Текст книги "Горицвет (сборник)"

Автор книги: Владимир Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

РУЧЕЕК И ПОДСНЕЖНИК

Глубоко в роще лежал еще снег, и потому из рощи тек Ручеек. У берега его стоял Подснежник и, покачиваясь на тоненькой ножке, говорил:

– Какой ты легкомысленный: журчишь, пенишься. Никакой в тебе серьезности. И когда ты повзрослеешь?

И отвечал Ручеек бойко:

   – Вот разольюсь рекой, тогда и повзрослею.

Но рекой он не стал: кончился в роще снег, и Ручеек перестал течь.

   – Беда невелика, – сказал Подснежник, – все равно он был легкомысленным: журчал, пенился. Никакой серьезности в нем не было.

Но вскоре ему захотелось пить, и он сказал:

   – А ведь было совсем неплохо, когда Ручеек был рядом: не нужно было о воде думать. Но ничего, вот упадет дождик...

Но дождя не было, а солнце жгло. Подснежник задыхался от жажды. Он стоял и думал о Ручейке:

«Зря ты не течешь больше, Ручеек. Мне так не хватает тебя».

Только теперь, когда нажгло его солнце, понял Подснежник, что даже у самого легкомысленного ручейка вода нужная: она цветам и травам жизнь дает.

СКАЗКА О ЛОДКЕ

Всю весну й все лето Лодка плавала по реке от одного берега к другому, а осенью, с наступлением холодов и морозов, дедушка Никандр увез ее в село под навес сарая, где она и пережидает теперь метельную зиму. Под вой ветра и шорох снега ей вспоминается река и два берега. Они оба тревожились за нее. Каждому хотелось, чтобы лодка осталась возле него навсегда. И каждый обещал тихую спокойную жизнь.

Но Лодке не хотелось ни тишины, ни покоя. Ей хотелось без устали пересекать реку, бороться с течением, быть нужной людям. И она радовалась, когда за нею приходили, радовалась, слушая, как горласто кричат с той стороны:

   – Э-гей! Дедушка Никандр, лодку давай.

   – Даю, даю, —всякий раз говорил на это перевозчик дедушка Никандр и взмахивал веслами.

Лодка отделялась от Левого Берега и плыла к Правому. А Левый Берег говорил ей:

   – Не уплывай. Посмотри, как у меня здесь тихо. Обрыв отгораживает меня ото всех ветров. У брата моего ты не найдешь ни такой тишины, ни такого покоя.

Но Лодка не искала ни тишины, ни покоя. Она хотела быть нужной и плыла„ к Правому Берегу, где ждали ее люди. И^пока выбиралась она к средине, Левый Берег все звал и звал ее:

   – Вернись. Останься,

Но как только Лодка выходила на стрежень и течение подхватывало ее и несло, он кричал;

   – Плыви скорее вперед. Не останавливайся. Попадешь в завой, перевернешься. Потонешь.

С тревогой следил он, как с каждым новым взмахом весел она продвигалась все дальше и дальше.

И говорил:

– Пусть уж лучше она живет у моего брата, толь– ко пусть живет. Только бы не утонула.

Правый Берег встречал ее радостным криком:

– Ты приплыла ко мне. Ты прорвалась сквозь такое течение! Ничего, у меня здесь тихо, спокойно, и ты отдохнешь.

Но отдыхать ей было некогда. Дедушка Никандр уже взмахивал веслами, и это означало: пора в путь.

Лодка отделялась от Правого Берега и плыла к Левому, и теперь уже Правый Берег уговаривал ее остаться, не уплывать.

   – Посмотри, как у меня здесь зелено и какой мягкий песок. Тебе будет так приятно лежать на нем.

Но ей не хотелось лежать на песке подобно пеньку или камню. Ей хотелось бороться с волнами, преодолевать течение.

И она плыла. И пока выбиралась к середине реки, он все звал и звал ее:

   – Не уплывай. Останься.

