Текст книги "Здравствуй, Марс!"
Автор книги: Владимир Моисеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
– У вас были разные интересы? – удивилась Марта.
– А что тут такого? Мы с ним обсуждали довольно спорные вещи. Было бы странно, если бы наши мнения всегда совпадали. Впрочем, бывало и такое.
– Ты относишься к Вику с уважением?
– Мы друг другу многим обязаны, – сказал Логов. – Нет ничего удивительного, что мы оба захотели увидеться перед тем, как покинуть этот мир навсегда. Но он меня удивил. Представляешь, прихожу, здороваюсь, а в ответ от него слышу: «Готовлюсь умереть». «У меня неизлечимая болезнь». Неужели я должен был смириться с тем, что он потерял желание сопротивляться болезни? Признаюсь, что сначала я растерялся. Никогда не приходилось видеть Вика, опустившего руки, сдавшегося. А потом оказалось, что дело обстоит еще хуже. Мне ли не знать, что Вик никогда не откажется от занятий литературой.
– Вы с ним говорили о литературе?
– Очень часто. Я помню только самые банальные из его высказываний: «литература призвана не безучастно отражать жизнь, а творчески ее перерабатывать», «форма произведения определяется его содержанием», «писатель должен брать у жизни не все подряд, а отбирать самое главное и типизировать». И так далее. По-моему, когда Вик писал свои книги, он про эту банальщину забывал.
– Наверное, он цитировал критические книги.
Эти слова показались Логову забавными, он не смог удержаться и рассмеялся.
Марта промолчала, и он сделал вывод, что она ждет продолжения рассказа о Вике и его литературе. Непонятно было, зачем ей это. По его представлениям, одного только знания о том, что писатели, упорствуя в своем желании сочинять книги, навлекают на себя страшный недуг – неизлечимое заболевание и скорую смерть, достаточно, чтобы обходить их стороной. Они поступают так не по принуждению, а на свой страх и риск, потому что выбор у человека есть всегда. Забросьте свое опасное занятие и живите припеваючи. Многим это удается, а кому-то нет. Кто из них прав – трудно сказать.
С Виком было понятно – его не переделаешь, но зачем Марте понадобилось выяснять подробности? Разумный ответ мог быть только один – она собирает материал, которого ей не хватает, чтобы навсегда избавить Вика от его проклятия. Логов с нежностью посмотрел на Марту и подумал, что он не самый пропащий человек на этом свете, если его подругой согласилась стать такая красивая и умная женщина. Непонятно как, но, вроде бы, он это заслужил.
– Ты действительно хочешь поговорить о Вике?
– Да, если можно, – попросила Марта.
– Я уже рассказывал, что в детстве мы много читали, а потом долго обсуждали прочитанное. Мы умели находить в текстах отрывки, которые не могли не вызвать нашего искреннего восхищения. Каждый раз, отыскав в книге очередной словесный изыск, мы делились своей находкой, с упоением пересказывали его, иногда зачитывали вслух. Были времена, когда нам нравились одни и те же книги. Но это продолжалось недолго. Вику было мало чтения, он захотел писать книги сам.
Логов почувствовал, что не в силах продолжать. Рассказ о Вике почему-то стал касаться его самого.
Есть вещи, о которых особенно неприятно вспоминать. Не потому, что они запредельно гадкие или бросают тень на репутацию – как поступать в таком случае ясно: следует исправить то, что можно исправить и дать себе слово никогда больше не вытворять ничего подобного. Потом посетовать на то, что умные люди учатся на чужих ошибках, а дураки на своих, как следует потешить свою совесть искренним раскаянием, и, наконец, наплевать и забыть. По-настоящему страшно вспоминать о событиях, которые изменили твою жизнь. Ничто не терзает так душу человека, как паническая мысль: «В тот проклятый день меня вынудили сделать выбор. И я его сделал. Моя жизнь могла сложиться по-другому, если бы я сумел правильно оценить открывающиеся передо мной возможности, все было в моих руках».
