Текст книги "Горицвет (сборник)"

Автор книги: Владимир Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ЦВЕЛА В ЛЕСУ МАЛЬВА

Расцвела на полянке в лесу Мальва, алая, душистая. Прилетели бабочки, подпудрили крылышки ее пыльцой. Летали потом по лесу, говорили всем:

   – Мальва расцвела. Мальва расцвела – душистая.

Прилетели к ней пчелки. Напились нектара ее. Летали потом по лесу, говорили всем:

   – Мальва расцвела. Мальва расцвела – нектарная.

И захотелось всем в лесу посмотреть, как цветет Мальва. Первым Заяц прибежал. Понюхал и глаза зажмурил – пахнет как! Потрогал лапкой и языком прищелкнул —мягкая какая.

Заяц убежал, Лиса пришла. Ткнулась длинным носом в алые лепестки– понюхала. Лапку протянула – пощупала. Сказала:

   – Не зря говорят: другого такого цветка не найти в лесу.

Лиса ушла, Белка пришла. Понюхала – ух ты! Пощупала – ох ты! Так бы и стояла, нюхала да щупала, если бы не подтолкнул Соболюшка:

   – Уходи, моя очередь.

И Соболюшка долго не застоялся: и его подтолкнули. Все шли на Мальву поглядеть. И все нюхали и щупали ее. Пришел и Барсук. Не хотел идти, да больно много говорят в лесу о Мальве: что лучше ее и цветка больше нет. Пришел поглядеть Барсук, так ли это.

Вышел на полянку, смотрит: стоит посреди нее что-то вялое и на цветок-то не похожее. И это– Мальва!

Поглядеть не на что, а – хвалили. Другие цветы куда лучше.

   – Вот и верь после этого разговорам, – сказал Барсук и ушел.

А Мальва на полянке стоять осталась. И сейчас стоит, захватанная, поблекшая, будто и не цветок вовсе. Заяц прибегал, удивился:

   – И чего я в ней красивого нашел когда-то?

Приходила Лиса и тоже удивилась:

   – Как могла мне нравиться такая!

А Белка, та ничего не сказала. Она только подумала: «Фи, какая... А я ёще прикасалась к ней», – и побежала на речку лапки мыть.

О ЧЕМ СПОРЯТ ЗАЙЦЫ

Задумали зайцы волка казнить. Житья им от него не стало: ест он их и ест. Собрались у старой березы и начали совет держать: где, на каком месте казнить его.

Заяц Длинные Уши сказал:

   – Давайте повесим его у Ванина колодца. Место здесь красивое. Дубовым листом пахнет, и цветов разных много.

   – Ну уж и место выбрал, – сказал заяц с Лысой горы. – Если уж где и вешать волка, так это у нас на горе. На самой макушке. И снизу его видно будет, и сверху, он будет весь на виду. Очень удобное место для кавнй.

   – Нет, – сказал заяц Рваный Бок, – на Лысой горе он быстро высохнет. Надо его повесить посреди Бобровой запруды.

И зайцы заспорили. Такое тут началось: лапами размахивают, друг на друга наскакивают, такой гуд по лесу идет, что не поймешь даже, кто чего кричит.

Так зайцы ничего и не решили в тот день. Не решили и до сегодняшнего дня – все спорят. Как сойдутся, так и начинают спорить:

   – У Ванина колодца, – кричат одни.

   – На Лысой горе, – кричат другие.

   – Посреди Бобровой запруды, – кричат третьи.

Спорят зайцы. Никак договориться не могут, где

волка казнить. А волк знай себе ест их. И не обращает внимания на место. Где поймает, там и съест.

И у Ванина колодца ест.

И у Лысой горы ест.

Одного даже у Бобровой запруды поймал. Ну и съел, конечно.

КОГДА ПОМОЧЬ НЕКОМУ

Услышит, бывало, медведь Тяжелая Лапа как сосед кричит: «Помогите, бьют меня! – лезет поскорее в берлогу. Забьется в угол потемнее, сидит, бурчит:

   – Лес большой. И без меня есть кому помочь Потапу.

И всегда так было: как только услышит, что бьют Потапа, лезет в берлогу. А один раз сам попался. Прижали его медведи из. соседней рощи и ну тузить, под бока подсаживать.

