Текст книги "Прощание в Дюнкерке"

Автор книги: Владимир Сиренко

Соавторы: Лариса Захарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

XXVII

Утром 29 сентября, проезжая по Бреннерштрассе к «Фюрер-хаузу», где уже томилась французская делегация – они с Муссолини запаздывали. Гитлер слегка посожалел, что конференция четырех проходит здесь, в Мюнхене, а не в том новом Берлине, который виделся ему за макетом, созданным Шпеером, бесспорно, гениальным архитектором, уловившим величавый дух германской расы. Берлин, который к 1950 году отстроит Шпеер, – это будет торжество идей нации, воплощенное величие нации: выставка трофейного оружия на вокзальной площади, роскошная опера, варьете, рестораны, бани в римском стиле, колоннады, шпили, купола – вся история мировой архитектуры поблекнет перед новым стилем города, украшенного световыми рекламами. Каждый иностранец, прибывший в эту столицу, должен будет склонить голову и почувствовать свое ничтожество. Очень жаль, что сейчас нельзя привезти в эту столицу грез Даладье и Чемберлена, очень жаль! Впрочем, Гесс еще вчера сказал, что мюнхенская встреча и без того поставила их на колени перед Германией, но уж если давать им это понять, то осторожнее… Не может старина Руди без оговорок! И Гитлер, отгоняя от себя неприятную сцену с Гессом, который все настаивает на равноправных партнерских отношениях с Англией, подумал, что уже сейчас неплохо бы заключить соглашения со строительными фирмами Швеции, Норвегии, Финляндии о поставках гранита для монументальных строений нового Берлина.

Машина Муссолини остановилась сразу же за «мерседесом» Гитлера – в «Фюрерхауз» они вошли плечом к плечу. Шмидт, переводчик, шел чуть сзади и пока молчал – молчали его патроны. Сегодня Шмидту предстоит большая работа, придется переводить сразу с четырех языков на четыре языка. Пусть пока отдохнет.

В холле Гитлер заметил Гендерсона – британский посол был бледен и, похоже, нервничал. Что-то случилось? Гитлер с любезной миной приблизился к послу. Ах, вот какие пустяки волнуют господина посла – самолет господина премьер-министра, оказывается, задерживается. Вероятно, в связи с климатическими условиями? Ну что ж, погода – это то, чем не берутся управлять даже германские синоптики. Гитлер шутил. Пусть не беспокоит господина посла, что подходит назначенное время, конференция непременно начнется вовремя. Чемберлен долетит. Сказав это, Гитлер поймал на себе встревоженный взгляд Муссолини. Шмидт перевел ему разговор с Гендерсоном. Гитлер только кивнул итальянскому другу. «Все будет вовремя», – прошептал за массивной спиной дуче Шмидт.

Муссолини стало легче. Ему ведь оглашать предложения. Дуче чувствовал себя не в своей тарелке. Гитлер встретил его в Куфштейне, на железнодорожной станции как раз между пограничным Бреннерским перевалом и Мюнхеном, пригласил его и Чиано в свой салон-вагон – там было полно военных, и салон напоминал штаб армии, действующей на передовой. Столы завалены картами и документами, а Муссолини и его зять еще не завтракали!

У входа в «Фюрерхауз» началось некоторое движение – Муссолини увидел Риббентропа. Ага, значит, англичане уже здесь – Риббентроп ездил их встречать. Мелькают знакомые лица. Вот этот, седовласый, нахмуренный, будто вчера вырезали желчный пузырь, а сегодня приходится есть жирное, – секретарь французского МИД Алексис Леже. Ах, а Боннэ, оказывается, не приехал! Жаль, жаль, дуче был бы не прочь познакомиться с ним. Вот тот, завязавший беседу с Аттолико, итальянским послом в Берлине, французский посол Франсуа Понсе. Говорят, он очень плохо относится к нынешнему режиму Германии, но не покидает своего поста. Почему? Ясно: разведчик! Подлетел Шмидт, бросил несколько слов, и Муссолини понял: уже никого не ждут.

На Чемберлена Муссолини взирал с особым интересом. Как только не изображают его карикатуристы, какими отретушированными преподносят его портреты первые страницы официальной прессы! А на поверку ничего особенного – старик как старик.

