Текст книги "Золото прииска «Медвежий»"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Но умиротворения не чувствовалось. В воздухе висело почти ощутимое напряжение. Женька и Игорь курили, перебрасываясь редкими фразами. Захар в засаленной рубахе сидел у костра, я видел его грязные босые пятки и унылое морщинистое лицо, обросшее седой щетиной. Ваганов нервозно грыз травинку. Я тоже чувствовал себя не слишком уютно. Лететь назад вместе с Монголом мне не улыбалось.

Тем временем Марат принес кожаную сумку с намытым золотом и опустил ее на траву у ног Монгола. Присев на корточки, тот зачерпнул пригоршней золотой песок, долго рассматривал его, потом достал из замшевого кисета один из золотых самородков. Марат, наклонившись к хозяину, что-то вполголоса ему объяснял.

Монгол кивнул и сделал знак телохранителю. Тот подхватил сумку и полез с ней в вертолет. Ваганов коротко выругался и отбросил перекусанную надвое травинку:

– Суки! Так я и знал.

Монгол снова подошел к палаткам и негромко заговорил:

– Значит, так, мужики… Командировка ваша продлевается еще дней на двадцать-двадцать пять. Таковы обстоятельства. Еду и теплую одежду мы вам привезли. Водки тоже, чтобы не скучали. Резиновую бабу брать не стали, так что потерпите до возвращения. Деньги идут, каждый свою долю знает. Все, начинайте выгрузку.

– Всем оставаться, да? – в повисшей тишине спросил Женька Кандыбин.

В его голосе слышались просящие нотки. Самый здоровый и крепкий как бугай, Женька ненавидел физическую работу, воспринимая ее как самое страшное наказание. Возня с лотками, перелопачивание песка и гальки вызывали у него растущее с каждым днем раздражение. Он был уверен, что сегодня эта пытка для него кончится, прилетят работать какие-то другие люди, а он вернется в город заниматься привычными ему делами: разъезжать в машине, выколачивать деньги, сопровождать шефа в деловых поездках, ужинать в ресторанах, где шумно, весело и всегда под рукой женщины.

– Всем, – коротко отозвался Монгол, и я понял: бесполезно напоминать, что насчет меня договор был всего на несколько дней.

Монгол ведет свою игру и не хочет тащить сюда еще каких-то других людей, посвящать их в тайну Илима. Под руками послушная рабочая скотина, и хозяин вполне в силах заставить нас пахать хоть до морозов.

– Послушай, Монгол, – поднялся с песка Ваганов, – у меня к тебе пара слов… по секрету.

Они отошли в сторону и о чем-то заговорили. Мы тем временем принялись выгружать из вертолета тюки и коробки. Когда разгрузка заканчивалась, Монгол подозвал меня к себе:

– Хорошо, что ты не дергаешься и все понимаешь. С сыном все нормально, служит в той же части. Я давал задание узнать.

– Спасибо.

Монгол повернулся, чтобы уйти.

– Я могу черкнуть несколько слов жене, чтобы не волновалась? Ничего лишнего писать не буду.

– Давай. Только поторопись.

У Монгола была манера быстро и отрывисто говорить и так же быстро принимать решения. Спорить с ним не имело смысла.

Визит Монгола и все переговоры длились не больше сорока минут. Вертолет с грохотом пошел на взлет и вскоре исчез за горным хребтом.

В тот вечер мы все крепко напились. Игорь быстро осовел и заснул прямо у стола рядом с Захаром. Кандыбин бил о камни пустые бутылки. Потом стал стрелять из карабина по пивным банкам. Марат отобрал у него оружие и отправил его спать в палатку.

Мы с Андреем Вагановым остались у костра вдвоем. Светлые северные ночи уже заметно сгустились, и был хорошо виден перевернутый ковш Большой Медведицы.

– Сколько они тебе пообещали? – спросил Андрей, перекатываясь ближе к огню.

– Пять процентов.

– От чего?

– От цены за проданное золото.

