Текст книги "Наивный наблюдатель"

Автор книги: Владимир Моисеев

Но пришел день, когда Горский спросил:

– Как поживает твой мыслик?

– Который именно? – переспросил Зимин.

– Я спрашиваю про фрагмент Магистра.

– В-первых, ты лучше меня знаешь, что отожествлять мыслика с человеком-оригиналом нельзя. Да, квантовый компьютер творит чудеса. Но я бы не стал утверждать, что фрагмент Магистра научился «думать». Правильнее было бы употребить слово «вспоминать». Фрагмент признался, что после записи он научился получать новую и полезную информацию о внешнем мире из своих воспоминаний. Понимаешь, ему нравится отыскивать в давно минувших событиях крупицы знания о вечной жизни.

– То есть из той информации, которую мы успели разместить в его памяти.

– Иногда у него и в самом деле получается забавно. Так и должно было быть. Из всех человеческих эмоций доступным ему остался только смех, остальные заменены эрзацами или демонстраторами. Ты даже представить не можешь, какой приступ удовольствия он испытывает, когда получает возможность прокомментировать событие типовым смайликом – характерным знаком из набора стандартных эмоциональных проявлений. Для него это единственная оставшаяся связь с прежним миром, когда он еще был человеком. Оказывается, фрагменты изо всех сил стараются оставаться людьми. Я этого не ожидал.

– Как ты думаешь, воспоминания действительно так важны? – спросил Горский.

– Наверное. Все уже случалось когда-то. Новое – это хорошо забытое старое. Устойчивое словосочетание, я так часто слышу его и произношу сам, что почти смирился с его истинностью.

– Но я не понимаю, как воспоминания могут помочь в познании окружающего мира?

– Самым удивительным и непредсказуемым образом. Например, фрагмент вдруг обнаружил фундаментальное отличие информации от знания. Оказалось, что это совсем разные вещи. Открытие его насмешило. Он использовал целую кучу смайликов. Хотя бы потому, что в прежней, «нормальной» жизни подобные выводы ему в голову никогда бы не пришли. А сейчас и головы нет, а мысли появились. Или, скажем, понимание термина «интересно». Оно изменилось. Раньше все было проще – интересными были польза и удовлетворение: выгода, секс и власть. Казалось, что эти ориентиры человеческих устремлений останутся вечными и непоколебимыми, но не тут то было, отныне у фрагмента появились совсем другие стимулы, не связанные с жадностью. А ведь выгода, секс и власть – это всего лишь жалкие проявления жадности, так считает сейчас компьютерный фрагмент Магистра.

– Не понял, причем здесь воспоминания? Может быть, это заработал индуктивный контур?

– Воспоминания о почти олигархе помогли фрагменту прийти к выводу, что необъяснимая тяга к бессмертию – всего лишь глупое проявление жадности. А ведь сначала он считал, что приобрел за бесценок очень ценную вещь. Но особенности его нового существования заставили его усомниться в этом. Вот тут он и понял, что информация и знания – это разные вещи. Более того, научился без труда отличать одно от другого.

– Это печально, – расстроился Горский. – Я думал, что эксперимент можно начать уже на следующей неделе. Но если я тебя правильно понял, с моделью психики еще надо поработать. Долго?

– Мы не все смогли предусмотреть.

– Ты считаешь, что пока еще нельзя прерывать связь фрагмента с мозгом пациента?

– Я поговорил с самим Магистром. Мы обещали, что его сознание будет размещено в сети только после смерти, однако он утверждает, что «ощущает» интеллектуальную активность фрагмента. Это нехорошо. Он не сомневается, что электронная версия полностью подчинила его волю и тело, несмотря на то, что я не сообщал о локальной связи его мозга и фрагмента. По теории он не должен был знать о взаимодействии, однако чувствует его. Магистру новое состояние понравилось. Он считает свою раздвоенность полезной. У него появилось чувство защищенности и уверенности. Ему теперь на все наплевать, мирские дела кажутся мелкими и пустыми по сравнению с вечностью, которую он вот-вот обретет.