Но как только Лодка выходила на стрежень и течение подхватывало ее и несло, он кричал:

   – Плыви дальше, не останавливайся, иначе течение захлестнет тебя и ты потонешь.

Он глядел, как борется она с волнами, думал: – Пусть уж лучше, она живет возле моего брата, но только пусть живет.

И теперь уже Левый Берег встречал ее радостным криком:

   – Ты все-таки вернулась, это хорошо. Ты устала?

Ничего, отдохнёшь. Здесь тихо. У меня вон какой обрыв. Он загораживает от всех ветров.

«Хорошо, я немного отдохну», – думала Лодка, прижимаясь к его песчаной груди, но с той стороны реки уже кричали:

   – Дедушка Никандр, Лодку давай!

И дедушка Никандр откликался:

   – Даю, даю!

И взмахивал веслами.

Так было всю весну и все лето. А теперь она лежит под навесом сарая, слушает, как воет ветер и шуршит снег, и думает, что скоро опять вскроется река, и она опять будет плавать от одного берега к другому, бороться с волнами. Она опять будет нужна людям.

IV
КУДА МОТЫЛЬ ДЕЛСЯ

КОГДА ГЛУХАРЬ ПРОДРОГНЕТ

До восхода солнышка было еще далеко, а Глухарь уже проснулся. Сидел он на березе и хмурил красные брови. Ночью было холодно, Глухарь спал плохо, и потому настроение у него было неважное.

В полях за рощей загоралась заря. Глухарь любит встречать зорю и, когда загорается она, говорит обычно:

   – Ишь огневая какая, как мои брови.

А сегодня посмотрел, как пламенеет и наливается красным край неба, поежился, все еще было холодно, сказал:

   – Вроде и заря, а посмотреть не на что.

В роще с каждой минутой становилось все светлее,

Внизу под деревьями уже можно было различить голубоватые подснежники. На макушку дуба вспорхнула Овсянка и, запрокидывая головку, запела:

   – Смени сани, возьми воз-з-з-з.

Еще вчера слушал ее Глухарь и качал головой: как чисто выговаривает. А сегодня нахохлился, проворчал хмуро:

   – Нашла о чем петь. И так все видят: дорогу развезло, на санях не поедешь, полезай в телегу. Не о санях и телегах петь надо песни.

Из сврего гнезда Дрозд высунулся, хлопнул крыльями – зари-то уже сколько! И засвистал:

   – Филипп, Филипп, приди. Чай пить, чай пить. С сахаром, с сахаром.

Еще вчера слушал его Глухарь и качал головой: «Молодец, чай пить соседа приглашает. Это хорошо. С соседом лучше чай пить, чем ссориться». А сегодня сдвинул красные брови, сказал:

   – Ну. и песня: чай, сахар, Филипп – мелочи какие.

   – Зря. Зря ворчишь, – задергал у речки Дергач.

А Глухарь так и встрепенулся весь:

   – Как это зря? Разве тебе голос дан, чтобы петь о чае с сахаром? И о своем соседе?

Но Дергач стоял на своем:

   – Зря. Зря. Зря ворчишь.

А заря всходила по небу все выше. Были розовыми от ее света поля, розовыми были деревья. И среди них где-то тоненько вытягивал Кобчик:

   – Пи-й-ить хочу, пи-ить хочу, пи-и-ить. -

– Ну вот, и этот о чае, – проворчал Глухарь. – Не приглашает его никто, так он сам напрашивается.

На опушке молоденьким барашком заблеял Бекас:

   – Бэ-э-ээ-ка...

   – Верно, бяка, не песня. Хочется тебе пить, слетай к речке и напейся, а песню не об этом петь надо. Песня для другого нам дана, не для воды, не для чая.

Из чащи долетел звонкий голос Иволги:

   – Слушай, солнышко встает.

Глухарь приподнялся на цыпочки. Точно: из-за полей вставало большое солнце, а вместе с ним шли на землю большой свет и большое тепло. Глухарь расправил плечи.

Иволга пела в чаще:

   – Снова солнышко встает...