Пригласили к легкому завтраку. Муссолини глянул на часы. Половина первого – о чем они думают? Потом все газеты затрещат, что конференция была так плохо подготовлена, что не выдержала протокола.

Завтрак подали а-ля фуршет. Наверное, чтобы угодить французам. Муссолини оказался рядом с Гитлером. Возник Шмидт, фюрер что-то шепнул ему, тот приподнялся на цыпочки, чтобы быть ближе к уху дуче:

– Они не вмешаются и согласятся на все.

Муссолини недоверчиво покосился на

Шмидта, но встретил уверенный взгляд Гитлера, в котором вдруг увидел знакомый воинственный отблеск, и начал успокаиваться. В зал, украшенный флагами четырех государств, Бенито Муссолини вошел совершенно спокойным. Часы показывали без пятнадцати час пополудни, папка с переводом его речи уже лежала перед тем креслом, где ему следовало сесть, – рядом с папкой стоял флажок с розгой.

– Что же, господа, – начал Гитлер. – Я открываю нашу конференцию. Я принял решение при любых обстоятельствах 1 октября ввести войска в Судетскую область.

Присутствующие промолчали. Ничего не понятно. Кажется, собрались, чтобы как раз обсудить возможности передачи, а фюрер уже выступает с ультиматумом.

Алексис Леже склонился к Даладье:

– Почему нет председательствующего? И потом, следовало же огласить повестку дня?! Почему он сразу начал?

– Какая разница теперь, мсье Леже. До протокола ли?… – вяло отозвался французский премьер и, опустив глаза, принялся рассматривать столешницу, узор инкрустации состоял из сцепленных свастик.

Лицо Чемберлена вдруг пошло пятнами. Он обернулся к советнику Стренгу, словно ища у него поддержки, и задал Гитлеру вопрос:

– Если говорить о первом числе, господин Гитлер, то сможет ли чешское население, которое будет перемещено во внутренние районы Чехословакии, увести с собой скот?

Стренг и Вильсон переглянулись. О чем он говорит?

– Наше время слишком дорого, чтобы заниматься такой ерундой! – резко ответил Гитлер.

– Мы и так задержались, давайте повременим еще несколько минут, – Чемберлен говорил медленно, учтиво давая возможность Шмидту успевать за ним. – Я со своей стороны выражаю пожелание, чтобы представитель чешского правительства все-таки был приглашен. Хотя бы один! Господа, все должно быть справедливо, – он уже обращался ко всем, не решаясь больше смотреть в лицо Гитлеру, глаза у того налились кровью, щеточка усов начала топорщиться.

– Я не намерен больше ждать, – бесстрастно перевел Шмидт гневный окрик фюрера.

Чемберлен пожевал губами, его лицо побагровело:

– Я и мое правительство тоже не хотели бы оттягивать решение вопроса. Но было бы все же желательно, чтобы присутствовал представитель Праги, ибо английское правительство и я сам, мы же берем на себя ответственность за осуществление принимаемых здесь решений именно перед чехословацкой стороной.

– Это слишком долго, – снова бесстрастно перевел Шмидт. – Вряд ли чехи найдут здесь для себя что-то полезное.

Чемберлен приподнялся со своего места, потянулся к телефонному аппарату.

– Телефон не работает, – предупредительно остановил его переводчик, испуганно глянув на Гитлера.

Чемберлен, застыв в неловкой позе, тоже посмотрел на Гитлера, потом на Даладье и проговорил:

– Но пусть для всеобщего спокойствия они хотя бы присутствуют в соседней комнате. Пошлите нарочного, господин Гитлер, если телефоны в вашем доме не совсем в порядке.

На лице Даладье не дрогнул ни единый мускул. Только Франсуа Понсе побледнел еще больше. Леже всегда отчего-то жалел его. Что ждет его, объяви Гитлер завтра войну Франции? Судьба канцлера Шушнига? Лагерь и плен? Наверняка Гитлеру известны настроения посла.