– Так пойдем ему навстречу!

– К сожалению, радостное и возбужденное состояние у клиента продолжалось недолго. Начались видения. Теперь я вынужден часами выслушивать его длинные рассказы о бедах и испытаниях, с которыми он сталкивался в своей бурной жизни.

– Фиксируй, это бесценный материал, который мы должны будем записать в память модели.

– Сомневаюсь. Реальность и вымыслы переплетаются у него самым причудливым образом. Отделить одно от другого крайне сложно. Я не могу понять, действительно ли Магистр верит в то, что с ним происходили все эти странные события, которые больше похожи на бред, или он пытается запутать нас.

– Это не принципиально, твое дело поддакивать.

– Странно, но механизм воздействия фрагмента на мозг человека-оригинала остается непонятным. Однако влияние существует и довольно легко фиксируется.

– А у других людей-оригиналов этот эффект замечен?

– Да. Сходные проявления наблюдались и у других пациентов. Внезапные ложные воспоминания, фантомные видения. Я записал десяток подобных проявлений, можно будет использовать эти записи при дальнейшей работе, правда я плохо понимаю, как это может нам помочь. Но, повторяю, причины возникновения лишенного четкой структуры бреда пока еще остаются непонятными.

– Хорошо, что мы всех их изолировали в санатории.

– Возможно эффект и не связан с экспериментом. Я склоняюсь к мнению, что таково нормальное состояние мозга наших пациентов. Надо это проверить.

– Почему бы не использовать в качестве контрольного эталона разум майора Кротова? – сказал Горский, ехидно ухмыльнувшись. – Кстати, отличная идея! Начальник для этой цели подходит наилучшим образом. Вряд ли кто-то захочет записать твое или мое сознание. Этот проект создавался для выдающихся людей. А они все немного Кротовы. Лучшего экземпляра для сравнения не найти.

– Насколько мне известно, никто не исследовал мозг майора Кротова профессионально.

– Не было необходимости. Понятно, что занятие это бесперспективное и не имеет практической ценности.

– А вот нам понадобилось.

– Прошу тебя, никому об этом не говори, подумают, что мы бездельники.

4. Вещь шарообразная

Симпатия, которую Зимин в глубине души испытывал к главному менеджеру лаборатории майору Кротову, не могла быть объяснена разумными причинами. В теплых и по-своему добрых глазах этого поразительного человека было что-то притягательное, недоступное рациональному анализу, запрещающее подозревать его в способности к жесткому реагированию на кощунство по отношению к новой науке. Нет, конечно, Зимин понимал, что за любые слова, произнесенные им в присутствии майора Кротова, если, конечно, их нужно будет посчитать кощунством, ему придется отвечать. Но он надеялся, что спрос будет не злой, не фанатичный, а взвешенный и справедливый, в рамках действующего законодательства. Однако, с другой стороны, Зимин достаточно адекватно оценивал свое место в Институте, чтобы не вести с майором Кротовым отвлеченные философские беседы. Нельзя было вот так, ни с того ни с сего, обрушивать на этого исключительно положительного человека, какой бы смысл ни вкладывать в это непростое понятие, потоки неотредактированных предположений и идей.

Зимин догадывался, что не сможет рассчитывать на взаимность, это было бы непорядочно с его стороны. Могло сложиться неверное впечатление, что он пытается с помощью коварства и подстрекательства завербовать майора Кротова, сделать соучастником своих игр разума. Естественно, вопреки убеждениям, не спросив согласия. Это можно было бы посчитать предательством.

Нет и нет, при современном понимании науки, когда даже утверждение о том, что Земля шарообразна, может быть весьма опасным, работа главного менеджера нового научного проекта могла достаться только кристально чистому человеку, которым, вне всяких сомнений, был майор Кротов. Уже одно то, что наряду с новой наукой: астрологией, парапсихологией, психологией внутренних планет, основами магии, и искусством телекинеза, майор оставлял за авторами право упоминать о гравитации и электричестве, делало его если не героем, то, по крайней мере, подвижником. Подставлять его под удар было бы верхом безответственности.