Даже сознание того, что ты сделал правильный выбор и жизнь твоя – это и есть лучший из возможных вариантов, не спасает от тягостных раздумий. Эффект утраченной выгоды. Логов попытался представить, как бы сложилась его судьба, если бы однажды он поддался напору Вика и связал свою жизнь с литературой. Теперь понятно, чем бы это закончилось: он бы погиб, так и не став переселенцем. Литература – плохая замена полету на Марс. Как можно сравнивать: судьба эгоиста, поставляющего тексты на потребу пяти читателям, или возможность стать одним из тех, кто покорил далекую планету!
– Почему Вик выбрал литературу? – спросила Марта.
– Это произошло совершенно случайно. Как-то утром он проснулся и решил, что должен впредь тщательно фиксировать и записывает каждое появившееся у него желание. Как он сказал, это единственный известный ему способ зафиксировать главную мечту своей жизни.
– Зачем?
– В этом все дело. Он считает, что литература нужна только для того, чтобы помочь людям отыскать смысл жизни.
– Вик думает, что смысл жизни существует?
– Я прямо спросил его об этом. Он ответил уклончиво. Мол, у кого-то есть, у кого-то нет, но для литературы это не принципиально. Ее задача помогать, а не отыскивать и не устанавливать.
– И Вику удалось обнаружить свою главную мечту?
Логов рассмеялся.
– Нет. Но он обрел смысл жизни.
– В чем же он заключается?
– Он сказал, что готов жить только при условии, что сможет писать новые книги. Естественно, я высмеял его, указав, что такой смысл жизни годится лишь для него самого. Он подтвердил, что так оно и есть, и добавил, что и я когда-нибудь обнаружу в себе непреодолимую тягу к чему-то такому же странному, недоступному пониманию других людей. Теперь мне кажется, что он говорил о моем нынешнем желании отправиться на Марс. В этом смысле, он оказался прав.
– Ирония судьбы – прошло всего десять лет, и теперь он собирается лететь вместе с тобой.
– Будет очень смешно, если во время полета я начну редактировать и переписывать его тексты! – улыбнулся Логов.
21
Неделя пролетела быстро. Вик находился на карантине в медицинском Центре. Логову запретили общаться с ним даже по коммуникатору. Правда, у него все равно не было времени на обстоятельные беседы. Руководители полета неожиданно – в первую очередь для самих себя – вспомнили, что Логова не обучили пользоваться научным оборудованием марсианского исследовательского блока. Ему выдали толстый том документации и потребовали, чтобы он за неделю выучил его содержание наизусть.
Задача была не трудная, но требовала усидчивости и сосредоточенности. Утром он просыпался и принимался за работу. Освобождался Логов только вечером. Наступали замечательные часы, он ужинал с Мартой в каком-нибудь приятном ресторанчике, а потом гулял с ней по городу, одно то, что она была рядом, делало его счастливым.
Они много говорили на самые разные темы, только о предстоящем полете старались не вспоминать. Говорил, как правило, Логов, Марта любила задавать неожиданные и коварные вопросы. Они подробно обсудили пристрастия в еде, дизайне и одежде, любимые ток-шоу и блокбастеры, современное увлечение историческими реконструкциями и старинными танцами. Кроме того, Марту интересовали рассказы о прежней жизни Логова и, почему-то, его мнение о модных в снобистских кругах философских теориях.
Логов был доволен и польщен. День старта неумолимо приближался, и то, что вдруг нашелся человек, которому обстоятельства его жизни были интересны не потому, что он переселенец, а потому, что он – Логов, было приятно и удивительно.
И вот работа с документами благополучно подошла к концу, не дождавшись вызова, Логов сам отправился в Агентство. В последней инструкции, как ему показалось, обнаружилась опечатка. Ерунда, конечно, можно было не обращать внимания, но он решил, что предложенный там порядок действий неминуемо приведет к катастрофе. Как давно установлено, инструкцию читают лишь в крайнем случае. Думать о подобном развитии событий не хотелось, понятно, что читать инструкции, в случае чрезвычайного происшествия на Марсе, будет уже некому.
Дежурный офицер обрадовался, увидев Логова.
– Хорошо, что вы пришли сами. Хотел послать за вами курьера.
– Сегодня экзамен? – поинтересовался Логов.
– А вы готовы?