Завопил медведь Тяжелая Лапа:

   – Помогите, бьют меня!

Увидел, что Потап мимо идет, заорал еще пуще:

   – Бьют меня, помоги, Потапушка.

Но Потап сторонкой, сторонкой и ушел н чащу.

Надавали медведи тумаков медведю Тяжелой Лапе и ушли. А медведь Тяжелая Лапа к Потапу побежал. Пришел к нему и ну корить, выговаривать:

   – Что же ты не помог мне? Ты же видел – бьют меня.

   – Видел, – подтвердил Потап.

   – Ты же слышал – зову я тебя.

   – Слышал, – подтвердил Потап.

   – Что же ты не пришел выручать меня?

   – А я подумал: лес большой, и без меня есть кому помочь тебе. И прошел мимо.

Почесал медведь Тяжелая Лапа шишку над глазом, сказал:

   – Ты уж если услышишь в следующий раз– кричу я, беги скорее. Ты так всегда думай: кроме тебя мне помочь некому.

Бежала Лиса мимо берлоги медвежьей. «Дай, – думает, – погляжу, что медведь делает». Заглянула в щелку, а медведь сидит за большим столом и большой ложкой из большой миски мед ест.

Потянула Лиса дверь на себя, а она закрыта. Тук– тук – она тогда лапкой, а сама все в щелку смотрит, что медведь делать будет.

Вскочил медведь из-за стола, оттащил миску с медом в дальний угол, прикрыл ее лопухом и уж только тогда голос подал:

   – Кто там?

   – Я это, Иваныч, – Лиса. В глаз что-то попало мне. Погляди, пожалуйста.

Впустил медведь Лису в берлогу. Глядит ей в глаз, а он чистехонек, ну даже самой крохотной пылинки в нем нет. А Лиса говорит:

   – Ты лучше, Иваныч, смотри, чтобы мне к тебе второй раз этакую даль не тащиться.

А сама думает: «Как же это косолапого заставить медком меня угостить?» И тут затирикал Сверчок в углу:

   – Тир-рик... Тир-рик...

Навострила Лиса уши:

   – Что, что?.. Ну и что? Его миска. Он куда хочет, туда и ставит ее.

   – О чем это ты?—спросил медведь.

   – Да вон Сверчок мне говорит,—отвечает Лиса,– что ты миску со стола в угол составил и лопухом прикрыл. А я ему и говорю: Иваныча миска, а он свою миску куда хочет, туда и ставит.

   – Верно ты говоришь. Какое дело Сверчку, куда я миски свои ставлю.

А Сверчок опять в углу затирикал:

   – Тир-рик... Тир-рик...

И опять Лиса уши навострила, будто слушает.

   – Что? Что? Ну и что? На то и миска, чтобы в ней держать что-то.

   – О чем это ты? – насторожился медведь.

   – Да все Сверчок этот. Говорит, что у тебя в миске – мед. А я ему и говорю: «Ну и что? На то и миска, чтобы в ней держать что-то».

   – Верно говоришь. Какое дело Сверчку, что я держу в своих мисках.

И опять Сверчок в углу затирикал:

   – Тир-рик... Тир-рик...

И опять Лиса уши навострила, будто слушает:

   – Что, что?... Ну, это ты брось. Не такой Михайло Иванович медведь, чтобы скряжничать... У него натура широкая, он каждого пригреть и приласкать норовит.

   – О чем он там еще? – громыхнул медведь басом.

   – Да говорит что ты это от меня мед спрятал, чтобы не потчевать меня.

   – Вот брехун, возмутился медведь и грохнул на стол миску с мёдом. – У меня и в мыслях не было такого. Садись, угощайся.

Сидела Лиса за большим столом, ела большой ложкой из большой миски мед, а Сверчок тирикал себе в углу свою всегдашнюю песенку. Слушал его медведь и думал: «Какие квартиранты бывают... Живет в моей берлоге, моим теплом греется и выдает мои тайны. Ну погоди, вот Лиса уйдет, доберусь я до тебя, предатель...»