– Ну и как ты узнаешь эту цену? Марат скажет, что цены упали, песок низкой пробы и больше чем двадцать тысяч за грамм никто не дает. Вот и вся твоя прибыль.

– Дай Бог, хоть бы это отдали. А еще лучше – живыми домой попасть. Я ведь на неделю всего договаривался. Показать место, сделать несколько проб – и назад. А торчу уже две недели, и еще на месяц запрягли, ни о чем не спрашивая.

– Да я здесь хоть три месяца торчать буду, – яростным шепотом отозвался Ваганов, – лишь бы золотишко шло. Только чую, они и меня нагрели. Я ведь на десять процентов сговаривался. И не от вырученных денег, а от количества намытого золота. Десять процентов добытого песка и самородков. За эти две недели моя законная доля – пятьсот пятьдесят граммов. Отдай и не греши! Что с ними дальше делать и за сколько продавать, я лучше их знаю. Двадцать лет по старательским артелям шатаюсь. А мне, старому бродяге, фигу под нос! Как паршивому лоху! Монгол говорит: в конце сезона расчет будет. А я на его морду поглядел и сразу понял: обуют они меня! Копейки какие-нибудь бросят, и гуляй, Вася!

– А раньше, когда договаривался, не понял? – прикуривая от головни сигарету, спросил я.

– В том-то и дело, что не понял. Меня один местный делец с Маратом свел. Мол, человек срочно сколачивает артель, ищет опытного старателя. А я как раз на мели сидел. У нас своя артель распалась, участок на Тунгуске пустой оказался. Марат мне аванс в зубы – полтора лимона, пей-гуляй сутки, а утром будь на месте, отвезем в аэропорт. Ну и отвезли!

– Кто такой Монгол, слышал?

– Не слышал, но догадываюсь. Если бы я его морду тогда увидел, ни за что бы не согласился.

Мы долго проговорили с Андреем Вагановым в тот вечер. Нам никто не мешал, все спали. Даже если бы Марат проснулся, вряд ли бы он вмешался. Какая от нас опасность? Два лоха выпустят пар, успокоятся и утром – снова пахать. Куда они денутся!

Опытный и хитрый бригадир Марат приобрел между тем опасного врага. Бродяга и золотоискатель Андрей Ваганов был далеко не лохом и умел постоять за себя.

13

За эти недели на Илиме я успел присмотреться к своим спутникам и имел о каждом довольно полное представление.

В первые дни у меня вызывал невольную симпатию Игорь Дорошенко по кличке Студент. Мы работали с ним в паре и лучшего напарника я бы, пожалуй, не нашел. Он без устали ворочал песок, давая мне возможность передохнуть, и его азарт при виде добытых золотых чешуек не иссякал.

Игорь напоминал мне старшего сына Володьку, который, приезжая домой на каникулы, с таким же азартом лопатил землю в огороде. Я невольно забывал, что Игорь один из боевиков Монгола и, откажись я поехать с Маратом на Илим, наше знакомство с Дорошенко было бы совсем другим.

Мы много разговаривали с ним о жизни, и вскоре я убедился, что Игорь уже далеко не прежний студент… Дорошенко успешно проходил стажировку в бригаде Марата. Обычно его напарником в Ростове был Кандыбин. Здесь, на Илиме, в свободное время они тоже держались вместе. С Игоря как шелуха слетало то, чем он жил до двадцати двух лет – семья, школа, институт. Он рос в благополучной семье, но, как я понял, последние месяцы жил отдельно от родителей.

– Да ну их! – с досадой отмахивался Игорь. – Надоели своими нравоучениями. Все вокруг изменилось, а они живут в прошлом. Отец все уговаривал в техникум преподавателем пойти. Там у него друг директором работает. Команда футбольная, мол, у них сильная, мальчишек тренировать будешь. Я же членом сборной команды института был… Спрашиваю, какая зарплата? Оказывается, со всеми накрутками тысяч семьсот, да и ту по полгода не выдают. Ты, говорю, батя, издеваешься надо мной? Я в своей бригаде за неделю столько имею!

