Текст книги "Прощание в Дюнкерке"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Хорошо, – недовольно сказал Гитлер, – я согласен дать чехам отсрочку до 1 октября. Тогда вы примете меморандум? Я делаю вам уступку

И то лишь потому, что вы единственный человек, которому я могу уступить!

Нет, не годится идти на поводу у Гитлера. И Чемберлен сказал:

– Я не могу ни принять, ни отвергнуть ваш новый документ. Я могу лишь стать почтальоном и передать меморандум Бенешу. Но комментировать документ я отказываюсь. Я могу только дать Бенешу добрый совет старого человека принять ваши предложения во избежание общеевропейского кризиса. Но я, повторяю, только почтальон.

Гитлер воздел руки, ликующе выкрикнул:

– Благодарю, господин премьер, благодарю! Это же мои последние территориальные претензии в Европе. Слово чести – я больше не побеспокою вас. Клянусь немецким народом!

– В таком случае я не перестаю надеяться, что нынешний кризис будет решен, и остальные вопросы мы сможем рассматривать в духе взаимного доверия, – галантно принял Чемберлен благодарность Гитлера.

Гитлер опешил. Чемберлен ему не верит? Почему? Те «шептуны», о которых говорил Гесс, открыли все карты? Гитлер повторил:

– Да, это мое последнее требование, то есть предложение… к Чехословакии. Меня заботит лишь одно, чтобы все немцы были собраны под крышей единого государства. Я сам не хотел бы, чтобы в границах рейха находились люди не немецкой национальности.

Чемберлен вернулся в Лондон. Годесбергские требования Гитлера он переслал в Прагу с дипломатической почтой.

Прага отвергла меморандум как совершенно неприемлемый. Лорд Галифакс попытался уговорить чешского посла в Лондоне Яна Масарика:

– Ведь, наверное, лучше уступить, чем быть уничтоженным? Думайте сами. Господин премьер лишь почтальон…

– Надо ли тогда считать, – язвительно спросил Масарик, – что английский премьер стал почтальоном у убийцы и преступника?

Галифакс потер протез – в тяжелые минуты всегда казалось, что болит ампутированная кисть.

– Увы, это так, – проговорил невольно и спрятал глаза. Масарик скрипнул зубами:

– Нация святого Вацлава, Яна Гуса, Томаша Масарика, моего отца и первого президента Чехословацкой Республики, никогда не будет нацией рабов! Пусть британский почтальон передаст это своему германскому адресату! – и, повернувшись на каблуках, пошел к выходу – старый паркет жалобно заскрипел.

XIX

Гитлер предъявил Бенешу ультиматум: если до 14 часов 28 сентября Чехословакия не передаст Германии Судеты, вермахт перейдет границу. В Праге, Париже и Лондоне запаниковали. По всему побережью Великобритании развернулись зенитные батареи – жерла орудий уже были расчехлены и устремлены к небу. Английские курорты перекрылись шлагбаумами с военизированной охраной. Напряженно работала служба противовоздушной обороны. Нападения люфтваффе на Соединенное Королевство ждали ежеминутно. Чемберлен послал к Гитлеру Вильсона.

– Бессмысленно вести переговоры дальше, – сказал Гитлер посланцу Чемберлена, – 1 октября я получу от Чехословакии то, что хочу! И если Англия и Франция собираются нанести удар, то тогда они сделают это первыми!

Англия наносить удар первой не собиралась, но к обороне приготовилась.

Французы тоже не собирались наносить первый удар, однако отправили к германской границе 14 дивизий. Начальник французского Генерального штаба генерал Гамелен был настроен оптимистично. Он знал, что германская армия недоукомплектована, не хватает горючего, к тому же Гитлер оказывается в плотном кольце, на границах стоят и французы, и чехи. Гамелен был готов отразить любой удар – и по Чехословакии, и по Франции. Он призвал кабинет не верить заявлению Гитлера на выступлении в «Спортпаласе»: «Как только судетская проблема будет разрешена, для третьего рейха не останется в Европе территориальных проблем. Я гарантирую это. Мы совсем не хотим войны с Францией! Мы ничего не требуем от Франции, ничего абсолютно».

Населению Парижа и Лондона выдавались противогазы, в небе появились воздушные заграждения, горожане готовились к гражданской обороне.