– В конце концов, кто-то же должен принять наши пожелания! – этот аргумент, спешно подсказанный Чемберлену Вильсоном, оказался приемлемым. Гитлер послал за Маетны и Масаржиком.

Поднялся Муссолини. Леже подумал, что блеском золота и серебра на мундире он лишь чуть уступает Герингу.

– Господа, – начал он, напряженно глядя на Шмидта, – пора претворить теорию в практику. Я предлагаю…

То ли Муссолини излагал сбивчиво, то ли Шмидт переводил небрежно, только Леже не мог отделаться от ощущения полной путаницы. Речь шла и об англо-французском проекте, и о работе международной комиссии, что-то говорилось о гарантиях новых чешских границ, ясно же и определенно звучало одно: судетский вопрос уже решен, что следует только документально оформить.

Когда Муссолини закончил, Чемберлен промямлил:

– В общем, и я, и господин Даладье так и мыслили решение вопроса, в духе предложений господина Муссолини…

Даладье промолчал. Казалось, он совершенно отрешился от происходящего. Леже мог поручиться – на Даладье тоже никто не обращал никакого внимания. Гитлер, во всяком случае, ни разу даже головы не повернул в сторону французской делегации.

– Мы, безусловно, позаботимся, – опять промямлил Чемберлен, и опять, как заметил Леже, по подсказке Вильсона, – чтобы чешское правительство по безрассудству и упрямству не отказалось от очищения территории.

Гитлер на реплику не отреагировал и сказал, что раз предложения Муссолини приняты за основу документа, можно начать выработку такового. Предложил объявить небольшой перерыв. Обеденный.

– Действительно, неплохо перекусить, – услышал Леже итальянскую фразу графа Чиано. Кажется, Гитлер приглашал итальянцев к своему столу. Да бог с ними, с вегетарианцами.

Когда диктаторы и их свита удалились, все как-то расслабились. Чемберлен тут же начал рассказывать рыбацкие истории.

Начинало уже темнеть, вслед за отобедавшими англичанами и французами в зал вошли лакеи, принялись растапливать камин. Чемберлен первым занял место у огня. Пришел Гитлер. Муссолини сел рядом с Чемберленом, и Гитлер встал за его спиной. Рядом с ним – как всегда, сияющий после хорошего обеда Геринг.

– Ну что ж, если все готово… – быстро сказал Муссолини.

Даладье наконец поднялся и решительным шагом направился к рабочему столу, где Эштон-Гуэткин, Аттолико и Леже правили текст соглашения.

– Я думаю, – громко сказал Даладье, через плечо Аттолико заглянув в текст, – эта работа требует нашего вмешательства, господин Чемберлен.

Чемберлену совсем не хотелось вылезать из уютного кресла, отрываться от тепла разгорающегося камина.

– Я читал это дважды, – пробормотал он, но, увидев, как вдруг метнулся к рабочему столу Гитлер, как нервно затеребил он цепочку карманных часов – Гитлер был в штатском пиджаке, только при нарукавной повязке со свастикой, – Чемберлен поднялся. Принялся внимательно читать и покачал головой:

– Да нет, господа, зачем же столь резко… – в упор посмотрел на Гитлера. – Я ведь не раз убеждал вас, господин Гитлер, что никогда не подводит только золотая середина. Господин Даладье, давайте еще раз просмотрим текст.

Даладье хмуро отстранил Леже и сел на его стул.

Они работали долго. Весь вечер. Даладье и Чемберлен составляли окончательный вариант документа, который войдет в европейскую историю как Мюнхенское соглашение между Германией, Великобританией, Францией и Италией – позор западноевропейской дипломатии. Это соглашение в 1973 году договором между Чехословацкой Социалистической Республикой и Федеративной Республикой Германии будет признано «ничтожным», то есть юридически недействительным с самого начала.

Но в 1938 году по договору Гитлеру отходило все, что есть в Судетах, – движимое и недвижимое. На обворованных чехов еще и возлагалась ответственность за проведение эвакуации без повреждений находящихся в Судетах сооружений и имущества. Насчет окончательных границ решили не спешить, как там еще дело пойдет – надо посмотреть, поэтому в договор внесли только пункт о создании международной комиссии, которая окончательно решит, как должна проходить граница в соответствии со строгим этнографическим принципом. А вот чехословацкое правительство должно незамедлительно освободить от несения воинской и полицейской службы, а также из тюрем всех судетских немцев. Что же касается не желающих проживать в рейхе чехов, то оптация населения может произойти в течение шести месяцев.