– Да. Только хотел, чтобы вы помогли мне разобраться с последней инструкцией.
– Замечательно. Ставлю вам зачет.
– Но в последнем документе опечатка.
– Это неважно. Главное, что вы добрались до конца нашей толстой папки. Правильно ли я понял, что вы все добросовестно прочитали?
– Да.
– Вот и прекрасно.
– Зачем же вы хотели меня видеть?
– Тут, собственно, такое дело, вас желает видеть один переселенец. Мы попытались объяснить, что у него нет такого права, однако он настаивает, – начал дежурный, но не успел договорить, потому что в кабинет вошел Вик и, увидев Логова, радостно взмахнул руками.
– У тебя все в порядке? – спросил Логов.
– Лучше, чем можно было ожидать. Врачи утверждают, что вылечили меня. Представляешь! Рисковать до старта я не хочу, но говорят, что я могу заняться своим текстом.
– Здорово! Это ты хотел со мной встретиться?
– Естественно. Хочу, чтобы ты совершил со мной одно захватывающее путешествие.
– На Марс?
– Нет, у меня есть дело на Земле.
В кабинет вошла Марта. Логов отметил, что давно не видел ее в форме. Ничего так…
– Все готово. Можно отправляться в путь, – сказала она, обращаясь к Вику.
Марта взяла Логова за руку и потащила за собой. Вик последовал за ними. Только оказавшись в автомобиле, они смогли поговорить. Самое главное, что со здоровьем у Вика действительно все наладилось.
– Всю неделю я не вылезал из лаборатории: анализы, капельницы, уколы, бесконечные таблетки, микстуры и мази, доходило и до прямых хирургических вмешательств. Кстати, приключение получилось на славу. Я чувствовал себя подопытной мышью. Писателю полезно время от времени менять образ жизни, кто знает, может быть, этот опыт пригодится при работе над новым текстом. Да что я тебе рассказываю, у тебя, наверняка, все было точно так же. Мне, правда, еще пришлось пройти через довольно болезненное очищение организма от антилитературных микробов.
– Врачи считают, что недельного курса подготовки достаточно для полета?
– У них там настоящий конвейер. Ставят стимуляторы и подстраховщики на основные органы: сердце, печень, почки, легкие, щитовидную железу. Отключают половую систему, заменяют кровь на биожидкость, скармливают килограммы таблеток с антирадиационными бактериями. И говорят: «Готов. Следующий».
Марта с нескрываемым интересом рассматривала их, словно пыталась отыскать в поведении друзей хотя бы крошечное сожаление по поводу столь кардинального изменения их организмов, но они были веселы и полны оптимизма.
– Куда мы направляемся? – спросил Логов.
– Хочу навестить своего учителя Леонида Комлева. Не могу улететь, не попрощавшись с ним.
– Комлев твой учитель? Никогда не слышал об этом. Ты должен был мне сказать.
– Мы старались не афишировать этот факт. В конце концов, это касается только нас двоих. Общественность не была проинформирована. Да и бог с ней! Конечно, если бы кого-нибудь интересовали истоки моего творчества, то я бы с удовольствием назвал своим учителем Комлева. Думаю, что имею на это право, потому что он читал все мои рукописи. Для меня это имело особенное значение. Мистическое, что ли. Не в том смысле, что сам факт того, что он читает, завораживал меня. Нет. Просто возникало ощущение сопричастности к некоторой исторической непрерывности. Будто бы я один из них. Естественно, без лишнего фанатизма и мании величия. Я трезво оцениваю свое место в этом придуманном ряду. Какое? Пусть это останется моей маленькой тайной.
– Не из последних, – почему-то сказал Логов.
– Странно от тебя это слышать, – сказала Марта. – Мне всегда казалось, что писатели обожают внимание, похвалы, весьма падки на комплементы и с большим удовольствием подписывают свои книги.
– Все это так, – с готовностью подтвердил Вик. – Но я говорю сейчас не о популярности, а о том, что заставляет человека писать снова и снова.
– Для пяти читателей? – спросила Марта.
– Ты поняла.