Юношеское упоение Игоря Дорошенко силой превращалось в жестокость и презрение к лохам, копошившимся у ног братвы. Он презирал своих вчерашних учителей за то, что они живут на гроши, одноклассников, не сумевших добиться в жизни успеха. Удачливые коммерсанты и новые русские вызывали в нем чувство брезгливости и насмешки.

– Ворюги! – заявлял Игорь. – Нарядились, как попугаи, в малиновые пиджаки и аж лопаются от важности в своих «Мерседесах». А мы их все равно доим как коров!

Игорь уже стал бандитом. И по образу жизни, и по своей психологии. И тем не менее он бы, наверное, очень удивился, услышав такое в свой адрес. Он считал себя одним из «братвы», не слишком вникая в тонкости этого понятия. Игорь любил рассказывать, как боятся, уважают их и безропотно подчиняются все, с кем они имеют дело.

Особенно тягостное впечатление произвел на меня рассказ Дорошенко об одной из его любовных историй.

– В девятиэтажке, где у моих предков квартира, телка одна живет, Катей зовут. Красивая девка, ничего не скажешь! Ноги длинные, грудь, задница – в общем, есть на что посмотреть. На «Мисс-Город», может, и не потянет, но в первую десятку войдет. Предки ее, видать, обеспеченные, «жигуль», то-се… Ну, мы с ней здоровались, даже на дискотеке пару раз станцевали. Я пытался поближе знакомство завести, но Катька только улыбается: мол, у тебя другие девушки есть. Ну, конечно, мне до нее было далеко, я тогда бедным студентом был, да и после института мало чего имел. А ее то папа на «Жигулях» возит, то какой-то фраер на «Ауди» приезжает. По виду – из дельцов. В модном прикиде, с дипломатом кожаным.

Прошло, значит, время, с полгода или больше, я уже с братвой вовсю кружился, ну и рассказал как-то Гансу про Катьку. Тот ржет как лошадь и предлагает: «Хочешь, мы ее хахаля в момент отвадим, а на Катьку так нажмем, что она сама под тебя ляжет?» Я плечами пожал, всерьез как-то не задумался. А Ганс – мужик крутой: если что пообещал, обязательно сделает. Через пару дней вычислил он жениха и подрулил к нему, когда тот возле Катькиного подъезда в своей «Ауди» сидел. Ганс молча открывает дверцу, берет фраера за волосы и башку зажимает форточкой его же «Ауди». "Линяй, – говорит, – отсюда, а если возле Катьки хоть раз увижу, яйца оторву!" И как схватит того за ширинку, жених аж подпрыгнул. Сипит, морда красная, а вырваться не может – шея стеклом зажата. Дергается, скулит как щенок! Вечером это было, людей во дворе полно, а никто не вмешивается, видят, кто мы такие. В общем, отпустили мы жениха, тот – по газам, и больше мы его не видели.

Взялись за Катькиного папашу. Вначале у «Жигулей» его шины прокололи. Один раз, второй… Он в милицию жаловаться. Пришел участковый, поспрашивал жильцов, глазами похлопал – никто ничего не видел. Когда мы в третий раз колеса пробили, дед вообще домой на машине не стал приезжать. Потом ночные звонки с угрозами пошли, с намеками, что Катькин отец крупные деньги братве должен. А потом Катьке со стороны намекнули: мол, есть один человек, который может помочь, и зовут его Игорь.