Всего восемь пунктов, все, как желал Гитлер. Единственное, что удалось у него «выцарапать», – это сроки – целых десять дней. Гитлер согласился начать оккупацию 10, а не 1 октября. Леже поразился, с какой бесстрастной деловитостью Чемберлен и Даладье отработали документ, к которому страшно прикоснуться, столько за ним крови и слез, национального и политического унижения!

– Их спасает парламентская закалка, – словно угадав его мысли, тихо сказал Франсуа Понсе. – Там привыкли делать черные дела в белых перчатках.

Мимо прошел Муссолини, засунув руки глубоко в карманы. Франсуа Понсе злобно усмехнулся – да, элегантным этого вождя не назовешь. Гитлер устало сидел на диване, устремив хмурый взгляд поверх карниза, в нетерпении сжимал и разжимал кулаки:

– Если документ готов, нужно подписать его. Хватит тянуть эту лямку.

Муссолини деловито подошел к большому столу и потянулся к чернильнице. Вдруг огляделся и неуверенно произнес:

– Нет… Чернил нет…

Немецкие чиновники заметались вдоль длинного стола.

Чемберлен, глядя на суету вокруг тяжелой и вычурной чернильницы, отозвался:

– Думаю, документ наконец отличается объективностью и реализмом. Но надо все-таки пригласить чехов…

– Да, документ вполне удачный, – со вздохом сказал Даладье, взявшись за перо, чтобы подписать соглашение.

К нему подскочил Риббентроп и поспешил указать, куда следует поставить подпись. «И это надо делать по их подсказке!» – вознегодовал про себя Леже.

Потом свои подписи поставили Гитлер, Муссолини и Чемберлен.

– И все-таки нужно ознакомить чехов… – настаивал Чемберлен.

– Когда мы уйдем, – ответил ему Муссолини.

– Кажется, эту неприятную миссию предоставляют нам, – отозвался Даладье.

Вильсон направился к дверям, чтобы пригласить Маетны и Масаржика. Ввел их только тогда, когда Гитлер и Муссолини, обменявшись рукопожатиями с Даладье и Чемберленом, удалились.

Чемберлен держал текст договора в руках. Но когда вошли чехи, поспешно передал его Эштон-Гуэткину:

– Найдите несколько теплых слов…

Эштон-Гуэткин будто не расслышал премьера:

– Если вы не примете этого, – сказал без экивоков, – будете улаживать свои дела с Германией в одиночестве. Может быть, французы, – он покосился на Леже, – будут выражаться более любезным языком, но, уверяю вас, они разделяют нашу точку зрения. Они в свою очередь тоже отстраняются…

Секретарю французского МИД оставалось одно – молчать.

Чемберлен выразительно зевнул – всем своим видом он показывал, насколько утомлен длительной тяжелой процедурой.

Леже показалось, что в глазах Маетны стоят слезы.

Франсуа Понсе участливо сказал чешскому коллеге:

– Поверьте мне, все это не окончательно, это лишь момент истории, которая начинается и которая вскоре все поставит под вопрос!

– Я не считаю, что в том положении, в котором мы теперь находимся, – сказал Даладье, – мы смогли бы сделать что-то иное. Мы избежим войны. Вот и все.

– Мы больше не Франция Фоша и Клемансо, Марны и Вердена, – перебил его с горечью Франсуа Понсе и замолк, увидев, как распахнулись двери перед Гитлером и Муссолини. Они вернулись. Зачем? Чтобы посмотреть на растоптанного ненавистного соседа? Чтобы насладиться унижением тех, кого превратили в сообщников?

Маетны и Масаржик поспешили уйти.

Усталость Чемберлена мигом прошла. Он приблизился к Гитлеру:

– Ваше превосходительство, прежде чем покинуть Мюнхен, я хотел бы еще раз побеседовать с вами.

Гитлер милостиво улыбнулся:

– Я приму вас завтра, среди дня.