НЕБЫЛЬ

Пришла к Ежику старость и пригнула его к земле, старичком сделала – стареньким-стареньким. Глянешь на него и удивишься – и как в нем еще душа, в таком хилом, держится. Кажется, вздохнет сейчас еще раз, а уж еще раз вздохнуть и силы не хватит.

Но хватало у Ежика силы не только на новый вздох, но и на сказку. Уйдут молодые ежики на охоту, кликнет он к себе ребятишек, предупредит:

   – Ну, у меня не шалить и не содомить. Сидеть тихо.

И начнет им разные лесные истории рассказывать. Жил он долго, повидал много, слушай только. А как– то сбежались к нему ежата, сказки ждут. Он и говорит им:

   – Расскажу я вам, ребятки, сегодня о себе самом Вы знаете, какой я когда-то бедовый был да сильный.

у-у-у! Бывало, наколю на себя осенью десятка полтора яблок и цесу их домой и хоть бы мне что.

Слушают его ежата и пересмеиваются между собой: ну ведь это же небыль. Шутит дедушка Ежик. Где уж ему полтора десятка яблок на себе унести, когда его и одно к земле придавит. Дышит чуть, а тоже хвастается – полтора десятка! Куда ему, ветхому такому, яблоки носить.

А Ежик щурит маленькие глазки, рассказывает:

   – А вы знаете, ребятки, сколько во мне когда-то прыти было, у-у-у! Один раз поймали меня школьники и унесли к себе в живой уголок. Забыли вечером дверь закрыть, я и убежал. И всю ночь по степи бежал, пока до дому не добежал.

Слушают его ежата и пересмеиваются между собой: ну ведь и это небыль. Шутит дедушка Ежик. Где уж ему пробежать столько, когда он вон чуть сидит даже. Дохни на него, посильнее, он и повалится. А тоже хвастает – всю ночь бежал.

А Ежик щурит маленькие полинявшие глазки, рассказывает:

   – А какой я на озорство гораздый был, у-у-у! Расшалюсь, бывало, ну прямо на голове хожу.

Слушают его ежата и пересмеиваются между собой: ну ведь небыль же и это. Шутит дедушка Ежик. Какой из него озорник, где уж ему на голове ходить, когда уж он на ногах без помощи стоять не может, а хвастается.

И чтобы уличить Ежика во лжи, спросил его Ежонок:

   – И когда же это было, дедушка Еж?

   – Когда я молодым был,– ответил Ежик.

И прыснули ежата в ладошки —ну ведь небыль же и это. Шутит дедушка Ежик. Никогда он молодым не был. Они уж вот с весны живут, и всё время он старенький-старенький. Ох, уж эти старики, как они хитро шутить умеют. Наскажут такое – только слушай. Молодым, говорит, был. И кто ему поверит?

БРАНИТ ЛИСА МЕДВЕДЯ

Повадился медведь Тяжелая Лапа к Лисе в гости ходить. Не успеет через порог перевалить, а уж спрашивает :

   – Чем ты меня, Лиса, сегодня потчевать будешь?

Так и хочется Лисе крикнуть:

   – Колом по башке.

Совсем медведь одолел ее. Но как крикнешь? Он – медведь. Он такое с тобой сотворить может, что и голоса навсегда лишишься.

Крепится Лиса, хоть и надоело ей кормить медведя. И вот как-то поймала она куропатку в роще, ощипала ее, только есть собралась, а медведь лезет через порог.

– Здравствуй, Лисонька.

И за стол вдвинулся:

   – Ну чем ты меня сегодня потчевать будешь? Готов я.

«Ну, – думает Лиса, —была не была, а сейчас я тебе все, косолапый, скажу. Хватит тебе объедать меня».

И сказала:.

   – Бессрамный ты, ни стыда в тебе, ни совести. За космы бы тебя да мордой в грязь.

И поднялся медведь Тяжелая Лапа во весь рост:

   – Что?!

Тут же у Лисы и сердце в пятки ушло. Совсем она

иным голосом заговорила:

   – Совести, говорю, в тебе нет. Не мог ты разве раньше прийти? Уж я ждала тебя, ждала... Куропатку вон ощипала.

   – А, ну тогда другое дело, – опустился медведь на лавку и куропатку к себе придвинул.