Гитлер дал Кейтелю приказ – войскам первого эшелона занять исходные позиции, хотя в узком кругу признался: «Я как путник, идущий по острию ножа через пропасть».

Для Ефима Коленчука ультиматум Гитлера Бенешу означал подтверждение информации Дорна. Но тем не менее он не оставил мысль еще раз перепроверить ее, а заодно уточнить и насчет хайнихелевской заботы – как и что было с показаниями штурмовиков, убивших Дольфуса. Если Дворник тогда помог Дорну или наоборот, они обязательно проговорятся, вспоминая прошлое. Может быть, мадам Леже и права, психологический момент, конечно, важен, но все же хорошо бы поставить Дорна нос к носу с чехом – тем более в Праге, пока они туда доедут, уже будут кругом свои…

Дело это Коленчук решил поручить новым людям – в случае конфликта с полицией они не «засветят» оуновцев. Боялся он и стычки с легионерами полковника де ля Рокка, не исключено, что в поисках Дорна на них опирается барон Крюндер.

Коленчук решил не терять времени. Крытый фургон имелся, новые люди нашлись – Борис Лиханов привел бывших врангелевцев. Один из них, из царскосельских юнкерочков, весьма кстати оказался таксистом, второго, Давыдова, Коленчук помнил поручиком.

Одно не нравилось – Дорн спокоен. Уж не знает ли он, что в Париже его разыскивают свои? Хотя откуда?

– Вы желали встретиться с профессором Дворником. Он ждет вас, – сказал Коленчук, следя за реакцией узника.

– Где? – осведомился Дорн так, словно ничего удивительного в том, что Дворник может быть где-то совсем рядом, для него нет.

– Это мое дело.

– Понял… Я не привык одеваться при посторонних.

Дорн еще возжелал побриться. Ладно. Усы ему не слишком к лицу. Потеряли целый час. Господин Дорн еще и ванну потребовал. И он хочет сказать, что он не немец, а швед? Откуда же такое арийское чистоплюйство? Немец он, немец…

Когда наконец Дорн объявил, что готов, Коленчук сам перетянул ему лицо черным плотным платком и, взяв за руку, повел из башни к внутренним воротам замка. Машина стояла во дворе. Лиханова и его приятелей Коленчук вооружил револьверами и приказал стрелять при любых непредвиденных обстоятельствах.

Чернявый, в кепке таксиста, сел за руль. Коленчук с Лихановым и Давыдовым устроились в крытом кузове рядом с Дорном. Когда въехали в Париж, Коленчук снял с лица Дорна повязку и включил фонарик. Сразу насторожился: отчего это Дорн задергался? От резкого света? А чего на Лиханова пялится?

– Вы знакомы с этими людьми? – спросил недоверчиво.

Дорн открыто посмотрел в лицо Лиханову, как показалось Коленчуку, равнодушно оглядел Давыдова.

– Нет, – сказал – этих людей я не знаю.

– А вы его, господа?

Лиханов и Давыдов равнодушно отвернулись.

«Так вот почему Одиль советовала не теряться… – обрадованно думал Дорн, – вот почему просила не клясть при неудаче… Но ведь Лиханов уже давно должен быть в Москве?! Как она его нашла?»

Из закрытого фургона Коленчук не мог следить за маршрутом, но частые повороты убеждали его, что таксист неплохо знает парижские задворки, умело петляет, но и направление держит точно, куда сказано, к Булонскому лесу. Там даже можно кратковременную остановку сделать, сказать – все, приехали, выходи. То-то Дорн замечется! Надо было раньше предупредить чернявого.

Коленчук опять включил фонарик, посмотрел в лицо Дорна: спокоен, подлец! Не боится. Почему он не боится? Впрочем, на месте Дорна Коленчук тоже сидел бы спокойно, обдумывая поведение.

– Я говорил с Дворником. Он отзывался о вас скверно, – не выдержал Коленчук.

– Не нужно меня провоцировать, – ответил Дорн.

Машина сбавила ход и остановилась. С минуту сидели, переглядываясь. Коленчук опять перевязал лицо Дорна платком и приоткрыл зашторенное оконце в кабину водителя:

– Что там у вас?