Даладье что-то недовольно проворчал.

Очевидно, его услышал Риббентроп, он стоял неподалеку и, придвинувшись, сказал французскому премьеру:

– Речь идет об англо-германском договоре. Но Германия согласна подписать и с Францией подобный договор о ненападении. Я могу лично приехать в Париж с этой целью. Надеюсь…

– Пока время для визита не слишком подходящее, – четко ответил Даладье.

– Время в наших руках, – улыбнулся Риббентроп, отходя.

«Теперь Даладье определенно подаст в отставку», – устало подумал Леже. Ему уже было безразлично все – лишь бы скорее уйти отсюда. Поздно. Очень поздно. Два часа ночи.

От «Фюрерхауза» машины с флажками Франции и Великобритании на капотах двинулись в половине третьего.

Гитлер смотрел вслед мигающим красноватым фарам, переступил с ноги на ногу и сказал Риббентропу:

– Ужасно, что с такими ничтожествами мне приходится иметь дело! Они испортили мне вступление в Прагу. А эта бумажка, где они расписались, клянусь честью, не будет иметь никакого значения. Не принимайте ее всерьез. Кейтель уже распорядился, граница вскрыта – нравится это кому-то или нет…

Даладье боялся возвращаться в Париж. Ему казалось, толпа, собравшаяся на аэродроме Бурже, освищет и разорвет его.

Чемберлен готовился к парадной встрече уже на борту самолета. Особенно грело его подписание англо-германского соглашения – подлинный венец выстраданного, вымученного, такого любимого «Плана Z». Есть пакт о ненападении! Теперь можно спокойно спать, не боясь ни досрочных выборов, ни войны. Все довольны, не так ли? Ведь он везет им мир.

Муссолини и Чиано приняли предложение Геринга вместе поохотиться на крупную дичь – здесь же, неподалеку, в Альпах.

XXVIII

Президент Бенеш дождался звонка Маетны только на рассвете. Долго тот собирался с мыслями, трудно было, видно. Однако к происшедшему следует отнестись философски, ибо разум никогда не смиряется с абсурдом. Посторонние люди решили судьбу чужого им народа. Решили, не считаясь с его волей. И хотя Бенеш был готов к худшему, готовил себя, соответственно настраиваясь, первым чувством, которое охватило его, едва он повесил трубку и связь с Мюнхеном оборвалась, было тяжкое, глубокое, смертельное раскаяние. Ведь это он сам, глава этого государства, лидер этого народа, с самого начала переложил ответственность на чужие плечи, более сильные, более выносливые, как казалось, как виделось. «Я знаю, вина лежит на мне, – не мог он себе не признаться в те первые минуты. – А если бы в роковую минуту я обратился к народу? Состоялось бы это совещание? Была бы встреча в Мюнхене?»

Навязчиво крутилась в мозгу фраза Маетны, напоследок он дословно передал угрозу англичан: «…будете улаживать свои дела в одиночестве…»

Да, это конец. Отставка. Вероятно, эмиграция…

В десять утра в Овальном зале соберутся члены правительства. Они поздно вечером уехали из Града, чтобы хотя бы этой ночью, когда уже не в их власти влиять на события, передохнуть от беспрерывных заседаний и совещаний, чтобы найти новые силы для новых решений и новых испытаний. И утром все сначала… Последнее слово в Мюнхене все же предоставили Чехословакии. Какой демократизм! Какая чуткость к нормам международного права! Хотя ясно: слова эти не больше чем слова – дипломатическая увертка Чемберлена, Даладье и Гитлера. Но ведь утопающий цепляется и за соломинку.