Некоторые утверждения показались Логову спорными, только почему-то он не смог, так сразу, найти аргументы, которые помогли бы ему в споре. Подумал и понял, что, вынужден согласиться. Пожалуй, Вик про свою тягу к литературе сказал правильно. Логову не понравилось, что Марта стала обращаться к Вику на «ты». Но, наверное, так было правильно.
– Разделяет ли Комлев утверждение о достаточности пяти читателей? – спросила Марта.
– Нет. Но это совсем не важно. Комлев – выдающийся человек. Я привык называть его доном Леонидо. Манеры, врожденное благородство, уникальный ум, способность сопереживать, внимательное отношение к собеседнику – все это заставляет считать его настоящим аристократом духа, а аристократов принято называть донами… К тому же ходят упорные слухи, что дон Леонидо был учеником Стругацких. Тех самых.
– Вряд ли это так. По времени не подходит, – сказала Марта.
– Время здесь совершенно не при чем. Я знаю одного парня, который считает себя учеником Сервантеса. И все, кто его знает, с ним согласны.
Автомобиль обогнул обшарпанную девятиэтажку и, к немалому удивлению Логова, вырвался из привычных городских трущоб в невообразимое пустое пространство, заросшее рыжей травой. В проплешинах сверкали лужи. Дорога пролегала через болото. Логов стал вспоминать, когда он в последний раз видел болото. Давно. Последний раз он покидал город семь лет тому назад.
Однако его почему-то больше волновало неожиданное заявление Вика. С его стороны было непростительной наглостью назвать себя учеником, все равно кого. Разве нужен учитель человеку, который всегда делал только то, что хотел. Впрочем, у Вика имелось несколько папок с рукописями, которые можно было назвать литературой и Дон Леонидо их, конечно, читал, в этом сомневаться не приходилось. Достаточно ли этого, чтобы считать его учителем?
Представить, что Абзацев, такой умный, получился по мановению волшебной палочки сам по себе из ничего, было весьма затруднительно. Конечно, без учителя не обошлось. Но вряд ли в его жизни был человек, готовый, не погрешив против истины, твердо и убедительно сказать: «Я научил Абзацева выстраивать абзац». Или. «Я заставил Вика Абзацева следить за ритмом фразы и не сопровождать каждое существительное обязательным прилагательным, поскольку подобный прием свойственен скорее литературщине, чем настоящей классической литературе». Никто не водил по его текстам пальцем, приговаривая при этом: «Здесь переделать». Никто не подбадривал скупым: «Неплохо, неплохо». Может быть, Вик и хотел бы этого, может быть, и не отказался бы от уроков заинтересованного наставника, но не случилось. Глупо отказываться от явных подарков судьбы, очевидно, что они пошли бы ему на пользу. А все, что идет на пользу, должно приветствоваться. Не исключено, что во всем был виноват его несносный характер и стойкое нежелание подчиняться общественным правилам. Вик признавал, что нежелание становиться социальной единицей – дурость. Самое слабое его место.
А еще Вик очень любил спорить. Логов попробовал представить, как могло происходить общение Вика даже не с Комлевым, а с любым человеком, который мог стать его учителем. Получилось забавно. Вот приходит Вик в класс, а учитель его поучает:
– Вот здесь, на семнадцатой странице, следует вместо «трудно вынести» написать «невыносимо».
– Ни за что, – отвечает Вик. – Смыслы у двух этих выражений разные. Трудно вынести – употребляется в том случае, когда герой готов продолжать свои мучения несмотря ни на что. А вот невыносимо – означает, что герой при первой возможности сделает ноги. В данном случае персонаж, как мне кажется, будет продолжать свои попытки, ему просто хочется пожаловаться понимающему человеку, чтобы тот похвалил его или хотя бы погладил по голове.
Учитель встает и молча выходит из класса.
– Ты, наверное, обижал Комлева, иногда ты бываешь очень грубым, – сказал Логов.
– Всякое бывало. Иногда я говорил Комлеву лишнее. Понимаешь, нет на свете другого человека, которому бы я сказал что-то такое, находясь в здравом уме. Да и он, скорее всего, не потерпел бы ничего подобного от другого ученика. До сих пор не понимаю, почему я не получил от него по голове собранием сочинений. Наверное, Комлев понимал, что я ни при каких обстоятельствах не хотел обидеть его. Он воспринимал мои слова, как проявление очевидного рассогласования намерений воспитанного человека и поступков самонадеянного эгоиста. И он терпел, потому что очень хотел стать моим учителем.