Дорошенко засмеялся и отставил в сторону лопату:

– Катька ко мне: «Помоги, Игорек!» Ну я, конечно, поломался для начала, потом говорю, что вопрос это серьезный и надо его со всех сторон обсудить. Давай, мол, завтра встретимся у меня часа в три, никого не будет, поговорим спокойно. Она, сучка, все поняла, губы закусила, на меня зверьком смотрит. А куда ей деваться? Не маленькая, соображает… Ну, пришла она, как договорились. Я ее без лишних слов раздеваю и на диван. Расплачивайся за безопасность своей семьи! Пару месяцев я ею пользовался, подарки даже приносил. Я ведь не какой-нибудь жлоб! Ну а потом, когда она надоела, говорю: «Все, можешь больше ко мне не приходить, никто вашу семью не тронет. И не выделывайся слишком. Будь попроще, и люди к тебе потянутся». В тот момент она меня разорвать была готова, только руки коротки! Жаловаться-то некому…

– Дерьмом от твоей истории пахнет! – сплюнул я в ответ на откровенность Игоря.

Дорошенко растерялся, не ожидая такой реакции. Ведь я, бывший зек, уж, конечно, должен был понять и оценить его крутизну.

– А что мне с ней церемониться! Глядеть, как она выделывается да со спекулянтами на иномарках разъезжает? – наконец нашел что ответить Дорошенко, но я черпал песок, не глядя на него.

Остаток дня мы с Игорем не разговаривали. Наши дружеские отношения дали трещину.

Про Марата много сказать не могу. Он со мной почти не разговаривал, общаясь в основном с Кандыбиным и Вагановым. Вместе с ними и постоянно работал. Человек он был очень скрытный и осторожный. Наш небольшой стан был хорошо замаскирован среди елей. Мы получили команду не маячить на открытом месте, если появится какой-нибудь вертолет. Даже охотиться Марат запретил – нечего лишний шум поднимать!

Женька Кандыбин, по кличке Ганс, не вызывал у меня никаких других чувств, кроме отвращения. Это был чистой воды уголовник, никого, кроме своих хозяев, не боявшийся. Кандыбин хорошо усвоил, что ему надо лишь подчиняться и выполнять приказы. Даже если он влетит в уголовное дело – его выкупят. И так уже случалось не раз.

Игорь рассказал мне, что этой зимой Ганс влип особенно крепко. Вместе с помощниками он поймал двух парней и продержал их трое суток в холодной железной будке, требуя выкуп с родителей-бизнесменов. При этом обоих ребят безжалостно избивали, оба отморозили пальцы, а одному из парней Ганс лично отрезал ухо.

Заложников освобождал спецназ. Шум поднялся на всю область, газеты писали о разгуле преступности и бессилии властей, которые слишком заняты строительством личных особняков и опекой совместных предприятий. Глава администрации заявил, что это не так, с коррупцией идет непримиримая борьба, а расследование по делу студентов он возьмет под личный контроль. Но все обернулось пшиком. Монгол нанял опытных адвокатов, обработали семьи потерпевших, и месяца через три, когда утих шум, из следственного изолятора освободили Ганса, которому, как главарю группы, светил полновесный червонец строгого режима. Суровую статью о вымогательстве заменили на суде на ни к чему не обязывающее «самоуправство», и вся группа отделалась условными приговорами. Посадили на два года лишь одного из помощников Ганса, обвиненного в том, что неосторожно отрезал у потерпевшего ухо.

Самая смелая из городских газет – «Вечерний курьер» едко посмеялась над результатами нашумевшего процесса, но через пару дней кто-то поджег помещение редакции, и пресса тоже затихла.

Твердо уверовавший во всемогущество Монгола, Кандыбин плевал на весь остальной мир. Готовый во всем подчиняться своему хозяину, он с трудом переносил свое затянувшееся пребывание в тайге и с каждым днем становился все более раздражительным.

А на Большой земле, за тысячи верст от «Медвежьего», происходили обнадеживающие события. Назначенный секретарем Совета Безопасности генерал Лебедь с присущей ему решительностью окунулся в чеченские дела. Радио кисло комментировало его постоянные поездки в Чечню, но переговоры уже дали результат. Стрельба прекратилась… Войска возвращались домой, и я чувствовал, что напряжение, не отпускавшее меня последние месяцы, начинает ослабевать. Любые неприятности – это ерунда по сравнению с тем, когда на такую войну не сегодня-завтра заберут твоего сына!