«Может быть, я совершил ошибку, посмотрев сквозь пальцы на истерику журналистов, – подумал Бенеш, – когда они пытались создать у народа впечатление, будто русские разделяют ответственность за принятие нами англо-французского ультиматума? Однако Александровский выразил протест, мы ответили в духе дружбы и союзничества, можно считать инцидент исчерпанным. Так что у меня есть все основания отмежеваться от газетных пересудов, а у Александровского нет причин не доверять мне. Таким образом, никто не упрекнет меня, если я еще раз попытаюсь обратиться к Москве. Хотя бы для того, чтобы продемонстрировать всей Европе: нет, Чехословакия не одинока. Пусть не думают, что так просто поставить нас на колени. В конце концов, окончательное решение остается за нами. Путь борьбы отнюдь не закрыт. Но что это будет за борьба? Мы будем иметь против себя не только Германию, но и Англию, и Францию. По крайней мере, в смысле их отношения к этой борьбе. К этой войне. Они немедленно изобразят Чехословакию виновницей несчастья. Сталин должен это понимать, как и я, с той же степенью ответственности. Окажется ли в этом случае по-прежнему крепка его решимость? И еще неизвестно, какую позицию займет наш собственный парламент, что скажут главы партий!»

Но Бенеш решил ни с кем не советоваться. Они помешают еще раз обсудить ситуацию с Москвой. Только нужно дождаться более подходящего для официальной беседы часа. И хотя Бенеш давно устал от консультаций, совещаний, бесед – пустого многословия, упустить последний шанс он не смел. В полном одиночестве, в тиши Президентского дворца он силился принять единственно верное решение.

Бенеш спросил себя – что он делает и ради кого, ради чего? Он сделал многое для Даладье, он во многом согласился с Чемберленом, в отношении Франции и Англии, можно сказать, исполнил союзнический долг. Что он сделал для чехов? Это покажет, вероятно, только будущее. Он вспомнил последние строки чапековской «Войны с саламандрами». Именно то место, где автор подводит итоги и прогнозирует будущее, спрашивая читателя: «Что же люди, что будет с ними?» И ответ: «Ах, люди… Ну, они начнут возвращаться с гор. Возникнет новый миф о всемирном потопе, который был послан Богом за грехи людей. Появятся легенды о затонувших странах, которые якобы были колыбелью человеческой культуры, будут, например, рассказывать предания о какой-то Англии или Франции, или Германии…

– А потом?

– Этого я уже не знаю…»

А Бенеш и не хотел знать. «Все происходящее – это как роды или похороны, нужно через это пройти, никуда не деться, беременность должна разрешиться, жизнь рано или поздно – оборваться, – отстранение философствовал он. – Что породил, кого похоронил Мюнхен? Бог весть… Все в руках господних, будет время, свершится суд, правые и виноватые будут названы. Главное – выстоять. Или, как повторял Шушниг, – сохранить герб, знамя и гимн».

Ровно в девять тридцать в кабинете советского посла в Чехословакии Александровского раздался телефонный звонок. Сергей Сергеевич сразу узнал голос президента. Впрочем, этого звонка он ждал. Ведь еще в два часа сорок пять минут Лондон передал, что соглашение достигнуто, мир теперь обеспечен. Не мог Бенеш пропустить это сообщение, а приняв его, не мог не искать возможности протестовать. Александровский знал, что Бенешу небезразличны чаяния народа.

– Я прошу вас, господин посол, обратиться к правительству вашей страны со следующим вопросом. Мы поставлены перед выбором: либо начать войну с Германией, лишившись поддержки Англии и Франции, либо… – Бенеш не смог найти более нейтрального слова и с усилием проговорил, – капитулировать перед агрессором. Я должен знать отношение СССР к этим возможностям, то есть к дальнейшей борьбе или поражению, и знать это как можно скорее.

– Я немедленно отправлю телеграмму в Москву, – заверил Александровский, хотя считал, что сейчас уже нет времени на дипломатическую переписку, пора решаться, надо немедленно обращаться к последнему союзнику за военной помощью, надо действовать. И без того говорено немало. «Он тянет время», – невольно думал Александровский. А когда Бенеш, заканчивая разговор, повторил: «Я прошу ответ как можно скорее, часам к шести-семи по пражскому времени», – Александровский укрепился в этой мысли.

Телеграмма, разумеется, была отправлена в Москву тотчас. Сергей Сергеевич дал указание связаться с Москвой и по телефону – в столь сложное время вполне вероятны перебои в работе телеграфной связи. Сам же посол направился в Град.