Обычно майор Кротов относился к интересу Зимина к старой науке с легкой иронией. Как к фрондерству или детскому чудачеству. Но на этот раз статья о психологии потребления, в которой Зимин рассмотрел мотивацию поведения людей, страдающих выраженным комплексом неполноценности, вызвала у него раздражение.

– Никогда не понимал вашей склонности вступать в дискуссии по любому поводу. А ваши ссылки на логику откровенно смешны, – произнес майор Кротов.

– Вот как? – удивился Зимин. – Почему?

– Все мы, сотрудники Института, пользуемся логикой, она позволяет нам сравнивать и строить параллели. Но мы понимаем, что логика имеет шарообразную форму. Как в космосе нормальной формой является шар, так и логика, как обособленное явление – есть шар. Каждая точка зрения имеет свою противоположность, свой полюс. Споры начинаются, когда оппонент не понимает доводы другого – так как они за горизонтом его восприятия, он их «не видит». Кроме полюсов, имеются всевозможные сочетания точек зрения и аргументации, как на заданном уровне, так и на многих других, отличающихся по глубине понимания проблемы…

– Не стал бы свое незнание объявлять особой логикой. Разумнее, пожалуй, было бы выслушать человека, который в данном вопросе разбирается лучше нас с вами, – Зимин постарался быть максимально корректным, спор ему представлялся бессмысленным.

– Несогласие не означает, что позиции спорщиков противоположны. Логика потому и объемна, что в ней присутствует измерение глубины позиции. Чем глубже, тем ближе к центру, к единственному значению.

– Эти утверждения будут верны, если заменить слово «логика» словом «представление». Но логика не связана с представлениями людей. Формальная логика – есть конструирование и исследование правил преобразования высказываний, сохраняющих их истинностное значение безотносительно к содержанию понятий, входящих в эти высказывания.

– Послушайте, Зимин, шарообразность логики очень полезная штука. Всегда можно придти к одинаковому выводу, но противоположному по значению. Суть таких парадоксов – относительность логики. Вы смотрите с одной стороны, но я – то с другой. Как нам понять друг друга? Я предлагаю искать горизонт.

– Простите, это как?

Зимин загрустил. Он понял, что сейчас ему придется выслушать идеологически выверенные доказательства важности шарообразности логики. Не было сомнения, что целью подобных философских построений была попытка (пока еще только попытка, несмотря ни на что, всего лишь попытка) покончить с наукой. Ох, как не хотелось Зимину обсуждать проблемы шарообразной логики. Новую науку он не признавал. Держал фигу в кармане. Но он понимал, что избежать спора не удастся. Можно было пропустить мимо ушей «философию» начальника, но для этого надо было обладать чувством самосохранения, которым Зимин похвастаться не мог. Наоборот, он был излишне словоохотлив. Часто в ситуациях, когда ему следовало промолчать, он ввязывался в бессмысленные дискуссии. Но в данном случае он поступал правильно, спор помогал выполнить поручение Горского разобраться с особенностями мышления Кротова.

– Вот пример, – сказал майор Кротов, он не обратил внимания на терзания Зимина, потому что ни на миг не сомневался в своей победе. – Посмотрите из Москвы на город Лондон – для вас он будет расположен на западе, а для человека из Нью-Йорка на востоке. Кто же из вас прав? Оба, если признаете существования шарообразной логики.

– Нет, это только представления, – не сдержался Зимин. – Логика как наука изучает способы достижения истины в процессе познания опосредованным путём, из знаний, полученных ранее, а не из чувственного опыта. Это правила, которые не зависят от местонахождения и точек отсчета. Логика подсказывает, что в Москве Лондон расположен западнее, а в Нью-Йорке восточнее.

– Логика бесполезна без точки отсчета, – нахмурился майор Кротов. – Без точки отсчета она не принесет нам никакого полезного результата, так как ее не к чему будет прикладывать, и нечего будет развивать.

