тяжелой работы в поле я получил несколько мешков необмолоченной ржи и два куля гороха. Еще обещали к ноябрьским праздникам по двести рублей деньгами, на которые я собирался купить новый костюм и зимнее пальто.

Утопающая в осенней грязи деревня засыпала в восемь вечера, и я не знал, куда себя деть. Старый мамин дом казался тесным и темным. Кроме матери, меня и младшего брата Петьки, с нами жили старики – родители покойного отца и старшая сестра Вера с мужем и ребенком.

Мы с тринадцатилетним Петькой занимали широкую деревянную кровать в маленькой боковой комнате. За перегородкой спала сестра Вера с мужем.

– Слав, а Слав, расскажи про тюрьму, – пихал меня в бок братишка.

– Да чего про нее рассказывать…

– Там и настоящие бандиты сидят?

– Сидят, – неохотно отзывался я и, чтобы сменить тему, начинал рассказывать про северное сияние, бесконечные горные хребты, покрытые огромными замшелыми елями, и речки, кипящие весной от идущей на нерест рыбы.

– А земля в Якутии даже летом не оттаивает. Копнешь раз, второй, третий и – лед… Вечная мерзлота называется. Там даже мамонтов целиком находили. Но это севернее, я там не был.

– И медведей настоящих видел?

– Видел. Однажды весной вдоль протоки иду, а косолапый рыбу караулит. Стоит на течении и ждет, когда горбуша мимо проплывет. Он тогда лапой хвать! Хребет перекусит и на берег ее швыряет. Потом жрет, только кости хрустят.

– Ха-ха-ха, – заливался Петька. – Вот бы глянуть.

– Опасные звери, лучше не приближаться. У нас одного зека насмерть загрызли.

– А я без тебя скучал, – прижимался ко мне Петька. – Ты больше не уезжай, хорошо, Слав?

– Ладно.

– Весной семилетку закончу и пойду к тебе помощником. Возьмешь?

– Конечно возьму.

– Насчет Таньки Марфиной не переживай, – утешал меня братишка. – Неряха она и изо рта у нее пахнет.

– Ну ты даешь! Все знаешь! Чего зря болтать?

– Пахнет. Я слышал, как Шурка Бренчугов рассказывал. Он с ней целовался. У них, у всех Марфиных, зубы плохие.

– Все, хватит, – осаживал я Петьку. – Это не твоего ума дело. Давай спать.

– Давай.

Петька натягивал на голову толстое ватное одеяло и мгновенно засыпал, уткнувшись щекой мне в плечо, а за фанерной перегородкой ворочались и хихикали молодожены.

– Славка еще не спит, – шептала Вера. – Подожди…

Но муж долго ждать не хотел. Сон ко мне, конечно, не шел. Дождавшись, пока они закончат любовные игры, я потихоньку толкал ноги в обрезанные валенки и, набросив телогрейку, выходил на крыльцо покурить. Чернильная сырая темнота висела над селом. Было тихо, лишь в хлеву вздыхала и переступала с ноги на ногу корова.

Иногда ко мне присоединялся мой дед Федор Иванович, и мы вместе смолили махорочные самокрутки.

– Завтра, никак, дождик опять собирается, – делился своими мыслями дед.

– И послезавтра, – добавлял я.

– Такое время… предзимок.

Я любил простодушного, доброго ко всем деда Федора, любил маму, братишку Петьку и всю свою семью. Но деревенская жизнь тяготила меня все больше и больше. Мне был двадцать один год, я исколесил полстраны и меня снова куда-то тянуло…

Я решил уехать. Председатель колхоза меня не держал, и я сразу получил свой паспорт с отметкой о судимости. Самым тягостным было прощание с матерью и Петькой. Я сказал им об отъезде в последний момент, когда был тайком собран вещмешок с немудреным моим барахлом.

– Куда уезжаешь, сынок? – спросила мать.

– В Куйбышев, – соврал я, – на авиационный завод. Там и заработки, и общежитие.

На самом деле я ехал куда глаза глядят. Я просто назвал первый пришедший на ум город, но мать мне поверила.

– Ты сразу напиши.

– Конечно. – Петька заплакал, и я погладил его по белобрысой макушке. – Не разводи сырость, скоро увидимся!