Наклонился над нею, приглядывается, с какого конца есть ее. Жалко Лисе куропатку стало. «Ну,– думает, – сейчас уж я тебе все скажу, косолапый. Пора тебя отучить от моего дома, дармоеда».

И сказала:

   – И все же ни стыда в тебе, ни совести. Что ты на мою куропатку глаза пялишь?

   – Что?! – забасил медведь и с лавки приподнялся.

И опять у Лисы сердце в пятки ушло. Совсем она иным голосом заговорила:

   – Бессовестный, говорю, что ты на мою куропатку смотришь? Ее поскорее есть надо, а ты глядишь только.

   – А> ну тогда другое дело, – прогудел медведь и съел куропатку. Поднялся из-за стола и пошел к порогу.

«Ну, – думает Лиса, – уж сейчас я тебе, косолапый, все скажу. Оставил меня голодать».

И сказала:

   – Не приходи ко мне больше, окаянный.

   – Что?! – повернулся медведь Тяжелая Лапа.

И сразу понежнела Лиса:

   – Не приходи, говорю, ко мне больше поздно так. Уж я всегда жду, жду...

– А, это другое дело, – прогудел медведь и головой покачал, – ох, и язык у тебя острый, так и колется... Ну уж ладно, так и быть, я завтра пораньше приду.

И пришел. Только Лиса гуся разделала, а он лезет через порог, кряхтит.

   – Чем ты меня, Лисонька, сегодня угощать будешь?

Лиса покраснела вся от гнева:

   – Колом по башке, – кричит.

   – Что?!– возвысился над нею медведь.

И простонала Лиса:

   – Колом по башке, говорю, угостила бы тебя, если бы не люб ты был мне, а то вон гуся приготовила.

– А, – прогудел медведь Тяжелая Лапа и вдвинулся за стол, – а я уж думал... Ну, где твой гусь-то?.. У, мясистый какой. Волоки его сюда скорее, готов я.

КОЛЕТ БУРУНДУК ОРЕШКИ

Заболели у Бурундука зубы, тяжело ему стало орешки грызть. Попробовал камешком колоть их, лапки отшиб. Увидел, Белка по веткам кедровым скачет, позвал ее.

   – Зубы, – говорит, – у меня болят. Давай, ты мне будешь орешки грызть, а я тебя буду кормить за это.

Согласилась Белка. Усадил ее Бурундук за стол, орешками потчует:

   – Сперва сама поешь, а потом уж мне грызть будешь.

Наелась Белка, стряхнула скорлупки ореховые с груди, спрашивает:

   – Сколько тебе на день орешков нужно?

   – Да пятьдесят разгрызи и хватит мне, – сказал Бурундук и насыпал перед Белкой горку орешков. – И не спеши, я тебя не тороплю. Как управишься. Сам

знаю – нелегкое это дело.

Подсела Белка к орешкам – хруп, хруп, – нахрупала пятьдесят штук, придвинула к Бурундуку:

   – Ну вот, тебе на день хватит. Ешь, а я побегу поиграю.

Взбежала по кедру на макушку и ну по веткам скакать. И призадумался тут Бурундук, раскинул умом. Нет, думает, плутовство это: час работать, день гулять. Он думал, что Белка весь день будет ему орешки грызть, а она за полчаса управилась.

И сказал Бурундук Белке:

   – Не нужна мне такая помощница: ты на меня всего полчаса трудишься, а я тебя весь день корми.

   – Так я же тебе на весь день орешков нагрызаю, тебе же больше не надо.

   – Все равно плутовство это, – сказал Бурундук и прогнал Белку.

И теперь по всем дням сидит Бурундук у пенечка и колет на нем орехи камешком. Один раз попадет по ореху, а три раза по пальцам. Плачет от боли, а Белку не зовет: уж больно быстро она с работой управляется, за что ее кормить?

ИМЕНЕМ ОТЦА

Жил в степи Хорь. Бывало, стоило ему только высунуть голову из норы, как все суслики прятались. Больно он ловко расправлялся с ними. Где найдет, там и придушит.

   – Будешь, – говорит, – знать, как таскать зерно с колхозных полей.