Глухарь кивал головой:

   – Да, солнышко – это хорошо. Солнце – это тепло и свет, а без тепла и света нет и радости в жизни. Я вон ночью продрог, и у меня все утро плохое настроение.

Солнце поднималось все выше, Иволга пела все звонче. Глухарь шевелил красными бровями, дакал:

   – Дак, дак, дак. Солнце – это хорошо. Дак, дак, дак.

Это уже он пел свою песню,

ЧЕРНЫЙ БЕРЕТ

В гнезде Снегиря лежал голенький Снегиренок. У него только что прорезались глаза. Снегиренок высунул из гнезда лысенькую голову, смотрел на все и всему удивлялся. Удивился он и отцу Снегирю.

   – О, какая красивая у тебя на голове черная шапочка!

   – Не шапочка, а берет, – поправил его старый Снегирь. – Вырастешь, й у тебя такой же будет.

И улетел на охоту. Он улетал на охоту каждый день, кормил Снегиренка, пока тот.не вырос и не стал взрослым Снегирем.

   – Теперь ты уже сам себя можешь прокормить. Прощай, – сказал ему отец, и они расстались.

Первым делом Снегиренок полетел на озеро. Встал на берегу, попросил:

   – Ты отражаешь облака и высокие деревья, что тебе стоит отразить маленького Снегиря. Отрази меня, озеро.

Уж очень ему хотелось поскорее увидеть черный

берет у себя на голове. Но никакого берета в своем отражении он не увидел.

Сказал:

   – Ты, наверное, не всего меня отразило, озеро. Я не вижу у себя на голове черного берета. Отрази его, я хочу посмотреть, какой он у меня.

Мы, озера, что зеркала, – плеснулось озеро, мы отражаем только то, что видим. Я не вижу на твоей серой голове никакого берета, потому и не отражаю его.

Но Снегиренок не поверил озеру. Он был уверен, что на его голове есть такой же черный берет, как и у отца, а что не отражает его озеро, так это потому, что оно уже старое, видит плохо, а вот обновится , в его берегах вода весной, и оно снова станет зорким.

И больше до весны не прилетал Снегиренок к озеру, а весной прилетел.

   – Отрази, – говорит, – меня теперь, озеро.

И озеро отразило. И Снегиренок увидел в озерной воде молодого красивого Снегиря с черным беретом на голове. Сказал:

   – Вот теперь ты показываешь всего меня. Это потому, что старая вода в тебе зимой вымерзла, а новая весной появилась, и ты, озеро, стало зорче.

   – Это ты стал другим, – сказало озеро. – Раньше ты еще был птенцом и у тебя на голове никакого берета не было. А теперь он появился, чтобы знали все, что не птенец ты больше, а взрослый Снегирь.

   – Правда?!

– Мы, озера, всегда говорим правду, как зеркала.

Так сказало озеро. А Снегиренок осмотрел себя еще раз и остался доволен. Берет его был черным-черным и как раз по размеру. Онегиренок даже тряхнул головой, чтобы убедиться в этом. Сказал:

– Крепко сидит. Не потеряется.

И полетел к лесу вить свое первое гнездо.

ШУТКИ ЗИМОРОДКА

Живет на речке Зимородок. Большой шутник. Чуть выберется свободная минутка, прилетает он к своему соседу Кулику и начинает подтрунивать над ним.

– Признавайся, Кулик, ты ведь не Кулик, а Сорока? Грудь белая, шея черная. Сорока ты, правда?

Топорщится Кулик, защищается.

   – Где ты, – спрашивает, – видел, чтобы у Сороки был такой длинный нос, как у меня. Вон он у меня как вытянулся.

   – Значит, ты любопытная -Сорока, – говорит Зимородок, – а у любопытных сорок всегда носы длинные.

Сердится Кулик. Розовой ножкой топает:

   – Никакая я не Сорока. Кулик я. Где ты слышал, чтобы сороки так кричали, как я: «Куик! Куик!» У Сороки свой голос.