Но скоро не получилось. Странствия мои длились одиннадцать лет. Четыре сезона я отплавал матросом на сейнере под Архангельском. Потом шоферил там же, на Севере, а затем перебрался в новый город Тольятти, где начиналось строительство автомобильного завода.

По слухам, после запуска конвейера каждому строителю обещали почти задаром новенький «Фиат». В Тольятти я долго не задержался, так как строительство затягивалось. Посмотрев как-то с высоты главного корпуса на копошившийся внизу людской муравейник, я понял, что «Фиатов» не хватит даже на ударников коммунистического труда, и написал заявление на расчет.

Подавшись ближе к югу, устроился водителем в нефтеразведочное управление и за четыре года «обмотал» все Заволжье, Калмыкию и Западный Казахстан. Потом судьба привела меня в Югорск, небольшой городок на Хопре. Мне понравилась чистая, пока еще никем не загаженная река, яблоневые сады, окружавшие каждый дом, и я остался в Югорске.

Через полгода я женился на медсестре районной больницы Вале Будариной. Наверстывая упущенное время, мы быстро, одного за другим, родили трех сыновей (Володьку, Петра и Мишку), и я из бродяги превратился в главу большого семейства.

Вскоре ко мне переехала мать с Петькой. Я получил от горсовета небольшой дом-коттедж с газовым отоплением и зажил как все нормальные люди. Работал шофером на междугороднем автобусе, развел сад-огород, дети росли, младший брат Петька тоже женился…

Вроде бы все шло своим чередом. Но «Медвежий» вдруг напомнил о себе спустя тридцать восемь лет. И не просто напомнил. «Медвежий», чудом отпустивший меня живым в пятьдесят восьмом, снова оказался рядом и схватил крепче, чем тогда, много лет назад.

9

В салоне «Волги» их было трое. Двое накачанных молодых ребят в спортивных костюмах и мужчина лет тридцати пяти с рыжеватыми короткими усиками.

Меня затолкали в «Волгу» прямо на Ростовском автовокзале, куда мы с напарником Федей Себряковым прибыли, завершив очередной рейс. Мы высадили пассажиров, отогнали «Икарус» на площадку ночной стоянки, и Федя пошел в диспетчерскую.

– Вячеслав Николаевич Мальков? – спросил меня рыжеусый, показывая милицейское удостоверение.

– Да, я.

– Садитесь в нашу машину. Есть разговор. Недолгий, на полчаса…

– Откуда вы? – спросил я, потому что чуял своей шкурой, что это не милиция.

Мелькнуло в голове, что нашим автобусом заинтересовались рэкетиры. Но данью облагают обычно коммерческие рейсы, а что возьмешь с нас, «колхозников»?

– Садитесь, – настойчиво повторил рыжеусый.

Физически я был не слабее любого из них. Тюрьма и

долгая кочевая жизнь научили меня драться. Я не боялся этих троих, но молча подчинился: один из качков держал прикрытую курткой электрошоковую дубинку с оголенным двойным жалом разрядника, а у второго из-за пояса торчали бамбуковые нунчаки, пользоваться которыми он наверняка умел.

Разговор происходил на окраине старого парка, где нам никто не мешал. Метрах в пятидесяти от «Волги» стояла вишневая «девятка» с затененными стеклами. Наверняка это была одна компания, и, судя по количеству сопровождающих, для кого-то я представлял немалый интерес.

– Вам привет от братанов с «Медвежьего», Вячеслав Николаевич, – «обрадовал» меня рыжеусый. – Кстати, называйте меня Марат. Отчество не обязательно. Я ведь моложе вас.

У человека по имени Марат было продолговатое розовое лицо, чем-то напоминающее лицо польского актера Даниэля Ольбрхского, очень популярного в годы моей молодости: рыжие, аккуратно уложенные волосы, твердый подбородок с ямкой и светло-голубые внимательные глаза. Он производил впечатление волевого и неглупого человека, занимающего в своей организации какое-то руководящее положение.

Я не стал уточнять, от кого именно пришел привет с давно исчезнувшего прииска, а Марат удивился, что я не рад весточке от старых братанов. Слово «братан» было произнесено с откровенной усмешкой. Марат был из породы крутых, которые не слишком-то преклоняются перед заслуженными уголовниками.