Прага была пустынна и мрачна. Никто уже не толпился у дверей советского посольства, никто не встречал цветами советского посла. Еще бы! Поползли по городу, по стране злые, тяжкие слухи – СССР бросил союзников! Конечно, Александровский заявил официальный протест после опубликованного в специальном выпуске газеты «Вечер» сообщения, что чехи преданы народом славянской расы – ясно, какой народ подразумевается. Ему ответили, что номер конфискован… И только.

«А ведь и в Москве могут сделать ложные выводы, – с тревогой думал Александровский, уже оказавшись на территории Пражского Кремля. – Сталин способен вопреки фактам посчитать, например, что советский полпред не слишком четко контролировал быстро изменяющуюся ситуацию, да и возложить на меня максимум ответственности».

Президентский совет тем временем начал работу. Александровский удивился. Зачем же было тогда запрашивать Москву, коль они уже решают?…

Секретарь Бенеша Смутный пригласил Александровского на чашку кофе, они обменялись парой расхожих любезностей, а потом Смутный удалился под каким-то чрезвычайно секретным и важным предлогом. Послу Советского Союза оставалось одно – ждать. Ждать встречи с президентом, ждать ответа из Москвы. Он поступит сюда, в Президентский дворец…

Бенеш из-под пенсне смотрел на своих министров и сподвижников – скоро они устанут и окончательно запутаются, потому что невозможно так долго говорить одно и то же. Пожалуй, один Годжа неколебим, тверд и способен уговаривать отступить с честью, чтобы «спасти лицо», – неужели нельзя как-то иначе охарактеризовать тот обрубок, которым станет страна, когда Судеты уйдут к немцам, Карпаты – к венграм, полякам…

– … это удар в спину, ощущение, словно сломался позвоночник. Отвратительная моральная атмосфера, когда все плюют в собственное гнездо, – донеслись до уха президента чьи-то запальчивые слова. Что за радикал рождает столь трепетные образы? Вуех? Ему простится по старости…

Генерал Сыровы возмутился:

– Мы покинуты, мы остались в одиночестве, нет ничего позорного в том, чтобы повиноваться разумным советам друзей, в том, чтобы уступить под натиском превосходящих сил. Мы преодолеем скорбь, отчаяние, негодование, чтобы обеспечить будущее…

А еще, говорят, он похож на легендарного Жижку! В него верят, помнят, как год назад он верхом ехал перед гробом Томаша Масарика, первого президента страны…

Генерала Сыровы поддержал Беран:

– Мы должны отдавать себе отчет, что в данной ситуации самой большой опасностью для Европы является не Германия, а СССР, который объективно остается большевистским форпостом и действительно может сыграть роковую роль…

– Если мы обратимся к России за помощью, – подытожил Годжа, – Чехословакия станет советским трамплином в Европе.

Ну, это уж слишком. Президент поморщился. В этот момент медленно открылась дверь, вошел Смутный. Он подошел к Бенешу, склонился над ним и прошептал:

– У меня Александровский. Он ждет с половины одиннадцатого, а скоро полдень. Я пока сообщил ему, что президент обсуждает возможности сопротивления.

Бенеш вскинул глаза:

– Ответа из Москвы нет?

– Слишком рано…

– Да, конечно. Попросите господина посла задержаться еще немного.

Когда Смутный удалился, Бенеш объявил:

– Пора голосовать, господа. Не так ли, пан Крофта? Нужно уступить. Лучше поступиться малым. Европа будет благодарна нам. Это мы спасли ее от бойни.

Решение было принято.

К Александровскому вышли Смутный и второй секретарь президента Гусарек. Сергей Сергеевич посмотрел на часы. Было без нескольких минут двенадцать.

– Господин президент больше не настаивает на ответе на свой утренний запрос, пан посол, – сказал Гусарек и отвернулся.

Договорил Смутный:

– Вынесено решение принять все условия. Очевидно, уже завтра утром германские войска займут Судетскую область.

Александровский молчал. Смутный ощутил его смятение:

– Господин президент не ссылался, принимая решение, на неполучение ответа СССР. Не отягощайте свою душу, пан посол…

– Машину его превосходительства! – услышал Александровский откуда-то издалека голос распорядителя.

Президент Бенеш покидал Пражский Град.