– Дело в том, что логика это не сборище «правильных» знаний. Это всего лишь инструкция для выводов. Как только вы говорите об обязательности точек отсчета, вы сразу переходите от логики к представлениям.

– Не путайте меня. Логика – это инструмент. Если прикладывать ее к разным предметам или разным местам одного предмета, мы получим разные результаты.

– Логика – один из способов мышления. Проблемы с Лондоном возникают, когда люди не пользуются логикой. При помощи логики местоположение Лондона может быть точно установлено – западнее Москвы и восточнее Нью-Йорка.

– Я настаиваю на шарообразности логики.

Зимин почувствовал, что устал.

– Пример с Лондоном показывает не тупость людей, а то, что вопрос был поставлен некорректно. Логика похожа на таблицу умножения. Она объективна, независимо от отношения к ней. Если вы говорите, что дважды два равно пять, виновата не шарообразность таблицы умножения. Это просто ошибка. Но вы всегда можете обосновывать свои представления, не обращаясь к логике. Это ваше право. Противопоставление представлений и логики на самом деле очень интересная вещь.

– А по-моему это пустая болтовня, – майор Кротов почувствовал, что выигрывает спор.

– Как только число фрагментов превысит десяток, нам придется бороться с их представлениями, потому что только логика позволит нам сохранить хотя бы видимость привычного мира.

– А если не превысит?

– А если превысит?

– А если не превысит?

– Мы зашли в тупик, – констатировал Зимин.

Он закрыл глаза и просчитал про себя до десяти. Что заставило его ввязаться в бессмысленный спор? Хотел ли он переубедить майора Кротова? Ни в коем случае. Более того, он не исключал, что майор Кротов прав, а ошибается он, Зимин, но не смог промолчать. Ему хотелось, чтобы люди не забывали о детерминизме, диалектике, критерии Поппера и законах природы. Он не верил, что новая наука имеет отношение к настоящей науке.

– Чего вы добиваетесь, Зимин. Почему вы все время спорите? Что вы хотите доказать?

– Вы меня неправильно поняли, господин майор. Я не стремлюсь переубеждать кого-то, тем более вас. Пусть логика будет шарообразной, а почему бы и нет? Мое дело напоминать, что отказываться от детерминизма весьма опрометчиво.

– Но статью вы написали не про детерминизм, а про комплекс неполноценности. Почему?

– Мне кажется, что там, в Дирекции, – Зимин ткнул пальцем в потолок, – должны остаться люди, которые понимают, что без старой науки выжить не удастся. Считайте, что я обращаюсь к ним.

– Я передам ваше послание по инстанции.

– Будьте любезны. Ну, я пошел?

– Не задерживаю вас.

Испытывать терпение майора Кротова Зимин не стал, как и не стал дожидаться повторного разрешения отбыть восвояси. Его разбирал смех, он был близок к панике, но ноги его выполнили свое предназначение на «отлично» – он дал деру.

5. О наставниках и учителях

Зимин расстроился и предсказуемо загрустил, его в очередной раз застал врасплох приступ апатии. Он был вынужден признать, что на некоторое время потерял способность пользоваться своим интеллектом. Речь шла не только о текущей работе, он не мог заставить себя даже играть в «судоку». В последнее время после разговоров с майором Кротовым это случалось с ним все чаще и чаще. Надо сказать, неприятное наблюдение. Словно интеллект отказывался функционировать вблизи непосредственного начальника. С этим надо было что-то делать.

Желание забиться в норку было слишком сильным, Зимин решил не противиться ему. Известно, когда мозг отказывается работать, следует довериться инстинкту. Вот он и отправился в столовую. А куда еще?

За тарелкой каши думалось лучше, чем в кабинете.

– Доел пайку? – спросил появившийся невесть откуда Горский.

– Нет. Что-то с этой кашей не так. Подгорела, что ли?

– Какая разница, давай лучше поговорим.

– Ты же знаешь, что я не люблю трепаться во время еды. Это мешает правильно переваривать пищу.