– А чего их вспоминать? Целая жизнь прошла, – отозвался я. – Да и не встречал за эти годы ни одного человека с «Мевежьего».

– Ну, теперь считайте, что встретили. Захара помните?

– Помню.

– И он вас не забыл.

Зачем я им понадобился? Все, что связано с лагерем ЛБ-08/62, уже в далеком прошлом. Не за Дегу же они мне решили мстить?

– Сейчас ребята выйдут из машины, они рядом погуляют. А к нам присоединится ваш старый друг.

От «девятки» в нашу сторону вразвалку ковылял толстый старик в очках и просторной рубашке навыпуск. Годы неузнаваемо изменили бывшего уркана Николая Захарука, по кличке Захар. Где-нибудь на улице я бы прошел мимо и не узнал его.

Мы сидели на заднем сиденье «Волги». Марат с интересом наблюдал за встречей «старых друзей». Захар протянул мне руку и я, помедлив, пожал ее.

Я бы с большим удовольствием узнал, что Захар уже десять раз сдох и давно жарится в аду. Если ад есть, то другого места Захар не заслужил. Один Бог знает, сколько смертей на его совести. Он все-таки держался в тени, но убийства старика Лунева, Мишки Тимченко, Слайтиса, Сороки были ведь делом и его рук. Он не пожалел даже своего верного шестерку Петрика, заставив повеситься в одиночной камере лагерного изолятора. И Петрик безропотно подчинился…

Когда-то Захар устроил настоящую охоту на меня, восемнадцатилетнего мальчишку, стараясь изо всех сил добить, но я чудом выжил.

– Ну как поживаешь, Малек?

– Ты меня искал? – ответил я вопросом на вопрос.

– Искал. Догадываешься зачем?

– Нет.

– Да вот вспомнил «Медвежий», речку Илим. И так захотелось с тобой встретиться!

Вот оно что! Значит, снова всплыло золото «Медвежьего». Кому-то не дает покоя россыпь на Илиме. Неужели ее до сих пор не нашли? Эти мысли мгновенно промелькнули в голове. Я не видел других причин, почему на сцене появился старый уголовник, бывший помощник пахана лагеря Захар. Сквозь толстые очки на меня смотрели мутные стариковские глаза, в которых кто-то, незнакомый с его прошлым, мог увидеть умиротворенность человека, прожившего долгую жизнь, вырастившего детей и спокойно доживающего свой век.

Я не знал, чем занимался Захар эти тридцать восемь лет, но был уверен, что он своих привычек не бросил и остался такой же сволочью. Сколько же ему сейчас? Где-то под семьдесят?

– Шестьдесят семь, – словно читая мои мысли, отозвался Захар. – Живу, скриплю помаленьку. И тебя рад в здравии видеть.

– Ты как поп заговорил. Грехи замаливаешь?

– А у кого их нет? Ну да хватит о вечном. Давай о земных делах поговорим. Речку Илим вспомним…

– Генку Лунева, Слайтиса, Мишку Тимченко, – в тон ему продолжил я.

– А чего покойников вспоминать? Мы с тобой живы, и слава Богу.

Марат закурил «Кэмэл» и предложил нам с Захаром. Мы оба отказались. Я не захотел курить их сигареты, а Захар, наверное, берег остатки здоровья.

Бригадир боевиков спокойно посматривал на нас, не мешая разговору «старых друзей». По габаритам Марат, конечно, уступал обоим своим бойцам, но сложен был крепко. Светло-зеленая фирменная рубашка «сафари» обтягивала покатые, широко развернутые плечи. На запястье отблескивали широким циферблатом дорогие швейцарские часы. На безымянном пальце я разглядел рифленое обручальное кольцо.

– Что от меня-то понадобилось? – спросил я, глядя в светло-голубые глаза Марата.

Мне ответил Захар:

– Надо бы на «Медвежий» слетать, посмотреть, как водичка в Илиме течет. Хорошие люди просят… И ты в накладе не останешься.

– Если вы насчет золота, которое в пятьдесят восьмом нашли, то можете про него забыть. Там после нас наверняка десять раз побывали и все выгребли.

– Кто? – удивился Захар.