У меня изменилось настроение, и я даже начал общаться с Захаром, с которым почти никто не разговаривал. Все же нас связывало прошлое…

В знак особого расположения старик тайком подкладывал мне куски получше (конечно только после Марата!). Вспоминал он и «Медвежий», рассказывая мне о дальнейшей судьбе людей, которых я знал. Большинство зеков «Медвежьего» попали в лагерь, начальником которого опять поставили полковника Нехаева. Мой бывший бригадир Олейник прожил недолго. Он работал трактористом и в ноябре пятьдесят девятого провалился вместе с трактором под лед и утонул.

– А семья его? – спросил я.

– Жена с кем-то из охранников сошлась, а что там дальше было – не знаю. Дядьку Нехая как-то встретил. Уже в шестидесятых годах. Совсем не изменился. На улице мороз под тридцать, а он по улице вышагивает – полушубок нараспашку, морда красная. Узнал меня, заулыбался, за руку поздоровался. Поговорили с ним про жизнь. Он уже на пенсии был, начальником охраны на заводе работал. Такой же здоровый и так же водку пьет. Вернее, пил. Сейчас-то он, наверное, умер. Справедливый дядька был…

– Справедливый! И руку тебе, паскуде, пожал, потому что не до конца разгадал сволочную твою натуру. Ты же под рубаху-парня канал, блатного бригадира изображал, которым любую дырку заткнуть можно и которого работяги как отца родного любят. Не знал Нехаев, кто за многими убийствами стоял, а то бы он тебе пожал руку!

– Врача Горинского помнишь? – хихикнул Захар.

– Помню, – ответил я, вспоминая лагерного врача, которого так не любила жена начальника оперчасти Катько.

– Оприходовали его… опустили значит.

Я не спрашивал о Горинском, но Захар поторопился рассказать.

– Его с последней партией вывозили. Он думал: если врач, так его с офицерами в каютах повезут. А его в трюм сунули, вместе со всеми, как обычного зека. Дорога длинная, скучно…

Захар хихикнул, ожидая моей реакции. Горинского в лагере не любили. За холуйство, продажность и презрение к простым работягам. Я тоже не любил его. Но злорадство старика над чужим унижением неприятно меня задело: тебе самому осталось жить всего ничего, а ты хихикаешь, слюни пускаешь, вспоминая, как человека мордовали!

– Горинский ведь вам помогал. Выдавал липовые освобождения от работы. А вы его, значит, отблагодарили?

– Ему за это платили, – с вызовом ответил Захар. – Продуктами, махоркой. Он лучше любого вора в лагере жил.

– Ты мне вот еще что скажи. То, что вы Слайтиса убили, я могу понять. Парень он был с гонором, мог своим прибалтам про Илим рассказать. Но за что остальных убивали? Ведь ты же прекрасно знал: ни Лунек, ни Мишка, ни я никому про золото не расскажем. Время прошло, и вы в этом убедились, а все равно убили и Мишку, и Лунька, и за мной охотились.

– Я убивать никого не хотел. Знал, что вы молчать будете. Но Алдан приказал… с ним не поспоришь.

– Ты хоть сейчас, Захар, не ври. Алдан зря никого не убивал, да и не был он жадным. Твоя это инициатива да Деги. Вам человека пришить легче, чем плюнуть, было.

– Думай как хочешь, – буркнул Захар…

Однажды я спросил про Тимофея Волкова. Помнил, как он спас меня от смерти в бане, а позже, вместе с Олейником, просил полковника Нехаева перевести меня в другой лагерь. Эти люди спасли мне тогда жизнь.

Захар терпеть не мог Волкова за независимость и смелость. Таких людей, которые не боялись Захара и его шоблы, насчитывались в лагере единицы.

– Тимофей долго сидел. Лет шесть или семь. Потом, кажись, освободился, – пожал плечами Захар.

– А Сашка Белый? Его приемный сын.