– Кажется, колесо спустило, – отозвался водитель. – Посмотрю…

Отвернувшись, Коленчук не мог видеть, как вздрогнул Дорн, узнав голос Фернандеса, как на ощупь нашел руку Лиханова и пожал ее.

«Ба… Да Одиль, видно, тут вовсе ни при чем! – поразился он. – Если еще с натяжкой можно вообразить, что она разыскала Лиханова, внедрила его к Коленчуку на роль боевика и начала через него действовать, то уж к Фернандесу ей не подойти. Это Москва протягивает мне руку. Стало быть, дома меня начали искать, Яничек вывел Лиханова на Фернандеса, – Дорн не сомневался, другого пути у этих людей друг к другу быть не могло. – Теперь важно не упустить момент, когда можно будет действовать самому. Рядом Лиханов. Очевидно, он должен убрать Коленчука. А кто тот, второй? Человек Коленчука или человек Фернандеса?»

«Первый сбой», – с тревогой думал Коленчук, слушая, как чернявый ходит вокруг машины и ногой бьет по баллонам. Вдруг что-то сильно ударило в борт фургона. Нет, не башмак чернявого. Камень? Еще ударило, но не пробило. И туг Коленчук услышал русскую ругань, возню, шум борьбы, выглянул за шторки, но увидел только, как чернявый ударил ногой в живот какого-то человека в штатском и кошкой прыгнул за руль машины.

– Ненужная проверка, – насмешливо проговорил Дорн, когда машина набрала скорость, – я не собираюсь бежать, я заинтересован во встрече с Дворником.

– Это не проверка, – раздраженно ответил Коленчук, – это нападение…

Шторки окошка заколыхались.

– За нами гонятся! – отрывисто крикнул водитель. – На этой машине нам не уйти…

– Всем ложиться на пол! – приказал Коленчук, опасаясь стрельбы по фургону.

«Нас настигнут, это ясно. Если сейчас ликвидировать Дорна, – лихорадочно соображал Коленчук, – то, когда французы нас возьмут, будет картина: я, труп и эти… Эти меня отдадут сразу».

– Уходим по одному, – шепнул Коленчук Лиханову, – немца убрать. Головой отвечаешь…

Всем телом Дорн чувствовал неровную дорогу, скачки рессор, заносы на крутых поворотах – Фернандес петлял, уходя от погони.

К Булонскому вокзалу Фернандес подъехал со стороны пакгаузов, вел машину почти параллельно рельсам, выходящим из-под вокзального шатра. Гравий летел из-под колес, о борт цеплялись ветки, впереди Фернандес видел ворота товарного двора. Там шла погрузка французской армии.

«Мой расчет, что мы легко затеряемся среди мобилизованных, провожающих и любопытных, срывается, – с сожалением думал Фернандес. – Придется пробиваться в форт «Шатийон». Но сразу этого делать нельзя. Конечно, нужно было обязательно встретиться с Достом, показаться ему и уйти от него так, чтобы не вызвать подозрений Коленчука. Коленчуку теперь понятно, что заставило меня забиться в вокзальный тупик. Дост же наверняка перехватит нас при подъезде к вокзалу. Вот туда и надо отправить Коленчука», – Фернандес остановил машину. Вышел, постучал в дверь фургона. Коленчук высунул голову:

– Уходите первым, господин Коленчук. Вас они знают. Нужно разделиться.

– Один не пойду, – взвизгнул Коленчук, – с Давыдовым. Если что, хотя бы отстреляемся.

– Прощай… – шепнул Лиханов. – Иди, Костя, он прав, так надо.

– Лиханов, головой отвечаешь, – напомнил Коленчук и, матерясь, заспешил по тропинке, петляющей вдоль полотна, к вокзалу.

От здания вокзала доносились звуки «Марсельезы». Еще один воинский эшелон готов к отправке на границу.

XX

Пошел дождь. Фернандесу пришлось сбавить скорость. Метров за тридцать до ворот форта «Шатийон» дорогу преградил полицейский кордон. Фернандес затормозил и высунулся из окошка:

– Мсье, – окликнул полицейского, – мы…

– Одну минуту, – откликнулся невысокого роста, щуплый полицейский, проверяющий документы у водителя желтого «рено», – одну минуту.