– Никогда об этом не думал, – признался Горский, – А знаешь, может быть, ты и прав.

– Плохо не думать. Это не повод для хвастовства.

– Что-то случилось? Почему ты такой грустный? Могу я тебе помочь?

Вопрос не понравился Зимину, но, подумав, он решил, что будет разумным рассказать товарищу о философском диспуте с майором Кротовым. Одна голова хорошо, две – лучше. Тем более, когда речь идет о талантливом Горском, который неоднократно доказывал, что отвлеченные идеи, которые не касаются его лично, он анализирует особенно классно.

– Нормальные беседы ты ведешь с начальником! Мне бы такое и в голову не пришло, – восхитился Горский, выслушав товарища. – Ты хорошо придумал, безумные разговоры помогут разобраться с его способом мышления. Главное, не забывай записывать.

– Вообще-то это его потянуло на философию, не меня. Со своей стороны я сделал все возможное, чтобы не перетруждать его разум.

– Похвально.

– Честно говоря, Кротов мне иногда нравится. Чуть-чуть, правда, и не каждый день. Однако… Есть в нем что-то от древнего грека.

– Никому больше об этом не говори. Начальники не для того были придуманы, чтобы мы испытывали к ним сильные чувства. Положительные или отрицательные, в данном случае, разницы нет, – сказал Горский твердо. – это нетрудно запомнить.

– Можно подумать, я сам этого не знаю! Но разве тебе самому не кажется, что он немного странный?

– Я о Кротове начинаю думать, только когда от меня этого требует мой долг ученого, и тебе советую поступать так же предусмотрительно.

– Это понятно, но ты мне честно скажи, неужели тебе никогда не казалось, что его мозг работает очень странно, часто совершенно непредсказуемо?

– Не так как у нас? Думал об этом. Несколько раз.

– Вот видишь.

Горский рассмеялся.

– Кротов считает, что это у нас проблемы с головой, он не считает нас нормальными людьми. И знаешь, мне кажется, что он прав. Мы – чужие. Во всем виновато наше образование. Если бы мы не попали к наставникам, были бы нормальными. А так…

Зимин кивнул.

– Есть такое стихотворение, – сказал он. – Но оно про Кротова, а не про нас.

 
Если нету вопросов,
Если прешь напрямик,
Значит, ты на колесах,
Значит, ты – грузовик.
 

– Ловко ты отыскиваешь актуальные стихи, – сказал Горский. – Даже немного завидно.

– Поможет ли мне это умение в жизни?

Оба рассмеялись.

– Вообще-то нам повезло с Кротовым, – сказал Зимин.

– Почему?

– Он о нас заботится.

– Это его работа.

– Именно. Мы могли попасть к начальнику, который постарался бы отбить у нас охоту заниматься наукой.

– Ну, это вряд ли. Наставники слишком много денег и сил потратили на наше обучение.

Разгорелся нешуточный спор о том, можно ли считать благодетелями людей, которые иногда, время от времени, совершают хорошие поступки по приказу начальства или когда им это выгодно? Горский считал, что не следует классифицировать хорошие поступки по надуманным признакам. В конце концов, какая разница, что заставило человека поступить хорошо? Главное, что поступок был совершен. И не важны причины возникновения чего-то хорошего. Как и не важны его последствия. Надо уметь абстрагироваться от неважных деталей. Зимин думал по-другому. Ему почему-то пришло в голову, что однажды и они с Горским могут стать неважными деталями, если не справятся с очередным заданием.

– Я бы на твоем месте не стал с ним фамильярничать. Майор Кротов не из наставников, – сказал Горский. – Об этом не стоит забывать.

– Естественно. Он даже не похож.

Они стали вспоминать времена, когда им впервые посчастливилось встретить настоящего наставника. Это случилось, кажется, во втором классе. Учитель собирался объяснить школьникам какое-то простое математическое действие, сложение, скорее всего. Для этого он придумал очень интересную игру, дул в дудку и размахивал руками.

– Не могли бы вы немного помолчать? – попросил маленький Горский. – Я решаю задачу. Вы мне мешаете.