22
Автомобиль мчался очень быстро, и город скрылся за высокими деревьями, которые, оказывается, до сих пор произрастают в сельских районах. Логов с изумлением поглядывал направо, где вдоль дороги вместо высотных городских каменных домов располагались деревянные двухэтажные постройки, отделенные друг от друга кустами, огородами и заборами.
Везде живут люди. Он и подумать не мог, что деревни выглядят так привлекательно. Больше всего его поражала тишина. Это была особая сельская тишина. Она странным образом отличалась от тишины городской. И еще этот деревенский воздух: плотный, насыщенный, пахнущий не так, как следовало бы. Логов был рад, что Вик взял их с Мартой с собой. Потом, на Марсе, он будет вспоминать эту тишину и этот воздух, как одно из самых волнующих путешествий, совершенных им на Земле.
Через час с небольшим автомобиль свернул с шоссе на проселочную дорогу. Теперь они ехали по широкому, от горизонта до горизонта, полю. Вдали, на пригорке, были видны разноцветные домики, некоторые из них были каменными и выглядели вполне современно.
Дом, где давно уже обосновался Комлев, был старым и деревянным, но потрясающе стильным. Такие строения обычно производят сильное впечатление на случайного путешественника. Логов слышал, что домашние животные часто бывают похожими на своих хозяев, получается, что это верно и для жилищ. Местами потрепанный временем, но сохранивший свой гонор и не растерявший с годами очарования, особняк напоминал своего хозяина. Такими строениями во все времена принято восхищаться, про них легко сочинять легенды. Таков был и сам Комлев.
Они молча вышли из автомобиля и в нерешительности остановились, потому что не знали, что им делать дальше: сигналить, кричать или стучать в окно. Все эти действия показались им неуместными.
На их счастье дверь открылась, и на пороге появился Комлев. Был он подтянут и собран. Постарел, конечно. Но его знаменитая копна волос, пускай, седая и заметно уже поредевшая, оставалась по-прежнему впечатляющей.
Логов подумал, что Вик прав, называя Комлева доном. Этот человек умел произвести впечатление. Вик честно признал, что был потрясен, когда впервые увидел Комлева живьем, на расстоянии вытянутой руки. Объяснения нет. Он много думал об этом странном эффекте. Совершенно непонятно, что произошло с его чувствами. Разве он не знал, кто такой Комлев? Не читал его книг, не размышлял о новых смыслах, которые тот ввел в контекст литературы? Не удивлялся его искреннему желанию стать учителем? Со временем он понял, в чем тут дело: литература для него очень много значила, Комлев не мог согласиться с тем, что будущее литературы больше не зависит от него. Ему важно было знать, кто придет на смену. И понимание этого чисто человеческого желания только подкрепило восторг Вика перед этой фигурой. Именно так. Наш мир в чем-то похож на шахматную партию, в нем действуют разные фигуры: ферзи, короли, ладьи и пешки. Пешке придется потрудиться, чтобы добиться успеха или, хотя бы, вызвать интерес к своей персоне. А есть люди, которые останутся великими, даже ошибаясь. Таким был Комлев.
– Здравствуйте, Вик. Я рад, что вы приехали навестить меня.
– Здравствуйте, Леонид Андреевич. Сегодня я приехал не один. Мы вам не помешаем?
– Ну что вы, Вик! Проходите в дом.
Все чинно расселись за огромным круглым столом. Жена Комлева принесла чашки с чаем и блюда с печением и фруктами.
– А я ведь уже прочитал вашу повесть, Вик. Думаю, что это лучшее из того, что вы до сих пор написали. Но мне не понравилось.
– Почему же? – поинтересовался Вик.
– Не по душе мне ваши бесконечные поиски смысла жизни. Давайте договоримся сразу – смысла жизни не существует. Литература занимается более приземленным и интересным делом.