   – Э, – машет Зимородок зеленым крылом, – волосу всякому выучиться можно. Вон Дрозд сочинил

песню, а Иволга подслушала и поёт. Сорока ты. Это же по всему видно —Со-ро-ка.

   – Кулик я, – стонет Кулик и приводит еще одно доказательство: – Сорока где гнездо вьет? В лесу, на дереве, а у меня вон на земле лежит. Скоро птенцы будут, кулички маленькие.

   – Гнездо где хочешь построить можно, – качает Зимородок большой головой и твердо добавляет: – Сорока ты и не отказывайся.

Кулик готов расплакаться от обиды. Разве он виноват, что немножко похож на Сороку. Но он совсем, совсем не Сорока. Кулик он, а вот как доказать Зимородку, не знает. И вдруг спрашивает:

   – А ты жену свою кормил сегодня?

   – Эх, и правда, – спохватывается Зимородок и отправляется ловить рыбу. Они договорились с женой: она будет сидеть в гнезде, птенцов выводить, а он кормить ее.

Слетает Зимородок, накормит жену и опять летит Кулика донимать. Со всех , сторон его осмотрит, в глаза заглянет и разведет крыльями в стороны:

   – Ну совсем, совсем ты не Кулик. Кулики не такие: Признайся, Кулик, ведь ты – Сорока.

   – Да Кулик я, Кулик, – говорит Кулик и глядит с тоской на Зимородка.

Эх, наскочить бы на него грудью, подмять под себя. Но как его подомнешь, когда у него вон плечищи широкие какие. И клюв крепкий. Долбанет один раз – на всю жизнь вспоминать хватит.

И говорит Кулик чуть слышно:

   – Кулик я...

А над речкой летает и стрекочет Сорока, очень похожая на него. И не знает Кулик, как доказать Зимородку, что он Кулик, а не Сорока. Что Сорока у него, Кулика, даже в гостях никогда не была.

И чтобы как-то избавиться от Зимородка, спрашивает Кулик невесело:

   – А ты жену кормил сегодня?

В ЖЕЛТЕНЬКОМ ДОМИКЕ

Заигрался у озера Комарик и не заметил, как поднялась в небо туча. А она, черная, прикрыла спиной солнце и как гахнет. Даже вода в озере прогнулась.

Заметался Комарик, запищал:

   – Где я? Скажите мне: где я?

Он так напугался, что перепутал, где у него левая сторона, а где правая, и поэтому не знал, куда ему лететь.

К лягушкам кинулся:

   – Лягушечки, пучеглазенькие, покажите, где домик мой. Заблудился я.

Но лягушкам не до него было. Они сами грозы испугались. Опустились поскорее на дно озера.

Кинулся тогда к камышам Комарик:

   – Помогите мне, камышики. Скажите, куда лететь мне. Заблудился я.

Но и камышам не до Комара было. Они сами грозы испугались. Только некуда было прятаться им. Стояли, качались из стороны в сторону, шуршали:

   – Шшшто же нам, камышшшам, делать? Как жжже нам, камышшшам, быть?

Кинулся тогда Комарик к Мошке. Выглядывала она из желтого цветка купальницы и помаргивала черными глазками.

   – Мошенька серокрылая, не скажешь ли ты, где я живу. Заблудился я. Мне домой надо, а я никак вспомнить не могу, где у меня левая сторона, а где правая.

   – Куда ты сейчас полетишь, – замахала крылышками Мошка, – полезай скорее ко мне в мой желтенький домик. Пересидим грозу, тогда и полетишь.

   – Что ты! Мне домой надо. У меня дома – жена, комарики маленькие. Не прилечу я, тревожиться они будут. Ты лучше скажи, куда лететь мне.

Но не успела Мошка ответить, как снова загрохотал гром и посыпались из тучи крупные капли дождя.

Бросился Комарик к Мошке в желтый цветок купальницы, а он – хлоп! – и закрылся. Испугался Комарик, застучал лапками в двери из желтых лепестков:

– Не закрывайся, купальница. Мне домой надо.