Учитель удивился.

– Ерунда, – сказал он. – Я не могу мешать ученику. Давай спросим у твоего друга Зимина, мешаю ли я ему?

– Нет. Не мешаете. Я уже решил вашу задачу.

– Я тоже, – признался Горский, не подозревая, что за ними следят люди поважней учителей.

Так они попали к наставникам. Специально обученные люди изымали любителей решать задачки из городских школ и отправляли в специнтернат. Там детям выдавали бумажные учебники и заставляли писать длинные тексты шариковыми ручками. Предметы, которые они изучали назывались потрясающе красиво: арифметика, алгебра, тригонометрия, физика, химия, астрономия, литература. Наставники презирали обучающие игры. Учиться было трудно, но интересно. То, что это страшное везение – оказаться в числе «отселенных», чудом выдернутых из нормальной школы, Горский и Зимин поняли только лет через десять, когда их уже сделали учеными. Теперь они занимались делами, про которые обычным людям знать было не положено.

Да, они занимались исследованиями, смысл которых было бы сложно объяснить даже самым умелым учителям нормальной школы или преподавателям общественного университета. Их бы просто не поняли. Что ж, они стали отселенными. Они знали и умели больше, чем многие из тех, кому не повезло. И это их устраивало. Было в этом не только что-то забавное, но и неискоренимое. Зимин и Горский стали другими, и ничто отныне не могло сделать их обычными, такими, как все.

Об этом отличии от нормальных людей знали лишь сами Зимин и Горский. Непосвященные могли заметить, если бы дали себе труд обратить внимание на их странное поведение, только то, что шутки их были несмешными и непонятными. А шутили они часто и охотно. Но люди, застигнутые друзьями врасплох, смеялись крайне редко. Им оставалось лишь подмигивать друг другу. Не потому, что считали себя слишком умными. Просто признавали, что нормальным людям, далеким от психофизики, они были не интересны.

6. Марго и стихи

Внезапно в столовой стало светлее. Зимин отправил ложку с кашей в рот, разжевал комочки и проглотил. Таинственный свет не пропал, он равномерно освещал помещение. Вокруг что-то явно изменилось, ему стало любопытно.

– Ну что, парни, доели свою кашу?

Зимин оторвал глаза от тарелки. Голос принадлежал приятной на вид брюнетке, которая глядела на него, слегка прищурившись. Это было странно. Ему показалось, что она сердится. Или, по крайней мере, не одобряет его поведения. Но он ничего не делал. Поедание каши здесь явно было не при чем. Получается, ее возмущало что-то другое. Стало понятно, что свет исходит от нее, Зимин слышал про это новое достижение в косметологии, но видел впервые. Он занервничал, женщины его вниманием обычно не баловали.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Маргарита. А для вас, Зимин, Марго. Вы должны запомнить, это не трудно.

– Ух ты! Здорово! Вы знаете, кто я такой? Что же заставило такую красавицу запомнить мою фамилию?

– Личная заинтересованность. Хочу поближе с вами познакомиться.

– Я согласен, – не подумав, ляпнул Зимин.

– А вот давайте без хамства!

– Простите, сорвалось. Чем, собственно, могу помочь?

– Скажу, когда надо будет. Давайте просто поговорим.

Горскому стало скучно. Ему не удавалось вставить ни единого слова, но он и не собирался прерывать их диалог. Не хотелось разочаровывать Зимина. Он знал, что ничего путного из этого знакомства не выйдет.

– Можно я пойду? – спросил он.

– Нет, Горский, останьтесь. Вас никто не отпускал, – сказала Марго раздраженно.

Зимин автоматически облизал пустую ложку, он не привык, чтобы с Горским разговаривали в подобном тоне.

– Сколько можно жрать? – возмутилась Марго. – Заканчивайте, я подожду вас на улице.

– Ну, что скажешь? – спросил Зимин.

– Я знаю, кто она.

– Эта женщина?

– Да. Она подруга майора Кротова.