Вот какой это был Хорь. По всей степи о нем слава добрая шла. По сто двадцать сусликов в год съедал, а душил еще больше. Но и он жил-жил да и умер. А сын и теперь живет. Но он совсем не в отца пошел. Ленивый – жуть. Только отцом и славен.

Придет к какому-нибудь хорю в гости и говорит:

   – Ты знаешь, у меня отец какой был?

И начинает об отце своем рассказывать. Рассказывает-рассказывает и вдруг спросит:

   – У тебя не найдется поесть чего-нибудь? Что-то проголодался я будто.

Как не угостить чем-нибудь сына такого знаменитого отца. А Хорек поест, скажет:

   – Да, великим Хорем отец мой был.

И опять начинает об отце рассказывать. Рассказывает-рассказывает и спросит между прочим:

   – А у тебя не найдется чего-нибудь в дорогу мне, а то вдруг поесть захочу.

Так и ходит по гостям всю свою жизнь; сегодня к одному, завтра к другому. По всей степи известен, как и его отец. И когда видят хори, идет он, говорят своим детям:

   – Вон идет тот самый Хорек.

   – Какой?

Да который именем своего отца кормится.

А сын великого Хоря останавливается возле кого-нибудь и говорит: – Ты знаешь у меня отец какой был?

Но все уже знают, зачем он говорит это, и несут угощение: нельзя же отказать в еде сыну такого знаменитого отца.

АКУЛА

Жил-был кит. Звали его Кашалот. Вместе с ним в том же океане жила и Акула. У нее была большая пасть и крепкие зубы. Была она жадная, загребистая. Хапала своей пастью все, что попадало на глаза. Увидит, плывет что-то, и сразу —: хап! Съестное, несъестное – хап! Сперва хапнет, а потом почувствует, что есть нельзя, выплюнет. Где она появлялась, все хоронились кто куда, а она плыла с разинутой пастью и хапала, хапала, хапала все, что встречалось на пути.

Соседка она была беседливая и часто приплывала к киту посумерничать. Лежала, покачивалась на волнах, смотрела, как он отцеживает из океанской воды креветок, думала: «Вот простофиля: хватать надо, а он цедит, цедит...»

И спрашивала с прдковыркой:

–. Ты все цедишь?

– Цежу, – отвечал кит и спрашивал в свою очередь: – А ты все хапаешь?

Акуле это слово не нравилось, и она поправляла Кашалота:

   – Не хапаю – хватаю.

Иногда она говорила киту:

   – Шальной ты какой-то. Сам длинный, а ум короткий. Иметь такой захватистый рот и выцеживать креветок. Мне бы такую пасть, как у тебя, я, знаешь; сколько нахватала бы всего.

Цо она и своей пастью хватала немало. Кит сколько раз предупреждал ее:

   – Ох, ты и дохапаешься когда-нибудь.

А она отмахивалась от него:

   – В океане мне, кроме тебя, бояться некого. А ты обидеть не можешь, я знаю.

И распахивая пошире огромную зубастую пасть, хапала, хапала, хапала все, что встречалось на пути.

По утрам она поднималась из глубины наверх и смотрела на красное солнце. Эх, дотянуться бы до него, отхватить бы кусок поувесистее, узнать, какое оно на вкус, это солнце.

По нескольку раз на день она разгонялась изо всей силы и, выныривая из океана, кидалась в небо. Но солнце было высоко, и Акула напрасно щелкала зубастой пастью.

Звезды она не любила: мелкие, как креветки. Их пусть кашалот выцеживает.

   – Мне звезды не нужны, – говорила акула. – Мне бы солнца кусок.

Но вместо солнца хапнула она однажды крючок с наживкой. Сперва хапнула по привычке, а потом почувствовала, что есть нельзя, хотела выплюнуть, да не смогла: крепко вцепился крючок в желудок.

Лежала акула на мокрых досках палубы и глазом смотрела на солнце. Всю жизнь она мечтала дотянуться до него и попробовать, какое оно на вкус.

Акула разевала зубастую пасть, но солнце и теперь было слишком далеко.

ОТУЧИЛСЯ

Навадился медвежонок Ивашка выпрашивать все у Мишука. Что ни увидит у него, сейчас же лапу тянет – дай. Надоело это Мишуку. И решил он полечить его от этой йривычки. Приходит к нему и говорит:

   – А сегодня мне мать дала...