Но купальница уже спала: она всегда в дождь спит. И пришлось Комарику пережидать грозу в желтеньком домике Мошки. Сидел он, слушал, как она ' дышит, и думал: «А красивый у нее домик».

А после дождя открылась опять купальница, и Комарик домой собрался.

   – Полечу.

   – А может, останешься, – сказала Мошка, – посмотришь, как мы танцевать будем. Мы, мошки, всегда после дождя танцуем в воздухе.

   – Я бы с радостью, да лететь надо, – сказал Комарик. – Жена у меня дома, комарики маленькие. Волнуются они теперь, поди, думают погиб я... Я вон под тем листом живу. Это я просто грозы испугался, забыл, куда лететь мне. А теперь ясно все – вон дом мой. Прощай.

И полетел. Глядела ему вслед Мошка и моргала черными глазками. А над озером горела радуга. И была она похожа на ворота в сказочную страну. И Комарик летел~прямо в эти ворота.

БЕЛОЗОР

Каждую весну он расцветает на лугу вместе с другими цветами. Не высокий, но и не низкий, он поднимает над собой цветок из пяти лепестков, хвастает им: Видите – белый. Оттого меня и зовут Белозор.

Цветок: свой он старается поднять как можно, выше, чтобы его было видно как можно дальше. Чем дальше будет, видно его, тем больше пчел и бабочек прилетит к нему. .

А бабочки и пчелы Белозору очень нужны,.. Они. приносят _чему пыльцу с других белозоров и опыляют его. Опылят, и Белозор закроется. К осени созревают на нем семена^ Он разбрасывает их, и на следующую весну вырастают из них новые белозоры.

Бабочки и пчелки опыляют и другие цветы, и за это цветы угощают их сладким соком – нектаром. Всю весну цветы луга покачиваются на тоненьких ножках и зовут:

   – К нам, бабочки и пчелки, мы угостим вас нектаром. Только несите пыльцу нам.

Вместе со всеми покачивается и зовет Белозор. И бабочки с пчелками летят к нему, как и к другим цветам. Они знают: цветы не врут. И раз обещает Белозор угостить нектаром, значит, угостит: он – цветок.

Они долго шарят в его цветке, осыпаются его

пыльцой и, чумазые, спрашивают:

   – Ты говорил нам о нектаре. Где же он у тебя? Мы не нашли.

– Неужели? – удивляется Белозор.

Он знает, что в его цветке нет нектара, но удивленно взмахивает листочком. Он один у него посредине голого стебля. У земли еще есть листочки, но посредине стебля один, и он им взмахивает:

– Что вы говорите! А эти светлые– капельки на моих тычинках разве не нектар?

   – Какой это нектар, это так, шишечки какие то,– говорят бабочки и пчелки и улетают, а Белозор закрывается: его опылили, и он теперь может ждать, когда созреют его семена.

На следующую весну он опять поднимет над собой белый красивый цветок и начнет, как и другие цветы, зазывать к себе бабочек и пчелок:

   – Летите ко мне, я угощу вас нектаром.

И они будут лететь, потому что знают: цветы не лгут, а Белозор – цветок. Они прилетят и опылят его. За лето на нем вызреют семена, из которых потом вырастут новые белозоры.

Вот он какой, Белозор, приспособился и живет среди цветов луга. Приспособился и – живет, обманщик.

ПЕТРОВ КРЕСТ

В орешнике под землей жил в вечной темноте Петров Крест и был доволен. Когда еще был семечком, зарылся он в землю, присосался к корню Орешника и с той поры пил его соки и говорил самому себе:

   – И под землей жить можно.

И жил, с каждым годом присасываясь к корню Орешника все новыми и новыми присосками. Но иногда ему вдруг становилось тоскливо под землей, и у него появлялось желание подняться наверх, где живут все, подняться, чтобы показать им, что он тоже есть и что он тоже может цвести,

И он поднимался. "Бледный, вылезал он из-под земли, жмурился от света, крепко держа над собой упругую кисть пурпурных цветов. Он держал ее так, словно боялся, как бы кто не отнял ее у него.