Фернандес осмотрелся. Многочисленная толпа стояла у ворот форта: мужчины, женщины, дети со свертками в руках. Провожающие, понял Фернандес, пришли проститься. С другой стороны ворота форта облепила толпа мужчин – ищут своих, кричат, машут руками, суют свертки. Гул стоит над всей улицей. Требуют открыть ворота.

Подошел полицейский.

– Машину отпаркуйте сюда, – он указал жезлом на стоянку, – и приготовьте приписное свидетельство. Предъявите офицеру на пропускном пункте, – полицейский повернул жезл в сторону ворот.

Фернандес увидел, как ополченцы вдруг смешались с толпой провожающих и началось какое-то беспорядочное движение.

– Мы только проводить, я и два моих друга, – сказал Фернандес полицейскому. – Сын приятеля и мой племянник там… – он кивнул на людей, толкавшихся за решеткой.

– Но машину, пожалуйста, на стоянку… – полицейский отошел.

Фернандес отогнал фургон на стоянку, поставил рядом с желтым «рено». Вышел, глубже надвинул кепи – дождь усиливался.

Вот, должно быть, отчего заволновалась толпа – люди хотят спрятаться под крышей форта. У ворот началась драка. «Это нам на руку», – усмехнулся Фернандес, открывая заднюю дверцу.

Дорн спрыгнул на тротуар первым:

– Фернандес, дружище, – он протянул к нему руки.

– Сантименты отставить, – зашептал Фернандес, – мы – провожающие. Слышите, Борис? – Лиханов все еще сидел в фургоне, не зная, как вести себя дальше. – Выходите, Борис… Нам нужно прорваться с толпой в форт. Мы провожающие, дальше попробуем попасть в эшелон. Там ополченцы, видите, без мундиров? Нам нужно к ним, а не к новобранцам, которых обмундировывают в первую очередь. Только спокойно, прошу вас, очень спокойно…

Они пошли неторопливым шагом. Дорн невольно поднял воротник пиджака, чтобы капли дождя не затекали под рубашку. Ворота форта открылись – люди бросились друг к другу, каждый отыскивал своих. Слышались женские голоса, плач детей, выкрики:

– Когда-нибудь надо было являться!

– Рано или поздно, но надо покончить с Гитлером!

– Итак, черт побери, скоро мы отправляемся! – слышалось сквозь гул.

– Это хорошо, что скоро… – пробормотал Фернандес.

– Что? – не понял Лиханов. – Что?

– Ничего, Борис, – ответил ему Дорн. – Все в порядке.

В воротах, пытаясь сдержать натиск, рослый, широкоплечий полицейский пропускал людей группами – у него это плохо получалось, пришлось уцепиться за край ворот, чтобы самому удержаться на ногах. Он выкрикивал призывы к порядку и спокойствию. Его никто не слушал и не слышал.

Дорн на минуту потерял из виду и Лиханова, и Фернандеса, его понесло толпой.

– Роберт! – услышал крик Фернандеса. – Держись, я здесь! – крепкая рука ухватила Дорна за рукав, затрещали швы пиджака, и они с Фернандесом – под напором тех, кто оказался сзади, – влетели в ворота форта. Увидели Лиханова. Он зацепился пуговицей куртки за сумку пожилой дамы, и теперь они никак не могли расцепиться. Мадам смеялась, Лиханов злился. Фернандес дернул лихановскую куртку, пуговица отскочила, женщина улыбнулась и благодарно глянула на Фернандеса, ее тут же унесла толпа.

– Куда нам теперь? – спросил Дорн.

– К эшелонам, пока не начались построение и поверка, скорее… Скорее!

Они быстро протискивались сквозь толпу Внимания на них не обращали – толкались все, все куда-то рвались, лишь бы найти своих и сказать, может быть, последние слова, передать, может быть, последний привет…

– Вам еще не выдали обмундирование? Почему в штатском? – строго окликнул их капрал, стоящий у эшелона.

Дорн выступил вперед:

– Извините, мсье, но мы уже сдали приписное свидетельство. Нам приказали идти сюда.

– Хорошо, черт бы побрал эту неразбериху, получите форму… Если не здесь, то там. Проходите к пятому вагону, к пятому…

– Мы покурим? – просяще крикнул капралу Фернандес, остановившись перед пятым вагоном. Тот согласно кивнул.