– Про россыпь на Илиме вся ваша шобла знала.

– Алдан да Дега знали. Алдана той же осенью на пересылке зарезали. Дегу ты еще в августе застрелил. Так что больше никому про Илим ничего не известно. Места глухие, прииск считается выработанным. Вряд ли кто там после нас побывал.

– Ну и веди сам своих друзей туда. Зачем я вам нужен?

– Я уже старый, – снимая очки вздохнул Захар. – Память хреновая стала, да и глаза вот…

Я обратил внимание, что в его очки вставлены очень толстые линзы. Диоптрий десять, не меньше.

– Старый стал, – повторил Захар. – Сахарный диабет… глаза никудышные… Но глотку тебе перехватить вполне в состоянии. Чего выделываешься, Малек?!

Он мгновенно преобразился. Тень прежнего Захара, лагерного авторитета, первого помощника знаменитого Алдана, трясла передо мной никелированным выкидным ножом. Я сжал его пальцы, и нож упал ему на колени.

– Заткнись, – посоветовал я. – Ты кого пугать собрался?

Когда-то на «Медвежьем» он с легкостью мог отнять жизнь у любого. Захар убивал чужими руками из-за угла, и его боялись не меньше, чем палача Дегу. Но те времена давно прошли, а Захар все еще считал себя прежним Захаром. Я поднял нож с его колен и бросил под переднее сиденье.

– Все, успокоились? – насмешливо поинтересовался Марат.

– Успокоились, – ответил я.

– Тогда послушайте меня, Вячеслав Николаевич. Мы просим вас сопроводить группу золотоискателей до речки Илим. Вы покажете место, побудете с ними дней пять-десять, и мы вас отвезем обратно в Югорск. Все это не задаром. Вы получите сразу пять миллионов командировочных и, кроме того, пять процентов от стоимости добытого за эти дни золота. Это, конечно, немного, но и особых усилий от вас не требуется.

– За незаконную добычу золота светит хороший срок, – отозвался я, понимая, что это моих новых знакомых не остановит.

– У нас будут все необходимые документы на разработку месторождения. За юридическую сторону не волнуйтесь.

– Послушайте, Марат, мне уже за пятьдесят. Считай, жизнь прожил. Так вот, я тебе прямо скажу: никуда я с вами не поеду!

– Боитесь?

– Не вижу смысла башку в капкан совать. Ехать в тайгу с блатными, искать золото… Ты сам подумай, кто на такую дурь согласится? У меня трое детей, а я кинусь очертя голову неизвестно куда, не зная, вернусь или нет.

– Вячеслав Николаевич, ты извини, что Захар такую прыть проявил, – почти задушевно перешел на «ты» Марат. – Видно, нервы у него не те стали. Будет нормальная бригада золотоискателей, а ты поможешь добраться до места и – сразу назад.

– Нет, ребята! Летите с Захаром. Он «Медвежий» не хуже меня знает.

– Для полной гарантии нам нужна твоя помощь, Вячеслав Николаевич.

Я открыл дверцу и собрался вылезти из машины.

– Не торопись, – жестом остановил меня Марат. – Без моего разрешения ты никуда не уйдешь.

Угроза выглядела вполне реальной. Трое ребят, следивших за нами сквозь тонированные стекла «девятки», разорвут меня на части, дай им только знак.

– Тебе придется согласиться, – без выражения в голосе произнес Марат. – И дело не во мне. Надо мной тоже есть люди, и они уже все решили.

– Что за люди?

– Какая разница…

– Разница есть. Я хочу знать, кто меня пытается зажать. Кучка мелкой шпаны, которая услышала звон о какой-то мифической россыпи? Или…

– Или… – перебил меня Марат. – Вот именно, что «или». Так что не упирайся и принимай наши условия. Личную безопасность и возвращение домой мы тебе гарантируем.

Захар больше не вмешивался, хотя его так и подмывало показать, что он заодно с этими крутыми ребятами.

– Когда и в каком составе планируется поездка? – спросил я.

– Примерно через неделю за тобой приедет машина и привезет сюда, в Ростов. За эти дни оформи отпуск и будь наготове. До Якутска полетим самолетом, а там до «Медвежьего» будем добираться сами. Вертолет будет наготове. Так что расходы уже пошли, и немалые. Не вздумай исчезнуть, достанем из-под земли. И главное: про семью не забывай. У тебя трое сыновей, их никуда не спрячешь!