– Этот длинный, что ли? С золотушной мордой? Он раньше освободился, вольным при лагере работал. «Папаню» ждал…

Сашка Белый тоже вызывал у Захара раздражение. Захара всегда раздажало проявление нормальных человеческих чувств.

– А Шмон умер, – со скорбной гримасой сообщил он как-то мне. – От туберкулеза, году в шестьдесят пятом или шестьдесят шестом. Хороший мужик был. Надежный… Мы с ним вместе много дел провернули.

Я вспомнил красную рожу Шмона и пожалел, что «хороший мужик» не сдох лет на семь раньше.

14

После визита Монгола настрой всей бригады изменился. Внешне дни проходили по установленному Маратом распорядку: мы рано вставали, завтракали, шли на речку, вечером ужинали и, посидев у костра, расходились по своим палаткам. Но замкнулся, избегая общих разговоров, Андрей Ваганов. Более озабоченным и настороженным стал Марат, хотя старался казаться мягче и не привязывался по мелочам. Разрешал выпить лишнюю стопку, пытался рассказывать анекдоты, но атмосфера продолжала сгущаться, словно перед бурей.

Почему-то упала добыча золота. Марат приказывал менять места, заставлял скрупулезно копаться на каком-нибудь пятачке, но результаты не улучшались. Советовался с Вагановым. Тот вяло пожимал плечами:

– Идет золото… хоть и поменьше. Значит, фарт такой…

Марат начинал злиться и, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, терпеливо допытывался, все ли мы правильно делаем.

– Делаю, как умею, – коротко отвечал Ваганов, и я замечал, как вздувались желваки на его небритых впалых щеках.

Ваганов стал чаще подходить ко мне, особенно если рядом никого не было.

– Ну блин, вляпались мы с тобой, – закуривал он очередную «приму» из мятой пачки.

– Вляпались, – соглашался я.

Андрей уже знал мою историю и сочувствовал мне.

– Марат вчера вечером подходит, – рассказывал Ваганов, – и начинает лапшу на уши вешать. Ты, мол, не переживай: свою долю, как договорились, полностью получишь. А это тебе аванс. И протягивает пачку денег. Здесь, мол, двести долларов и миллион деревянными. Я его спрашиваю: «Это вместо полкило золота, которые вы мне должны, что ли? Так полкило минимум на пятнадцать миллионов тянет, а ты мне какие-то гроши предлагаешь». Не взял я его деньги. Если вы, говорю, мужики настоящие, то рассчитаетесь со мной как положено. Может, зря не взял? С паршивой овцы хоть шерсти клок.

И все же за десяток дней мы намыли три килограмма золота. А потом пошел дождь. Два дня мы не вылезали – из палаток, ели консервы с черствым хлебом и ворочались под влажными набухшими одеялами. Спасибо Ваганову, единственному опытному таежнику среди нас: он умудрялся под непрерывным обложным дождем разводить костер и кипятить чай.

Дорошенко переползал в палатку к Марату и Женьке. Андрей от них уходил, и мы подолгу сидели с ним вдвоем, разговаривая о жизни. Иногда Марат наливал своим бойцам водки, подносил и нам. Я не раз наблюдал, как он пытался подойти к нашей палатке незамеченным, послушать, о чем мы говорим. Ничего интересного для себя он ни разу не услышал: никаких тайных планов мы не строили, о добыче золота я также не заговаривал, хотя некоторые вопросы у меня на языке вертелись.

В один из дней, хватив тайком стакан спирта, Кандыбин отправился на охоту. Ему повезло. Километрах в I полутора от нашего стана он наткнулся на глухарей, сидевших на березе. Первым же выстрелом Женька сбил большого глухаря, а оставшиеся в магазине СКС девять патронов выпустил вслед взлетевшей стае, но больше ни в кого не попал.

– Мясца свежего пожрете, – Женька бросил возле палатки отливающую сизыми перьями тяжелую птицу. – Эй, Марат, мне сто грамм причитается!