– Наша задача, – быстро заговорил Фернандес, когда они остановились, – как угодно, но добраться до границы. Там мы выберемся и хоть пешком, но должны попасть в Брюссель.

– Дальше что? – нетерпеливо спросил Дорн. – Зачем нам в Брюссель? Самое необходимое для меня сейчас оказаться либо в Лондоне, либо в Берлине.

– Ты окажешься в Москве.

– Меня отзывают? – у Дорна упало сердце. – В такое время?

– Сейчас самое важное – оторваться от Коленчука и Доста.

– Я… Я провален?

– Балда! Вот-вот начнется война. Оставить тебя в лапах этих мясников в такое время? За кого ты нас принимаешь? Ты нам нужен живым.

Лиханов смотрел непонимающе. Слова с трудом доходили до его сознания. И наконец появилась смутная догадка, все объясняющая, ставящая все на место: он среди своих, родных, русских людей, и Дорн тот русский человек, который, жертвуя судьбой и жизнью… Он схватился за сердце – так оно забилось.

– Мы и делаем все, чтобы ты не провалился, – говорил Фернандес. – У меня бельгийские паспорта. Мы должны попасть на рейс Брюссель – Копенгаген – Рига, а они только по четным числам…

– Значит, послезавтра, двадцать восьмого?

– Или тридцатого, если замешкаемся в дороге. Нашим я телеграфирую из Брюсселя, в Риге нас встретят. А вы, Лиханов, осторожнее с вашим гимназическим французским, лучше больше помалкивайте, прошу вас.

– По вагонам! – закричал капрал.

Из вагона Дорн видел только руки, протянутые к окнам и дверям, над головами плыли корзины, свертки, мешки…

– Франсуа, там табак и кофе, слышишь, табак и кофе! – громко кричала немолодая женщина.

Старик посадил на плечи маленькую, плачущую от ужаса девочку:

– Смотри, смотри, там твой отец, запомни его лицо, Мари…

– Дедушка, мне холодно…

– Амели, береги себя! – донеслось из открытого окна вагона.

Где-то захрустело стекло, где-то хлопнула железная дверца, резкий гудок паровоза отбросил толпу в сторону.

– Это пятый вагон? – спросил Фернандес у молодого мужчины с промасленным свертком. – Советую держать подальше от себя вашу пулярку, но и наши костюмы не украсят масляные пятна…

– Благодарю, мсье, извините, – ответил мужчина, – не знаю, куда ее девать, увы… Да, пятый вагон, мсье, и, кстати, там еще есть места…

Они устроились у самого тамбура. Нестерпимо несло из клозета, но выбирать не приходилось.

– Где мой любимый лосьон «Цветы Луары»? – усмехнулся Фернандес.

Лиханов присел на жесткую скамью, закрыл глаза и перекрестился.

– Двумя пальцами, двумя, и слева направо, – прошипел Фернандес. – Если вам так важно именно сейчас поблагодарить пресвятую деву…

Дорн улыбнулся. Вряд ли в этой сутолоке кто-то обратил внимание на Лиханова – все заняты собой.

На противоположной скамье сидели два представительных господина, очень похожие друг на друга – очевидно, братья. Третий, совсем юноша, прижал лицо к оконному стеклу и жадно смотрел на уходящие назад парижские улицы. Тоннель окутал вагон мраком, потом на несколько минут опять появилось небо, снова тоннель – и остановка. Эшелон подошел к перрону Восточного вокзала. Дальше остановок не будет. Опять все бросились к дверям и окнам. Но капралы не открыли двери вагонов. На перроне – шеренга национальной гвардии, оркестр, исполняющий «Марсельезу», знамена.

– Так Франция всегда провожала своих солдат, – восторженно прошептал юноша у окна.

Лиханов опустил голову, чтобы не видеть его слез. Вспомнил себя в четырнадцатом году, вот такого же, полного патриотического порыва и желания отдать жизнь во имя защиты Родины. Стало жаль парня.

– И долго мы будем стоять, Серж? – вдруг спросил один из братьев.