На этом закончился наш разговор с человеком по имени Марат. Впрочем, это могла быть кличка, а вся встреча напоминала дурной сон. Толстая рожа Захара, стриженые качки с квадратными затылками, угрозы и предстоящая поездка в Якутию…

– Что с тобой? – спросил напарник Федя Себряков, когда мы сели с ним ужинать в маленьком номере гостиницы при автовокзале.

– Ничего, – соврал я.

Федя, коротконогий, с тяжелым загривком борца, выщелкнул двумя пальцами пробку из бутылки «Столичной» и, проследив, как металлический колпачок шлепнулся о стену, разлил водку в два стакана.

– Будем здоровы!

– Будем!

Поросшая светлым волосом мощная рука Феди высоко запрокинула стакан. Приняв одним глотком стограммовую порцию водки, напарник потянулся к толсто нарезанной вареной колбасе. Мы жили с Федей на одной улице, знали друг друга лет пятнадцать и однажды вдвоем раскидали шайку блатных парней, пытавшихся ограбить автобус, угрожая пассажирам обрезом и ножами. Но сегодня ситуация складывалась другая. Марат и его люди были слишком опасны…

На столике возле открытого окна была разложена наша нехитрая снедь. Внизу, на дальнем краю площадки, молотил на малом газу «Икарус», уходящий ночным рейсом в Москву. Федя с хрустом разгрыз малосольный огурец и придвинул мне наполовину опустошенную банку с килькой.

– Чего не ешь?

– Ем…

Я механически выгребал кильку, а Федя, плеснув себе граммов семьдесят, весь остаток вылил в мой стакан. Таков был порядок, давно заведенный нами: кто с утра садился за руль – больше не пил.

– За Петьку переживаешь? – спросил Федя.

Шла война с Чечней. Несмотря на относительное затишье, установившееся в последние недели, в Чечне продолжали стрелять и каждый день в Ростов приходили гробы. Петька, мой средний сын, два месяца служил в Таганроге. Молодых солдат до окончания учебки обещали не трогать, но в эти обещания я верил мало. Начнется заваруха – станут бросать всех подряд.

– Не переживай сильно, – Федя смачно сплюнул. – Там вроде все к концу идет. Переговоры… Надоело уж, поди, всем стрелять.

– Ладно, – я поднял стакан. – Пусть сдохнет эта война…

Я думал о своем восемнадцатилетнем сыне, и у меня дергало, сдавливая дыхание, сердце.

Утром, готовя машину в обратный рейс, я уже было собрался рассказать о вчерашней встрече Федору, но раздумал. Если понадобится помощь – расскажу. А пока я надеялся, что все обойдется. Попрошу начальство перевести меня на месяц-другой на внутрирайонные линии, чтобы не мелькать в Ростове, а там, глядишь, все уляжется. Не станут же они охотиться за мной по всей области! К тому же в запасе у них имеется Захар…

Я больше переживал за своего Петьку, отгоняя прочь мысли о Марате и его компании. Но все же тяжелые мысли не оставляли меня. Я чувствовал, что история эта так просто не закончится…

Через день меня вызвал главный механик автоколонны Николай Каргин и сказал, чтобы я писал заявление на отпуск. Начинался август, один из самых доходных месяцев для автобазы. За лето мы делали половину годового плана: потоком ехали в наши южные края туристы, рыбаки, студенты и прочий отдыхающий народ. Отпуска для нас, автобусников, летом были исключены, разве только по болезни.

Я удивленно смотрел на механика, к которому шел с просьбой о переводе на внутрирайонные линии. Ни в какой отпуск я не собирался.

– Иди, иди, – настойчиво повторил Каргин, выслушав мои возражения. – В бухгалтерии уже расчет готовят. Там тебе еще восемь отгулов причитается, так что до середины сентября свободен.

– Да не хочу я в отпуск!

– Есть уже приказ директора.

– А причина?

– Откуда я знаю. Сходи к директору, спроси…

Разговор с директором был еще более коротким.