– Ух ты! Здорово! И что ей от нас нужно?

– Откуда мне знать? Может быть, как золотая рыбка, решила исполнить три наших сокровенных желания.

– Что-то я сомневаюсь, – признался Зимин.

– Ты пессимист.

Нельзя сказать, что Зимин как-то особенно переживал, попадая в нестандартные положения или сталкиваясь с людьми со странным поведением. Скорее наоборот. Эти встречи лишний раз напоминали о том, что люди разные. Зимин догадался об этом сам, еще в школе. Достаточно было сравнить учителей и наставников, чтобы понять это. Пора было признаться самому себе, что поиск отличий в поведении незнакомцев и есть то занятие, которому он хотел бы посвятить жизнь. Неожиданные человеческие реакции на обычные ситуации завораживали его. Он был уверен, что люди никогда его не разочаруют.

Собственно, это была главная причина, по которой он считал себя плохим психофизиком. Вместо того, чтобы в частных проявлениях отыскивать общее и строить теорию интеллекта, применимую к любым подвернувшимся под руку индивидуумам, Зимин с тупым упорством, часто не желая того, обнаруживал досадные частности, которые на корню уничтожали попытки создания научной концепции сознания.

Делился он своими «закрытиями» только с Горским, так что начальство с его исследовательским пороком не было знакомо.

– Твои способности надо бы использовать в мирных целях, – всякий раз озабоченно говорил Горский. – Но как это сделать, мне неведомо!

– Не обращай внимания, – отвечал сконфуженный Зимин. – Такой я противный человек, ничего с этим не поделаешь.

– Не обращать внимания! Легко сказать! А потом ты скажешь: «Я же говорил»!

– Не скажу.

– Обязательно скажешь. На твоем месте любой сказал бы, – отвечал Горский и одобрительно похлопывал друга по плечу.

«Но я не любой», – мог бы ответить Зимин, но молчал, продолжать пустой разговор было бессмысленно и вредно, так научную карьеру не построишь. Впрочем, виноватым он себя не считал, а поэтому оправдываться не собирался. Но он и сам понимал, что разрушительное отношение к теориям говорит о том, что ученый из него не получится, не тот подход к анализу фактов. Скорее уж из него мог получиться писатель, но он не знал, где отыскать людей, которые назначат его на эту должность.

Философские размышления Зимина были прерваны Горским, он грубо дернул его за рукав пиджака.

– Она, вроде бы, обрадовалась, когда увидела нас, – прошептал он. – Не люблю быть полезным случайным людям, тем более подругам майора Кротова. – Но иногда такое случается. Как правило, это заканчивается плохо.

Зимин кивнул головой в знак согласия, можно было не сомневаться, что эта девица принесет им проблемы. Что-то ей было нужно. Что-то по-настоящему важное. Иначе как объяснить, что Марго, она представилась, вроде бы, так, ради разговора с ними согласилась торчать возле кадки с пальмой не менее десяти минут, ожидая, когда они расправятся с котлетами и компотом. Оставалась еще маленькая надежда, что ее заинтересует Горский. Это было бы правильно, потому что из них именно он всегда был человеком общительным и современным. Девицы обычно предпочитали разговаривать с ним.

– Насытились? – спросила Марго и улыбнулась. – Кто хорошо ест, тот хорошо работает!

От этой открытой и искренней улыбки, а в том, что она именно такова, сомневаться, увы, не приходилось, Зимину стало грустно, он понял, что от него потребуют совершить подвиг, чего ему делать не хотелось. За кого же она его принимает?

– А вот и мы, – сказал Горский. – Скучали?

– Нет. Я навела о вас справки, парни. Это потребовало времени. Теперь я знаю о вас больше, чем отдел кадров.

– Ну и как?

– К вам, Горский, у меня больше вопросов нет. Вы нам подходите. С предстоящей работой справитесь. А вот с Зиминым хочу поговорить, кое-чего в вашем досье я не понимаю, какой-то вы странный, скользкий.

– Я?! Скользкий?

– Да, Зимин.