«Они, наверное, помнят Марну, – подумал о братьях Лиханов. – Их патриотизм другой. Они выполняют долг, и никаких чувств, кроме горечи разлуки с мирной жизнью и близкими…» Эшелон тронулся, постепенно набирая скорость. За окном замелькали названия пригородных платформ, потом они стали попадаться все реже и реже. К вечеру мимо окон вагона проплыла надпись на фронтоне вокзала в готическом стиле: «Реймс». Старый город французских королей.

«Куда мы отсюда? Очевидно, на Мец. Значит, уходить нужно после Меца, на первой же платформе ждать поезда на Тионвиль, там до люксембургской и бельгийской границы рукой подать. Когда это может быть?» – Фернандес посмотрел на часы.

– Куда вы торопитесь, мсье? – с легкой насмешкой спросил один из братьев. – На войну солдаты прибывают вовремя.

– Так, привычка, – бросил ему Фернандес, – но разве вы солдат? Думаю, вас ждут офицерские погоны.

– Я дорожный инженер. Очевидно, буду командовать саперами. Как и мой брат Серж – он специалист по мостостроению, – представительный господин тяжело вздохнул. – Обычно в это время мы с братом раздумываем, где бы поужинать. Мы живем вдвоем, холостяки. Но провизией запаслись. Я смотрю, вы совсем налегке. Разделите нашу трапезу, не откажите!

– Благодарю, – улыбнулся Фернандес, – командование уверило, что на довольствие…

– Командование слишком во многом нас уверяет, – усмехнулся второй брат, – слишком во многом, чтобы ему верить. Неужели вы верите, что мы сможем отстоять чехов, если все газеты разом твердят, что чехи и словаки, вместе взятые, не стоят одного французского солдата? Кто захочет после этого честно воевать? Однако командование нас уверяет, что эта война будет увеселительной прогулкой. Гитлер свернется в клубок, окруженный четырьмя армиями, и больше не высунет носа из Берлина, Мюнхена или где он там сидит. Но все это пропаганда, – он замолк и снял с полки увесистый саквояж, закрыться которому мешало длинное горлышко бутылки. – Юноша… – окликнул соседа по лавке. – За окном вы не увидите уже даже звезд.

Фернандес, Лиханов и Дорн от вина отказались. Они знали, что их ждет ночью – только не сон под перестук вагонных колес.

Поезд подошел к Мецу в три часа ночи.

Когда редкие ночные огни города совсем потерялись из виду, Фернандес поднялся, разминая затекшие ноги, – он притворялся спящим на плече у Лиханова.

– Я всегда курю в это время, привычка, прошу простить, – громким шепотом извинился перед Лихановым, и тот тоже встал, чтобы дать ему дорогу. Дорн полусонно пробормотал:

– Я с удовольствием составлю вам компанию, мсье, – для своих попутчиков они не были знакомы между собой.

– Тогда и я, – вздохнул нехотя Лиханов.

Вышли в тамбур все вместе. Дорн предусмотрительно оставил на лавке пиджак.

– В тамбуре прохладно, мсье, – остановил его Фернандес.

«Да, действительно, – подумал Дорн. – Я рассчитал неверно, оставляя пиджак в надежде, что нас здесь никто не хватится хотя бы до утра. Раз брошен пиджак, его владелец рядом. Фернандесу сейчас эта предосторожность кажется лишней. Дезертиров ищут, когда в руках у капрала оказываются лишние приписные свидетельства», – и накинул пиджак на плечи.

– Ждем первого семафора, – сказал Фернандес, – дверь открывается, я уже проверял!

Потекли минуты – длинные и тяжелые. Лиханов просматривал коридор – лишь бы капралу не пришло в голову посетить клозет или тоже перекурить. Наконец они почувствовали, как снижается скорость, впереди разъезд, он указан на карте, значит, там есть и семафор.

– Чтобы не попасть под колеса, Лиханов, нужно прыгать, как в воду с вышки, но боком, не то сломаете голову. Подождем еще, когда он пойдет помедленнее.

Но поезд вдруг остановился. Фернандес рванул на себя чугунную скобу, дверь распахнулась, свет семафора перекрыли на секунду три тени, еще через минуту вспыхнул зеленый сигнал. Дорн, Лиханов и Фернандес что было сил бежали к лесу. Пузырем раздувалась за спиной Лиханова его незастегнутая парусиновая куртка.