А Ивашка и дослушивать не стал, чего же мать Мишуку дала, поскорее лапу вытянул:

   – Дай мне, Миша... Ну хоть немножко.

А Мишуку только этого и надо – чтобы попросил он.

   – Зачем же, – говорит, – немножко. Если уж делиться, так честно – поровну.

Размахнулся и шлепнул Ивашку по шее.

Ты чего дерешься? – возмутился Ивашка и уже кулаками замахал было.

Но Мишук остановил его.

   – Не дерусь, – говорит, – а делюсь. Мне мать сегодня два раза по шее дала. Я тебе честно, как обещал, половину отдал. Я всегда тебе все даю, что ты просишь.

Сказал и домой пошел. Дня через три встречает Ивашку на просеке и говорит загадочно:

   – А у меня есть...

А Ивашка, как всегда, и дослушивать не стал, что же есть у Мишука, поскорее лапу вытянул:

   – Дай и мне, Миша... Ну хоть Немножко.

А Мишуку только этого и надо. .

   – Зачем же, – говорит, – немножко. Если уж делиться, так честно, чтобы и у тебя столько же было.

Дал Ивашке по затылку палкой, аж гуд по лесу пошел.

   – Ты чего дерешься? – возмутился Ивашка и замахал было кулаками.

Но Мишук остановил его.

   – Не дерусь, – говорит, – а делюсь. Ты же сам просил дать тебе, что у меня есть. У меня есть шишка на голове. Вот и у тебя теперь есть она. Я же всегда тебе все даю, что ты у меня просишь.

Сказал и пошел домой. А вчера увидел Ивашку в малиннике и говорит:

   – А у меня есть...

Как услышал это Ивашка, так и лапами замахал.

   – Мне, – кричит, – ничего не надо, у меня у самого все есть.

О ПНЕ И ЕЖИКЕ

На тропинке в роще стоял, и давно уже, старый престарый пень и мешал всем: обходить его все время стороной надо было. Шел как-то мимо него Медведь, остановился:

   – Эк пень не у места стоит как. Убрать бы, да он вон большой какой, не сдюжить мне с ним. Да и не– можется мне сегодня что-то.

Медведь прошел, Волк на тропу вышел. Пощелкал на пень зубами:

   – Все стоишь? Ух, как надоел ты мне.

А столкнуть пень с тропы и не попытался даже: что без толку пытаться, когда он вон какой – в два обхвата. Будешь возле него топтаться, пупок надрывать.

Волк прошел, Барсук на тропу вышел. Поглядел на пень, головой покачал:

   – Как ты мешаешь всем.

А столкнуть пень с тропы и не подумал даже.

Если уж Медведь с Волком прошли мимо, то где уж ему, Барсуку, справиться.

И случилось той тропой Ежику пробегать. Увидел он пень, остановился.

   – Чего это он здесь стоит? Убрать его надо.

Уперся грудью, пень и повалился. Внутри-то он,

оказывается, иструхлявел давно, никакой в нем тяжести не стало. Откатил его Ежик в сторону, стоит

отряхивается, в порядок себя приводит, а Барсук идет:

– Это ты его?

   – Я.

   – Как это тебе удалось? Он же вон большой ка– кои.

   – Так он весь давно отрухлявел. Я его толкнул, он и повалился.

Барсуз прошел, Медведь на тропу вышел.

   – А где же пень, что стоял здесь?

– Да я его вон, в сторону откатил, – показал Ежик.

Удивился Медведь:

   – Как же это ты сдюжил с ним? Он же вон с виду тяжелый какой.

   – А я о тяжести не думал, – говорит Ежик. —

Я смотрю – мешает он всем. Дай, думаю, попробую– толкнуть. Толкнул, он и повалился. Оказывается, пень давно отрухлявел изнутри, никакой тяжести в нем нет.

– Смотри, – стоял Медведь перед Ежиком и скреб

в затылке, – как оно бывает: думаешь – пень, думаешь – сила, а он уж внутри труха давно, толкни и повалится. Вот только догадки не всегда хватает толкнуть его.

III

ДАР ПОЛЁТА