Бригадир, взбешенный стрельбой, сорвал с плеча Кандыбина карабин.

– Если ты еще хоть раз притронешься без разрешения к оружию, я тебе в башке дырку в один момент проверчу.

– А чего я такого сделал?

– Стрельбу поднял! Ты мозгами своими куриными соображаешь, что нас могут услышать. Нам что, лишние свидетели здесь нужны? – Марат повнимательнее вгляделся в лицо Кандыбина: – Да ты еще и нажрался!

– А тебе спирта жалко стало? Гноят целый месяц в лесу, пахать как последнего лоха заставляют, а он мне еще угрожает: пулю в лоб пустит!

Кандыбин дрожал от злости и возбуждения. Сбросив штормовку, одетую на голое тело, он, набычившись, стоял перед Маратом. Мускулистые веснушчатые руки легко крошили обломок толстой ветки. На груди колыхалась ярко-синяя татуировка с изображением церкви с тремя куполами. Ганс выставлял напоказ знаки своей воровской иерархии: три ходки в лагеря – за грабежи, рэкет, кражи. Марат не сидел ни разу, не нюхал параши, не знает, что такое зона, а лепит-де из себя крутого бугра.

– Ты чего, Марат, выделываешься? Давно сам в бойцах ходил? А теперь дали тебе власти с гулькин хрен, так ты убить готов?!

– Власти у меня достаточно, чтобы тебе пасть заткнуть. И шагать будешь туда, куда я скажу!

Игорь подошел к приятелю, положил руку на плечо.

– Женя, пошли отдохнем…

И увел его в палатку.

Дождь наконец прекратился, но через день поскользнулся на камне и сильно разбил колено Марат. Работать он не мог и остался на стане вместе с Захаром.

Ваганов мыл песок теперь вдвоем с Кандыбиным. Презиравший любой физический труд, Женька Кандыбин под контролем бригадира еще как-то тянул лямку. Сейчас он отлынивал вовсю, бросал лопату и, оставив Ваганова одного, уходил перекурить к Игорю. Следуя его примеру, мы с Андреем тоже бросали лопаты и садились курить.

Ради чего упираться? На щедрость Монгола ни я, ни Андрей не рассчитывали. Азарт первых дней иссяк и у Игоря. Мы все устали от тяжелого утомительного труда, однообразной пищи, состоявшей в основном из консервов, и ночевок в холодных палатках.

Разве что Захар оживлялся, когда взвешивали по вечерам добычу.

– Тебе сколько пообещали? – насмешливо спрашивал у него Ваганов.

– Сколько есть – все мои, – важно отвечал старик.

– Ну-ну. Мешок для денег приготовил?

– Приготовил, – щерил тот беззубый рот. – Монгол мужик хороший, не обманет.

А сам испытующе глядел на Ваганова. Похоже, он начинал сомневаться в честности Монгола и ждал, что еще скажет Андрей. Но Ваганов замолкал на полуслове, и Захар беспокойно переставлял с места на место посуду. Свои обязанности повара он исполнял старательно, вставая намного раньше нас, чтобы приготовить завтрак. Умудрялся даже печь блины и приохотился к рыбной ловле, угощая нас иногда ухой из хариусов.

Между тем подошел к концу август. В ясные звездные ночи уже хорошо подмораживало, и мы забирались в спальные мешки, натянув на себя всю одежду, которая у нас имелась. Утром тряслись от холода и долго отогревались у костра. От ледяной илимской воды у всех были красные, словно обваренные руки, кожа трескалась и кровоточила. Андрея мучал радикулит, и он с трудом поднимался по утрам.

Мы считали оставшиеся до прибытия вертолета дни, хотя Монгол и не назвал точной даты. Но развязка наступила гораздо быстрее.

На третий день после того, как Марат разбил колено, подрались Ваганов и Кандыбин. К этому дело шло давно.