– Никогда не слышал о себе ничего подобного.

– Я люблю быть первой. Поговорим?

– А мне что делать? – спросил Горский.

– Мне все равно.

– Тогда я пойду?

– Хорошее решение.

Горский подмигнул Зимину и ободряюще хлопнул его по плечу. После чего отправился по своим делам, даже не обернулся.

– Я не скользкий, – сказал Зимин.

– Вы любите стихи.

– Все любят стихи.

– Нет.

– Это просто потому, что не все их слышали.

 
Гляжу на желтую листву,
А под ногой шуршит трава.
И мысль приходит в голову:
«А может, ты была права»?
 
 
И я напрасно в прошлый раз
Тебе все это говорил,
И не было блестящих глаз,
И месяц с неба не светил…
 
 
И раз уж разговор таков,
То я скажу, любовь моя,
По правде и без дураков,
Что, в общем, прав, конечно, я.
 
 
Погас костер, сгорев дотла,
И я закончу, пожелав:
Ты будь по-прежнему мила,
А я, как прежде, буду прав!
 

– Это и есть стихи?

– Да.

– Это вы их сочинили?

– Нет, но я имею к ним отношение.

– Теперь окончательно стало ясно, что вы противный, странный и скользкий тип.

Зимин ничего не понял. На всякий случай он спросил:

– Это хорошо или плохо?

– Хорошо, – ответила Марго.

– Вы хотели поговорить со мной? Слушаю.

– Расскажите мне что-нибудь.

– Рассказать? Что рассказать?

– Какую-нибудь историю.

– О чем?

– Расскажите о себе. Как вы развлекаетесь?

Зимин покраснел. Даже если бы захотел, он не смог бы выполнить просьбу Марго. Можно было не сомневаться, что его представления о развлечениях показались бы ей странными. Например, он совсем не любил ресторации, танцевальные марафоны, галлюциногенное искусство и познавательные шопинг-туры. Про развлечения он ничего не знал. Зимин любил читать книги. Он не сомневался, что пропасть между его жизнью и мечтами Марго была настолько грандиозна, что у него даже не хватало слов, чтобы описать ее. Он шевелил губами, как большая глупая рыба, выброшенная штормом на берег.

– Что вы любите больше, свою работу или стихи? – спросила Марго.

– Я бы хотел стать писателем и писать прозаические тексты.

– О чем?

– О том, что ждет нас всех через двадцать лет. Про будущее.

– Разве можно знать свое будущее?

– Знать нельзя, а писать о нем можно!

– Очень интересно, – призналась Марго. – Прочитай мне какое-нибудь стихотворение о будущем. Если такие есть.

– Пожалуйста.

 
Когда забарабанит дождь
Косыми струями по стеклам,
Я надеваю макинтош,
Укутываюсь шарфом теплым.
 
 
Вы не увидите на мне
Порой дождливой и студеной
Простое, легкое кашне
Или жакет не по сезону.
 
 
Когда ж подступят холода,
И снег повалит по большому,
Я зиму встречу как всегда,
Без суеты, по-деловому.
 
 
Спину от холода согнув,
Ходить по улицам не сладко.
Я к макинтошу пристегну
Ватин и теплую подкладку.
 
 
Другим мороз несет беду,
А мне же он ничуть не страшен:
Я не спеша себе иду,
Надев на валенки гамаши.
 
 
Но за зимой придет весна,
А за весною следом – лето.
Я теплую одежду снял,
Я надеваю сандалеты.
 
 
Когда ж я направляюсь в сквер
Или в кино иду со скуки,
На мне лишь легкий пуловер
И парусиновые брюки.
 
 
И если встретите меня
На улице легко одетым,
То будет вам легко понять,
Что дело происходит летом.
 
 
Но если я иду с зонтом,
И дождь, не уставая, косит,
То можете не сомневаться в том,
Что снова наступила осень.
 
 
Природный странник, пилигрим,
Не знающий отдохновенья,
Я становлюсь неотделим
От вечного ее движенья.
 

– Хорошо у тебя получается.