– А чем ты недоволен, Вячеслав Николаевич? Зарплату за июнь и июль получишь, отпускные… Загребешь кучу денег, и лети куда хочешь.

– Да не просил я никакого отпуска!

– Зато за тебя просили. Из областного транспортного управления… На орбиту выходишь! Родственник, что ли, у тебя там завелся?

Я неопределенно махнул рукой, а директор, видимо, понял так, что я соблюдаю конспирацию и не хочу выдавать высокопоставленных покровителей.

– Мы к тебе, по-моему, неплохо относимся, Вячеслав Николаевич, – приятно улыбаясь, заверил меня директор. – Могли бы и на инженерскую должность выдвинуть, да образование у тебя не того…

В автобазе директора не любили. Особенно это чувство окрепло, когда выплыла тщательно оберегаемая тайна о размерах его оклада в одиннадцать миллионов. За длинный язык слетела со своего места бухгалтерша, но было уже поздно. Народ возмущался, директора и его приближенных костерили вовсю и жалели, что нельзя напустить на него райком партии: некого директору сейчас бояться!

Нам, шоферне-междугородникам, за всю нашу собачью работу без выходных, за все сверхурочные и командировочные, начисляли раз в десять меньше, чем директору, да и эту зарплату получали мы как подачку, частями и с опозданием. Кое-как помогала держаться на плаву «шелуха», то бишь наши левые доходы от безбилетных пассажиров. Но доходами этими приходилось делиться с контролерами, да еще и отстегивать через подставных лиц все тому же директору и его заместителям. Утаивать «шелуху» было опасно. Система известная: не заплатишь – дадут не автобус, а такое старье, что только и будешь ремонтом заниматься. Либо придерутся к любой мелочи и вообще снимут с линии.

В общем, получил я в бухгалтерии причитающиеся мне деньги, отпускные и даже небольшую премию за первый квартал (такого в истории автобазы не было уже давно!) и отправился обмывать отпуск с Федей Себряковым и другими ребятами-шоферами.

Я уже понял: меня взяли за глотку крепко. Если так юлит наш прохиндей-директор, то Марат и его компания, действительно, парни крутые, с большими связями и разговоры о полете на «Медвежий» не пустой звук.

Как водится, я выставил пару литров водки, потом послали гонца за добавкой. Мы крепко выпили в тот вечер, и меня не покидало ощущение, что я навсегда прощаюсь с ребятами и автобазой, где проработал семнадцать лет.

На следующее утро мне позвонил Марат и сказал, чтобы я никуда не отлучался: через пару дней за мной приедут и желательно, чтобы я был наготове.

– Только без фокусов, – после паузы добавил он. – Я тут недавно встречал твоего старшего сына, Володьку, который в институте учится. Хороший парень…

– Ну и при чем мой сын?! – крикнул я в трубку, хотя сразу понял, что имеет в виду Марат.

– Он в общаге живет, на Краснополянской. Третий этаж, двадцать восьмая квартира… Отпуск оформил?

– Да.

– Тогда отдыхай, Вячеслав Николаевич, и жди нашего человека. Средний-то сын служит?

– Служит.

– Не дай Бог, загремит в Грозный. А там такая заваруха наклевывается, что чертям тошно станет. Ты все понял? Пока!

Предупреждения прозвучали откровенно, яснее некуда. Если что-то сделаю не так, заложниками станут сыновья.

Последний раз я был у Петьки месяц назад. Половина его полка уже побывали в Чечне. Я видел список погибших солдат, выбитый на мраморной доске у штаба, и поспешил увести прочь жену, чтобы список не увидела она. Жена сходила с ума и твердила, что украдет Петьку из части: пусть воюют сынки тузов, если им нужна эта война! Телевизор по вечерам мы не включали. Смотреть, как гибнут восемнадцати летние мальчишки, было выше наших сил.

Я достал из холодильника бутылку водки и налил себе полстакана. Выпил здесь же, на веранде, и спустился во двор.

Крупная серая лайка Бим лениво поднялся с травы, где лежал в тени яблони, и подошел ко мне. В нашей семье любили собак. Во дворе, кроме Бима, жили еще две: немецкая овчарка Чак и самый ушлый из всех псов рыжий эрдельтерьер Степан, которого три года назад купили тайком от меня сыновья.