Вику нравилось, что дон Леонидо читает его тексты. Ему казалось, что это самый простой способ вступить с ним в спор. Читает, значит, что-то ему обязательно должно не понравиться. Собственно, ради этого он и писал вечерами свои непроходные тексты. Ему хотелось спорить, но не для того, чтобы победить, нет, он хотел открыть для себя новые смыслы в давно застывших представлениях. Комлев не умел думать «как все», но для того, чтобы разговорить его, требовалось приложить усилия.
– Я не буду с вами спорить, – добавил Комлев.
– Почему? – удивился Вик. – Вполне почетное для писателя занятие.
– А потому, что я все равно окажусь прав.
– Даже в ситуации, когда заблуждаются оба спорщика?
– Хотите произнести вслух свои придуманные новые смыслы? Увольте. Надеюсь, вы не для этого навестили меня?
– Нет, я приехал по делу. А насчет смысла жизни… Все решается очень просто. Достаточно привести хотя бы один пример человека, обретшего смысл жизни, чтобы доказать существование этого феномена. Кажущаяся редкость его проявления говорит о том, что несчастных людей в нашем мире предостаточно. Жалеть надо людей, а не поощрять бессмысленность их существования.
– Прекрасный пример – это сам Вик, – неожиданно вмешалась в разговор Марта. – Он ходит и постоянно повторяет: «Если я не смогу заниматься литературой, зачем жить дальше»? Здесь главные слова: «Зачем жить».
– А для меня лучший пример – Миклухо-Маклай, – сказал Вик.
Комлев усмехнулся.
– Словосочетание «смысл жизни» имеет отношение скорее к религии, чем к реальной жизни. Предполагается существование некоего, невесть кем заранее написанного плана, которому каждый человек обязан неукоснительно следовать с первого дня рождения. Для рационального философа такое предположение абсолютно недопустимо. Но даже церковь признает, что люди обладают свободой выбора.
– Я думал об этом, – сказал Вик тихо. – Противоречие легко обходится, если признать, что смысл жизни человек получает не в готовом виде, а приходит к нему путем трудных исканий, преодолевая собственные заблуждения и ошибки, сделав решительный и самый важный выбор в своей жизни – делать ли свою жизнь содержательной или продолжать никчемное, бессмысленное существование.
– Ничего подобного люди не делают. Выживают, не думая об отвлеченных идеях. Возможность изменить свою жизнь, как правило, ничтожна.
– Но не нулевая. Вот Логов – он переселенец, через месяц он отправится на Марс. Свой выбор он сделал без давления, самостоятельно, – сказала Марта. – Он понял, что больше всего на свете хочет стать одним из тех парней, которым выпала честь завоевать чужую планету.
– Никогда не понимал, что заставляет переселенцев жертвовать жизнью ради призрачных побед, – сказал Комлев.
– Поиски смысла жизни!
– Бросьте! Какой смысл может быть в безрассудстве? Принесут ли эти несчастные хотя бы крошечную пользу Земле? Сомневаюсь!
– Они постараются, – сказала Марта.
– Ну вот, как и предполагалось. Прав оказался я, – сказал Комлев, даже не пытаясь скрыть известную долю разочарования, охватившего его из-за необходимости разъяснять не глупым, вроде бы, людям элементарные вещи. – Ваши аргументы, вне всяких сомнений, достойны внимания. Но мне кажется, что опровергнуть их будет не трудно. Не потребуется даже обращаться к диалектике или формальной логике. Но мне скучно этим заниматься. Ясно, что это не предмет для спора. Предположение о том, что человеческую жизнь можно оценивать, с точки зрения достижения особой цели, абсурдно. Какие бы хитроумные доводы вы не приводили.
– Есть вещи, которые трудно опровергнуть, – сказал Вик, который уже жалел, что ввязался в этот разговор. – Люди так устроены, что они нуждаются в смыслах. Так работает то, что обычно принято называть сознанием или интеллектом. Лишившись смысла, люди чахнут и быстро вымирают. А те из них, кто пытается выжить, замещают потерянный смысл симулякрами, подделками. Это могут быть чудовищные представления, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. Другого способа существовать не придумано. Добавлю еще, что люди ни при каких обстоятельствах не признаются в самообмане, потому что только дураки, не дорожащие своей жизнью, разрушают собственные иллюзии.