Цветы глядели на него недоуменно. Он был не похож на них. У него были белые, совершенно белые листья. Таких листьев поблизости ни у кого не было.

Многие спрашивали у него:

   – Ты почему с такой натугой держишь свои цве– цы и почему ты такой бледный? Тебя что-нибудь пугает? Не бойся, тебя никто не обидит.

Но он боялся. Он был уверен, что кто-нибудь обязательно позавидует его цветам и сорвет их раньше, чем шмели опылят их. Он ни с кем не разговаривал, и потому никто никогда не слышал, какой у него голос. Поговорить ему хотелось, хотелось рассказать о себе и с кем-нибудь подружиться. Но ему было страшно: – услышит Орешник его голос и скажет всем:

   – У него ничего нет своего. Он живет моими соками.

И станет стыдно, захочется поскорее уйти под землю. И потому он молчал. Пусть лучше думают, что он такой неразговорчивый, чем вдруг узнают все, что он не сам добывает себе пищу, а кормится соками Орешника.

Поглядывая по сторонам, он слушал, как ползают по его цветам шмели, опыляют их. Радовался: созреют у него семена, рассеет он их вокруг и уйдет под землю, и опять будет самим собой.

И было всегда так: созревали семена, разбрасывал он их и переставал быть видимым. Цветы смотрели туда, где он только что стоял, спрашивали друг у друга :

   – Где он? Куда он мог деться?

А он в это время присасывался к корню Орешника еще одной присоской, втягивал в себя новый глоток его соков, говорил:

   – Ив темноте жить можно.

Недавно он умер. Но в орешнике остались и живут у чужих корней его дети. Когда они появляются весной, все глядят на них и удивляются:

   – Почему они такие бледные?

И спрашивают друг у друга:

   – Почему они всегда молчат?

И не догадывается никто в роще, что бледные и молчаливые они потому, что боятся, как бы не увидели и не услышали их деревья, у корней которых прижились они, и не объявили всём:

   – Не разговаривайте с ними. Они живут нашими соками.

И тогда нужно будет от стыда прятаться в землю.

СКАЛОЗУБ И РЫБА-МУХА

Есть у Рыбы-Мухи сосед. Скалозубом зовут его. Нос у него длинный, на птичий клюв похож; Оттого и любит Скалозуб говорить о себе:

   – Я не просто рыба, а рыба с клювом.

И еще любит Скалозуб кораллы жевать. Отколупнет кусочек покрасивее и жует, полипа из него выже– вывает, да еще и приговаривает при этом:

   – Еда у меня коралловая.

Рыба-Муха часто у него в/гостях бывает. Приплывет и просит:

   – Покажи, Скалозуб, как ты улиток грызешь?

   – Очень просто: как семечки, – говорит Скалозуб и поднимает со дна моря улитку. Хруп! – улитку съел, скорлупку выплюнул.

   – Вот так и грызу. – И еще одну поднял. Хруп!– улитку съел, скорлупку выплюнул.

   – Ух ты! – ухает Рыба-Муха и шевелит плавничками. – Ну как тебя не расцеловать за это.

И тут же – чмок! – Скалозуба в бочок. Доволен Скалозуб. Еще ретивее улиток грызть начинает, совсем как семечки, – хруп да хруп. А Рыба-Муха знай себе ухает:

   – Ух ты|

И чмок да чмок Скалозуба в бочок. Делает вид, что будто целует его, а сама со Скалозуба блошек-рачков счмокивает. Скалозуб доволен: Скалозуб хвастает:

   – А еще я кораллы жевать умею.

Откусит кусочек покрасивее, жует. Рыба-Муха всплескивает плавничками, ахает;

   – Хороший ты мой!

И – чмок.

   – Ненаглядный ты мой!

И – чмок.

   – Радость ты моя!

И – чмок.

Чмок да чмок, и все в бочок. Скалозубу щекотно. Смеется Скалозуб. Рыба-Муха тоже смеется: еще немножко почмокает и сыта будет.