Ганс, поделивший мир на две части – братву и лохов, считал, что с лохами можно вести себя как угодно и существуют они лишь для того, чтобы хорошо и сыто жила братва. По мнению Ганса, Ваганов и был одним их лохов, о чем не уставал повторять. Обманутый и обозленный на всю компанию золотоискатель вначале огрызался в ответ, а когда Кандыбин будто случайно пихнул его в воду, Ваганов, не раздумывая, кинулся на него.

Конечно, поединок был неравный. Если громадного, обросшего мясистыми мышцами Кандыбина можно было сравнить с кабаном, то худой, жилистый Андрей Ваганов напоминал разъяренного бродячего кота. Однако он ударил Кандыбина головой в живот, потом еще раз. Ганс, не удержав равновесия, грохнулся в воду, подняв тучу брызг. Мгновенно вскочил и бросился было на Ваганова, но к ним уже торопливо ковылял Марат, размахивая над головой пистолетом:

– А ну в стороны!

Ганс налитыми кровью глазами уставился на Андрея. За последние годы никто не осмеливался давать ему сдачи, да еще сбивать с ног! Он был готов растоптать, задушить лоха… если бы не зверское выражение лица бригадира. Марат понял, что его помощник сейчас искалечит единственного в бригаде настоящего золотоискателя и добыча будет окончательно завалена.

Первый раз за все время Марат достал из кобуры пистолет. Это был тяжелый "кольт” с длинным никелированным стволом, и я не сомневался, что он пустит его в ход, если кто-то рискнет не подчиниться.

Кандыбин, матерясь и вздувая мощные бицепсы на руках, отошел в сторону. Ваганов извлек из кармана мокрую пачку «Примы» и швырнул ее в воду. Я прикурил ему сигарету. От возбуждения Ваганова трясло.

– Что случилось? – спросил уже спокойней Марат.

– Да так, искупались немного, – отозвался Кандыбин. Он пытался улыбаться, но улыбка выходила жутковатая. Унижение было велико: получить плюху не от какого-нибудь опытного бойца враждебного клана, а от простого лоха! Но, кипя от злобы, Кандыбин понимал, что лучше превратить все в шутку. А дальше, мол, посмотрим…

– И я вот тоже поскользнулся, – похлопал себя по колену Марат. – До сих пор нога не сгибается. Ну ладно, одевайте сухую одежду и за работу. Водку за купание получите вечером… после того, как добычу взвесим.

Я почувствовал: Ваганов хочет что-то сказать. Может, отказаться от работы в паре с Кандыбиным. Но, предупреждая его, снова заговорил Марат:

– Я понимаю, нервы у всех на пределе. Но никаких склок не потерплю. Здесь работать-то осталось с неделю… от силы полторы.

– А через две снег выпадет, – добавил я.

– Так что в последние дни надо поднажать. Андрей, в помощь получишь Захара. Ничего не случится, пусть покидает старик песок. Ужин я как-нибудь сам приготовлю.

В тот вечер мы взвесили добычу. Двести шесть граммов золотого песка. А всего за семнадцать дней – три килограмма. Вдвое меньше, чем за первые две недели.

– Надо напрячься, – доставая за ужином вторую бутылку водки, снова твердил Марат.

Мы молча выпили и разошлись по палаткам. Было очень холодно, даже возле костра. Сырой туман наползал из ущелья, и просохшие за день одеяла снова набухали влагой. Я накрыл голову спальным мешком и постепенно согрелся. Рядом ворочался и вздыхал Захар. Игорь уже спал крепким сном. Он меньше кого-либо задумывался о завтрашнем дне. Наша таежная жизнь ему тоже порядком надоела, но он терпеливо выполнял свою работу и ждал, когда прилетит Монгол и заберет нас отсюда.

Марат, Кандыбин и Дорошенко часто собирались втроем и вели какие-то свои разговоры, замолкая при появлении кого-либо из остальных. Я не слишком обращал на них внимания, зато настороженно наблюдал за ними Андрей Ваганов. И у него были на то свои причины.