– Жизнь, поддерживаемая иллюзиями, страшное дело! Согласитесь со мной, Вик.
– Мы все живем и работаем в придуманных мирах!
– Может ли каторжный труд этих несчастных людей облагодетельствовать Землю?
– Ну почему же несчастных? – вырвалось у Вика.
Комлев поднял вверх указательный палец и, потрясая им, сказал:
– В этом все дело. Переселенцев банально обманули, злые люди сказали им, что с помощью перемещения в пространстве можно достичь счастья, а они поверили. Всем и даром! Одновременно! Но так не бывает.
На несколько мгновений в комнате воцарилась полная тишина. Логов закрыл глаза. Он знал, что Вик использовал возникшую паузу для того, чтобы набрать больше воздуха в легкие. Трактовать потребность людей в счастье было его любимым развлечением. Но, наверное, не в этот раз. Обсуждать с Комлевым явно субъективные вопросы, на которые не существует однозначных ответов, ему было неинтересно.
– Мне про счастье ничего не известно. Что это? Вброс природного наркотика, состояние, процесс достижения какой-либо цели, удовлетворенность жизнью, обладание, удача? – сказал Вик задумчиво.
– Главная потребность любого человека, заложенная в его биологической сущности, – сказал Комлев.
– Сомневаюсь в этом, – ответил Вик. – Сейчас пишу повесть о человеке, который всю жизнь считал, что быть счастливым некрасиво. Он любил повторять, что древние греки учили – счастье потребно детям, животным и женщинам. А мужчина должен их этим самым счастьем обеспечивать.
– И чем закончится ваше повествование?
– Мой герой внезапно почувствовал себя счастливым. Это было крайне неприятно. Пришлось исправляться.
– Простите, Вик, я не понял, вы пишите сейчас новую повесть? – удивлению Комлева не было предела.
– Да, – твердо сказал Вик.
– Но как вам удается? За последний год я не написал ни одной строчки. Здоровье, знаете ли, не позволяет. Врачи меня предупредили, что если я продолжу занятия литературой, болезнь будет прогрессировать.
– Они всех предупредили, – мрачно сказала Марта. – Исключение сделали только для тех, про кого точно знали, что это бесполезно. Непослушных наказывают.
– Вас, Вик, не предупредили?
– Да. Про меня забыли.
– Так я и думал. Как же вы выжили?
– Собственно, поэтому я здесь.
– Ваш опыт может быть полезен другим писателям?
– Нет.
Давно Логов не видел, как человек погружается в бездну непереносимого отчаяния. Комлев больше не улыбался. Причина была понятна: на мгновение ему показалось, что появилась надежда справиться с общественным запретом на занятие литературой. А потом надежда испарилась.
– Но вы продолжаете писать?
– Так получилось, в этом нет моей заслуги. Лечение годится только для меня.
Вик подробно рассказал о том, как с помощью Марты, удалось установить истинную причину возникновения «неизлечимого заболевания».
– И все-таки, как вам удалось вылечиться?
– Я, Леонид Андреевич, теперь один из переселенцев, писать смогу только в космосе. Для марсиан.
– Какая странная идея!
– Марсианам тоже нужна литература.
– Мы с вами больше не увидимся?
– К сожалению. Я приехал проститься.
– Черновик с вами? Сбросьте мне.
– Нельзя, Леонид Андреевич.
– Сбросьте, вам говорят.
Вик повиновался. Логов понимал, что простое действие по перекачке файла с текстом ставит под угрозу здоровье Комлева. Он не понимал другого, почему Вик не отказал своему учителю, а потом вспомнил, что тот постоянно, к месту или нет, повторял: «Комлев – не только учитель, но и человек. Я обязан всегда поддерживать его человеческие поступки». И Логов промолчал. Комлев, действительно, был взрослым человеком, способным отвечать за любые свои поступки, какими бы неразумными они не казались. За ним осталось право выбора.
Говорить больше было не о чем. Перед смертью не наговоришься. Комлев стоял на пороге своего особняка и молча смотрел, как автомобиль, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, уносится прочь. К Комлеву подошла жена и обняла его.
